Текст книги "Сеть"

Автор книги: Александр Щеголев

Соавторы: Александр Тюрин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

6

«И в ту темную ночь, когда заколосилась озимая рожь, смутьян и вор, известный как Вадька-каин, бежал из Государева Поселения. Неизвестно, ослаб его разум по болезни или от дурных зелий, но пренебрег он честной службой пред очами Государя и подался на Болота, где спокон веку обитают злыдни, прозываемые казаками. Прелестными речами заманил он с собой почти-жену Государя Катерину и Семенова, прежде доброго слугу. Пока бежали они на Болота, отнимали у человеков последнее, и скарб, и коней, и другую животину, в двух деревнях дома пожгли вместе с селянами, а еще в одной ветхого старца утопили в омуте себе на веселие. Оказавшись на Болотах, сошлись они с казаками, ибо общие у них воровские законы, зажили неправедно, грабежом и обманом, наполняя сердца насельников Государевой Земли великой кручиной. Но и того им было мало. Стали наезжать злодеи-казаки и Болотный Вор Вадим и в Поселение, и на Выселки, и в Станицу, и там низкими наветами да облыжной клеветой настраивали людей против Государевых слуг, лучших людей и самого Государя. Не каждый понимал, что таким словесным блудом хотели воры и разбойники обелить свои черные дела. И встали некоторые склонные к беззаконию люди под их постыдные хоругви. Но прознал про то Государь и рече…»

– Кушать подано, – оборвал чтение голос Семенова.

– Эх ты, кувалда, опять на самом интересном месте помешал, – разозлился недружелюбный к холопу Серегин, но обедать пошел.

Семенов питался громко, некультурно, на замечания не реагировал. Катерина совсем наоборот – незаметно отщипнет крошку и тут же быстро проглотит. Тамадой за столом был, конечно, Серегин, который к приему пищи всякий раз надевал свой черный кафтан, штаны с лампасами, а также серебряную нагрудную табличку с надписью «АТАМАНЪ».

– Все никак не могу прочесть, что с нами станется, – посетовал Серегин, – вы тут ложкой шарите, где погуще, а меж тем в Книге Судеб уже напачкано о нашей жизни. Уродился тогда-то, продолжил образование пустого места в башке там-то, погиб, геройски сражаясь с мухами и комарами, в свой срок, на камне начертали: «Перебузил…» Семенов, очнись, это ведь и тебя касается.

Семенов продолжал меланхолически чавкать.

– Слушай, а у тебя личность-то вообще есть? – в сердцах спросил Серегин.

– Личность – она для выяснения, она мне ни к чему, – лениво отвечал телохранитель, но вдруг всполошился и подошел с пищалью к окну.

– Темнило в яме? – послышалось со двора.

– Да где ж ему быть, сидит, жрет, как всегда, – небрежно разъяснил Семенов.

– А ну-ка брысь, пресс-секретарь хренов, – гаркнул Серегин и, звеня саблей, пошел на крыльцо.

– Эй, горемычные, вы что ль казаками называетесь? – стараясь не бояться, бросил Серегин толпе оборванных, очень грязных людей на мелких вертлявых лошаденках, собравшихся возле избы.

– Вместо того чтобы попусту спрашивать, сам ответь, как это ты возник в царской избе? – поинтересовался один из гостей, покручивая нагайкой.

– Я же тебя не спрашиваю, где ты сапоги взял, – нашелся Серегин.

– Я-то спер. У кого хошь сопру все, что пожелаю. А вот ты где приобрел и портки с лампасами, и бабу, и жлоба этого в поваренки. От нашего стола вашему столу?

Казаки зло хохотнули.

– Молчать, черти, – пошел ва-банк Серегин, – вы мне еще из благодарности задницу целовать будете.

Казаки опешили, чем Серегин сразу воспользовался.

– Как зовут вас, грязнули?

– Есаул Шальнов, – отрапортовал тот, что с нагайкой, другой присел вместе с лошаденкой, – Петрович.

– И хватит с тебя, – оборвал церемонию Шальнов.

– Я – Серегин, ваш новый атаман, со мной пойдете освобождать народ от тирана. А то жалко на вас смотреть.

– Плевали мы на народ, на тирана и на тебя в придачу, – нелестно промолвил есаул Шальнов, – придурков здесь нет. Если хочешь, дуй с нами, мы тебя на вшивость проверим.

Делать было нечего, атаман, ковыряясь в зубах, сошел с крыльца.

7

Неделю проскитался Серегин среди топей с казаками. Жировать не жировал, но кормился. То клюквой, то птичьими яйцами, то похлебкой из плакун-травы. Казаки его никуда не звали, но и не гнали, и в курене для него место находилось. Серегин все ждал, что кто-нибудь огреет его сзади кистенем, но потом привык и прилепился к Петровичу. Тот и научил его жить убогой болотной жизнью. Нырять вместе с лошадью, забираться в трясину по корням жгуна и дышать там через тростинку или просто думать, что дышишь, а потом вылезать обратно. Учил его слушать болотные голоса, среди которых одни принадлежали казакам, другие – тварям, а третьи – лешим и нежити.

– Ладно, лешие – это понятно, а нежить-то, зачем она тебе? – допытывался Серегин. – Микробов что-ли так кличешь?

– Сам ты микроб, – обижался Петрович, – нежить – то, что без тела, без обличья, но под любой личиной может скрыться и любым телом командует.

– Невидимки, значит, такие, – уточнял Серегин, – ой, не шутишь ли, казак?

– Чтоб я так жил, – клялся Петрович. – Царь-государь у нас думаешь кто? Прямая нежить. Сидит вроде во дворце, а ходит повсюду, везде заглядывает, во все влезает. Иначе не был бы он Государем всея Земли. А чтобы всякое тело ему не перечило, он ему по памяти, по мозгам шарахает. Но имеется нежить и не такая вредная. Здесь на Болотах свой хозяин, он нас не неволит, только лишь бы ничего не трогали, кроме самой малости на пропитание. Я его понимаю, на всех не настарчишь.

– Петрович, а ты сам-то не нежить? – подначивал Серегин. – Уж больно скудный на вид.

Петрович вместо ответа исчезал в трясине, Болота заволакивало хмарью, что-то начинало урчать в глубине, а над поверхностью тут и там зажигались призрачные огоньки.

Серегин робел, но держался.

– Да, ладно, Петрович, это ты девушек пригласи и такое им показывай —.чтоб восхищались.

Петрович появлялся обычно с лукошком пиявок, которых он называл «милые» и сажал на физиономию.

– А ты не боишься, казачок, что ответ держать придется за бомжизм? Ведь царь и тебе мозги может вправить. Особенно когда воровать на сушу пойдешь.

– Есть такой рецепт. Становишься тихим и покойным, как капля грязи. Тогда тебя никто не заметит, не учтет. Повторяй: «Я капля, я капля, я такая, как вся грязь, грязи ничего не надо, грязи нечего терять».

Серегин оказывал сопротивление глупым поучениям, а затем ломался и бубнил:

– И мне ничего не надо. И мне нечего терять, – с чем был вполне согласен.

Накануне Федотовой ночи, когда уже сворачивались листья дуба, переупражнявшегося Серегина свалил хрип и жар в груди. Никакие снадобья не помогали, чах и желтел государственный смутьян. Свез его Петрович к сочувствующему жителю села Великое-в-труде. Там, в сухости и тепле, дело пошло на поправку. Да вот налетела по доносному письму воеводская стража и унесла ослабевшего Серегина на жерди, как зверя, в земскую избу для допроса. По приметам нашли в нем беглого поселенца. За пойманного вредителя стражникам выкатили бочонок пива. А у Серегина стали затем дознаваться с пристрастием, у кого на Болотах кормился, какими тропами воровать ходил, где еще сообщники на селе. Вадим запирался и дерзил, а от тычков и пощечин дьяка только носом шмыгал. Дьяк, измучившись с дерзким вором, решил отдать его заплечному мастеру для исцеления от злоумия. Однако не поторопился, а сел попить чайку перед тем, как докончить выпись о задержании. Серегин, которому уже совсем нечего было терять, растянулся отдыхаючи на лавке.

– Ну-ка встань, паскуда, – замахнулся дьяк мелким кулачком.

– Слушай ты, господин недоделанный, чай-то где берешь? – отвлек его Серегин.

– Чай у нас липовый с мятой и дурман-травой. Завариваем помаленьку, не как плохие люди, – пустился в объяснения дьяк, а задержанный прикинул:

«Про государево задание говорить им незачем, себя не спасу, а только приближу „окончательное исцеление“».

– Откуда ж у вас плохие берутся?

Покуда дьяк объяснял, что худой народишко родится под влиянием Болот, Серегин подошел к нему бочком, плеснул чаем в рыльце и выпрыгнул вместе со ставнями в окно. Но там будто поджидали два стражника, которые за ноги втащили его назад.

Дьяк плакался, что гербовую бумагу залили, а на простой даже приговора не напишешь, и обвинял Серегина, что он не уважает ничей труд. Стражники же подбрасывали Серегина в воздух и всякий раз забывали поймать. Последний дух вылетал из Вадима, как вдруг послышалась неиздалека песня: «За Сибиром солнце всходить, хлопцы не зевайтэ, вы на мэнэ, Кармалюка, всю надию майтэ». Тут в горницу вошел Семенов, стукнул забавляющихся бойцов лбами и выбросил их в окно, а дьяком протер сапоги и отправил туда же.

– Семенов, – бросился ему на шею Вадим, – перековался все-таки, был цепной пес реакции, а стал сознательный повстанец.

– Не извольте сумлеваться, ваше превосходительство, – чеканил Семенов.

Следом вошли есаул Шальнов и другие казаки.

– Что бы я без вас делал, – приговаривал Серегин, размазывая по лицу красную кашицу.

– Вот теперь мы тебе верим, – отвечали казаки.

– Шальнов, собирай толпу, Семенов, позаботься о провианте.

– Есть… слушаюсь, – бойко реагировали разбойники.

Шальнов нашел где-то глашатая, и тот, голосом недорезанного борова созвал село на майдан. Пользуясь отсутствием жильцов, Семенов сворачивал дворовым жучкам головы, сбивал замки и выносил из амбаров мешки с картошкой и зерном.

Серегин выкатил собственноручно бочку, встал на пьедестал и, в красивой позе, зажигательно прокричал в окружившую его толпу:

– Царские холопы и воеводские стражники хватали меня за ноги и били мордой об пол. Но я здоров и бодр, стою здесь и вправляю вам в мозги всю правду. А они валяются под забором или уже перевоспитались. Вот вам тонкий намек, смекайте, граждане. Хватит ишачить на свое пузо и на посылочки Государю и его веселой артели: брехливым историкам, заплечных дел лекарям, дубинообразным бойцам, низкопробным бабам. Вы не куклы и нечего болтаться на ниточках, которые дергает царь. Довольно потребительства и низкопоклонства. Если ты трудишься так, что вместо головы у тебя получается чугунный котелок, то и прибыток будет не впрок. Лучше уж жить полегоньку.

– Вопрос можно? – донеслось из толпы.

– Вопросы мы приветствуем.

– Ты за ленивых воюешь, гражданин хороший?

– Слышу опять стереотип. Если кому-то достаточно грибов и морошки, если кто-то хочет смотреть не в котел каши, а на звезды…

– В лопухах сидючи. Не пронесет-то от грибов и морошки? – в толпе оскорбительно захихикали.

– У нас в головах звезд не меньше, чем на небе, – не смутясь, настаивал Серегин, – зашел не туда, умей покаяться, но не стой же на месте.

Строгость атамановых речей окончательно разрушила какая-то бабенка. Она сидела с больным зубом дома и стала очевидцем тому, что Семенов забрал у нее из-под носа бутыль самогона.

– Рятуйте, грабят, – бросилась она на середину майдана.

– О чем вы? – вежливо спросил атаман.

Она обернулась на голос и принялась стаскивать Серегина с «пьедестала». Зрители подбадривали участников единоборства. Момент был напряженный, ответственный.

– Погасни, бандерша, – посоветовал, отпихиваясь, лихой атаман.

– Может, ты и это видел, – не растерялась бандерша и балетным движением показала Серегину зад.

Тот поднял плеть, опустил ее, куда полагается, и ведьма с визгом улетела.

– Так будет с каждым, кто пойдет против народа, – изрек он, краснея.

Селяне тем временем стихли, но не спешили присоединяться к освободительному движению.

Однако Серегину очень подсобило, что прибежал мальчонка без порток и заорал: «А в огороде болото»-Обернувшись по сторонам, деревенские были потрясены зрелищем булькающей повсюду грязи и утопающих в отвратной жиже кочанов капусты.

Три десятка селян двинулись за атаманом, покидающим Великое-в-труде, которое напоследок было переименовано в Освобожденное-от-труда. Семенов сидел в реквизированной у бандерши повозке, доверху заполненной провиантом. Он сытно икал и щурился от полноты чувств. «Теперь уже жить можно», – повторял он.

И из похода на Выселки, проведенного по тому же сценарию, Серегин вернулся с новобранцами. Разве что сматываться там пришлось по-быстрому, но все же успели до подхода конного отряда царской стражи.

8

«И уже не осталось для бунтовщиков ничего святого. И хоть знали, что кара неотвратима, не пришли с повинной к Государю, не покаялись перед ним, но, остервенясь, подобно последней зимней вьюге перед наступающей благодатной весной, топтали святыни, пустошили земли, предавали поруганию возвышенное. В селе Великое-в-труде поднялась у них неправедная рука на женщину-мать, которую они изувечили кнутом…».

Глашатай орал через речку, боясь стрельбы в свой адрес, но делал это не переставая, день и ночь напролет.

Повстанческое войско находилось на месте Поселения, взятого лихим ночным рейдом. Этот набег Серегину ничего, кроме славы, не принес, потому что все поселенцы оказались как оловянные солдатики. На роль повстанцев они решительно не годились, даже за изгородь их приходилось выносить, в лучшем случае выталкивать. Начальники, те оперативно смылись, прямо в исподнем.

Серегин отдыхал в бывшем доме Управителя, пописывая указ об учреждении волости вечного отдыха на месте бывшей царской каторги. В качестве наместника сажался Семенов, но под псевдонимом Дармакович. Попутно Вадим сочинял очередные лозунги по завлечению и возбуждению народа. Казаки-разбойники тем временем маршировали по «топталовке», нескладно горланя «…чтоб спокойно уснуть и не увидеть во сне кошмары, мусоров и нары…», и от их шума уже болела голова.

Серегину очень хотелось из придуманной Тимофеем Николаевичем игры в одни ворота сделать настоящую, с неопределенным исходом. Однако он помнил предупреждение Государя о том, что любые изыски лишь пойдут на пользу монаршему делу. Непростая получилась задачка. Как ни считай, а все против него. Полнота сведений в руках Тимофея Николаевича. Его способность телепать на дальних и близких дистанциях. Пока неоспоримая привлекательность послушания. Убежденность в том, что люди кормятся не как попало, а согласно своей полезности. Радость и малых и великих от участия в каком-то деле Благоустроения Земли.

Конечно, представления народа можно было критиковать за натяжки, ограниченность, недоразвитость. Но правда-реальность заключалась в том, что любая трепотня бессильно рассеивалась перед той замечательной сказкой, которую творил о себе и своей Земле Тимофей Николаевич.

Верной опорой оставалась только кучка грязных бедокуров и тунеядцев, что всегда – если ситуация благоприятствовала – предпочитали случайные заработки под рубрикой «разбой».

Казаки же – тут особый разговор, вернее, никакого разговора. Для них, если все тиной станет да клюквой зарастет, плюс дружественная нечисть распространится, – это идеал. Нет, по их примеру ни одна категория населения, от мужиков до кошек и собак, жить не согласится.

Вдруг шальная мысль пронзила его головной и спинной мозг до самого кончика. А что, если стать самозванцем, то есть царем номер два и подсидеть номер первый. Ведь у каждого царя свои лучшие люди. Сейчас вакансий полно, все места объявляются конкурсными. Серегин на минуту устыдился, он же был всегда демократ, и вдруг такое. Но сразу утешил себя: мои «лучшие» не пятки чесать будут и учитывать чужое усердие или небрежение, а с утра до вечера придумывать усовершенствования. Вначале пусть что-нибудь вроде палки с пропеллером, как у того мужика из Выселков, хотя бы – как пиявок разводить, как поголовье ворон научить разговаривать, как предсказывать будущее по ладони. Любая ерунда пойдет, лишь бы башка варила. За работу разума и пшено выдавать станем, и ряднину на одежонку, да и материал на опыты, какой найдется. А если все-таки «лучший» окажется нулем без палочки, тогда под зад коленом, паси гусей. И запускаем следующего.

– Господин атаман, – через занавески просочилась Катерина.

– Ну, что тебе, мешаешь, – вздохнул Серегин.

– Хочу про себя узнать, я же к вам в полюбовницы приставлена. Такая у каждого атамана имеется, да только не торчит весь день на кухне.

– Ладно, если уж срочно, полезай на печку, – согласился атаман.

– Как же так, – почти-жена склонила голову, – я насчет любви спросила, а не про это самое.

– Если насчет любви, – стал разъяснять Серегин, – то тебе надо в кого-нибудь. Я неволить не буду. Ну, понимаешь?

– Я – в вас.

– Брось такие штуки, со мной не пройдет, – разозлился Серегин, – сама же сдуру ляпнула, что приказано тебе. Раз велено, тогда сиди тихо и не возникай. Кормлю тебя, по стране вожу – и будь довольна. Если скушно – пиши отчеты о проделанной работе.

Катерина не понурилась, не стала занудствовать, а поджав губки, капризно заявила:

– Не бойся, шутила я с тобой. Нужен ты мне вместе со своими козлами-повстанцами.

– Ну и ну, – Серегин присвистнул, – ты проснулась – и никакого послушания, никакого домостроя, и все как в лучшем мире, у кабака на Невском.

Катерина уже повернулась и собралась уходить.

– Куда ты, куцая умом, гордая нравом?

– Обратно, к Тимофею Николаевичу, он начальник настоящий, а не липовый, как ты, Вадимчик. У тебя даже штаны чужие, – ответила она, не соблаговолив обернуться.

– А вот это зря, – побелел атаман, – Семенов, взять ее. Оборвав занавески, тут же возник Семенов и сжал ручонку девушки в своем пудовом кулаке.

– Что с ней сделать, батько? – с вниманием спросил он.

– В застенок ее, шпионку, сама призналась.

– Шпиенка, шпиенка. Не зря она на кухню пристроилась. Там легче крысиного яда подсыпать, – сурово разоблачил Семенов и уволок Катерину, которая стала похожа на тряпичную игрушку.

А Серегин вышел на «топталовку», где его люди уже пытались колоть мешки с соломой, и заорал:

– Братцы, обезврежена еще одна змея, подосланная извечным непримиримым врагом свободолюбивой общественности. Не укрыться вражинам от бдительного глаза. Походкой, выражением лица, беганием глаз выдают они себя.

Атаман сделал паузу и посмотрел в упор на осознавших вражеское окружение повстанцев. Даже казаки притихли и не отпускали своих привычных шуточек.

– Братва. Настало время сказать вам, что я не ваш атаман.

– А кто ты? – пораскрывали варежки повстанцы.

– Я – царь есмь. Боясь шумного неуемного почитания любящей власть толпы, я до поры скрывал свой высокий сан. Однако теперь, обремененный тоской по умной жизни, объявляю существующее устроение Земли нашей несправедливым и объявляю другое. Вы, мои любимые чада, назначаетесь лучшими людьми и при первом удобном случае переводитесь на содержание всем миром.

– Здорово, – повстанцы стали бросать в воздух шапки, – дельно.

– Я уж струхнул, что объявит себя заезжим фокусником, – заголосил Петрович, – дескать, понаделал чудес, а теперь сваливаю, вы уж как-нибудь сами.

– Чепцы-то наденьте, а то вши расползутся, – попытался угомонить соратников атаман. – Я как бы установил изначально высокую меру вашей полезности, которую надо будет подтверждать постоянным напряжением мозгового вещества, открытиями всякими, изобретениями. Идите, просвещайтесь и просвещайте, скажу я вам после торжества над противником.

– Не-е, нам воевать охота, – откликнулись атамановы люди.

Народ со сходки шел задумчивый, не зная, радоваться ли продвижению по службе или горевать из-за нежданной-негаданной заботы.

Петрович успокаивал мятежников:

– Да забудется про мозги, он и сам-то не блещет.

На него цыкнули.

– Ври, да не завирайся, скоморох. Теперь он царь, не захочешь, а заставит – и станешь прохвессором.

А свежевылупившийся царь отправился в дом кемарить на лаврах.

9

К вечеру через открытое окно влетела стрела. А на ней письмо.

«Господину войсковому атаману.

Поздравляю с самовозведением в царское достоинство. Вадим, все, что ты делаешь, мне на пользу. Только Катьку лучше было бы выпороть принародно. А еще учти. На казаков ни в чем не полагайся и в удобный момент предай их мне. Тебе пора в большой поход, потому что через пару недель я насылаю дожди, оттягивать с этим делом невозможно. Вначале Станицу разори, сожги пару пустых амбаров и сосредоточь усилия своих людей на винном погребе. Пускай шатаются пьяные по улицам, задираются и вызывают неприязнь. Потом двинь на Слободу, там порушь колбасный ряд да сожги дома продажного купца Сенькина и растрындевшегося маразматика дьяка Сафонова. В Слободе особо не задерживайся и иди на Царское Село ямским трактом. По дороге предлагаю отделаться от казаков. Посади их в засаду в овраге Кабацкий Предел. Скажи – для того, чтобы угомонить стражников, которые побегут из кабаков в Царское Село по удару колокола. Забудь после того о казаках, это будет твоя единственная крупная потеря. Основному твоему отряду дарую победу. Занимайте мой дворец, пируйте, участвуйте в работе гарема. Не стесняйтесь, я по осени туда новый призыв объявлю. Вели своим только в вазы тонкого фарфора не гадить. Но к утру советую тебе оседлать Маршала Буденного и дать деру. Катерину можешь прихватить с собой. Поезжай в деревню Красное к селянину Микоше и там жди дальнейших моих указаний.

Целую. Царь».

Серегин отложил царское письмо в сторону. Выходит, даже самозванство его оказалось ветерком в паруса Тимофея Николаевича. Атаман вытащил из подушки очередное перо, наточил его кинжалом и принялся писать.

«Тому, кто отдал всего себя и взамен забрал все у всех.

Не мни, что ты уже одолел нас и можешь миловать и казнить одной своей прихотью. Кончается твой дурман, и нашлись уже люди, которые своим разумением и своей силой вызовут благодатное расположение природы, и пожнут без твоего участия плоды рук своих. Не радуйся победе, она еще в будущем, и неизвестно, в твоем ли, а пока ждет тебя кровопролитная брань. Похваляешься ты в гордыне, что одним кивком главы можешь вызвать предательство мое по отношению к другам и соратникам. Но не впал ли ты в заблуждение великое, что воздаяние только от тебя может быть?»

Серегин прервался: со двора послышались вопли и стоны. Ему это сразу не понравилось, и он выскочил наружу, готовый утихомиривать или, наоборот, поднимать народ.

Оробевшие повстанцы пялились на небо. Там, наверху, словно расходились трещины, испускающие багровое сияние. А потом, кругом по небосклону, промчался алый конь, несущий на себе всадника с покрытой головой. А за ним галопом пошли вороные кони, и на каждом из них сидел человек с темным лицом. На какое-то мгновение сияние озаряло его и открывало провалившиеся щеки, вытянувшийся нос, закатившиеся глаза и бессильно отвисшую челюсть. Привет с того света. Толпа повстанцев вздыхала, узнавала кого-то знакомого и глухо проговаривала: «Это Семенов, это Шальнов, казак Малое, казак Кологривов, холоп Шкурко…» Только Петрович не принимал в этом хоре участия, а носился между людей и выкрикивал: «Не похож, да нет, не он, да у того бровь шире, а у Петьки нос краснее…» Наконец призрачные конники унеслись, и небо погасло.

Самозванец кашлянул, и напуганный люд обратился к нему.

– Струхнули, ребятки? – Серегин резко перешел на крик. – Неужто не понятно, раз царь жуткие картинки показывает, то никакой больше силы у него нет! И если бы была, то кузькину мать он вам показал не в поднебесье, а на земле. Верно я говорю?

– Вроде верно, – согласился Петрович. – Дурак показал, дураки и испугались.

Есаул Шальнов щелкнул нагайкой.

– А ну, дрыхнуть, а ну, докажем, что мы не малолетки, которые от любой страшилки писаются в штаны.

– И правда… живем однова… может это сам царь-атаман устроил, чтобы нестойких выведать.

Мятежники разбрелись по своим куреням, вернулся и Серегин в дом. Томило в зобу, даже дышалось с трудом, он скомкал свое письмо и бросил в печку, потом сунул несколько яблок в карман и поднялся в застенок, который располагался на втором этаже.

Когда Серегин вошел, почти-жена встала с охапки сена и поклонилась.

– Жалобы есть, Катерина?

– Нет, господин, сено чистое и голодом не морят. Мне хорошо.

– Ты извини меня, Катерина, что так получилось. А как иначе? Повстанцы сплотиться должны. Срастись в один железный кулак. – Серегин поймал себя на том, что исполняет знакомую песню Тимофея Николаевича, хотя на свой лад, и осекся. – …Ну, ничего, еще пару дней в заключении, потом мы уйдем, а ты останешься. Лошадь дам, езжай своей дорогой.

– Я с вами, – поспешно отказалась Катерина.

– Ну, что ты лепечешь, – он взял ее за плечо, – ведь ты пробудилась уже, вспомнила свои выкрутасы, худо-бедно, но сама найдешь себе занятие. Ты же свободной можешь быть, а не находиться при мне в связанном виде и по всем застенкам сидеть. Конечно, пока я жив, с тобой ничего особенного не случится. А если моя карта будет бита. Пускай даже не прихлопнут свои на потеху царю-батюшке, думаешь, сдержит он свое обещание… Не нужны тебе послушания, воодушевления, сплочения, вернись в большой мир через ту дыру, возле Черной речки. Не для того, чтобы нового дурака словить, а чтобы помахать пальчиками – и любой шоферюга тебя до Питера подбросит. Да вообще, куда душе будет угодно. Только подмигни. Можешь ведь по-человечески сделать?

Она неожиданно потерлась щекой об его руку.

– Могу, да не сделаю.

– Эх, все ж таки обалдение у тебя не прошло, – расстроился Серегин.

– Да не в обалдении я, – она топнула ногой и сбросила его руку, отворачиваясь. – Вот поэтому и не отстану. Раз я тебя, атаман, заманила, значит, вместе пропадать.

Серегин посветлел лицом, тихонько положил яблоки и вышел, не заперев дверь.