Текст книги "Ржаной хлеб"
Автор книги: Александр Мартынов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
– Дядя Миша, беда! – запыхавшись, выпалила подбежавшая девушка в длинном белом халате и накинутом поверх него коротком ватнике.
– Какая еще беда?
– Борька вырвался из клетки! Носится словно бешеный. Да еще это… две свиноматки… Одна уже опоросилась…
– Сколько поросят? – деловито, дав девушке отдышаться, спросил Назимкин.
– Двадцать! И вторая вот-вот опоросится, – докладывала молодая свинарка, вытирая рукавом лицо.
Вырвался Борька – самый большой и сильный боров на ферме, это обеспокоило Назимкина. Он как можно беспечнее пошутил:
– А вы уж и растерялись, что вырвался? Радуйтесь, что двадцать поросят получили. Никогда еще у нас такого не было.
– Радость радостью, да вот как их кормить?
– Кормить? Сами поедят, мать их накормит.
– Чем? У матери всего-то только двенадцать сосков. Сама их пересчитывала, когда еще без поросят она была. – Девушка работала свинаркой недавно, после окончания десятилетки, многое, о чем ей приходилось сейчас говорить, да еще мужчине, стесняло ее, это чувствовалось даже по ее голосу. – Надо же кормить и остальных… А если и вторая?.. Боязно.
Первый опорос приподнял настроение главного зоотехника. Только подумать – двадцать поросят от одной матки! Это же рекорд, если поиметь в виду, что все прошлые годы свиноматки приносили у них пять-шесть поросят, не больше. Даже пускай не все такими рекордистками окажутся, десять – двенадцать – и то здорово. Перестали бы в районе за малый приплод критиковать! Думал Назимкин об одном, а молодую свинарку спросил о другом:
– Ветеринар на месте?
– Где на месте? И духу его там нет, поэтому за вами и побежала.
– А где он?
– Да я разве знаю!
– Кто ж сейчас с поросятами? – затревожился, прибавив шаг, Назимкин.
– Зина и еще двое… Зина и послала меня. Иди, говорит, хоть из-под земли вытащи!
– Раз Зина там, тогда ничего.
Здоровенный, как лось, боров Борька действительно носился вдоль клеток, утробно рычал, норовя переломать загородки и ворваться к свиноматкам.
От привычно строгого окрика Борька, подняв насаженную на мощный заплывший загривок голову, остановился; Назимкин почесал ему за ухом, почесал лопатку, и тот, успокоенно хрюкнув, пошел за ним сам на свое место.
Пока Назимкин утихомиривал Борьку, опоросилась и вторая свиноматка, возле нее находился ветеринар, средних лет мужчина. Увидев его, Михаил смягчился, опустился на корточки перед копошащейся кучей поросят:
– Сколько?
– Первая двадцать, а эта – двадцать два!
От ветеринара исходил острый запах сивухи, Михаил, не повышая голоса, осведомился:
– Успел уже! И по какой такой причине?
– А это что, не причина? – хмыкнув, ветеринар показал на поросят.
– Не ври, тебя здесь не было, когда опоросилась первая. С кем нахлестался?
Ветеринар обиделся.
– Вон с их отцом, Борькой!
– Так вот, – все так же не повышая голоса, предупредил Назимкин. – Заруби на носу: если пропадет хоть один поросенок – отстраню от работы. Где Зина Семайкина?
– Там, – обиженно сопевший ветеринар неопределенно махнул рукой в конец фермы.
Зину Михаил нашел в подсобке и невольно заулыбался. Она сидела на низкой скамейке, чуть не на полу, в подоле белого перемазанного халата копошилось несколько поросят, держа в каждой руке по две четвертинки с резиновыми сосками, она поила их молоком.
– Ты что это делаешь, Зина? – удивился Михаил.
– Не то кормлю, не то пою, – Зина засмеялась. – Им сейчас и то и это очень надо. Смотрю, двенадцать штук, словно пчелки к цветкам, впились в соски. А этим не хватает.
– Когда ж ты все это приготовить успела?
– Чао, друг любезный! – снова засмеялась Зина. – Я ведь все-таки женщина, понимаю, что к чему. А они такие же ребятенки, хотя и свинячьи. Четвертинки дома нашла. Соски у Дарьи в магазине купила, молоко у нас тут завсегда есть. – Отвечая, она следила, как ведут себя ее питомцы, ворковала-приговаривала: – Ах ты, золотко мое, уже набузовался? Тогда вот полежи у моей ноги, здесь потеплее. Пускай твой братик или сестренка пососет. Вот этот белобрысенький, не разберешь вас пока!
Назимкин смотрел на Зину и радовался: ведь чудо человек! Сколько в ней женского тепла, сердечной красоты, и какой же подонок этот Черников, ничего в ней не разглядевший!
Прибегавшая за Назимкиным молоденькая свинарка принесла в кошелке еще несколько поросят, из-под второй матки, этих, накормленных, унесла к мамаше, под теплый бок. Зина начала кормить вторую партию, спросила:
– Ветеринар пришел? Страсть как Борька нас перепугал!
– Борька на месте, ветеринар явился. И косой уже.
– А ты иди, Миша, не беспокойся. Я его похмелье развею! Не посмотрю, что он постарше меня и ветеринар. Иди, иди. Что так смотришь? Еще сглазишь моих золотиночек! Не беспокойся, говорю, все будут в цельности.
– Да я и не беспокоюсь, раз ты здесь. – Назимкин, почему-то волнуясь, благодарно сказал: – А смотрю так, потому что любуюсь. Щедрая душа у тебя, Зина!
– Кому что, Миша. – Зина вздохнула затаенно, о чем-то своем помолчала, продолжая заботливо кормить малышей. – В городах бездетные женщины собак водят. Другие – кошек из рук не выпускают. А я вот их люблю – телят, ягнят или таких вот глупеньких. Поэтому и попросилась сюда…
Чего-то вроде застеснявшись – откровенности своей, может быть, – Зина наклонилась над поросятами, настойчиво напомнила:
– Иди, Миша, иди, заждались тебя. Спокойной ночи!
На ферме было все в порядке, ветеринар не отходил от притихших маток, трезво неуклюже извинился:
– Ты это, того, Михаил, не обижайся. Ошибся я чуток.
– Ну, смотри, чтоб не повторилось. – Назимкин сразу подобрел. – Сейчас глаз да глаз нужен.
Повеселел, оживился и ветеринар, в сущности – толковый работник.
– Это уж как положено! Что ты! Все у меня на учете!
– Тогда – до утра! – кивнул Назимкин и вышел в стылую беззвездную темень.
Ожидая мужа, Радичева сидела у торшера, читала. На столе стояли покрытые салфеткой тарелки позднего ужина, в кухне на газовой плите третий раз закипал чайник. Заслышав знакомые шаги, Вера Петровна захлопнула книгу, вышла навстречу.
– Ну что там, Миша?
– Вот это денек сегодня! До полуночи – сто происшествий! – рассмеялся Михаил. – Что на ферме? От двух свиноматок – сорок два поросенка, вот что там!
– Все живы?
– Пока все. Там Зина, добрая душа, из бутылочки их кормит!
– Зина все может! – кивнула Вера Петровна, тоже, должно быть, невольно подумав о ее незадавшемся замужестве.
Михаил помылся, неторопливо поужинал, наслаждаясь покоем, семейным уютом. За чаем, несмотря на поздний час, Радичева и выложила мужу то, что тревожило ее нынче больше, чем обычно.
– Устал, Миша, наш Потап Сидорович, сдает. Боюсь, совсем бы не слег. Сам не будет тянуть и другим только мешать. Это уже и сейчас чувствуется. Хотя и жаль его, а что-то надо предпринимать.
– Это, Верушка, дело не наше, а райкома. Пусть райком и думает, – благодушествуя, сказал Михаил.
– Почему ж не наше? Наше, Миша. Нам здесь видней, отсюда и подсказать надо. А вот как сделать так, чтобы и его не обидеть, ума не приложу.
– Хочешь, как в пословице: и волки бы сыты, и овцы целы? – Михаил рассмеялся. – Нет, моя любовь, так не получится! Старик он сложный, характер трудный. Да и сил сколько положил за эти годы.
– Все правильно, Миша, – согласилась Вера Петровна. – Никто у него заслуг его и не отнимает. А тянуть все равно нельзя. Гибкости, цепкости у него прежней нет. А медлительности, осторожности – прибавилось. И вперед заглядывать не хочет. Или не может уже. С тем же комплексом возьми. Стройку считает чуть ли не грабиловкой, помогать МСО не хочет. Раньше вроде считать умел. Все обсчитывал! А теперь простейшей арифметике не верит: что каждый рубль, в стройку вложенный, червонцем обернется! Сегодня на партбюро как капризный ребенок себя вел. Килейкин дверью хлопнул и ушел. И правильно.
– И что же ты теперь думаешь делать? – Михаил хотел рассказать жене, как раскипятился сегодня Сурайкин из-за телевизора на ферме, и смолчал: к тому, важному, о чем, волнуясь, говорила жена, пустяковина эта отношения не имела.
– Пока не знаю, Миша. Наверно, ничего не скрывая, нужно поговорить с Пуреськиным.
– Тоже не очень здорово. За глаза, получается вроде жалобы, наговора.
– Какая ж это жалоба? – горячо запротестовала Радичева. – Речь ведь идет о дальнейшей судьбе колхоза!
Михаил подошел к жене, обнял ее за плечи, ласково засмеялся:
– Верунь, первый час ночи! Может, закроем совещание?
– Давай закроем, – согласилась она, доверчиво припадая к нему.
7Пуреськин сидел в своем кабинете, рассеянно смотрел на пушистые, покрытые снегом ветви березы, свисающие по окну. Сегодня утром у него побывала секретарь парткома Радичева, подробно рассказала о делах в «Победе». Долго они проговорили, и Пуреськин окончательно убедился в том, о чем и сам не раз думал: не по плечу стал Потапу Сидоровичу Сурайкину председательский воз – постарел, выдохся, да и здоровье подводить начало. Пора на отдых, а сам он не просится, – вот такая тут деликатная штуковина!..
Отстранение от работы, замена председателя колхоза или другого какого руководителя никогда не были, для Пуреськина легким делом. Каждый раз обсуждение кадрового вопроса заботило его, а случалось, и огорчало, даже расстраивало. Правда, за последнее время решать такие вопросы приходилось нечасто, кадры в районе подобрались устойчивые, это радовало Пуреськина, но жизнь есть жизнь. И вот теперь пришла пора подумать, крепко подумать о Сурайкине – об опытном, одном из старейших в районе председателей колхоза.
Независимо от воли память листала – как страницы перекидного календаря – все прошлое, связанное с Сурайкиным.
О сэняжском колхозе, до этого бывшем в безвестности, впервые заговорили, когда в селе – впервые по району – был проведен водопровод, Пуреськин сам помогал Сурайкину добывать трубы. Было это в первые годы работы Сурайкина на посту председателя колхоза. Вот тогда-то его фамилия и начала называться на совещаниях, мелькать в газетах. Доброе дело, успех ли, популярность окрылили Сурайкина, он начал добиваться, чтобы в село подвели газ. Поторопился и едва, как говорится, не сломал себе шею. Финансовое положение «Победы» было в ту пору весьма посредственное, Сурайкина остерегали, советовали повременить с газификацией, а он словчил: запросил ссуду будто бы для строительства новой фермы и перегнал ее на счет газовщиков. По горячему, так сказать, следу: мимо Сэняжа прошла только что вступившая в строй газотрасса Саратов – Москва. Обман, конечно, выплыл наружу. Ссуду банк отозвал, убытки были отнесены за счет колхоза, а самому Сурайкину райком объявил строгий выговор с занесением в учетную карточку.
Сурайкин признал свою оплошность, основательно взялся за выращивание конопли. Колхозная касса пополнилась, и опять, первый по округе, Сэняж получил газ, правда, балонный. Строгий выговор с Сурайкина сняли, по району снова прошла молва о колхозе «Победа» и его председателе: в каждой избе у них и вода и газ! Словно закрепляя свою славу, колхоз за несколько последующих лет выстроил новый Дом культуры, среднюю школу, детские ясли, жилой дом для колхозных специалистов. В районных сводках почти по всем показателям «Победа» прочно и, казалось, надолго заняла одно из первых мест.
В последнее время хозяйство колхоза незаметно – к великой своей досаде, Пуреськин тоже этого не заметил – начало давать перебои, сползать вниз; медленно росло поголовье скота, продуктивность его оставалась невысокой, в нынешнем году пришлось помогать даже техникой из «Инерки». И это – при всем том, что деньги у «Победы» водятся, земли не хуже, чем у других, людей и, в частности, специалистов в достатке. Как уследить, что человек начинает меняться, что нелучшие черты его характера проявляются все отчетливей? После разговоров с комбайнеркой Ландышевой, толковой девушкой, с той же Радичевой, да и по своим наблюдениям Пуреськин убедился, что Потап Сидорович явно администрирует, молодых специалистов держит, так сказать, на студенческой скамье – не доверяет им, не дает развернуться. И вовсе уж неблаговидную позицию занял насчет строительства откормочного комплекса – скряжничает, отказываясь практически чем-либо помочь строителям. Об этом докладывал Килейкин – ну, ладно, он сторона заинтересованная, пристрастная, допустим, но об этом же убедительно рассказала нынче и Радичева. Нет, против ее веских доводов ничего не возразишь. Пока колхоз не завяз совсем, надо немедленно принимать меры.
Петр Прохорович отвернулся от окна, будто в его заснеженном квадрате выглядев решение, и поручил секретарше срочно созвать, кто на месте, членов бюро.
Это не было официальным заседанием – был просто деловой предварительный разговор о колхозе «Победа» и его председателе Потапе Сидоровиче Сурайкине.
С тем, что Сурайкину пора на отдых, согласились все, но все же и призадумались, когда следом встал вопрос о том, кого взамен рекомендовать председателем. Пуреськин, ненастойчиво любопытствуя, назвал кандидатуру главного зоотехника «Победы» Михаила Назимкина, члены бюро дружно запротестовали.
– Не пойдет, Петр Прохорович, – убежденно сказал председатель райисполкома Сияжаров. – Муж будет председателем колхоза, а жена – секретарь партийной организации? Как им работать? Таких случаев в нашем районе еще не было.
– И по моему мнению, Назимкина рекомендовать не нужно. Коммунист он еще молодой, зоотехником работает недавно, опытом ведения крупного хозяйства не обзавелся, – поддержал второй секретарь Михаил Илларионович.
– А что колхозники скажут? Семейственность, муж и жена, мол, взяли в свои руки весь колхоз! Да и сама Радичева первая же не согласится.
Петр Прохорович дождался, пока все выскажутся, смахнул назад свисающую на глаза черную прядь волос.
– Сегодня утром у меня была Радичева. Дело вот в чем, товарищи. В Сэняже директор школы уходит на пенсию. Радичева очень бы хотела вернуться туда. Чтобы, говорит, ни делала, сельские парнишки-девчонки из головы не выходят. Так что основное возражение против кандидатуры Назимкина может отпасть…
– Получается, как у того кулика: голову вытащим – хвост увязнет, – угрюмо сказал второй секретарь. – Проблема тоже, Петр Прохорович. Не вижу я, кого бы можно было из местных коммунистов избрать секретарем парткома.
– Не найдем из местных товарищей, порекомендуем кого-либо из аппарата райкома. Что же касается Назимкина, дескать, он и коммунист молодой, и опыта у него нет, на это я вот что скажу: и мы с вами не с детства партийными работниками стали. Научится. Сами же твердим, что надо смелее выдвигать молодые кадры. – Пуреськин, усмехнувшись, окинул любопытствующим взглядом присутствующих. – Ну как, товарищи, подумаем?
– Подумать о Сурайкине надо! – горячо, как заступаясь, сказал немолодой заведующий орготделом райкома. – Человек он заслуженный. Как с ним быть?
– Правильно, Петр Емельяныч! – Пуреськин одобрительно кивнул. – С него и начинать надо. Сурайкин коммунист, он поймет. С ним по-хорошему поговорить нужно. И на пенсию проводить с почетом! Одним словом, кому-то из нас нужно поехать к нему.
– Тогда, может, сам и съездишь, Петр Прохорович? – предложил второй секретарь. – Дело деликатное. И человеку приятнее будет.
– Не возражаю, – согласился Пуреськин, незаметно меж тем вздохнув.
– Еще вопрос, Петр Прохорович. – В голосе председателя райисполкома звучало сомнение, чуть ли не замешательство. – При разговоре с Радичевой ты ей сказал о Назимкине?
– Не сказал и не мог сказать, – негромко, с упреком ответил Пуреськин, взглянув в лица товарищей по работе. – Я же сначала хотел посоветоваться с вами.
– А может быть, саму Радичеву и рекомендовать председателем? – задумчиво, что-то про себя взвешивая, сказал второй секретарь. – Лучшей кандидатуры не найти. По всем статьям подходит.
Пуреськин, улыбаясь, признался:
– Я о ней о первой и думал. Ждал, назовете ее или нет. – Он поднялся. – В общем, надо ехать, поговорить сначала с самим Сурайкиным, узнать его мнение. А там видно будет…
8У родителей, в своем родном Сэняже Тиша Сурайкин не был с лета, с уборки. Все некогда – убирали на силос кукурузу, рыли картошку, свеклу, потом приболел сынишка Санька. Зато теперь на две недели – вольная птица!
Предполагая, что сын в этот послеобеденный час спит, он осторожно открыл своим ключом дверь. И тотчас к порогу вылетел Санька, обнял отца за коленки.
– Папа пришел! Папа!..
Тиша подкинул сына на руки, потешаясь и поддразнивая, начал расспрашивать:
– Ну-ка, скажи-ка, Санчок-панчок, где медведь?
– В ресу.
– А где ворона?
– На ветре.
Мальчонка вместо буквы «Л» выговаривал «Р», казалось бы, самую трудную для ребятишек, и получалось у него не «ветла», а «ветра», не «лес», а «рес». Отец и мать, вроде бы играя, учили его говорить правильно. Вообще же в свои три года Санек знал все буквы на кубиках, которые купил ему отец.
На восторженный крик Саньки из кухни вышла Маша, по довольному виду мужа догадалась:
– Ну что, дали отпуск?
– Только половину, Маша. А другую половину, сказали, после окончания ремонта отгуляю. Да и то, если никуда не уеду – дома все равно в покое не оставят. Ты же знаешь, кто я сейчас.
– Знаю, знаю, начальник железок!
– Самый большой начальник получается! – балагурил Тиша. – Сейчас без этих железок ни туда, ни сюда. А в моем распоряжении все машины – механик совхоза, не кто-нибудь!
– И куда, в какой санаторий собирается товарищ механик?
– Самый лучший мой санаторий – родное село. Съездим на недельку, Маша? Соскучился я по маме, Саньку возьмем. Бабушка рада будет ему.
– Бабушка, конечно, рада будет, но вот дед. – В голосе Маши звучали и сомнение и насмешливая горечь. – Как только вспомню, как он после женитьбы встретил, сразу же оттуда как ураган несет! Хочешь – езжай один. Если не застудишь – и Саньку возьми с собой. Бабушка, ясное дело, соскучилась.
Тиша воспротивился, начал горячо убеждать:
– Нехорошо, Маша, получится! Мать опять расстроится, что ты не приехала, как летом. Ее-то за что обижать? Да и отец, по всему видно, другим стал. Я же тебе говорил, как он последний раз встретил? Нет, без тебя не поеду! Чтоб ты свой отпуск в пустой квартире одна сидела?
– Тогда дай слово, – сдалась Маша, – если дед и сейчас на нас волком поглядит – сразу же уезжаем. На чем думаешь ехать?
– Я же механик совхоза! – обрадованно вскричал Тиша. – Какую захочу, такую машину и возьму.
Санька, пока родители разговаривали, стоял притихший, а уразумев самое главное для себя, готов был немедленно одеваться; очень он любил ездить с отцом на машине.
…Перед домом Сурайкиных «газик» остановился уже в сумерках. Тиша помог жене и сыну выбраться, взял в обе руки чемодан и сумку, отпустил шофера: когда будет нужна машина, позвонит.
В избе уже горел свет, падая из окон косыми клиньями на снег. Олда и сама не знала: то ли шум машины услышала, то ли материнское сердце-вещун толкнулось, – она выскочила на крыльцо.
Охая да ахая, она выхватила у Тиши сумку, поставила ее на снег и подбежала к снохе, расцеловав ее и прохладные щеки, взяла на руки внука.
– Ах, внучок-золоток, свет души моей! Приехал Санек к дедушке с бабушкой!..
– Мама, он тяжелый, не удержишь, – предупредил Тиша, забирая сына. Тепло одетый, малыш был похож на пушистый колобок: в черной меховой шубке, подпоясанной отцовским шарфом, на ногах валеночки, на голове заячья шапка, повязанная поверху, для надежности, пуховым материнским платком.
– Заходите, заходите, скорее! – торопила, суетилась бабушка.
Олда что-то замешкалась; Потап Сидорович услышал чьи-то голоса, вышел, хмурясь, в прихожую, оставив гостя, с которым целый день ездил по фермам и недавно завез домой пообедать.
И тут же его неприветливое лицо расплылось в широкой улыбке.
– A-а, пропащий! – зашумел он, увидев сына и пропуская его в дверь. – О-о, да здесь вся семья – и Санька, и Маша! Санек, да ты словно медвежонок! Давай-ка скорее будем раздеваться!
Дед, протянув длинные руки к внуку, проворно присел перед ним на корточках.
– Медвежата в ресу, – поправил Санька и попятился от деда к отцу.
– Санек, это же твой родной дедушка, а ты боишься! Сам же всю дорогу говорил: к дедушке и бабушке в гости еду, я их люблю! – наставлял Тиша, стягивая с сынишки шарф и платок.
Успев помочь раздеться снохе, Олда снова подхватила внука на руки. На удивление всем, Санек не только не вырывался от бабушки, а, наоборот, обеими руками крепко обнял ее за шею. Потап Сидорович поманил Тишу за собой. Пусть, дескать, женщины поговорят одни.
Тиша и удивился, и смутился, неожиданно увидев в горнице первого секретаря райкома, чуть даже подосадовал на отца: не мог предупредить…
– Будьте знакомы, Петр Прохорович, это – мой сын Тихон, – с гордостью представил Сурайкин. – Со своей семьей приехал навестить нас.
– A-а, Тихон Потапович. – Пуреськин, отложив газету, поднялся с дивана. – Да мы давно уже знакомы, сколько раз в совхозе встречались. Здравствуй, Тихон Потапович! Молодец, что не забываешь родителей. И я вот давненько здесь не был…
– Давайте по местам сразу, – пригласил Потап Сидорович, показывая на расставленные вокруг стола стулья. Очень хорошо было у него сейчас на душе.
Быстрым взглядом Тиша окинул стол: все было приготовлено к угощению, но угощенье еще не начиналось: тарелки чистые, рюмки пустые, бутылка «Экстры» не открыта.
– Простите, я на минуточку, – он направился к двери.
– Да, да, – по-своему истолковал Пуреськин намерение Тиши. – Иди, иди, пригласи женщин. Без хозяек что за стол, что за угощенье?
На кухне Маша успела уже выложить из сумки привезенные с собой гостинцы: свекровь уже сказала ей о госте.
– Вот это возьму я, – Тиша взял бутылку коньяка, за которой и пришел сюда, показал жене на целлофановые пакеты с антоновкой и жареной уткой. – А это ты возьми. И пошли, мама: Петр Прохорович наказывал вас привести. Какой, говорит, стол без женщин!
– Прямо так уж и сказал? – усомнилась мать.
– Слово в слово, мама, так и сказал.
– Да как-то вроде и неудобно, больно уж большой начальник! – колебалась Олда. – Аж сам Пуреськин!
– Да разве он не такой же человек, – засмеялась Маша. – Пойдемте, мама, раз зовут.
Тиша поставил на стол бутылку коньяка, Потап Сидорович удивился:
– Ты же, говорил мне, не пьешь. Или помаленьку приучился?
– Нет, батя, не научился. Тебе подарок.
– Ну, спасибо, сын! Сейчас мы его и распробуем.
Миша и Олда добавили к столу яблоки и золотистую утку, Пуреськин весело сказал:
– Да у вас здесь на целую свадьбу! – И поторопил женщин: – А вы что ж, милые хозяюшки, словно из прошлого века эрзянские молодухи!
Он ободряюще рассмеялся, повернулся к Саньке, допытываясь, как его звать и сколько ему лет. Мальчонка, набычившись, поглядел на незнакомого дядю и спрятался за мамкин стул…
Поднявшись, Потап Сидорович предложил выпить за приятную встречу. Выпили и гости, и хозяева; еще более внимательно отнеслись к закускам и еде – все проголодались.
Пока непринужденно ужинали, за окнами совсем стемнело, Санька запросился спать – умаялся с дороги, разомлел. Маша с Олдой пошли его укладывать, чуть повременив, отправился за ними и Тиша: у отца и Пуреськина могли быть свои разговоры…
Некоторое время Потап Сидорович и Петр Прохорович молчали; вроде бы усмехнувшись, Сурайкин налил в рюмки коньяку, поднял свою, Пуреськин молча чокнулся и молча выпил. Мучился он в эту минуту: с чего начать неизбежный разговор? Ох, как не хотелось, претило ему наигранно бодро делать этот дурацкий шаблонный заход: «Как со здоровьем, Потап Сидорович?»
– Хорошо, что сам приехал, Петр Прохорович, нарушил молчание Сурайкин. – Избавил меня от лишних хлопот. Сам хотел к тебе ехать, на беседу проситься.
– В любое время приезжай, Потап Сидорович – Пуреськин был благодарен за то, что старик снял с него необходимость начинать разговор, пусть даже просто отложив его. – Всегда рад видеть тебя, Потап Сидорович. О чем же побеседовать хотел? Наболело что? Давай – выкладывай.
Потап Сидорович ответил не сразу.
Он крутил пальцами тонкую ножку рюмки, сухое морщинистое лицо его стало суровым. Что творилось у него сейчас на душе? Какие мысли стучались-бились в этот костистый, слитый с лысиной лоб? Что видели, во что всматривались его суженные от внутреннего напряжения, выцветшие глаза?..
Глубоко вздохнув, он объяснил:
– О себе хотел поговорить, Петр Прохорович.
– Слушаю, Потап Сидорович. – Пуреськин, чтобы ободрить как-то, пошутил: – Хотя будто хорошо тебя знаю и по анкетным данным и по работе.
– Я не об этом, Петр Прохорович. – Сурайкин строго, требовательно посмотрел на секретаря райкома. – Про самое главное. Скажу тебе не хвалясь: колхозу отдал все, что мог, это ты и сам хорошо знаешь. Работать и дальше на таком же пределе не сдюжу. Устал, что-то моторчик дает перебои, нет-нет да и прихватит. Боюсь, Петр Прохорович, из-за этого колхозные дела под уклон пойдут. А мне это, поверь, – камень на сердце! Говорю тебе: что смог сделать – то сделал, на какую высоту смог поднять колхоз – поднял. А выше поднять – не по мне уж. Тут молодые силы нужны. Так что отпускайте уж на пенсию. И годков-то мне порядочно – шестьдесят пятый, давно пора…
Пуреськин, волнуясь, смотрел на этого пожилого человека, и ему было неловко, стыдно за то, что колебался, не знал, как начать этот неизбежный для обоих их нелегкий разговор, сомневался, поймет ли тот необходимость такого разговора. И начал этот прямой разговор не он – Сурайкин. И не о себе тревожится он – о колхозе!
– Скоро у нас отчетно-выборное собрание, – поспокойнее, выложив для себя самое главное, продолжал Сурайкин. – Сделаю отчет и попрошу колхозников, чтобы избрали другого председателя. Дело сейчас уж не во мне, Петр Прохорович. Надо думать о том, кто будет вместо меня.
Еще раз мысленно поблагодарив Сурайкина, Пуреськин заметил:
– Потап Сидорович, ты говоришь так, словно вопрос уже решен.
– Я считаю, что решен, – спокойно ответил Сурайкин. – Думаю, и ты возражать не станешь.
– Ну, если настаиваешь…
Пуреськину было не по себе и оттого, что не сказал Потапу Сидоровичу о том, что не позже как вчера они говорили о нем с членами бюро райкома. Да и надо ли было говорить об этом. Сам он все сказал, оказавшись покрепче, позначительней, чем он, Пуреськин, думал, беспокоясь о нем же…
– Ладно, Потап Сидорович, допустим, так и решим. А кто тот человек, который тебя заменит?
Сурайкин взглянул на секретаря райкома настороженно, чуть ли не подозрительно.
– Если думаете кого-нибудь из района привезти, лучше и не пытайтесь, ничего не получится: колхозники не примут. Теперь не те времена…
– Я об этом и не думаю, Потап Сидорович, – засмеялся Пуреськин. – Сам понимаю, вижу, люди выросли! Как вот, например, на твой взгляд мог бы Назимкин председателем стать? Ваш – не привозной.
Сурайкин кинул на Пуреськина удивленный взгляд, с некоторым вызовом осведомился:
– Это что – мнение райкома?
– Никаких решений, никаких рекомендаций райком не принимал. – Пуреськин предупредил: – Разговор только между нами.
Словно сам с собой советуясь, Сурайкин потер лоб, лысину.
– У Назимкина, безусловно, вывеска яркая, диплом громкий, университетский. И мужик старательный. Но не все в дипломе, Петр Прохорович. Для того чтобы вести такое большое хозяйство, одного диплома мало. Хороший, говорю, мужик, но пока жидковат для этого. Нет у него еще опыта, житейской мудрости.
Пуреськин удивился и порадовался тому, что Сурайкин ответил на его, прощупывающее, предложение почти теми же словами, что и члены бюро на вчерашнем, непланируемом совещании.
– Колхоз, Петр Прохорович, не учебный класс в школе, – обосновывал свое несогласие Сурайкин. – Тут самому каждый день решения принимать надо. Порой и неожиданные… Если уж по-настоящему решать этот вопрос, тогда лучше Радичевой никого не найдешь, верь слову. Схватывался с ней немало, а если ей передам, душа спокойна будет.
Пуреськин, что называется, выложил на стол все карты:
– Я тоже бы за нее, Потап Сидорович. Да в школу она обратно просится.
Сурайкин несговорчиво, укоризненно покачал головой.
– А вот это уж мне не понятно! Колхоз совсем хотите оставить без руководства? Секретаря партийной организации – директором школы, председатель колхоза уходит на пенсию, а вместо него – вчерашнего студента? Да вы что там, на самом деле, в райкоме?
– Потап Сидорович, а если она не согласится?
– На то есть партийная дисциплина, Петр Прохорович, – Сурайкин сдержанно, одними губами, усмехнулся. – Меня, между прочим, тоже не больно спрашивали, когда из школы забрали. Дисциплина для всех коммунистов одинакова.
Зная, что никакая трапеза не обходится без чая, Олда внесла кипящий самовар, довольно доложила мужу о внуке:
– Спит, ручкой-ножкой не шелохнет!
Разговор хозяина и гостя сам по себе прервался, но теперь это уже было неважно – разговор состоялся.
