Текст книги "Сеть"

Автор книги: Александр Щеголев

Соавторы: Александр Тюрин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

40

Время 20:51. Реконструкция личного разговора.

Смысловая и лексическая вероятности – только для лиц, имеющих доступ к каталогу «Рабочие сбои» Управления Особой Информации.

– В чем дело, сержант?

– Есть указание отвести вас в Управление.

– Не будьте таким ретивым, Крутых. Указания начальства лучше всего выполнять в точности. Что на самом деле приказал ваш хозяин?

– Как что? Отвезти вас…

– Не морочь мне голову! Тебя же Послали за Бруком, а не за Хватовым. С чего твой Жижа взял, что меня надо искать именно здесь?

– За каким Бруком?.. Нет, просто я вас видел, когда вы входили в здание, и доложил господину полковнику, а он уж распорядился.

– Жижа здесь? Так. Давай прямо к нему и пойдем.

– Извините, но господин полковник плохо себя чувствует и разговаривать с вами не может. Он в первой хирургии лежит.

– Что с ним такое случилось?

– Так вы же ему ключицу сломали.

– Ключицу? Ну, глупо… Слушай, сержант, мать твою… Почему он попал в эту больницу?

– На «скорой». «Скорая» отвезла в дежурную. Завтра, сказали, в госпиталь ГУВД переведут.

– Водевиль! Ну, водевиль!..

– Пойдемте, ждет машина.

– Главное – сам! Опять сам влез, дурак!

– Куда? Куда вы? Остановитесь… Сто-о-ой, гад!

41

ИЗ РАПОРТА:

«12 июня во время своего дежурства я сопровождал полковника Жижу. В ЦНИИ Стратегии Экономики он имел беседу с неким гражданином, которого называл „полковник Хватов“. В ходе беседы этот гражданин неспровоцированно напал на полковника Жижу, нейтрализовав меня с помощью двери. Затем он избил полковника, нанеся ему тяжкие телесные повреждения, и скрылся через аварийный выход (тип: пожарная кишка). Я вызвал „скорую помощь“, которая увезла полковника в дежурную больницу Балтийского района (№ 36). Убедившись в безопасности пребывания господина полковника в больнице и получив от него приказ следовать в Управление, я направился к выходу. На лестнице я вдруг встретил гражданина Хватова. Узнав меня, он схватил урну (тип: плевательница), стоявшую на лестничной площадке, и снова попытался меня нейтрализовать. Я был вынужден увернуться от удара, сила которого была такова, что гражданин Хватов перевалился через ограждение (тип: перила). Я попытался его удержать, но не успел, и он упал в лестничный пролет. Я тут же вызвал медперсонал, который уже не мог помочь гражданину, потому что высота была большая. Могу предположить, что человек, именуемый „полковник Хватов“, проследил наш путь от ЦНИИ Стратегии Экономики до больницы  №36 и что, будучи опасным преступником, он решил окончательно нейтрализовать господина полковника Жижу.

Сержант Крутых А. А»

42

ИЗ СВИДЕТЕЛЬСКИХ ПОКАЗАНИЙ:

«12 июня я дежурила во втором терапевтическом отделении больницы № 36. В 20:55, проходя по коридору, я услышала крики на лестнице и выглянула туда. Я увидела, как очень большой парень в халате поверх военной формы бежал по ступенькам за мужчиной интеллигентного вида. На лестничной площадке между восьмым и девятым этажом парень в форме почти догнал убегавшего, тогда тот схватил урну за ножку и замахнулся. Парень в форме вышиб у него урну. Потом они стали быстро бить друг друга руками и ногами. Я ничего не поняла, только увидела, что интеллигентный мужчина оказался возле перил, тут парень попал ему ногой в грудь, и он упал вниз. Может, это шпион был, не знаю, но мне стало очень страшно. Я убежала в ординаторскую, заперлась и никому не открывала, хотя ко мне и стучались. А утром собралась с силами и пошла к вам.

Алла Иванова, врач-интерн».

КОНЕЧНАЯ ТОЧКА
43

13 июня 2018 года. ОБЗОР ПРЕССЫ.

Многотиражная газета Управления ОСИН «За чистоту Сети».

Трагически ушел от нас Денис Павлович Хватов – испытанный боец, отдавший всю энергию и саму жизнь делу защиты информационных вен Родины от ядовитых проникновений тех, кому не по душе наши успехи во всеобщей компьютеризации.

В последнее время, когда усилились нападки на основополагающие принципы сбора информации, когда активизировались разного рода отщепенцы, пытающиеся разрушить созданное героическим трудом наших инженеров и программистов, Денис Павлович действовал особенно самоотверженно. Представляя Управление Особой Информации в научных организациях, он инициативно совершенствовал меры безопасности, неустанно выявлял возможные пути проникновения враждебной информации, предотвращал несанкционированный злонамеренный доступ к нашим базам данных, невзирая на лица, разоблачал руководителей, безответственно относящихся к делу защиты программного обеспечения. Особенно много сил Денис Павлович отдал работе Проблемной комиссии при Совете Министров – передовому участку в борьбе за совершенствование механизма управления народным хозяйством. Ему было трудно, очень трудно, потому что Комиссия стала объектом подрывной деятельности врагов прогресса, но он не отступил. Только трагическая случайность помешала ему довести дело до конца. Меч, выпавший из ослабевших рук, приняли его соратники – группа полковника Жижи. Прощай, дорогой Денис Павлович, твои товарищи не подведут тебя. Враги не уйдут от возмездия!

Командный состав Управления, подразделение наставников, друзья, товарищи.

Газета «Экономист», орган Совета Министров:

«Сегодня состоялось итоговое заседание Проблемной комиссии по изучению программного дублирования хозяйственного механизма. С докладами выступили Тарас Шкурко и Александр Батуро. В присутствии журналистов торжественно получен пакет рекомендаций придан юго Комиссии дублера и опробован комплекс решений по преодолению негативных явлений в экономике. Успешная работа Комиссии заложила прочный фундамент в деле совершенствования управляющих функций отраслевых и координационных вычислительных сетей. Выработанные рекомендации будут обсуждаться на предстоящем чрезвычайном заседании правительства».

ИНФОРМАЦИЯ ИЗ РАЗЛИЧНЫХ ИСТОЧНИКОВ:

«Вчера правительственная делегация Китая посетила Дворец Образцового Быта – столичный центр удовлетворения потребностей трудящихся. Гости были поражены грандиозностью сооружения, привольно раскинувшегося на добрых двадцати гектарах, которое заменило сотни столовых, баров, бань, общественных туалетов, ранее бессмысленно разбросанных по всей территории столицы. Гости ознакомились с ультрасовременной технологией обслуживания, представляющей единый производственный цикл, который включает в себя не только потребляющие подразделения, но и производящие, такие, в частности, как парники и свиноферма. Особый интерес у членов китайской делегации вызвала практически полная безотходность производства и независимость комплекса от капризов погоды и поставщиков».

«Первых поселенцев принял космический Городок для инвалидов – ими оказались супруги Лайкины. Как известно, эта оснащенная всеми удобствами станция, специально приспособленная для людей с различными дефектами органов движения, была выведена на орбиту почти десять лет назад. Остается только сожалеть, что из-за неизжитых пока стереотипов столь замечательное жилище пустовало так долго. Впрочем, почин сделан! Перед отлетом супруги Лайкины сказали в интервью, что они отправляются жить в космос, потому что их очередь на инвалидную коляску типа „пневмопрыг“ подойдет только к 28 г. н. э.»

«За последний месяц в Ярославле госпитализировано большое число граждан с поражением нервной системы. Расследование показало, что причиной этого являются токсические испарения, вызванные неисправностью в бытовых терминалах некоторых марок. Большинство пострадавших созналось, что неисправности – результат их собственных преднамеренных действий. Токсические испарения в сочетании с псевдоэстетическим воздействием обычных графико-музыкальных программ давали глубокий наркотический эффект. Таким необычным „изобретательством“ ответили Ярославские наркоманы на энергичные меры местной милиции по закрытию путей проникновения в город околокомпьютерной заразы, в том числе графико-музыкальных программ, воздействующих на психику».

«Вчера на Невском проспекте имели место беспорядки, учиненные группой безответственных элементов. Выкрикивались провокационные требования: „прекратить обучение в школах с помощью педагог-компьютеров“. Западным журналистам, якобы случайно оказавшимся на месте происшествия, взахлеб рассказывались „ужасные“ истории о том, как наши дети изъясняются машинным языком и мечтают быть такими же умными, как компьютеры. На вежливые просьбы милиции вести себя спокойно эти, с позволения сказать, „родители“ ответили грубой бранью и пустили в ход кулаки. В результате десять человек из числа демонстрантов были травмированы. Против подстрекателей этой безобразной акции возбуждено уголовное дело».

«Еще памятен успех первого в стране учебника, написанного человеком совместно с литературным дублером (это был учебник русского языка для студентов Северо-Западного Университета). А на днях появилось созданное таким же прогрессивным способом первое художественное произведение – повесть Георгия Помаркова „Жидкая нива“ о проблемах гидропонизации села. Литературный дублер, ставший „соавтором“ известного писателя, крепко стоит на принципах технического гуманизма, нарастающего оптимизма и неиссякаемой народности, что позволило добиться соответствия повести лучшим образцам отечественной прозы».

КОНЕЦ ДРАМЫ

ПРИМЕЧАНИЕ:

Сборка текстов, включающая:

– поиск документов;

– литературную обработку фонограмм;

– реконструкцию разговоров;

– составление комментариев и заголовков произведена расширенным литературным дублером издательства «Архив». Глубина художественного воплощения соответствует Государственному Стандарту 74.503-50 на документальную прозу.

1987–1988

Александр Щеголев
Кто звал меня

Тяжело. Словно камнем стянута грудь, словно гранитным одеялом укрыты ноги. Не вздохнуть. Наверное, я все еще пьян. Но кто разбудил меня, кто осмелился? Темнота, и ничего кроме. Ночь? Встану – раздавлю контру. Кто дышал мне в лицо, кто кричал мне в ухо? В рудниках сгною. Камень проклятый – не дает шевельнуться! Я пьян, конечно. Эй, холуи, вы где, забыли про хозяина? Сюда. Освободите грудь. Надо встать. Все, не могу больше, сейчас я вас, сейчас…

Встаю.

Тяжело, тяжело, тяжело – грудь содрогается от нечеловеческой муки. Встаю. Будто взрыв, и душный мрак раздвигается. Нет, это не камень, не гранит, это – земля, глина, песок. Грязь. Луна и ветер, болтающиеся фонари и ночная прохлада. Хорошо… Где я? Красная кирпичная стена громоздится рядом, бесконечной полосой уходит вперед и назад, упирается в небо гигантскими зубцами. Башни, пылающие в свете прожекторов, одна впереди, другая сзади – Боровицкая и Водовзводная. Пятилучевые свастики цвета артериальной крови – на шпилях. Все ясно, местность опознана. Вокруг деревья, газоны, ухоженные дорожки, ровные ряды мемориальных плит на могилах народных героев среднего звена. Аллея Славы. Аршинах в шестидесяти должен быть мостик через ров и Боровицкие ворота – вовнутрь. Мир поделен красным кирпичом надвое: здесь, снаружи, просто город. По ту сторону стены – Столица Нашей Родины, надежно укрывшаяся на двадцати пяти десятинах древнерусской крепости. Здесь рабы, там хозяева. Ближайших холуев вождя закапывают также возле этой стены, но в другом месте, чтобы плевки с Мавзолея долетали… По набережной шуршит шинами одинокий автомобиль – далеко, за деревьями его не видно. Приближается. Надеюсь, не мясовоз. А то притормозит, и доказывай потом вежливому офицеру, что ты давно не раб, что ты как раз хозяин…

Разворачиваюсь. Под ногами обнаруживается яма – нелепая, бесформенная, страшная. Газон будто наизнанку вывернут. На дне смутно темнеют останки длинного ящика, в отвалах мокрой почвы валяются ошметки гнилых досок, мемориальная плита отброшена на пару саженей вбок. Вот это да! Что за мерзавцы осквернили могилу? Где патруль? Расстрелять… Мрамор расколот, на одной из частей призрачно блестит золотой профиль – мой. Знакомая картинка. Работы самого Хорька, главного художника державы. Сляпал за три минуты, забредя однажды ко мне в кабинет. А рядом… Моя же собственная книга, испачканная, потрепанная, жалкая – последнее переиздание…

Я пьян, да? Белая горячка?

Кошмар стремительно разрастается. Наконец-то догадываюсь осмотреть себя, ощупать себя, прислушаться к себе, и вдруг вижу, вдруг чувствую… Шок, провал в памяти. Оказывается, я стою перед дверью своей квартиры, причем совершенно не помню, как добрался. Хорошо иметь в ногах специальное устройство, назубок знающее дорогу домой. Тебе плохо, ты пьян, старого шофера забрали, нового еще не дали, голова полностью выключена, холуй-очкарик, с которым ты еще в школе учился, добросовестно пишет за тебя передовицу в одну из центральных газет и помочь ничем не может, но ты, как настоящий мужчина, возвращаешься сам, либо пешком, либо при помощи патруля, колотишь в дверь ногой, и тебя подхватывает верная, ко всему привыкшая жена. Хорошо быть настоящим мужчиной. Впрочем, дом практически рядом с аллеей Славы – до Боровицкой башни дойти, сразу на Манежную и до перекрестка. Номер три. Престижный дом, правительственный, даже название в народе имеет – «Угловой». Здесь все свои проживают, никаких вам рабов. Через ночь мясовоз к парадному входу подъезжает, чистит квартиры от замаскировавшихся и примкнувших, чтобы оставшимся спокойнее дышалось… Нет, все равно не знаю, как дошел, крутится в памяти лишь забавное кино, будто бы я плечом проламываю запертые двери подъезда – легко, играючи, оба ряда, – будто бы нокаутирую вскочившего с топчана швейцара, вызываю лифт…

Стучу ногой. Жена, принимай хозяина! Бегом!

Ногой? Кость, одетая в гнилой ботинок. Вместо брюк – дырявая полуистлевшая тряпка, сквозь которую также видны кости – бедренные, надколенники, берцовые, какие там еще… Что со мной? Неожиданно в голове восстанавливается нелепая картинка, та самая, явившаяся причиной шока. Подношу к лицу руки и снова вижу – как и там, на набережной, – заплесневевшие фаланги пальцев, без кожи, без мяса, голые, тонкие, отвратительные. Кто я?

На стук не отвечают. Исступленно колочу, ногой и рукой одновременно. Дерево тяжко стонет, готовясь покорно разлететься на куски. Нет, крушить не стоит – свое ведь, не чужое. Дергаю за ручку – обламывается. Ага, услышала, забегала, дурочка моя дрессированная! Поправляю пиджак, вернее то, что было когда-то пиджаком, стряхиваю с лохмотьев землю, жду. Открывает незнакомый мужчина. В халате. Решительно стискивает пальцами пистолет. Глядит на меня и тут же роняет челюсть, резко начинает трястись, пятится, пятится. Будь все это не в бреду, я бы точно испугался – черного ствола, наставленного мне в грудь… Здравствуй, геноссе – пытаюсь остаться вежливым, но только бестолково клацаю зубами. И вдруг получается вой – гулкий, протяжный. Гость уже не пятится, потому что утыкается спиной в вешалку, точно в висящую там шинель. С крючка падает фуражка. Очевидно, военная форма – его. Нашивки незнакомы. В каком же ты звании, доблестный боец Новой Гвардии? И почему ты в халате, камрад? И где моя жена? Где она, сука подзаборная, в какую щель уползла?

Переступаю порог. Привычно сворачиваю в коридор, оттолкнув этого жеребца, и вперед, мимо кабинета, мимо какой-то старухи, жмущейся у комнаты домработницы – к спальне, к нашей спальне. Стоп. Оглядываюсь. Старуха громко шепчет: «Нет, нет, не может быть!», а жеребец молчит, контра, язык проглотил со страху, смотрит на меня, забыв про пистолет. Вхожу. Постельное белье в призрачном свете торшера кажется багровым. Ага, ты все-таки здесь, пышечка! На своем рабочем месте, правильно. В ночной рубашке. Я тебе такую не покупал, интересная у тебя рубашечка. Что же ты мужа не встречаешь? Может, из-за чужих подштанников, валяющихся на ковре? Так ведь прибрать могла бы, не позориться. Или из кровати лень вылезать? Нет, вовсе не лень – вон как взвилась, выше метнувшейся по стенам тени, вон как запорхала, разметала по спальне волосы…

И прическа у нее другая. И похудела вроде бы, и с лицом что-то странное. Вообще, вся такая посвежевшая, помолодевшая – просто убить хочется. Убить… Надо же, как ее обновили, всего за один вечер! Эх, боец-жеребец, что мне теперь с вами обоими делать?.. Шагаю к ней. Визжит. Хочу поймать ее, жену свою бесстыжую. Но в комнате вдруг становится нестерпимо громко, что-то бьет меня в спину, что-то мелкое и подлое. Лопается стекло в старинном буфете – прямо напротив. И сразу тихо. Он в меня выстрелил, подкравшись сзади, твой офицер без подштанников! Как же так, он – в меня… Оборачиваюсь, понимая, что это все. Сейчас упаду. Сейчас проснусь, заору, переполненный благородным страхом. Безликий пес из обслуги вольет в меня глоток целительного пойла, а потом дотащит мое капризное тело до сортира, и мне будет хорошо, хорошо… Нет. Стою, не падаю. Не просыпаюсь. Пистолет в руке гостя оглушительно вздрагивает, второй раз ударив меня – в грудь, – и тогда я поднимаю с пола осколок стекла. Моей костяной ладони совсем не больно, когда я втыкаю прозрачное треугольное лезвие в трепещущее горло. Белые полосы на халате стремительно исчезают – сверху вниз. «Витя, Витя!» – заходится криком жена. Мое имя не Витя, – говорю ей, – уже забыла, как мужа своего зовут? Но вместо фразы вновь получается вой, всего лишь бессильный вой. Я хватаю наконец ее за плечо, подтягиваю к себе – рвется прочь! Месит воздух свободной рукой, сдирая с меня ветхую ткань, обнажая мои грязно-серые ребра, и я с наслаждением бью ее по лицу.

Дрянь.

Она опрокидывается на спину и замолкает. Опять становится тихо. Впрочем, теперь слышно, как стонет в коридоре старуха: «Господи, за что? Зачем он явился, Господи, всю жизнь мне сломал, пьяница, недоделок чертов, даже подохнуть нормально не мог – зачем, зачем? Я же похоронила его, похоронила, Господи…» О ком она? Уставилась мутным взглядом в раскрытую дверь, не решаясь войти. Кто такая? Не имеет значения. Друг семьи мирно прилег на пол, это главное. Друг семьи пытается ползти куда-то, растопырив волосатые ноги, выгибаясь и натужно хрюкая. Он уже помочился под себя, он явно собирается выпустить из кишечника все лишнее. Пакостное существо. Выскочившая наружу мошна мелко дергается – это, это главное… Жена поднимается, шепча: «Витя, Витя, Витя…» – совсем сдурела, бесстыжая. Забыла, из какого дерьма тебя вытащили? Сжав костяшки пальцев, делаю шаг – к ней. Она…

Ее нет в супружеской спальне. Чтобы разбить своим телом окно, нужна секунда. Чтобы долететь до асфальта – эн секунд. Седьмой этаж, эн плюс один, и ее больше нет, твари неблагодарной. Сама решила, сама нашла выход из положения. Старуха хрипит где-то сзади: «... ты же дочь убил! Дочь, наша дочь! Господи, за что!..» Старуха уже здесь, ползет к окну, однако выглянуть не успевает, падает возле подоконника, хватая ртом воздух. Какая дочь? – кричу я. Бред, просто бред! Моей дочери и трех лет не исполнилось, – кричу я им всем, – моя дочь должна быть в детской, если только ваши выстрелы ее не разбудили:.. Мир наполнен воем. Низким, утробным – заткнуть уши, разбить головой стены. И вдруг получается осмысленный звук. Рожденный в груди звук сотрясает позвоночник, рвется наверх, клокочет, толкается, – распирает вставшие на пути челюсти, – наконец-то складываясь во фразу:

–  Кто звал меня?

Освободился!

Кто звал меня? Ответа нет, и я выхожу в коридор, переступив через того, который под ногами. Из детской выглядывает заспанный всклокоченный пацан, обнаруживает меня, оторопело говорит: «Ой, чего это?» – и сразу прячется. Голос его неожиданно остр – пронзает, словно копье. Я вздрагиваю, но движения не прекращаю. Останавливаюсь возле вешалки, чтобы посмотреться в зеркало. Череп и кости, жуть. Кто я, Господи? Зачем, за что… Смотрю и смотрю, не могу отвести взгляд. Как я смотрю, если вместо глаз у меня дырки? Как я слышу, как думаю?.. Мальчишка снова высовывается, бесстрашно вопит, срываясь: «Папа! Тут чего-то такое ходит! Бабуш-ка-а!..» Кто звал меня, – мгновенно оборачиваюсь. Он шарахается – нет мне ответа…

Впрочем, не так уж я и страшен, особенно если приодеть меня получше. Снимаю с крючка шикарную шинель и с удовольствием натягиваю поверх лохмотьев. Поднимаю упавшую фуражку. Кожаный обод надежно обнимает затылок. В зеркале – подтянутый офицер. А что, даже красив! Настоящий мужчина, рыцарь тьмы…

Белая горячка все не кончается. «Мама, ты где!» – несется из детской плач мальчика, терзая мою душу, ни на что не похожим гулом отдаваясь в голове, и я покидаю собственную квартиру, ставшую чужой всего за одну пьяную ночь… Значит, ты считаешь, что я «недоделок чертов»? – вспоминается вдруг старуха. Это я-то недоделок? Я – высокопоставленный холуй государства, ведущий сотрудник министерства, где куется мнение народных масс, можно сказать – десница самого Бригадира Правды, как любовно именуют в народе моего хозяина. Выдвиженец, который еще будучи подростком участвовал в событиях Января 24-го, всем сердцем принял идеи Великой Русской Революции. Мало того – известнейший детский писатель, сочинивший бессмертную книгу «Повести Просто Так». Я – вполне молодой, полный сил мужчина… был…

Неужели? Был…

Да ну вас, это всего лишь сон! Вон как вы разбегаетесь, едва я появляюсь из подъезда! Сон… Не ждали такого молодца? Думали, просто шпана в дом заглянула, думали, ребятишки погулять захотели, двери выломали, вахтера заставили в штаны наложить, и вы бы их лениво взяли за воротнички, запихали бы в фургон, повыбивав остатки зубов, и спасен был бы знаменитый дом… Только стрелять в меня бесполезно, дорогой товарищ, проверено ведь уже! Тебя я догоню, обязательно, обязательно – и головой об стену, и еще раз, не жалея сил, чтобы осторожнее обращался с оружием, чтобы уважал старших по званию. В руках – липкое месиво. Хрустит, сминается, брызжет темным соком…

Был патруль, нет патруля. Только упакованный в форму кровавый бифштекс остается на тротуаре. Струсили, орлы недоучившиеся, разлетелись. Автомобиль свой бросили, герои. Странный автомобиль – огромный, а сидит низко и двигателем урчит почти неслышно. Вместительный, грозный. Отличная вещь, полезная государству, даже жаль, что это плод больного воображения. Красивая вещь. Я вообще люблю красивое, я истинный рыцарь. Лошадей обожаю, например. Впрочем, сейчас выбирать не приходится – залезаю в стальную кабину, предварительно обтерев шинелью костяшки пальцев. Как Управлять этим чудищем? Ладно, руль есть, педали есть, разберемся.

Некоторое время разбираюсь. Еду.

Хорошо еду, не хуже других диковинных чудовищ, изредка попадающихся навстречу. Не хуже многочисленных странных автомобилей – маленьких, гладких, как в детских книгах рисуют. По Манежной вдоль сада, мимо Колымажной, мимо Константиновской, в сторону набережной. Вот и аллея Славы. Здесь, откуда начался мой бред, ходят люди в военной форме, топчут газоны, негромко переговариваются, бросают окурки. Очевидно, ищут негодяев, посмевших выкопать из земли мои останки. У тротуара дремлют красивые автомобили, принадлежащие службе Спокойного Сна. Три буквы «С». На боку моего фургона также имеются эти волшебные буквы, бросающие в холодный пот любого нормального человека, и я проезжаю без задержек. Я – свой. Интересно, что обо мне говорили, прежде чем закопать? Что писали в газетах? Наверное, много прекрасных, трогающих душу слов, если уж решили похоронить на аллее Славы. Мол, верой и правдой служил он Отечеству, безжалостен был к врагам свободной нации, остро заточенным пером пригвождал к бумаге моралистов и догматиков. Мол, целое поколение истинных евразийцев воспитал своими книгами, мол, неравнодушен был к лошадям и старинному оружию – гордость наша, герой среднего звена…

Что же вчера со мной случилось?

Выворачиваю на набережную. Слева – бесконечная зубчатая стена, символ порядка, справа – река, символ любви к родине. Вчера? А может, не вчера? Сколько времени прошло – дней, лет? Покоиться на аллее Славы, держа грудью мраморную плиту, – большая честь. Там хоронят только погибших на посту, только умерших не своей смертью. Не своей смертью… Что случилось? И почему, почему рядом с могилой валялась моя книга?.. Мчусь вперед, к площади. Мелькают башни. Ночной воздух толкается в глазницы, врываясь через открытое боковое окно. Я неудержим. Когда же меня разбудят, когда освободят от вопросов?

Впрочем, главную площадь страны также оставляю слева, решив не привлекать к себе внимания. Потому что пространство с той стороны Покровского собора пустынно, мертво, охраняемое прожекторами и бдительными взглядами часовых. Объезжаю по Хрустальному, торможу на Никольской улице. До Военного музея добираюсь пешком, вспугнув пару случайных ночных теней. Площадь открывается навстречу, теперь уже с противоположной стороны. Пустынна и мертва, дьявольски красива. Красно-белые башни стоят на страже беспокойного сна счастливых евразийцев, прокалывая небо пятиконечными символами чистоты национального генофонда. Без двух час – показывают часы на Спасской. Самое время для подвигов…

Вот оно! Наконец-то!

Кирпичная громада музея медленно закрывает освещенное прожекторами красное с белым. Привычный маршрут. По Военному проезду захожу зданию в тыл, оказываюсь перед дубовой дверью. Наконец-то… Но ведь Манеж в двух шагах. До моего дома – 200 саженей вдоль стены, от Троицких ворот направо, мимо Манежа, а там и родной перекресток. Почему я объехал Кремль почти по периметру, почему сразу не погнал автомобиль сюда? Очевидно, чтобы обмануть службу СС. Или чтобы взглянуть еще раз на аллею Славы… А может – боялся? Оттягивал этот момент, трус? Именно здесь, в Военном музее, за дубовыми дверями, за толщей ржавого кирпича я и сплю сейчас, мечусь в белой горячке, тщетно пытаясь проснуться. Именно здесь я напился вчера, отмечая со своим быдлом успешную сдачу очередной придворной речи нашего Бригадира Правды. Я пришел разбудить себя. Неужели боюсь?

Служебный вход, разумеется, заперт. Звонить, стучать? Зачем? Дерево взламывается легко и приятно, лопается с хрустом, бессильное сдержать мой кулак. Я внутри. Тусклый мрамор, тусклая лестница, тяжелый свет – до боли знакомая картина. Мы всегда приходили сюда через этот вход, потому что центральный – тот, что с площади, – крепко запечатан, открывается только перед особенными гостями. Верный Петро отключал сигнализацию и впускал нас, шумных, веселых, всесильных, верный Петро вел нас в подвалы, где никто не мог помешать нам чувствовать себя хозяевами. Мы – молодость страны, мы – невидимая власть. Только свои, только соратники, проверенные в каждодневных боях за святую Русь. И охранники, тащившие водку, и бабы, на ходу снимавшие чулки, – все свои. Никаких полукровок, кристально чистый генофонд, надежда возрождающейся нации. Кроме Петро, правда, но кто об этом знает? Кто знает, что дед у него был немец, а бабушка еврейка? Впрочем, не это страшно, ну жил бы он себе с волчьим паспортом в каком-либо из столичных спецкварталов, если бы те самые дед с бабкой не были к тому же представителями немецкого дворянства, обнищавшими на русской земле. Наши с ним папы в одной гимназии обучались, до революции естественно, а мы дружили с детства. И третий друг у нас был, Очкарик, тоже из семьи потомственных интеллигентов. Прямо как в романах, идиллия. Первого друга я администратором мертвого музея сделал, второго посадил редактором журнала – пользуйтесь моим всесилием, лижите мне пятки в приступах холуйской благодарности… А подвалы здесь шикарные, оборудованы не хуже кремлевских. В залы подняться давно уже не тянет. Раньше тянуло – просто побродить по этажам, на оружие посмотреть, на доспехи, на чучела, красотой законсервированной полюбоваться. Музеи ведь закрыты – с тех пор, как фракция генетиков сумела счистить с коммунистического трона масонскую накипь, освободить партию великого Ленина от убийц и лицемеров. Музеи закрыты, потому что Январская Революция продолжается, потому что живы еще интернациональные предрассудки, потому что любое, самое крохотное зернышко чужой культуры – враг свободной нации.

Сейчас сигнализация отнюдь не отключена. Верещит где-то вдалеке. Иду по первому этажу, насквозь – в холл. Навстречу выскакивает заспанный старик, на ходу застегивающий форменные брюки. Застываем лицом к лицу. Бежать он не может, ноги его не слушаются, вместо этого он вяло шевелит губами, явно желая что-то сказать. Кто такой? Похож на отца моего верного администратора, только седой. Носатый, тощий, неопрятный. Неужели это… Вне сомнений. Значит, он тоже жив, пес облезлый, – как и та старуха в моей квартире?

Шепчет. Что? Шепчет, задыхаясь: «Я знал, что ты ко мне придешь, дьявол, дьявол!..» Шагаю к нему, хочу обнять товарища по детским и недетским играм, однако он отпрыгивает и падает, споткнувшись о ступеньку. Как же вы постарели, холуи мои пустоголовые, как же вы поизносились! Он исступленно бормочет: «Нет, не надо меня, не надо… Товарищ полковник, я не предал национал-ленинизм, я такой же патриот, как и раньше, внучкой клянусь!.. Не предал, хозяин!..» – и я склоняюсь над ним, всматриваясь в маленькие мутные глаза. Приятно быть полковником. Но все же, сколько лет прошло, Петро? Чей ты теперь? Кто посмел перевести тебя из начальников в сторожа? Он отползает, вытирая задницей камень, он уже кричит, яростно клацая зубами: о том, что правильно я вернулся, что эти сволочи превратили страну в отхожее место, что предательство кругом, что зря мы кровь проливали… Тогда я хочу съязвить: мол, если и проливал ты кровь, товарищ, то лишь чужую, вечным трусом ты был, – как и я, разумеется, – что пока я культурно служил первым референтом при Министре печати, главном идеологе державы, пойманный им на старый добрый крючок, ты просто ползал на брюхе перед каждой встречной сволочью – передо мной, например, – только бы не испачкать собой черное брюхо мясовоза, только бы не улечься на решетку с кровостоком, специально постеленную на дне всех-всех красивых автомобилей. Причем здесь национал-ленинизм, товарищ мой дорогой? Я хочу съязвить, но сквозь зубы опять прорывается проклятое, страшное:

–  Кто…

Вопрос остается недосказанным. Верный друг Петро визжит, захлебываясь воздухом: «Это не я! Это твой Бригадир, это он приказал! Он тебе завидовал, твоему таланту, внучкой клянусь! Сам все организовал, а потом шум поднял, будто эсэсовцы бдительность растеряли, позволяют врагам лучших людей убивать!» Визжит и плачет. Корчится на полу от страха, зачем-то пытаясь встать на четвереньки. Пес… «Я не виноват, хозяин! Я ему всегда про тебя врал, правду ни за что на свете не говорил! Они меня заставляли, да, но ведь это еще до той ночи было, еще до той ночи…»