Текст книги "Ржаной хлеб"

Автор книги: Александр Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

6

МАЗ попрыгал по окраинным, немощеным, неасфальтированным улицам Атямара; остались позади последние, недавно поставленные дома поселка, желтеющие свежетесаными бревнами либо краснеющие кирпичной кладкой; пошла наконец накатанная бетонка, а Таня все молчала, смотрела перед собой ничего не видящими глазами. Она и сама не могла ответить, думала ли она сейчас о чем-нибудь? Звучала где-то внутри высокая чистая нота – Таня чувствовала, что едет домой, радовалась; потом возникало некрасивое, изуродованное злобой, яростью лицо Федора, в уши снова врывался его рвущийся чужой голос, лицо Тани то бледнело, то ярко разгоралось. Так бывает в иной летний день, когда солнце то зальет все вокруг, то зайдет, скроется за сизую тучу, и земля, темнея, становится настороженной, тревожной.

Привычно следя за дорогой, Коля Петляйкин искоса, украдкой поглядывал за Таней. Понимая ее состояние, он тоже молчал, но понимал и то, что оставлять ее надолго в этом состоянии нельзя. Слева вдоль трассы потянулся лес, – Коля придумал незамысловатую шутку, остановил машину.

– Знаешь, Тань, утром, когда в Атямар ехал, я под кустом спрятал один сверточек. Пойдем поищем, а? И цветов нарвем.

– Цветы, цветы, – тихо, горько повторила Таня. – Меня, Коля, в селе не цветы ждут, а жгучая крапива. Вот так бы ехала и ехала с тобой. Хоть на край света, только никого бы не видеть, ни с кем не встречаться!

– Ну зря ты так, Танюша! – запротестовал Петляйкин. – Не все в селе такие, как он.

– Не надо, Коленька! – попросила Таня. – Иди и скорее возвращайся. Без тебя мне еще хуже…

Нередко человек слышит не то, что ему говорят, а то, что он хочет слышать. Петляйкин вымахнул из кабины, метнулся в лес. За первым же кустом наклонился, сделав вид, будто ищет что-то, проворно достал из нагрудного кармана коробочку духов «Красная Москва». Понюхал их, тихо и довольно засмеявшись, положил их снова в карман.

К машине он подбежал с букетом ромашек.

– Опять душа не стерпела, Танюша! Нравятся?

– Люблю ромашки, спасибо, Коленька. – Таня уткнулась лицом в охапку горячих ромашек, испокон веков отвечающих девушкам, любит или не любит, пряча невесть с чего брызнувшие слезы. – Сверток свой нашел?

– А как же? Нашел, Танюша, нашел! – ничего не заметив, Коля левой рукой крутил баранку, а правой, свободной, извлек из кармана красную, с кисточкой коробку. – Вот он, это тебе!

Таня засомневалась: принимать или не принимать неожиданный подарок, но посмотрела на Колю и не рискнула обидеть простодушного, не умеющего хитрить парня.

– Бери, бери, Танюша, опростай мою руку, – поторопил Коля. Видишь, одной правлю?

– За подарок спасибо, Коленька! Никто мне таких духов не дарил. – Таня не удержалась, по-дружески попеняла: – Только зачем было обманывать, что под кустом прятал? Врать нехорошо, Коля.

– От моего вранья, Танюша, никому вреда нет, – заулыбался, признаваясь, Петляйкин. – В лесу-то, правда, и не думал прятать, в кармане носил. Еще утром в Атямаре купил.

– Тогда почему же сразу не отдал? – Таня мало-помалу отвлекалась от своих нерадостных мыслей, втягивалась в дружеский разговор.

– Когда?

– Ну, скажем, при встрече, в больнице.

– Не посмел. При людях как-то неловко, – честно признался тот.

– И в лес за смелостью побежал? – Таня невольно улыбнулась своей же шутке.

– Побежал, Танюш! Что, больно неуклюже получилось? Вот видишь, даже врать-то не умею.

– Эх, Коля, Коля-Николай! Сколько раз тебе говорила: нельзя быть таким стеснительным. Да еще с друзьями.

– Такой уж характер, Танюша, ничего не попишешь. На работе, честное слово, нормальный! Как с девушкой поговорить – совсем накудышным становлюсь.

– С таким характером, Коленька, никогда мы тебя и не уженим!

– Ну что ж, видно, бобылем останусь, – в тон, шутливо-обреченно вздохнул Петляйкин.

– Не вздыхай, Коленька, – Таня тихонько рассмеялась. – Я же нарочно так сказала. Ты во всех отношениях парень хоть куда, любая девушка за тебя пойдет! На шее повиснет!

– Ты так думаешь? – с интересом спросил Коля, но тут же оговорился: – А мне, Танюша, любая не нужна. У меня своя печаль-радость.

– Если не секрет, кто же эта счастливица? – беспечно поинтересовалась Таня.

– Пока не скажу. – Коля взглянул на Таню, незаметно, огорченно перевел дыхание: Таня шутила, а он-то отвечал серьезно.

– А она хотя бы знает об этом?

– Думаю, что нет. Я, по крайней мере, ничего не говорил.

– Как же понять? – Таню и впрямь занимал этот шутливый разговор, пусть и ненадолго отвлекший ее.

– Как? Люблю, да и все. Издали, со стороны. Давно, с тех пор как вместе учились.

– Но хотя бы встречаешься с ней?

– Еще бы! Жить в одном селе, вместе работать да не встречаться? Каждый день почти вижу.

– И ничего не сказал? Странно.

– Ничего странного, Танюш. Боюсь, не ответит взаимностью. – Коля поработал рычагами, педалями, хмуро спросил: – Тогда что?

– Тогда вот что, – поспешила Таня на помощь другу. – От меня хоть не скрывай. Я поговорю, если сам не смеешь. Так и скажу: смотри, девка, сохнет по тебе парень! Не прозевай.

– Ты что, Танюш! – не очень весело усмехнулся Николай. – Сделать из меня посмешище? Нет, об этом и не думай! Может, когда-нибудь сама догадается.

– Жди, когда догадается! – пристыдила Таня. – До тех пор и замуж может выскочить.

– И это верно, – опять совершенно серьезно согласился Николай. – Она недавно и на самом деле чуть не вышла замуж. И к свадьбе уже готовились. И меня на свадьбу приглашала…

Словно чем-то заинтересовавшись, Таня отвернулась: в глазах опять горячо защипало, опять свое настигло. Ведь и у нее все так было: и к свадьбе готовились, и Колю на свадьбу приглашала. А что теперь? Ничего этого теперь не будет, совершенно ничего!.. Бежали справа, в боковом с опущенным стеклом окне, уже сэняжские, каждым бугорком памятные поля, но и они успокоения не приносили. Противясь тому, что сызнова накатывало на нее, Таня принялась гадать-разгадывать, кто же у них приворожил ее верного товарища, Колю Петляйкина? Мысленно она перебрала всех сельских девчат и никого рядом с Колей поставить не смогла. Со всеми он вел себя одинаково, ровно и по-дружески, ни с кем вроде бы не встречала его. И вдруг Таня замерла, ударенная, как молнией, поздней догадкой: «Господи, он же про меня говорит!» И сразу же стали понятны и попреки ее несостоявшейся свекрови, Дарьи Килейкиной, и шуточки-намеки ее сестры Полины, и поведение самого Коли Петляйкина: его внимание, его цветы, его подарок, его постоянная застенчивость, слова о том, что девушка его к свадьбе готовилась и его на свадьбу приглашала. И, наконец, даже – нынешние гнусные, прощению не подлежащие, выкрики Федора, бывшего Феди… Как же это так? Как ей быть? Да что ж такое делается?.. Разве человеческое сердце – мотор, как у машины: захотел – остановил, захотел – завел?.. Не умея ответить на все эти вопросы, которые не только сама себе задала, но и на те, более сложные, которые Коля Петляйкин задал, Таня, цепенея, вжалась подбородком в кромку открытого окна. Много, слишком уж много – для одного дня – навалилось на нее!

Ох как хорошо, что они в Сэняж уже въезжали!

7

Принаряженная, словно бы помолодевшая, мать ходила по пятам за Таней, обсказывала нехитрые сельские новости, Таня, вполуха слушая, радовалась, что она дома, и сейчас ее тихая радость перебила, отвела все другие, не больно радостные мысли…

Первой пришла Поля, следом за ней, вихрем, как всегда влетела Зина: в легком коротком платье, с пышными золотистыми волосами, завязанными зеленой шелковой ленточкой.

Что-то положив на стол, она обняла Таню, звонко чмокнула ее в губы, взяла за обе руки и потянула на диван:

– Садись, золотко мое, рядышком со мной! Словно сто лет не встречались! Не обижайся, никак не могла вырваться проведать – завертелась я со своими поросятками! А уж соскучилась по тебе – и словами не выразишь! Послушай-ка, золотко мое, что тебе скажу. – Зина, наклонившись, горячо зашептала, хотя в комнате кроме них никого и не было:

– Ну как ты смотришь, мое золотко?

Таня поразилась: какая же она неуемная, эта Зина: вышептала, духу не переведя, что опять собирается замуж! По простоте, по скоропалительности своей даже не подумав, что говорить на такие темы с Таней сейчас вроде бы и не следует. А впрочем, не все ли равно – нынче или завтра?.. Легче, проще живет ее подружка, чем она сама, может, так и лучше.

– Что тебе сказать, Зинок? – Таня незаметно вздохнула. – В общем-то, дело твое. Смотри только – разок ты уже поторопилась.

– Чао! Разве я Пашку не знаю? – запротестовала Зина. – Или он меня не знает? Ну, пусть был женат. Что из этого? Кто виноват, если характером не сошлись! И у меня так же. И я не виновата. Выходит, как говорят, чет на чет.

– Знаю, Зинок, Паша человек хороший и комбайнер отличный. С Черниковым, конечно, не сравнять. Да не торопишься ли? Я ведь и тогда тебя предупреждала.

– Тогда я, Танюша, пустоголовая была. Без крыльев летала. В розовой речке купалась… Не забыла? Даже стихи начинала писать и на артистку учиться собиралась… – Зина усмехнулась, смешком этим отделив себя прежнюю от себя нынешней, строго сказала: – А сейчас на жизнь совсем по-иному смотрю. Настоящая жизнь здесь, в своем селе. Здесь и счастье мое настоящее будет.

Сказала она это так, что Таня поверила, опять незаметно вздохнула.

Поля внесла в фартуке зеленые огурцы, в другой руке держала блюдо золотистого меда – подарок Кузьмы Кузьмича.

– Это Директор научил: огурцы с медом есть. Как настоящий арбуз получается. Пробуйте, пробуйте, девчата!

Зина разрезала пополам самый большой огурец, намазала одну половинку медом, с хрустом откусила.

– Эх, правда, как камышинский арбуз! – похвалила она и, намазав вторую половину, заставила попробовать и Таню.

– О, да у вас тут целый девичник! – приветствовала присутствующих Радичева; загорелая, коротко стриженная, в легкой светлой кофточке, она больше походила сейчас на молоденькую учительницу, чем на председателя солидного колхоза. – С приездом, Танюш!

– Спасибо, Вера Петровна!

Таня вскочила с дивана, обняла Радичеву и невольно всхлипнула.

– Ты это что, Танюша? – Радичева приподняла ее голову, пытливо заглянула в мокрые глаза девушки. – Что-то непохоже на тебя. Никогда тебя такой не знала.

– Все. Вера Петровна, все! – заставила себя засмеяться Таня, крепко ладонью вытерев глаза и без нужды поправляя густые, цвета спелой ржи волосы; всегда у нее становилось на душе спокойнее, когда рядом оказывалась Радичева. – Поль, давай ставить самовар, гостей угощать!

– Какой чай в такую жару? Сейчас бы холодненького кваску! – взмолилась Зина.

– Есть, есть, и квасок у меня есть! – послышался голос довольной Таниной матери.

Когда все уже сидели за столом, зашел Коля Петляйкин. Смущенный тем, что застал здесь столько людей, он отнекивался от дружных требований сесть со всеми и, вертя в руках какую-то книжку, пытался улизнуть. Схватив его за руку, Зина усадила его за стол.

– На всех нас хоть одного мужичка прислал нам вере паз – верхний бог наш! – балагурила Зина. – Винца уж не догадался принести? Ах ты, тоже мне – парень. В самый бы раз сейчас по рюмочке! Огурчики, видишь, сами в рот просятся.

– Виноват, Зинок, виноват, и вправду не догадался. Да я мимоходом и зашел-то, на минутку, – оправдывался Петляйкин, чувствуя, как полыхает у него лицо. – Я книгу твою принес, забыла ты у меня в кабине…

Про забытую книгу он придумал только сейчас, сказанул и сам же ахнул: а вдруг Таня ответит, что не оставляла? Тогда вовсе пропадай! Не смея поднять глаз, он протянул ей книгу, которую на днях купил в Атямаре и сам еще не дочитал.

Нет, Таня не подвела парня, выручила. Она приняла от него книгу и тотчас показала Радичевой:

– Спасибо, Коля, я уж думала, что потеряла ее. Вы читали, Вера Петровна?

– Нет, не попадалась. Сейчас ведь как? Хорошая книга – словно в войну хлеб по карточкам! – Радичева поднялась. – Все, Танюш, побегу! Убедилась, что ты в порядке, что ты с друзьями. Уборка, Танюш, скоро!

– Мой комбайн готов – жду не дождусь!

– За тебя я не беспокоюсь, – сказала Радичева, вложив, как показалось Тане, в свои слова и другой, скрытый смысл…

Таня заметила, оценила тактичность своих товарищей, за весь вечер никто из них даже случайно не упомянул ни про больницу, ни про то, по какой причине она там оказалась.

Заторопилась на ферму Зина, поднялся и Петляйкин, хотя Поля и шепнула ему:

– Посидел бы немного. И Танюше с тобой не скучно будет.

– Спасибо, Поля, Тане надо отдохнуть. Да и мне еще гараж проведать надо.

Не стала задерживать Колю и Таня, она действительно чувствовала себя усталой. На крыльце, провожая его, попеняла:

– Ты, Коля, скоро совсем научишься врать. Да и меня еще втянул.

– Прости, Танюша, все из-за этой дурацкой робости!

– Ну, тогда прощаю. Ты заходи и не выдумывай никаких предлогов.

– Больше не буду! – легко и совсем по-мальчишески пообещал Петляйкин.

Таня смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за темно-зелеными кустами палисадников. Потом, глубоко вздохнув, вернулась домой.

Поля и мать убирали со стола, Таня хотела было помочь им, но они не разрешили, велели лечь.

Она уже не слышала, как Поля вошла в спальню и, не раздеваясь, долго сидела на своей кровати. Неспокойно было на душе у Поли: по селу о сестре ползали грязные слухи, и как поведет себя гордая неуступчивая Таня, когда они дойдут и до нее? На каждый роток, говорят, не накинешь платок…

– Ты, Поля? – сонно окликнула Таня.

– Я, Танюша. – Поля проворно пересела к Тане, погладила ее по плечу. – Как себя чувствуешь?

– Хорошо. Только голова вроде чуть кружится.

– Устала. Давно уж нужно было лечь – из больницы приехала, не с курорта. Да приходили еще.

– Спасибо, что приходили… Вот если бы никто не пришел, тогда… – Таня умолкла, сонно причмокнув.

– Спи, сестренка, я рядышком. Спи, – совсем как когда-то маленькую успокаивала-баюкала младшую сестру старшая, сжимая мокрые ресницы.

8

Среди тех, что на все лады трезвонили по селу о Татьяне Ландышевой, самым большим колоколом была мать Федора Килейкина – Дарья Семеновна. О Тане она городила всякие небылицы, вымещая злую, жгучую обиду за Федора. В том, что он пил, попал в милицию и за пьяный дебош в вытрезвителе был осужден, как и Черников, на пятнадцать суток, она винила только Таню. «Это она, она, ведьмовка, сгубила нашего сына!» – кричала Дарья Семеновна, когда поздним вечером приехал Иван Федорович и сказал ей о звонке из милиции. Теперь Дарья Семеновна ждала удобного случая, чтобы при людях выплеснуть ей в лицо всю свою ненависть. И дождалась.

Таня зашла в магазин купить мыла, тихонько встала в очередь. Поначалу Дарья Семеновна ее не заметила, а увидев, вспыхнула, швырнула что-то на весы.

– Давно тебя ждала, слава семи сел? – крикливо начала она. – Скажи-ка, куда ты засадила нашего Федю?

В магазине были люди, уйти, не ответив, Таня не могла. Как можно сдержанней сказала:

– Он ваш сын, вам и знать, куда он подевал самого себя. Я его не видела.

Таня ответила правдиво, она действительно не знала и не хотела знать, где Федор. Дарье Семеновне, дождавшейся своего часа, любой ответ был сейчас как масло в огонь.

– Где тебе его видеть! Сперва по лесам, оголив ноги, бегала, а потом в больнице валялась. Только не знаю, от чего там тебя лечили!..

Словно острым колом ударили Таню в грудь, она покачнулась, прислонилась к прилавку. Мучительно пересиливая себя, чтобы не сорваться на крик, не опуститься, не стать такой же визгливой и противной, как эта всклокоченная женщина, она тщательно, прыгающими губами выговаривала:

– Пожилая вы уже, а ведете себя постыдно.

– Ах ты! – взвилась Дарья Семеновна. – Кого учишь?

– Вас! – уточнила Таня и, стараясь не побежать, вышла.

В магазине зашумели так, что нельзя было понять, кто о чем говорит, кто кого обвиняет-защищает. К прилавку с четырьмя пустыми бутылками в руках добрался Симкин Тюка, прикрикнув:

– Ты, гражданка Килейкина, не нарушай! Не на базаре дрожжами торгуешь! Возьми вот мои пустушки и закрывай свою тямку-лямку!

– Еще ты, пропащий, учить будешь! Убери отселя свои вонючие склянки, пока милицию не позвала! – мгновенно набросилась на него разъяренная Дарья Семеновна.

– Это я пропащий? – негромко, но так, что в магазине вдруг стало тихо, спросил Тюмка. – Мало того что оскорбила нашу лучшую комбайнерку, девушку чище росы! Теперь меня грязью полила! Значит – пропащий? На гляди, на! – Тюмка рванул с воротника рубашку, с треском располосовав ее, хлопнул ладонью по красной отметине на груди, голос его взвился: – Эту вот зарубку видишь? Это Гитлер в мое сердце послал свою пулю! А я не пропал!..

Стоящий в сторонке Кузьма Кузьмич Демьянов пробился к Симкину, взял, успокаивая, за локоть.

– Тихо, браток, тихо! Не один ты воевал. Тихо, граждане, и вы перестаньте шуметь! – Директор, призывая к порядку, помахал над головою рукой, повернулся к Килейкиной. – А тебя, Дарья Семеновна, спрошу: кто тебе позволил оскорблять людей? Сперва одну облила грязью, потом на другого кинулась. Что это здесь творится? Наш магазин, это что – твоя лавочка? Забыла, где находишься? Тихо, граждане, тихо! Мы вот сейчас составим акт, пошлем куда следует, и от нее тут и духу не останется!

…Ничего этого Таня уже не слышала и не знала. Быстро, почти бегом она шла к околице, торопилась выйти на Атямарскую дорогу. «Пойду, сейчас же пойду в райком комсомола, буду просить, чтобы дали куда-нибудь направление, путевку. Куда – все равно, хоть на край света, только не жить здесь! – били в голову мысли. – За что? За что?.. С дороги или с места пришлю маме, Поле и товарищам письмо – пусть они поймут меня, пусть простят!..»

За околицей, будто пытаясь унять, придержать расходившееся Танино сердце и ее заодно придержать, налетел упругий горячий ветер. Таня чуть сбавила шаг. Ветер волнами наплывал со стороны уже поспевавшей ржи, внятно отдавал запахом только что выпеченного хлеба. Таня шла и шла, машинально вдыхая этот родимый, щемяще сладкий запах и, не обратив внимания, разминулась со старушкой с вязанкой травы на закорках…

Уже отойдя на порядочное расстояние, Таня резко – будто ее толкнул кто – остановилась, посмотрела вслед старушке. Екнуло у нее сердце. «Уж не мама ли это? Она ведь еще утром куда-то ушла? – И вздрогнула, словно от дурного сна очнувшись, прозревая: – А я куда это бегу? За кого сочтут меня в селе? Как без меня пройдет уборка? В чьи руки попадет комбайн? А маме вместо радости – опять горькие слезы? Обыкновенная трусиха – вот кто я после этого: испугалась какой-то болтовни! И из-за этого бросить мать, сестру, колхоз, друзей? Да какая же после этого я буду коммунистка?»

Старушка уходила все дальше – маленькая, согнувшаяся под охапкой травы, – ее, не ее ли, но чья-то мать. Таня во весь голос закричала:

– Ма-ма-а-а! Подожди-ка, мама-а, остановиись! – пустилась вдогонку.

– Доченька, это ты меня кричала? – опуская на землю свою вязанку, спросила старушка.

– Я, бабушка, я! – сказала Таня, часто дыша и слизывая пересохшие губы. Теперь Таня узнала старушку: это была жена покойного Авдея Авдеевича. – Тебе, бабуля, тяжело нести. Зачем травка-то?

– Козочка у меня есть. Теперь я одна осталась с этой козочкой. Коровку в колхоз сдала, сразу же после похорон старика. Зачем мне коровка-то? У козочки молочко-то жирненькое, да и шерстка на ней – чистый пух. Вот травки ей на опушке и нарвала, по перышку выбирала, самых сладеньких. – Старушка подслеповато пытливо вглядывалась в девушку. – А ты чья будешь, такая аккуратненькая да красивенькая?

– Ландышевых я…

– Ий-а, Танюшка, что ли?

– Я, бабуля, я. Давай-ка понесу твою травку, а то, вижу, очень устала, тяжело тебе.

Таня перекинула перевязанную охапку травы через плечо, и они тронулись к Сэняжу.

– Ии-а, ты же, Танюшка, куда-то вроде торопилась? – спохватилась вдруг старушка.

– Торопилась бабуля.

– Пошто ж возвернулась?

– Да вот оставила в селе незаконченное дело.

– Видать, очень уж важное то дело, если обратно возвернулась?

– Очень важное, бабуля. Дороже не бывает,

– Тогда, дочка, удачи тебе и счастья всякого.