Текст книги "Случай из жизни государства (Эксперт)"

Автор книги: Александр Хабаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Француза и его любовь не поколебал бы никакой компромат. Он был закодирован самим собой на страсть, иные женщины не вызывали у него даже ухажерского интереса; этикетная вежливость, дежурная улыбочка, механические манеры – вот все, на что он был способен в отсутствие молодой жены...

Нынче он проснулся в три часа ночи: почудилось, что Ольга шепчет ему что-то, рассказывает потрясающую историю о том, как она... ее... Но как ни вслушивался Огюст в невнятный шепот – разобрать ничего не смог.

Он открыл глаза и привычно переключился на финансовые проблемы: они с Ольгой должны были получить хороший процент от сделки с генералом Рохасом. Ольга сама изъявила желание сопровождать груз в Колумбию: женщина вызывает меньше подозрений и ослабляет бдительность возможных врагов и конкурентов; в самом деле, какая опасность может исходить от зеленоглазой красавицы-блондинки с точеной греческой фигурой? Трудно представить, что эта миниатюрная статуэтка владеет пистолетом как домохозяйка шумовкой и в случае необходимости сделает любое, даже очень сильное тело, похожим на шумовку. Или на дуршлаг. Таких женщин Ферье видел лишь в американских фильмах м считал их выдумкой режиссеров. А в России подобные экземпляры существовали естественно, как кошки или проститутки. К тому же, именно Ольга предложила Огюсту присвоить пару литров "желтого брома", и сама вызвалась исполнить требуемые действия. Объясняя мужу детали операции, красавица оперировала незнакомыми словами типа "усушка", "утруска", "бой"...

Сумма процентов приближалась по значению к любовной страсти, и Ферье представил момент пересчета купюр: никакого шуршания отдельных бумажек, а лишь глухое бряканье падающих в кейс пачек. Так бьется сердце.

МОСКВА: АБРАМ ЛУКИЧ

Если бы Абрам Лукич знал мечты Огюста Ферье, то, несомненно, посмеялся бы над наивным французом. А француз был наивен; дураком не назовешь, ума хватает, но хитрости никакой: шаромыга, шантрапа, шваль... Как будто гувернантка из тургеневского романа воплотилась в образе современного месье с ноутбуком. F8, delete...

Нет, Абрам Лукич ничего не замышлял против Ферье с процентами француз автоматически попадал под давно запущенный каток элементарного разбоя. Деньги, которые Абрам Лукич время от времени кому-то выплачивал, всегда и немедленно отбирались у владельцев сотрудниками 2-го техотдела "Инвала". Конечно, ни "сотрудниками", ни "отделом" нельзя назвать обыкновенную бандитскую шайку, свившую гнездо под инвалидным крылышком: Сизый, Миня и Бармалей. А Огюсту Ферье предстояло быть уложенным по частям в коробку из-под телевизора (диагональ – 72 см) и зарытым в Подмосковье, близ известных Горок Ленинских – в сотне метров от тропинки, по которой в 1924 году несли главный гроб революции пылкие соратники покойного. Три двухкубовые ямы уже были готовы, как и бетонные столбы линии электропередач для придания захоронениям одновременно правдоподобия и скрытности.

Две другие могилы предназначались Ольге Ферье и командиру поисково-спасательной группы Виктору Керимбаеву.

Абрам Лукич мало интересовался издержками производства. Конечно, его занимала неожиданная авиакатастрофа, но о бочонке он тоже не беспокоился "бабки" колумбиец отстегнул, вот тебе и вся малина. А если он, как говорится, козел, рыпнется, то кроме простых Сизого, Мини и Бармалея найдется на колумбийскую Жучку крутой и сложный Тобик... Полкана спустим! Совецка власть не таких обламывала! (Тут Абрам Лукич перегнул палку: по старинке подумал о себе как о Советской власти).

Однако, время шло, а ни факсов, ни сигналов на пейджер, ни сигналов спутниковой связи от Керимбаева и Ольги не поступало. Сама катастрофа в целом была удачным исходом, на неё списывались большие проблемы, а именно: засвеченные контакты с хитрым колумбийским идиотом (такие "генералы" у нас в прапорах ходят) и с глупым французским аферистом. Конечно, неплохо было бы испытать "желтый бром" на агентах из наркотического бюро, проверить, так сказать, кто есть ху, прояснить возможности отравы... Но на нет и суда нет. Много денег – деньги без счета – какая разница?

ЗЛОЯМОВО: ТОЧКА ПАДЕНИЯ

Валентину Гоготулину так и не удалось подползти поближе к девушке (Ольге Ферье). Он продвинулся лишь на несколько метров, как вдруг ощутил странную тяжесть в затылке. Лицо оказалось расплющенным о ледяную землю, стало трудно дышать. Это наступил ему на голову кирзовым сапогом здоровенный бандит Кочевряга. Пловцу стало страшно, как никогда не бывало. Время остановилось; качнулись в разные стороны сосны, открывая за собой безбрежную тьму. Где-то в другом пространстве заиграла гармонь, грустно запели незнакомые женские голоса. Сердце стало маленьким, детским – и продолжало уменьшаться. С протянутыми руками Валентин Гоготулин выбежал из душного чулана навстречу падающей луне. Сердце, остановленное страхом, перестало биться.

Кочевряга выстрелил из обреза в уже неподвижное тело чемпиона, затем перевернул его на спину, поднял пальцем верхнюю губу: золота не было. Кочевряга сплюнул и медленно обвел взором живых еще, но неподвижных пассажиров.

Револьвер у Ольги Ферье был маловат для серьезной перестрелки, но вполне достаточен для быстрой ликвидации трех-четырех "любителей" (каковыми, по её мнению, были бандюги). Она уже давно извлекла оружие из-под французских трусиков: никелированный и абсолютно бесшумный "тайгер-б17" лежал под рукой, чуть присыпанный землей со снегом.

Но первой жертвой Ольги Ферье стал вовсе не Кочевряга.

Группа Керимбаева подошла к месту падения авиалайнера скрытно, бесшумно; уже более получаса Виктор наблюдал происходящее в окуляры прибора ночного видения. Один из бойцов держал на мушке Кочеврягу, другой – Кузю Тамбовского. Остальные тихо ждали приказа.

Керимбаев был в растерянности. Он никак не ожидал застать на месте катастрофы живых пассажиров, да ещё постепенно становящихся мертвыми! Какие-то странные людишки, морды, одна страшней другой, мелькали в отблесках костров, матерясь и постреливая из разнокалиберного оружия. Спасательная группа вовсе не была подготовлена к схватке с бандитами, хотя и состояла в основном из отчаянных и битых жизнью ребят. Но почти все они были специализировались в основном на поиске, следопытстве, а не в боях и схватках... Нужно было принимать решение, но какое? Отступить, уйти обратно к точке "Z"? Без бочонка? А деньги, деньги? Четверть лимона! Дочери квартира, учеба в университете, матери – достойный памятник на Хованском кладбище! И – бросить все... ну, на время, разумеется... У Керимбаева запершило в горле, он еле слышно кашлянул.

Ольга выхватила из-под снежно-земляного бугорка "тайгер" и выстрелила на звук: так учили её в закрытом Центре ГРУ, и так она затем учила слепых в секциях "Инвала". Пятиграммовая пулька со смещенным центром тяжести вошла Виктору Керимбаеву в левое предплечье, затем, дробя кости и разрывая сухожилия, спустилась ниже и достигла сердца. Командир спасателей умер в одно мгновение.

Бойцы его, восприняв гибель командира как приказ к атаке, выскочили на поляну, беспорядочно стреляя из помповых ружей. При этом сразу были убиты ещё четверо пассажиров: пожилые супруги, менее всех пострадавшие при падении ТУ, друзья-шахтеры, Иван и Петр, ещё вчера обсуждавшие с соратниками из Воркуты планы железнодорожной блокады всей России, шалый пенсионер с окровавленной лысиной. А также – смертельно ранен тридцатидвухлетний чуранец Ахмат Яндарсаев, летевший в К. с кинжалом, чтобы найти и зарезать кровника. Теперь он катался по снегу со свинцом в кишках, выкрикивая (так ему казалось), а на самом деле шепча: "Зима, зима! Сибир, биля!..."

Всех пятерых бойцов Керимбаева тремя очередями срезал Борька Сосна. Потом Кузя Тамбовский и Кизяк добили топорами раненых (в том числе и чуранца), – скорее, из своеобразного милосердия, нежели из жестокости.

Больше всех досталось Ольге Ферье. Хваленый револьвер заклинило на втором выстреле. Застрявшая в стволе пуля предназначалась Кочевряге.

Забыв (или не зная?), что это женщина, Рыба, Банан и Кочевряга били Ольгу сапогами и прикладами обрезов, быстро превращая красивое тело в окровавленное месиво. Вскоре уже и не было никакой боли, она, Ольга, сама была боль.

Их остановил Сосна, всадив приклад АК в спину Банана.

– Что творите, падлы?! Я сказал: бабу с собой!...

Он взглянул на Ольгу.

– Хорошая телка была!

– Стремная только... – робко вставил слово Кочевряга. – Глянь, у неё и "шпалер" имеется!

Он подобрал "тайгер" и протянул его Борьке.

– Петушачий какой-то, – хмыкнул главарь. – Видишь, на нем птички да цветочки нарисованы...

Сосна обхватил пальцами чеканную серебряную рукоять, направил ствол на тело под ногами и выстрелил.

ИЕРИХОН

Злоямовцы услышали выстрелы, будучи в полукилометре от цели. Жмутыков, коротконогий, круглый и упругий как ниппельный мяч, деловито засуетился.

– Детишек надо назад отправить, – сказал он, обращаясь к Шуцкому. Это, видать, наши бандюги лесные загуливают.

Шедший рядом ветеринар, метр с кепкой, вес полсотни кило, с иронией посмотрел на "детишек": они без напряжения несли агрегат Шуцкого – тяжелый металлический куб с длинным раструбом.

Шуцкий поморщился, потому что подростков отпускать не хотел. Кроме пацанов "Иерихон" нести некому, да и включать его нужно без контакта с землей.

Они с ветеринаром уже испытывали уникальный агрегат во время весенней эпидемии ящура: крупный рогатый скот поднимался после 7-8 часов клинической, а точнее, самой настоящей смерти и – уходил в неизвестном направлении. Коровы вскакивали как ошпаренные и мчались в тайгу со скоростью гепарда. Это вызывало восторг у злоямовцев, но все попытки отыскать в урманах хотя бы одну воскресшую особь не увенчались успехом.

О судьбе буренок могли бы рассказать сосновские лиходеи, целый месяц питавшиеся мясом, да волки из Бисовой лощины.

Жмутыков посмотрел на Шуцкого и мысленно согласился с ним. Впрочем, агрегат тут ни при чем: стрелять могли и не бандюги, а пацанам предстояло одним возвращаться в Злоямово через ночную тайгу...

– Ладно, пусть... – буркнул Жмутыков.

Но идти уже было некуда: злоямовцы вплотную приблизились к невидимой черте, отделявшей их от мира, где вот уже несколько часов подряд безудержно лилась кровь.

Первым это почувствовал ветеринар. Кайф от морфина-возбудителя выветрился, и его охватило волнение, свойственное трусливым или не опохмелившимся людям. Жора (так его звали) схватил Шуцкого за плечо.

– Станислав, дело плохо!...

Шуцкий выдержал паузу, но, так и не ответив, закричал:

– Пацаны! Марш сюда! Агрегат держите крепче!

Подростки, тяжело дыша, вынесли вперед "Иерихон".

Меж сосен, в слабых отблесках гаснущих костров, мелькали движущиеся силуэты, слышалась невнятная речь.

– Сосна, точно! – убедился Жмутыков, расстегнул кобуру на поясе (как "капитану корабля" ему полагалось оружие по закону) и вытащил бельгийский наган образца 1898 года. Барабан был полон – видимо, оружие не использовалось со дня изготовления.

– Ну что, Жора, будем включать? – потирая руки и облизывая губы молвил злоямовский гений. – Сейчас мальчики развернут его градусов на 5... вот так, так... Потом я замкну конденсацию, а ты по свистку переведешь тумблер на два деления. На два!

– Прошлый раз на пол-тыка хватило... – удивился ветеринар.

– Прошлый раз опять говядину подымали, а тут люди. К тому же гангстеров нужно отключить хоть на минуточку! Давай, товсь!

Акселлераты с "Иерихоном" на плечах сдвинулись чуть правее. Шуцкий повернул рукоятку конденсации. Внутри агрегата возник змеиный шип, медленно переходящий в пока ещё слабый, но пронзительный свист.

Возле чудо-техники, кроме подростков, остались Жмутыков, Шуцкий и ветеринар Жора. Остальные злоямовцы, опасливо переглянувшись, отошли назад. Кое-кто спрятался за стволы сосен.

На черном корпусе мерцала красная лампочка. Вдруг она вспыхнула неестественно ярким кровавым светом.

– Жора, пли! – заорал Станислав Егорович.

Прямо под раструб агрегата выскочил небритый человек в расстегнутом ватнике, с обрезом "тулки" в правой руке. (Это был Кизяк).

– Че тут за кильдым, бля, а?

Вновь взволновавшийся Жора дрожащей рукой повернул тумблер до отказа и попытался даже преодолеть стопор ограничителя – хоть на пол-тыка...

ВОСКРЕШЕНИЕ МЕРТВЫХ И СМЕРТЬ ВСЕХ ЖИВЫХ

Вася-Чурка находился среди дюралевых останков авиалайнера. Он сидел за частью обшивки на каком-то бочонке и сквозь иллюминатор наблюдал происходящее. Он видел, как пристрелили парнишку-пластуна в спортивном костюме с буквами "СССР" на спине, как мочили этих лохов, что выскочили под стволы прямо из лесу... Чурка хотел тоже открыть стрельбу из дареной "беретты", больно уж жалко ему стало: волки позорные, забили в смерть ногами и прикладами такую красивую бабу...

Вася привык к злодейству. Он не был убийцей-киллером, но двоих лишил жизни по заказу: зоновского барыгу и стукача Мазлова, оказавшегося после освобождения у руля концерна "Домгаз", и журналиста Забабкина, разнюхавшего номера счетов воровского "общака" и домогавшегося доли у изумленной братвы. Участвовал Вася и во многих перестрелках с врагами: когда делили с солнцевскими Дорогомиловский рынок, когда наезжали на азербайджанских "зверьков" в Центре, когда брали штурмом ресторан "Узбекистан" на Неглинной, нагоняя жуть на разбушлатившихся без меры чеченцев... Кого-то, конечно, если и не пристрелил, то изувечил.

Кроме почета и уважения друзей (и врагов) Вася ничего не заслужил. Семьи и дома не было (держался старого "закона"), за границей не бывал, машину, правда, держал хорошую ("Лексус"), но ездил то без прав с номером, то без номера с правами... Вася чрезвычайно уважал понятия преступного мира, но чересчур их идеализировал, понимал буквально, как старовер. Никогда не грабил, да и не воровал: жил на "долю", по праву заработанную "разводкой рамсов" (вроде мирового суда) в тюрьме и на свободе и безотказным участием во всех боевых действиях блатного мира. Жизнь выкатилась из интернатского детства прямо за решетку и продолжала безостановочно катиться, обрастая, как снежный ком, неисправимыми делами. И теперь предстояло совершить ещё одно.

Вася решил начать с длинного и лопоухого (это был Банан).

Но не успел Чурка – ни выстрелить, ни даже как следует прицелиться.

На той стороне поляны вдруг послышался какой-то шум, крик. Неожиданно, как из-под земли, вырос зримым стекловидным столбом пронзительный металлический свист, поднялся до нестерпимой ультразвуковой высоты и медленно пошел на понижение.

Стало неуютно. Васе захотелось убежать куда-нибудь, спрятаться или хотя бы заткнуть уши чем-нибудь непроницаемо-мягким... Свист быстро превратился в лавиноподобный гул. Небо как будто покрылось сеткой трещин, затем вдруг обрушилось со звоном; сосны, только что непоколебимо стоявшие на страже таежного покоя, полезли из земли, словно дождевые черви. Обнажившиеся корни шевелились как щупальца. Потом деревья стали валиться друг на друга; затрещала древесина, полетели в разные стороны ветви и сучья.

Объемистый заостренный сук вонзился Васе в грудь чуть выше солнечного сплетения. Он упал без чувств и уже не видел происходящего.

Первый звуковой пузырь, выпущенный из "Иерихона" нервным ветеринаром, пронес на своей невидимой оболочке уже мертвое тело Кизяка и, упруго поддавшись, выбросил его на расстояние более двух километров по гиперболической кривой. Затем пузырь лопнул. Рыба, Банан и Кочевряга обрели мгновенную смерть. Умер одновременно с ними и до сих пор проливавший слезы командир экипажа ТУ Алексей Мокроусов. Кузя Тамбовский взорвался как гигантская "лимонка", разбросав в зоне поражения осколки собственных костей. Боря Сосна, живучий как кот, некоторое время ещё дышал и видел, как вдруг пополз куда-то труп в синей "мастерке" с надписью "СССР" на спине, как шевелилось окровавленное тело "кожаной" красотки, пристреленной им полчаса назад, как закричал вдруг "Лышенько!" сивоусый дядька-хохол, мгновение назад лежавший мертвым возле своего чемодана с гостинцами. Чубчик, опершись на локти, поднял из углей выгоревшее, с пузырящейся кожей, лицо и застыл в этой позе. Теря, свистя сквозной дырой в груди, пытался чиркнуть колесиком золотого "Ронсона". Вздохнул и чему-то улыбнулся задушенный Чуркой Шикарный, он же Марлэн Зипунов, в крещении – Маркелл... "В Москву, в Москву!" – визг Ольги Ферье был почти сравним с действием "Иерихона". Открыли глаза и молча смотрели в звездное небо шахтеры Иван и Петр. Шарил ("Биля, биля"...) возле себя рукой Ахмад Яндарсаев – искал кинжал. Пенсионер, схватив дымящуюся дровеняку, побежал в атаку на невидимого врага. Поднялись и сели, обнявшись, у костра супруги, убитые спасателями Виктора Керимбаева. Сами спасатели медленно вставали на ноги, искали едва отверстыми очами своего командира, который, однако, продолжал лежать: лишь подгибал под себя ноги и руки, сворачиваясь в клубок – будто прячась от кого-то. Оскальпированный медведем Юрик Дрючок, обхватив руками окровавленную голову, выкрикивал прямо в землю матерные слова.

Послышался скрежет металла там, где находился полуразвалившийся корпус ТУ: это пытались освободиться от оков катастрофы погибшие при падении пассажиры. Московский бандит Махновец, выдернув из разорванного кишечника дюралевый осколок, извивался удавом между двух пар расплющенных кресел. Джинсовый юноша хохотал, наблюдая происходящще вокруг. Председатель Совета директоров компании "Златорусь" Нияз Шалманович Иванов в изумленном ужасе разглядывал свою кровоточащую левую культю, а правой рукой пытался вытащить из внутреннего кармана пиджака сотовый телефон...

Вскочил Вася Чурка и, придерживая окровавленными руками болтающийся меж разбитых ребер сосновый сук, побежал в таежный мрак.

У агрегата, перекинув из-за спины на грудь видавшую виды гитару, бил в восторге по струнам Станислав Егорович Шуцкий, впервые узревший настоящую победу своего гения. Давил что было силы тумблер обезумевший ветеринар Жора. Председатель Жмутыков палил вверх из дореволюционного нагана, выражая одобрение достижениям науки, прогресса и общечеловеческих ценностей, главной из которых, по мнению председателя, была, конечно же, жизнь. Подростки с любопытством и дрожью наблюдали происходившее в лунном свете поголовное оживление. Остальные безымянные злоямовцы сгрудились в темноте и мрачно молчали в тревожном ожидании.

Торжество жизни продлилось недолго. Через сорок секунд второй пузырь (раза в четыре больше первого), не сумев преодолеть узкий раструб "Иерихона", вернулся обратно в камеру конденсации и, разорвав её титановые стенки, лопнул.

В следующее мгновение мертвыми стали все: живые и ожившие, пассажиры и бандиты, спасатели и злоямовские добровольцы. Упал с оскаленным в страшной радости ртом Станислав Егорович Шуцкий. Лопнули струны гитары, на которой злоямовский гений так и не научился играть.

Бежавшего Васю настигли два небольших пузыря, отделившихся от гигантского. Вначале его швырнуло оземь; сук выбило из раны как пробку из шампанского, и с напором шампанского ударила фонтаном кровь. Второй пузырь поднял Чурку в воздух и вынес над соснами к Электрической дороге-просеке.

Медведь, все это время пролежавший за поваленным стволом, вскочил сразу после первого "оживляжа". Страх обуял косолапого злодея; ослаб, как от ранней малины, желудок. Мишка присел ненадолго, а потом завопил жалобно, словно и забыв, что совсем недавно снимал человеческие скальпы и стращал врагов одним своим появлением.

Вокруг лежали мертвые тела двуногих. Так и не добрались до своего последнего пристанища в Горках Ольга Ферье и Виктор Керимбаев. Жизнь прервалась и для всех остальных.

Медведь, почуяв чужую смерть, немного успокоился и, обнюхивая лежащих, поковылял к обломкам самолета. Там он обнаружил предмет знакомой формы. Почти такой же бочонок утащил он прошлым летом со Злоямовской пасеки: он был полон вкуснейшего меда. Удовольствие оказалось самым запоминающимся, хотя и всадила жало в медвежий нос настырная и жестокая пчела. Топтыгин обхватил бочонок лапами и прижал к груди. Потом оглянулся и зарычал, отпугивая возможных претендентов на добычу. Никого вокруг не было, и медведь пошел на задних лапах к берлоге, из которой его выманила человеческая рука с дорогими швейцарскими часами на запястье.

НЕДОСТОЙНЫЙ ИЕРЕЙ И ЧУРКА

Джип катился по Электрической в сторону Зимлага, высвечивая мощными фарами обледеневшие колеи. Оборотистый движок и полный привод ухитрялись вытягивать тяжелый автомобиль из скользких провалов. "Козырная тачка", подумал отец Василий. Джип ему подарил жулик Колян Мыло, освободившийся из тюрьмы краевого центра два месяца назад. Колян обещал батюшке придти, наконец, туда, где "свет во тьме светит"... Но отец Василий не обольщался: путь Коляна мог затянуться. По освобождении его встречали аж на трех автомобилях, в одном из которых лежал мешок с деньгами – "на карманные расходы". Ведь Мыло был "вор в законе", да ещё с такой богатой биографией, позавидовал бы кто угодно... но кто завидовал?

А машина явилась как нельзя кстати: слишком уж велики были расстояния, слишком ненадежны были расчеты на присылаемый "воронок". То есть "автозак"... Правда благочинный, отец Артемий, положил глаз на джип, и батюшка Василий уже подумывал: как бы так поумней подарить "козырную тачку" начальству – чтобы не остаться без колес, обменом на "Ниву" хоть какую...

Батюшка привычно крутил баранку, размышляя о превратностях судьбы. Ему нравилось житье-бытье в здешних краях. Он чувствовал себя (о, прочь, гордыня!) продолжателем дел св. Стефана Пермского: чем не "новые зыряне" эти разукрашенные дикими рисунками люди? Слава Господу, крест тоже был излюбленным изображением зеков: его "накалывали" на груди и на руках, на запястьях и предплечьях, с цепями и без цепей. Крест украшал главы символических соборов, занимавших у некоторых "носителей" чуть ли не полспины... И внимали "новые зыряне" словам о Христе в основном с детской наивностью, задавая умилительные "каверзные" вопросы. Противились лишь особо закосневшие; нет, не в злодействе, а в безверии; чаще всего это были полуинтеллигентные "малосрочники" и "первоходочники" общего режима, севшие, как им казалось, "по ошибке", "случайно". Они надеялись не на Бога, а на "удачу", которую выцарапывали из обстоятельств любыми доступными способами – деньгами, связями, мелким и крупным стукачеством, торговлей (барыжничеством).

Отец Василий ужасался при виде остекленевших глаз. Какой молитвой, думал он, пробить брешь в этой ледяной стене? И молился.

Джип, качаясь подобно ладье, продвигался меж двух хвойных стен. Крупяной снежок уже не выстукивал мелкую дробь по лобовому стеклу. Поредели светлые облака, и обнажилось черное многозвездное небо. Мелькнули уходящие вправо две полу-дороги (скорее, тропы), они вели (так по карте) к раскольничьему скиту "Безрыбье". Название дали злоямовцы – скит расположился в странном месте, близ Народного болота, где не было ни зверя, ни рыбы. Там учитель Шуцкий поймал реликтовую ракуку, современницу птеродактилей и брахиозавров – тварь издавала звуки, подобные чистке сковороды вилкой, питалась всеядно: травой, торфом, мясом, глиной, сухим валежником. Сама мерзкая животина служила пищей болотным анахоретам, считалась рыбой и дозволялась в редкие дни.

Отец Василий посещение "Безрыбья" отложил на неопределенное время предполагал затруднения в общении, ибо не был силен в "букве". А именно "буквой", слышал от знающих людей батюшка, были сильны такие вот скитские староверы – как, например, и столичные баптисты, поголовно знавшие наизусть Священное Писание. Дискутировать с ними мог лишь такой же "энциклопедист", иному же через споры о "букве" отверзались глубины сатанинские...

Нечто необычное вдруг мелькнуло: возле правой "стены", обхватив руками сосновый ствол, стоял человек. Так стоят, обнимая столб, городские алкоголики, ждущие машину из вытрезвителя – знакомая, но совершенно невообразимая в тайге ситуация.

Батюшка надавил на тормозную педаль; не выключая мотора, вышел из кабины и, подбирая полы рясы, вернулся назад – посмотреть.

Никто сосну не обнимал. Обессиленный человек сполз на снег, лежал лицом вниз. Кожаная куртка на нем была изодрана в клочья, шапки не было, левая нога обута, а правая – боса... Коротко стриженая светлая голова слегка подергивалась.

Батюшка взволновался, сразу вспомнив о бандюгах Борьки Сосны. Правда, самого отца Василия они не трогали: были предупреждены зоновским начальством и злоямовскими охотниками. Недели две назад, ночью, к батюшке явился Шикарный, он же Марлэн Зипунов, правая рука Сосны... эдакая "совесть" бандократии, проворовавшийся бармен и картежник. Шикарный изъявил желание принять святое крещение – и как можно быстрее – потому что ему приснился страшный сон.

"Оглашенный" пожелал и в крещении остаться Марлэном. Батюшка долго втолковывал неофиту, что таких имен в святцах нет, имя это, видимо, составлено из фамилий известных баламутов и богоборцев и свойственно лишь особым нехристям, да и то больше – женщинам. Шикарный, вздохнув, согласился окреститься в честь св. мученика Маркелла, сожженного за Христа при Юлиане Отступнике – и день совпал как раз...

"Сосновцы, точно", – думал батюшка, ощупывая конечности лежащего человека на предмет переломов. Кости вроде были целы, и отец Василий осторожно перевернул несчастного на спину. Лицо человека было залито кровью, к крови прилипли щепки, хвоя. Левый глаз оплыл. На белой рубашке под расстегнутой курткой расплывалось в середине груди темное пятно. Чистое правое око вдруг открылось.

– Кто ты, детка? – спросил отец Василий.

– Чур... ка... – еле слышно, с трудом разлепив губы, вымолвил лежащий.

МОСКВА

ПОЛЕТ

Дети были рядом, деньги были целы, самолет набирал высоту, и Марина медленно успокаивалась – внутренне, ибо внешне давно была уже спокойна. После душного салона микроавтобуса самолет казался безопаснейшим средством передвижения.

Мир, с которым Марина Шахова-Лесовицкая столкнулась несколько часов назад был иным. Иным – в том смысле, что он, мир этот, предназначался для обитания мертвых. Все в этом мире было странным – от неетественного рокота двигателя (чересчур тихо) до слов, которые выползали из ртов пассажиров "форда". Да и не слова это были вовсе, а какие-то фонемы-черви, насекомые-мутанты, аналоги которым можно было бы найти лишь в химерическом фильме ужасов. Слова выползали, нарастала угроза.

– Придушить её, что ли? – сказал тот, "шкаф, что втолкнул Марину в салон "форда".

После этого пассажиры долго обсуждали: что делать с ней, Мариной, причем, вероятно, не стеснялись в выражениях, и их счастье, что она понимала не все, а то бы нахлестала по щекам.

Все изменилось, когда в разговор вступил некто, сидевший в глубине салона. Слова были из того же языка, но голос был живым пока (так Марина и подумала: пока), что-то в нем было человеческое, и если не одухотворенное, то уж, конечно, одушевленное.

– Стоять, казбек! – сказал этот голос, когда к Марине, к её лицу, протянулась широкая ладонь в желтой лайковой перчатке. – Остынь... Ты одна?

– Я с детьми, – сказала Марина. – Они у киоска остались, игрушки рассматривают. Мы собираемся лететь в Красноямск.

Тамошняя, что ли?

Нет. Я москвичка. Коренная, между прочим...

Ну да... А в Красноямск за каким... этим?

– К мужу на свидание, в поселок Льдистый... Он сидит там.

Те, остальные, вдруг замолчали.

В Зимлаг?

Да, это место так называется...

И кто он, твой муж?

Шахов... Виктор. Он диссидент...

– Политик, что ли? – прогнусавил кто-то из темноты. – Так политиков у нас нету щас!

– Он сел не за политику... Он ударил одного... человека. И тот умер.

– Понятно, – сказал человеческий голос. – Это ты у него научилась лезть во все дыры? Сколько ему вкатили?

– Его приговорили к шести годам.

Билеты взяла?

Нет, не успела еще...

Марина не совсем понимала смысл этого разговора. Из логики происшедшего с ней должны были что-то сделать: отобрать деньги, избить, изнасиловать, убить, наконец. Ни к чему она не была готова и находилась в странном состоянии: непостижимым образом сочетались: покорность судьбе и неудержимая решимость. Марина знала, что если ещё раз к её лицу потянется рука в лайковой перчатке, то она обязательно сломает один из обтянутых желтой кожей пальцев. Так её Виктор научил. "Если что – хватай за палец и ломай его, как карандаш, как деревянную палочку. На, потренируйся..." – и он давал ей ломать какие-то толстые щепки.

Но больше рука не тянулась. Марина посмотрела в щель между шторками: дети так и стояли возле киоска, но уже младшая, Ляля, стала беспокойно оглядываться по сторонам, морщила лоб, искала глазами её – маму.

– Ладно, подруга... Лети в Зимлаг, – сказал голос. – Мы тоже в ту сторону, между прочим... Так что увидимся. Дрючок, пойди с ней в кассу, пусть дадут билет – если есть, на наш рейс. Ну, или на следующий...

Чудной ты Васек, – хмыкнул Дрючок. – Тебе видней.

– Конечно, – согласился Васек. – Я же Чурка. А ты Дрючок... Да, и Тере скажи – он там в буфете кантуется с телками – пусть поторопится, через сорок минут регистрация начнется.

– Охота ему без толку гусей гонять! – сказал кто-то. – Что за понт?

– Да молодой просто, – сказал Чурка. – Тебе сколько, Махно?

Сорок два... Погоди, нет... Сорок четыре.

– Ну вот. А ему двадцать четыре. Тебе надо, чтоб сразу: давай-давай... А ему – поухаживать, языком помолоть...

– Я же говорю: понт!

Дверь "форда" открылась.

...Аня и Сережа сидели впереди, Лялю Марина взяла к себе. Минут сорок оставалось до посадки.

– Мама, посмотри! – закричал Сережа. Он весь полет не отрывал глаз от иллюминатора.

Марина посмотрела в иллюминатор.

Мама, вниз, вниз посмотри! Вертолеты летят.

Ниже и вправду летели вертолеты – три, четыре, может быть, и больше... Они направлялись на север, пересекая курс авиалайнера.

Геологи, – знающе пояснил пассажир за спиной.

БЕЗРЫБЬЕ

Затворники и затворницы Безрыбья вышли на ежевечернюю закатницу, когда темнеющее декабрьское небо прошила серебристая стрела стонущего в падении авиалайнера. Юдо вышло из пике, пропахало железным брюхом верхушки сосен и исчезло в стороне Чум-озера.

Старец Кирьяк (Кириак) по прозвищу Нога (вместо правой была деревянная култыха) проводил взглядом знамение и горестно развел руками, показывая народу (а всего перед ним стояло 6 человек), что ничего хорошего в этой жизни уже не предвидится, что где-то там, за непроходимыми лесами и высокими горами триста лет празднует свою победу железный сатанаил, растет вавилонская башня, отбивают топотуху срамные девки и непотребные козлища в человеческих личинах.