Текст книги "Случай из жизни государства (Эксперт)"

Автор книги: Александр Хабаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Были в этой кунсткамере и ещё более удивительные вещи, можно сказать, классические, как известная блоха Левши: пиоп – искусственный член для оплодотворения пчелиной матки, выточенный на Карачаровском механическом (не было микроскопа, чтобы посмотреть, пришлось поверить на слово); живая самочка микрозайца в клетке, (три сантиметра рост), клонированная на Домодедовской станции юных натуралистов; голографический телевизор из Великого Устюга (прямо в воздухе, в пространстве, передвигались, рыдая, стреляя и умирая, герои фильмов, происходили "последние международные события", пели певцы и плясали плясуны)... "А что в папках, что не реализовано – глянешь: упадешь, не встанешь! Урожайность по 100 центнеров с га, сверхэкономичная солярка – КРАЗу два литра на сто кэмэ, вечные польта из драпа №317, эликсир бессме..." – начал вещать однорукий. "А дальше что?" – перебил Митин. "Как что? Изучаем, проводим экспертизы. Кое-кого подтягиваем, даем лаборатории, закрываем выезд за границу лет на пятьдесят, отслеживаем... Начальству видней, я человек маленький", – поскучнел однокурсник.

Пока, значит, Митин (по старинке) легализовывался в какой-нибудь Херляндии, обхаживал и опутывал сетями нужных людей, подбирал (в переносном смысле) "ключики" и делал слепки (в прямом смысле) с ключей, чтобы добыть пару листиков из сейфа, листиков с формулами, не приносившими ни дохода государству, ни радости знающим людям, пока он рисковал, ходил, что называется, по лезвию ножа и по ниточке, его собственная контора держала под спудом все, что могло быстро и безболезненно (значит, дешево) вывести страну в передовые не только по количеству боеголовок, а и вообще вперед! как сытую, обутую и культурно отдыхающую. Как Швецию. Но, видимо, аналитики постарались, насоветовали, притормозили, заморозили, избавили Родину от шведской участи...

– Возьму под личный контроль, – сказал Митин и нажал кнопочку, аккуратно вделанную в край стола.

Появился Проклов.

– Алексей, сооруди информашку по Злоямовскому району – только оперативно.

– В шесть секунд! – отчеканил Проклов и исчез так быстро, что, казалось, растворился в воздухе.

"Шести секундам" Митин не поверил и хотел, пользуясь паузой, прояснить ситуацию с похищением "желтого брома", но Леша Проклов вернулся так же быстро – словно возник из воздуха, из струйки дыма. В руках у него была распечатка.

– Читай, – махнул рукой Андрей Константинович.

– Десять тридцать утра, двенадцатое двенадцатого месяца, Злоямовский район, – начал Проклов. – Ту-154, авария, падение предположительно в районе Чум-озера; в десяти километрах от места аварии – бунт в исправительно-трудовом учреждении строгого режима №7 Зимлаговского управления, поселок Льдистый Злоямовского района; в этом же районе третий год скрывается банда Борьки Сосны – побегушники из зон Зимлага; информация со спутника: к месту падения авиалайнера движутся три группы, одна из райцентра Злоямово, одна выброшена неизвестными структурами со спецсамолета "Миг-125м", ещё одна, в количестве восьми человек, направляется от сопки Шуховской, из безлюдного и труднодоступного района, предположительно именно эта группа и есть Сосна с сообщниками... Еще: по просеке Электрической продвигается в сторону Зимлага джип "Чероки"...

– Ну и дела! – огорченно воскликнул Башмаков. – Двадцать дней не дотянули! Мой прокол, каюсь...

Бунтующая седьмая зона, как, впрочем, и весь Зимлаг, числилась по ведомству внутренних дел. Но уже был издан Указ о передаче (с 1 января) всего ГУИНа в Министерство юстиции, поэтому Башмаков поставил жирный крест на тюрьмах и зонах; дела передавались, МВД избавлялось от обузы, которая в советское время, напротив, была основной "кормушкой" всего Министерства: в те годы в зонах клепали все: от деревянного до бронированного, от заводного до электронного. Жаль было, конечно, многочисленных и отлично подготовленных "спецназов" (вроде знаменитого "Урагана"), с 1 января делавших Минюст силовым. Но, как говорится, царям видней... А вот о бунте Башмаков должен был узнать первым.

А твои-то орлы где? – обратился Митин к Михно.

– Вылетели. Будут к вечеру на месте, раньше никак нельзя: 125-го МИГа у нас пока нет.

– Я сейчас Красноямску дам цэу: пусть на вертолетах шпарят в зону, "Ураганом" все сметут к дьяволу! – сказал Башмаков и достал мобильник: Макарыч, это я, твой министр. У нас бунт в Зимлаге, на "семерке". Спешно организуй банкет с "Ураганом", звони в Красноямск. И не тяни, не обсуждай: раз, два – и в пешки!

– И мои помогут, если что, – добавил Зотов. – У меня там лже-геологи по тайге лазают, ищут курьеров с золотишком.

– Тут ещё есть, – громко сказал Проклов. – Ни бунта, ни самолета не касается, так, для общего развития.

Читай, – снова махнул рукой Митин.

– Год назад вертолетчиками Министерства гражданской авиации близ Народного болота обнаружен раскольничий скит. Точное расположение – так называемое Безрыбье, место, по словам аборигенов, гиблое, непроходимое и никчемное, так как ягоды и грибы отсутствуют, а в самом Народном болоте обитает, по свидетельствам очевидцев, так называемая ракука, хищное животное неизвестного вида...

Чикатила таежная, – вставил Башмаков. – Я ж говорил...

– ...Безрыбье находится в шести километрах от бунтующей седьмой зоны, – продолжил Проклов. – Но, судя по карте, эти шесть километров сойдут за все триста.

– Да, только бунта в зоне нам сейчас не хватало. Как раз к новому году, от Деда Мороза из Зимлага, – сказал Митин. – Теперь жди, западоиды завопят о правах человека, затребуют факты, комиссаров своих паскудных будут навязывать... Мало нам Чурана – Злоямово подавай...

– У меня там ничего нет, – сокрушенно покачал головой Буров. – Только северней – две точки, одна с "Сатаной", другая с "Тополем"...

– Во-во, – снова встрял неугомонный Башмаков. – По зоне строгого режима – "Тополем"... Отсчет пошел: шесть, пять, четыре...

– Да, кстати, – вспомнил Митин. – А что это за спасатели на МИГе, кто знает? Или есть версии?

– Это люди Гунидзе, – убежденно высказал Зотов. – Я эту гниду знаю, он всегда прикрывается, страхуется. Ребята за ним давно наблюдают, но под криминал пока не могут подвести. Впрочем, у него там техотдел интересный: Сизый, Миня и Бармалей. Думаю, они его замочат раньше, чем он сядет. Или сядет, а потом его замочат.

– Бармалей – бригадир Вредителя, – добавил Башмаков. – А Вредитель может даже "кремлевку" накрутить, Матвею Борисычу звякнуть. Вот так.

– Да хоть папе римскому! – чуть разозлился Митин. – Короче, обсуждать больше нечего, проблемы дутые. У нас заседание силового сектора Правительства или планерка КаГеБе? Самолет найти, живых и мертвых вывезти. Бочонок с этим бромом желтым должен быть в Москве; бунт в зоне подавить, но постараться без... без бронетехники хотя бы. Ну, и в скит этот безрыбный закиньте жратвы – это тебе, Вадик, мое личное поручение. Всё!

Министры встали, обменялись рукопожатиями с Митиным, отодвигая в строны мешавшие кресла; пошли к дверям.

– А вы, Башмаков, останьтесь, – улыбнувшись сказал Митин.

Башмаков плюхнулся в кресло.

– Хотел о глобальных проблемах поговорить, а вместо этого какое-то Злоямово обсуждали целый час, – посетовал Митин.

А я-то зачем вам, Андрей Константинович?

– По Щебрянскому прояснить ситуацию. Мне из ГУБЭПа передали бумаги по недвижимости: в этой сфере продолжают странные вещи происходить. Казалось, все уже поделили, все приватизировали – ан нет, снова началось. Есть рост.

А что растет?

– Число обменов в Москве растет: знаете, такие обмены хитрозаверченные, с расселениями больших коммуналок, с доплатами? Так вот: в паре случаев к старту обмена вышло, скажем, двенадцать человек, а к финишу прибыло девять. Трое сошли с дистанции – то ли присели отдохнуть на обочине, то утонули в болоте.

– Понял, – нахмурился Башмаков. – А Щебрянский здесь с какого боку?

– Одну такую квартирку Щебрянский приобрел для себя через подставное лицо – это мне по моим каналам выдали. Шестиикомнатная, на Большой Полянке, в домишке столетнем. Говорят, эту квартирку хотят в Книгу рекордов Гиннесса внести – дороже нету в мире. Там и бассейн, и оранжерея, и домашний кинозал теперь. Нехорошо это... нет, не бассейн с оранжереей, а исчезновение жильцов. Так что, вы займитесь плотно: что за риэлтеры квартиркой занимались, кто у руля и так далее. Кажется, "Добрые Люди" называется – или "Дяди"? ну, в бумагах посмотрите, уточните. А завтра – ко мне.

– Есть! – Башмаков сложил в папку бумаги, которые подвинул к нему Митин, пожал Премьеру руку и вышел.

И тут же вошел Леша Проклов.

– Андрей Константинович, пресса ждет! Я оставил двоих телевизионщиков и троих газетчиков, остальных послал к пресс-секретарю.

Иду.

...Слава Богу, щелкоперов этих немного, знакомые все лица. Митин медленно оглядел приемную: в уголок забилась Нинель Пацюк, обозреватель Свободного ТИВИ, побывавшая, как заложница, в Чуране и выкупленная (или купленная?) за триста тысяч долларов миллионером Дубовицким. Правда, миллионер недолго радовался, его изрешетили пулями прямо в вестибюле головного офиса, вместе с женой Региной – и явно знакомые ему люди, ибо были без досмотра допущены. Оставшаяся без спонсора Пацюк искала сенсаций и "жареного", словно гиена – падаль... Интересы её простирались от низов преступного мира до приемных Главы Государства и Председателя Правительства. Телеканал постоянно выплачивал иски по судам, но прибыль от сверхнаглой брехни превышала суммы исков, и Нинель снова и снова без мыла лезла в самые шкуродерные щели. "Буду считать, что её здесь нет", – решил Митин.

– Главный вопрос, обсуждавшийся на сегодняшнем совещании – развитие и поддержка фундаментальной науки. Спросите, почему этот вопрос обсуждался с силовыми министрами в отсутствие Председателя комитета по науке? Да потому, что от развития фундаментальной науки напрямую зависит обороноспособность, а, следовательно, и безопасность нашей страны. Мы не можем жить лишь на развитии тех открытий, что были сделаны в последние сорок-пятьдесят лет. Мы должны искать новые, нетоптанные тропы. Мы должны искать неадекватные ответы на угрозы всех сторон света. Гонка вооружений не для нас, ибо в гонке есть лидер и есть догоняющий; мы оставляем этот вид спорта и выбираем многоборье. Для этого у нас есть самое главное – светлые умы. У нас есть школы всех наук, почитаемые учеными мира, мы – основоположники десятков, сотен направлений, разработчики и реализаторы, казалось – да, казалось! безумных идей. Ныне это уже история, а мы живем сегодня и завтра, а не вчера! – Митин, наконец, перевел дух. – И в заключение хочу сообщить, что уже готов Указ Президента о выделении фундаментальным направлениям науки дополнительных средств – теперь дело за парламентариями.

Корреспонденты вдруг стали хором кричать разное, но Леша Проклов быстро успокоил их.

– Ответов на вопросы не будет. Прием окончен, попрошу удалиться.

ВТОРАЯ ВСТРЕЧА НА ВЫСШЕМ УРОВНЕ

Встреча эксперта Андрея Вадимовича Скворцова с Вредителем-Шелковниковым, организованная, с одной стороны, блатным Шиловым, а с другой – бывшим сотрудником спецггруппы "Вектор" Маниловым, состоялась в новой квартире Сергея Петровича в Большом Харитоньевском.

– Рад дорогим гостям, рад и счастлив, – уже в прихожей расстелился Шелковников. – Вы как, чаю испить или на грудь принять?

– Бог с ним, с чаем с этим, – сказал Скворцов, снимая тяжелое (настоящее) драповое пальто. – Я уж водочкой обойдусь.

– Не злоупотребляете? – ехидно поинтересовался Шелковников, поправляя пальто Скворцова на вешалке и одновременно прощупывая: нет ли в карманах чего убийственного?

– Нет, отдыхаем как умеем, – ответил наблюдательный эксперт. – Не пьем, мало курим, оружие в карманах не носим...

– Тогда извиняйте, – посерьезнел Вредитель. – Вижу, люди вы солидные.

– Да и вы не дедушка Щукарь, – вставил Манилов.

– А это кто таков? Погонялово интересное, не слыхал такого.

– Шолохов написал, "Поднятая целина", – встрял в интересный разговор начитанный Шилов. – Там этот дед.

– А ты-то чё понты колотишь? – Шелковников преобразился на глазах. Чё ты умняк-то на заточке лепишь, фраер? Укропом стал? Иди в хэ... в холодильник иди, неси горячительное, прохладительное, икру неси.

Скворцов, Манилов и Вася Шумский, следуя приглашающему жесту Вредителя, прошли в гостиную. Шилов юркнул в кухню, там сразу же что-то зазвенело, застукало.

– Милости прошу, – сказал Шелковников.

Скворцов сел на пуфик у приготовленного к фуршету низкого стола и огляделся по сторонам; Манилов садиться не стал, удивленно глазел на огромное, знакомое по Третьяковке, полотно художника Александра Иванова; Шумский сразу побежал к компьютеру – оценивать.

Шилов управился на кухне со скоростью метеора и через несколько минут уже спешил в гостиную, выкатывая перед собой сервировочный столик на колесиках. На столике красиво торчали три бутылочных столбика с водкой (Скворцов с трудом прочел славянскую вязь: "Воевода Ух"); черная икра в серебряном блюде, казалось, шевелилась; хрустальные стопки, преломляя тонкие лучи из сетчатых штор, сияли многоцветием радуги; белый батон, однако, не был разрезан. Не было также ни ножей, ни вилок, ни ложек...

Сергей Петрович захватил батон сверху, всей пятерней, словно краба или черепаху, и, смачно отломив горбушку, протянул Скворцову.

– Ломай, командир!

Скворцов тоже отломил – и передал Манилову, а тот Шумскому. Шумский уже насладился видом хорошего и мощного компьютера, тоже сел.

Шилов разлил водку по стопкам, но сам не сел за стол, пристроился в личном кресле Вредителя, на что тот среагировал многозначительным: "Ну-ну..."

– За все хорошее, что было, и за все лучшее, что будет! – сказал хозяин, чокаясь со Скворцовым. Потом он сковырнул из горбушки мякиш (получилась лодочка) и зачерпнул ей икру.

Выпили и закусили.

– А теперь я вас слушаю, – объявил Шелковников новым, хорошо поставленным, компартсекретарским голосом. – Какие у вас, товарищи, проблемы?

– Проблемы, Сергей Петрович, у вас, – усмехнулся Скворцов. – А у нас бизнес.

– Ох, не люблю я этот бизнес! Барыжничество... – поморщился Вредитель. – Приходится, знаете, наступать на горло... собственной песне.

– Да мы тоже на горло наступаем! – прожевав четверть батона с икрой весело сообщил Шумский. – Я, к примеру, мечтал для детей игры писать – ну, для компьютера – хотел, так сказать, развивать индустрию развлечений. А приходится ради пропитания семьи шастать везде и где попало – по Интернету, по сетям разным, информашки выколупывать, сайты всякие бомбить...

– А ты, Вася, расскажи Сергею Петровичу, что ты сегодня наколупал, предложил Скворцов.

– Да ничего особенного, мелочевка... Фирмочка одна есть, "Добрые Люди" называется. Эти люди, вернее, дяди, провели хитроумную и сложную операцию расселили две квартирки, одну в Малом Кисельном на Сретенке, а другую где-то здесь, рядышком, на Чистых Прудах. Такая уютная квартира, академик раньше жил в ней с женой и с дочерью, а потом помер. А квартирка-то для бабушки-вдовы с дочерью – там правда, и внуки имеются – роскошная слишком, квартирка-то. А пенсия маленькая. И зять-кормилец в Зимлаге чалится.

– Что ж, молодцы, ничего не скажешь... – усмехнулся Вреди-тель. – И криминала никакого: так, ловкость рук – и никакого мошенства... В какой зоне зять-то?

– Криминала сколько угодно, – сказал Скворцов. – В прошлый раз добрые дяди тоже квартирки... расселяли. Только вот расселяемых было, скажем, двенадцать, а расселенных оказалось восемь. Куда ещё четверо делись – ума не приложу. А зять на строгом, на "семерке"...

– Спрятались, наверное... – пробормотал Вредитель. – Как, вы сказали, фамилие его?

– Чьё? – удивился Скворцов. – Зятя? Шахов.

– Да нет, человечка этого, что квартирки расселяет. Может, и я воспользуюсь. В жизни все бывает.

– Зубков, Геннадий Палыч... – подключился к разговору Ма-нилов. Риэлтерская контора "Добрые дя...", то бишь, люди. Никольская, семь, первый этаж.

– Ты, Шилов, записывай... – обернулся Шелковников. – У меня, старика, память короткая...

Неожиданно у Скворцова во внутреннем кармане пиджака запикал сотовый телефон.

– Извиняйте, – сказал Скворцов. – Придется отвечать, сейчас любой звоночек может важным оказаться...

Он вынул трубку, нажал кнопку...

– Скворец, ты? – без приветствия обратился к нему полковник Чегодаев, ведавший в Конторе "Умкой" – управлением многоуровневого контроля.

– Я. Не ожидал связи. Сколько лет молчите... случилось у вас, наверно, что-нибудь?

– Это не у нас, Андрюша, а у тебя чего-то там... Одна гнида пробивала тебя по картотекам. Мы уже отследили – кто, схомутали, суку, тепленького. Щас заказчика вышибем из него, оборотня паскудного...

– Не особо старайтесь. Зубков Геннадий Палыч, "полкан" комитетский, с "пятой линии", камсюк бывший. Лучше, если время есть, тормозните его молодцов – они к четырнадцати нуль-нуль в Бирюлево подтягиваются, хотят зачистить адресок. Один постарше, лысый и большой, другой помоложе, но размером не меньше, только голова маленькая, а уши большие.

– Чебурашка ниндзя... Ну, стукни адресок.

– Лебедянская, девятнадцать, квартира сорок три. Шахова-Лесовицкая.

– Принято. Сейчас Насоса туда пошлю... и Штукубаксова. Помнишь его?

– Незабываемо, – хмыкнул Скворцов. – Поклон всем, с при-ветом вместе. Отбой.

– Адью, браток...

Скворцов ещё какое-то время смотрел на трубку: из Конторы ему не звонили уже года два, а позвонили – и как будто не было этих двух лет, как будто все продолжалось без перерыва, без отдыха. Толик Рублев получил прозвище Штукубаксов за то, что говорил: "Штуку баксов!" – в ответ на любую просьбу – даже если просили закурить или семечек. Он не был фирменным нелегалом, всегда осуществлял лишь прикрытие и, надо сказать, за него, за прикрытие это, можно было бы заплатить не одну "штуку". Баксов...

– Я так понимаю, – прервал Вредитель паузу, – возникла... в какой-то книжке читал – "нештатная ситуация". Точно?

– Ну, почти так, – согласился Скворцов. – Я думаю, что господин полковник ГБ запаса Зубков в данный момент испытывает непреодолимое желание встретиться со мной – и, разумеется, не с пустыми руками. Пакет предложений приготовил... Николай, – обратился он к Манилову. – Свяжись с Мастером пусть отследит товарища. Ну, и, если надо, помоги ему... Видишь, Зубков этот тоже не кошкам хвосты крутит – вычислил нас.

Манилов кивнул и пошел в прихожую – одеваться. Но тут же вернулся, держа в руках небольшой сверток – коробочку в фольге.

– Чуть не унес, – сказал он сокрушенным голосом и протянул коробочку Сергею Петровичу Шелковникову. – Это вам.

– Что такое? – удивился тот, принимая презент.

– А вы разверните.

Шелковников медленно, чуть опасаясь (кто их знает, что у них на уме, у грушников этих) развернул хрустящую обертку и вынул оттуда небольшой стеклянный кубик с дырочками. Внутри кубика суетливо перебирал лапками заяц – почти точная копия Ништяка, но, конечно, помилее мордочка, помилее...

– Бог ты мой! – воскликнул Вредитель. – Заяц!

– Зайчиха, – поправил его Манилов. Ему стоило большого труда выпросить особь у однорукого в спецотделе. Зайчиха была клонирована на Домодедовской станции юных техников, отнята у фанатов-юннатов органами и отправлена к однорукому. Она была единственным живым существом среди множества экспонатов в кунсткамере коллеги-инвалида. "От сердца отрываю, Леха, сказал однорукий, – она мне как дитё. Придется списать как исдохшую. Предъявлю мышь для отчетности – тут они стадами бегают..."

Вредитель торжественно поставил кубик с зайчихой на стол и удалился в кабинет. Через минуту он вышел с большим хрустальным шаром, в котором спал Ништяк, объевшийся тертой моркови.

– А вот мы тебе, фрайерок ты штопаный, пассажирочку подгоним, умильным голосом заговорил Вредитель. – Ты тоже человек, а без бабы – какая жизнь?

Он осторожно приподнял крышку кубика, вытащил зайчиху и посадил её в шар.

Зайчиха, обрадовавшись расширившемуся пространству, забегала по шару, не замечая Ништяка. Тут же она нашла остатки моркови и жадно стала хватать их. Заяц проснулся. Вид у него был дурацкий, одно ухо выернулось и загнулось. Он шало смотрел на бегающую зайчиху.

– Глянь, глянь! – обрадовался Шелковников. – Сейчас у него инфаркт будет, у волчары позорного!

Ништяк, наконец, пришел в себя, помотал головой, выправляя ухо – и вдруг побежал за зайчихой.

– Как её кличут-то? – спросил Вредитель.

– Не имею данных, – отвечал Манилов. Он в спешке и в самом деле забыл спросить у однорукого – как звать ушастую самку.

– Назову её Профурой, – решил Шелковников. – Ништяк и Профура, а?

– Может, Машкой лучше? – подал голос осмелевший Шилов.

Вредитель посмотрел на него, как на неодушевленный и лишний предмет.

– Ты вроде институт чуть не закончил, а лепишь горбатого как Семен из МТС. Кто же зверя человеческим именем называет, а? И воще, чего ты ждешь, чего вымораживаешь? Езжай, ищи Жука-Макитрина, падлу эту, глуши его, рыбину гнилую... Подвел под монастырь, сволочь... Потом Шраму звони – пусть после банкира ко мне подъедет с торпедоносцами своими. Усек?

– Да, Алексей, ты тоже не теряй времени, Мастера ищи, – спохватился Скворцов, обращаясь к Манилову, – А я через часок в офисе буду.

В отсутствие Шилова и Манилова вновь возникла недолгая пауза, во время которой Скворцов, Шумский и Вредитель наблюдали гонки грызунов в хрустальном шаре. Впрочем, очень скоро Ништяк настиг Профуру, убегавшую вяло и неуверенно. Вцепившись зубами в холку, энергичный самец обхватил лапками шею самки и, плотно прижавшись к ней, стал "пристраиваться". Вскоре маленький пушистый хвостик задрожал, словно пушинка, колеблемая сквознячком. Профура прикрыла косые глазки и мелко сучила передними лапками.

– Ну, молодец! – воскликнул Шелковников. – Засадил по самые... тьфу ты, не помидоры же в конце концов, а?

– По самые ягодки, – сказал Скворцов. Странное дело, но его тоже развлекла эта неожиданная зоопорнуха. "Расслабиться не вредно", – подумал он и налил себе ещё стопочку.

Заяц, наконец, завершил свое действо и упал с зайчихи на бок, словно мешок. Профуре же, видимо, показалось маловато, и она продолжала вилять хвостиком – вверх-вниз, вверх-вниз...

– Game ower, – сказал по-английски Вася Шумский.

– Хорошего понемножку, – согласился Шелковников.

ЗИМЛАГ

ОТСИДЕНТ И БАКЛАН

Шахову снился сон – такой странный сон, когда сюр, абсурд и фантастика обретают свойства объяснимой (но лишь в самом сне) реальности.

Он был черной, средних размеров, птицей, похожей одновременно на чайку и ворона. Чайку – потому что летел он над морем и время от времени нырял под воду за рыбой. Ворона – потому что об этом свидетельствовал цвет оперения и некая ясно ощутимая мудрость мыслей. Он был не один – с ним летел его друг, у которого было имя, состоявшее, как это и бывает во сне, из ля-диез второй октавы, буквы "Р" с французским прононсом, двух мазков водянистого аквамарина и нескончаемых аплодисментов. Внешне он был похож на птицу-Шахова как брат-близнец.

Темное море внизу, небо вверху – ещё темнее. Длились сумерки, и были они нескончаемыми, как будто время остановилось или обрело свойства мгновенной обратимости.

В полете они беседовали с товарищем, и беседа их была полна неожиданных открытий и прозрений. Впрочем, язык беседы также не поддавался определению, как и имя собеседника, но после каждых сказанных и услышанных слов Шахова-птицу охватывала необъяснимая радость. В какой-то момент (не совсем точное выражение при отсутствии времени) явились на горизонте мощные зубчатые скалы-острова, и друзья полетели к ним – в надежде на отдых и новые впечатления.

Потом они сидели высоко над водой, на небольшом уступе, поросшем приятным наощупь мохом, и наблюдали, как внизу, у подножья скалы, разбиваются волны, и белые крупные капли, взлетая вверх, превращаются в мельчайшие брызги – как средство "после бритья" из аэрозольного баллончика.

Вдруг Шахов обратил внимание на ещё более высокую скалу, торчавшую из воды поодаль, и понял, что ему нужно лететь туда. Он объяснил товарищу свое желание, и тот согласился ждать его здесь, да хоть всегда! – скука явно была неуместна.

Та скала находилась довольно далеко (а казалось – рядом), и Шахов, до этого не испытывавший ни малейшей усталости, неожиданно выбился из сил. Но внутреннее чувство гнало его вверх, и Шахов, собрав все силы, в несколько десятков мощных взмахов добрался до восходящего потока, понесшего его к вершине. Там, на вершине (и это было совсем неудивительно) стоял дом, в котором он жил с женой Мариной, детьми Сережей, Аней, Лялей и тещей Галиной Ильиничной в Большом Харитоньевском переулке на Чистых Прудах. Шахов быстро нашел знакомое окно и с большим трудом, зацепившись коготком за щербатую жесть, взгромоздился с обратной стороны освещенного окна.

За окном Марина, ставшая странно красивой, примеряла у зеркала длинное темно-зеленое бархатное платье (отродясь не носила таких!), девочки водили по комнате каких-то уж очень больших кукол с широко открытыми голубыми глазами, а Сережа собирал из металлических деталей конструктора, пуговиц и мармелада (лимонные дольки!) устройство для регулировки восхода и заката. Он был увлечен работой, у него получалось, он даже чуть высунул язык, предвкушая результат. Но вдруг мальчик обратил внимание на окно, заметил Шахова и нормальным, обыденным тоном (как это всегда было наяву) сказал:

– Мама, папа пришел.

Марина подошла к окну; подбежали и девочки с куклами. Марина стала открывать шпингалет, но он, видимо, был густо покрыт краской после последнего ремонта и не поддавался. Шахов стал громко говорить, что сейчас, мол, он слетает за товарищем, оставшимся на скале – это совсем недалеко, это быстро, ведь не пешком же по водам, а с помощью крыльев – но Марина не слышала его и, смеясь, продолжала тянуть проклятый шпингалет. Подошел, наконец, Сережа (закончил работу) и со всего размаха ударил по стеклу тяжелым безымянным инстурментом.

Шахов проснулся.

Первые мгновения его больше всего волновала судьба товарища, оставшегося на скале в безвременном ожидании, но тут же Шахов успокоился: он бы и сам сидел бы на такой скале вечно, наблюдая волны, брызги, бескрайнее море и размышляя о жизни, не имеющей ни конца, ни начала. Только вот хорошо было бы взять с собой и всех остальных: Марину, Сережу, Аню и Лялю с куклами.

Открыв глаза, Шахов обнаружил себя в лагерном бараке, на нижней шконке с приваренными под матрасом стальными полосами. От полос этих исходил непобедимый холод, бороться с ним было невозможно, ибо, если одеяло большей частью подворрачивалось вниз, то сверху спящего продувал вечный барачный сквозняк; накрывшись же сверху, Шахов физически чувствовал железо внизу стужа, как нож, входила в тело, замораживая организм целиком и по отдельности – почки, легкие, ребра и все остальное.

Виктор Шахов в другое время не очень и огорчился бы перипетиям собственной судьбы: он, как пионер, всегда был готов пострадать за убеждения. Однако, возраст уже не тот, да и обыкновенная каторжная работа в обыкновенной зоне строгого режима разительно отличалась от чуть завышенной паечки и относительного комфорта брежневских политлагерей, в которых Шахову пришлось "отмотать" один небольшой срок. В те времена можно было встретить "лже-политических" – уголовников, севших за "политику" прямо с лесоповала, специально раскрутившихся за "анекдот" или матершину в адрес власти, чтобы избежать тяжкого общего труда. Они и в политзонах были как бы на особом счету – перековывались и резво занимали самые выгодные "должностя".

А вот бывшему политическому в уголовной зоне устроиться было сложно, приходилось напрягать все оставшиеся силы – как душевные, так и физические, не говоря уже об умственных. Виктор "пахал" в деревообработке, сколачивал ящики под яблоки, вино и прочие продукты. Норму выполнял, но все же чувствовал: если бы не близкий конец срока – плюнул бы на все, побежал бы или.... Что – "или", Шахов и сам не знал, хотя и думал об этом (о чем?) все время перед отбоем.

– Шах! – крикнули ему из противоположного конца барака. – Великий русский, блин... этот, физиолог! Шесть букв по вертикали!

"Великий русский блин по вертикали" – мысленно и машинально повторил Шахов, а вслух произнес:

– Павлов.

– Да ну? – сказали из угла. – Подходит! И рыба сошлась!

– Какая ещё рыба? – спросил Шахов.

– Да баклан, по горизонтали, тоже шесть букв.

– Баклан – птица... чайка, одним словом... – начал Шахов.

– Птица? – перебили его.

Послышались гулкие шаги, и к шаховской шконке приблизился "мужик" Фонтан, ч-ский убивец "по пьянке", очень шебутной и хваткий на любые знания. Черпал он их в основном из ежевечернего коллективного решения кроссвордов, к которому привлекался и Шахов – как "начитанный".

– Ты, Шах, не трекаешь? Правда?

– Что – трекаешь?

– За баклана.

– Зуб даю, – по-блатному сказал Шахов, поднес к губам ладонь с отставленным большим пальцем и сделал резкое движение – будто и вправду выдергивал этим пальцем зуб.

– Да верю... – пробормотал Фонтан. – Только вот зачем я тогда на вятской пересылке одному ботанику в нюх дал... за птицу. Рыба, говорю ему, и – все!

– И пингвин, – сказали из угла. – Тоже рыба.

– Ты заглохни там, дурак! – возмутился Фонтан. – А то и тебе в нюх!

По зоновским понятиям это был уже "косяк", оскорбление без правил, поэтому зек Затырин (не фамилия, а кличка), шутивший из угла, решил пресечь Фонтана.

– Дурак у меня между ног. А насчет нюха – давай, пробуй...

Фонтан решительно пошел в угол. Через мгновение там послышалась глухая возня, и в проход между шконками выкатился клубок двух тел, извивающихся и бьющих друг друга руками и ногами.

– Ты не борись, понял! Вставай, баклан, махайся! – кричал Фонтан, пытаясь вырваться из цепких объятий соперника. – Чего ты борешься, а?!

Но Затырин, занимавшийся в юности классической борьбой, не выпускал Фонтана, ломал его. Остальные молча наблюдали, не вмешиваясь, ибо таков был закон, порядок.

Шахов все же решил пресечь кровопролитие – пока ещё слабое: у Фонтана текла кровь из носа, пару раз сильно прижатого к полу, а у Затырина были разбиты губы с первого удара.

– Хватит, мужики! – сказал он, подойдя к дерущимся. – На вас же люди смотрят. Земляки, называется...

Затырин и Фонтан действительно были "полными земляками" по вольной жизни: родились в одном городе Ч. и даже работали в одном цеху на тракторном заводе: правда, тогда не знали друг друга. Но на слова Шахова они не обратили никакого внимания, продолжали месить друг друга на дощатом полу барака.

– Вы ж русские люди! – заорал Шахов. И добавил: – Век свободы не видать! – хотя и не был склонен употреблять жаргонные выражения, обходился нормальным языком.