Текст книги "Сеть"

Автор книги: Александр Щеголев

Соавторы: Александр Тюрин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

А видеозаписи с моим алиби капитан просто стер. Попробуй в такой неакадемической обстановке заикнись про слизь и чешуйку в пакетике, который дружки выбросили при обыске в мусорное ведро. Да они ж заставят меня сожрать этот вещдок вместе с остальными помоями.

3

В камере СИЗО людей хватало, но двое держались особняком. Я и мой опекун. Он должен был помочь мне. А мне предстояло рассказать, как гасил светильник отечественного разума. Стараться и придумывать не надо было, всю историю сочинил бывший режиссер, а нынче драматург Белорыбов. Оставалось только передать своими словами, но под протокол. Главное было не запутаться в расписании греховных дел. Начать с учительницы Рахиль Израилевны, которая внушила ненависть к родным березкам. Не забыть о тренировке по метанию клиньев в гастролера Файнберга. Ну и закончить самым последним обагрением рук.

Я же отвечал на жизненный вопрос. Первый ответ – не хочу играть роль, прописанную мне назойливым драматургом. Второй – желаю сохранить в организме больше целых деталей, чем позволяет ситуация. Первый и второй уживались друг с другом плохо. Налегал на первый – и вот результат: через несколько дней я нуждался отнюдь не в косметическом ремонте. Приятно было б что-нибудь противопоставить своему оппоненту, но подходящего средства не нашлось. Рука у него в два раза шире моей; морда и брюхо чувствительны к битью, как кирпич и мешок с картошкой; стрелять, естественно, нечем, разве что соплей. А улепетнуть внутри такой клетки могла бы только черепаха из апории пресловутого Зенона (его бы на мое место). Наконец понял – пора давать второй ответ. Ведь я успел уже попрощаться с тремя зубами, двумя клочьями волос, телесным цветом лица, и что-то внутри стало шалить. Тратить ресурсы столь быстро, наверное, было бы легкомысленно.

Еще одна незапланированная неприятность настигала меня, когда опекун уже выдавал трели на нарах. Неведомая сила как бы выкручивала меня на манер тряпки. Я даже несколько раз штаны ощупывал, не мокрые ли. И Дуевские слова вспоминал о высасывании душевного жара у граждан. Как-то выкручивали меня в очередной раз, ну и выпустили жар. Заодно и некое существо, прихватив мои мысли, выскочило наружу, назовем его для ясности ГНОМИКОМ. Что интересно, я как бы стал им. Раз – и затянулась пеленой вся камера, принялся блуждать я (то есть гномик) в непроглядной мгле. Блуждаю по-черному, вокруг же неустанное чавканье и всасывание, будто это не туман, а питательный бульон. Несколько раз видел и тени чавкающих-сосущих, каких-то родственников пиявки и глиста. Один червяк так мощно меня потянул, что я принял его за Родиона Михайловича. Навроде разглядел даже – сидит тот тихонький в кабинете, стеклышки очков поблескивают, конфетку жует и бумажку правит. Рванулся сдрейфивший гном обратно с такой силой, что чуть не треснул. Повоевал с ветрами, попланировал и как-то из тумана пищеварительного выскочил, прямо в родную камеру.

Хотя можно было гордиться, что я за свой жар души схватился и не дал его сожрать, но подозрительные видения намекали скорее на помутнение в голове. И в самом деле, поволокли меня на допрос, а я собрался дать еще один ответ. По-джентльменски выражаясь, попробовать внезапно Белорыбова нокаутировать, а по-рабочекрестьянски – дать ему по соплям, чтоб не скоро встал. Пусть хуже, но роль будет не чужая, а моя. Хуже себе сделать не пришлось, следователь стал вдруг умным и добрым. Извиняется даже, мол, кто же знал, что вы такой положительный гражданин. Я, обалдевши от положительных эмоций, решил, что это спасенный жар души мою судьбу устроил.

Разгадка пришла вместе с шефом бюро Пузыревым. Он меня встретил недовольным сопением, но известил, что в технопарке за время моего отсутствия завершилась биография еще одного ученого. Кстати, последний убиенный занимался преобразованиями каких-то сверхдлинных субэлектронных волн, из-за которых иногда в природе шаровые молнии родятся. Субэлектронщику стало хуже, а мне лучше, вот и разберись, где тут мораль. Пару деньков полежал в ванной, отмок, попил женьшеневки, потом отправился к врачу-костоправу. Врач хрустел костями. Это помогло. Хрустел-то он костями другого пациента, но я, наслушавшись такой музыки, понял, что лучше стать здоровым и идти домой. Попадись к такому доктору на сеанс, действительно потом ни на что не пожалуешься.

Приступив к выполнению служебных обязанностей, я уже ничего не скрывал. Каждому вколачивал страхи, когда пропуск проверял. Только в моих услугах уже не особо нуждались. И так все было известно, катались жуткие вести из уст в ухо. Эскадроны смерти, красные бригады, черные сотни и другие кошмарные темы надолго прописались в головах. Большинство прознавших про это дело репортеров настаивало на том, что нынче орудуют не какие-нибудь закоренелые преступники с четко очерченными целями, а юные сорванцы-консервы из группировки ГСДБ (Гитлер-Сталин – дедушки-братья) или романтики-калы из бандбригады «Батька с нами». Дескать, юнцы утверждают свою мужественность, вбивая клин в какую-нибудь голову с противоположной стороны баррикады. Получалось, что Файнберга принесли в жертву консервы, Веселкина – калы, субэлектронщика – опять же консервы.

Я стараюсь не попадать под струю самой свежей общественной мысли, которую испускают печатные, а точнее, непечатные органы. Поэтому притворялся (и очень удачно) олигофреном, чтоб не вслушиваться и не вчитываться. Даже невооруженным взглядом видно, что у малолетних калов, консервов и прочих крысят спинной мозг жидковат для таких заковыристых дел. Вовсе не для них думающие головы обладают такой притягательной силой. Прав Дуев, что всегда кого-то обсасывают, – но только не цветочки. Вчера крестьян, беспортошных феллахов всяких, которым некогда было помыться, смердов, рабов. Завтра роботов, чем они хуже феллахов? А сегодня доят тех, кто сидит в технопарках. Не знаю, что насчет жара души и нектара, но большие начальники-вурдалаки в финансовом отношении местную публику точно выжимают, как лимоны. Расцвести «лимонам» не дают, чтоб не стало тесно питающимся, насельникам администраций, кафедр, НИИ, НПО и прочих бюджетных контор. Однако же начальнички изводить и рубить под корень соперников-кормильцев, пожалуй, нынче не должны. Собственный овощ им уже не вырастить, а жить-то хорошо – ой как надо. Значит, наши привычные сосуны в этих ликвидациях, по крайней мере, главную скрипку не играют. Тогда кто? Тут и ставилась сама собой точка в моих размышлениях.

Кстати, через пару недель повстречал того уркана, который со мной дружил в СИЗО, не покладая рук и ног, вкус чьих ботинок я помню до сих пор. Видимо, пустили его отдохнуть от хорошего поведения. В универсаме на Васильевском встретились, я там водопроводным краном разжился. При этом, мне показалось, земляк меня не заметил, а я его «взял на мушку». Вначале такое обстоятельство никак меня не задело. Но потом, когда ему вместо меня достался приличный портвейн, откуда-то из мозжечка постучалась агрессивная мысль. Возьми-де кран, заверни его в приобретенную ранее газету «Правда» и получившимся украшением угости приятеля по кепке, так сказать, верни излишки. Появившись под видом обычной мысли, этот умственный порыв скользнул вниз, в сердечную мышцу, оброс там сильными чувствами, как ежик иголками, и показался хорош. Он уговаривал меня со всей убедительностью, что невмешательство в дела блатного элемента мне серьезно повредит. Закусает себя душа, истощится дух. Ладно, он меня уговорил, воодушевившись и вооружившись краном, да еще цепочкой от унитаза, я принялся преследовать человека с хорошим портвейном. Порыв на ветру распалился еще больше, мое образное мышление по десятку раз за минуту представляло, как врезается «газета» вместе со всей своей правдой в грязный затылок оскорбителя. Предаваясь таким светлым мечтам, выдувая губами звуки удара «Бух!

А-а-а!», я проводил своего подопечного с Наличной на Железноводскую. Там он юркнул через подворотню во двор. Экскурсия вроде бы стала подходить к концу, когда он двинул в какой-то подвал. Я, будучи по-прежнему на взводе, не отрываюсь. Пять ступенек вниз и – полутьма, воздух, напоенный гнилью, звенит от комариных концертов, и вражеские летуны повсюду, наглые, как пэтэушники после выпускного бала. Ящики раскинулись упорядоченно, штабелями, и раздольно, россыпями. Подвал, судя по интерьеру, имел отношение к заведению жрального типа, которое умерло грязной смертью из-за запрета санэпидстанции. Я не забывал о своей мечте, поэтому, огибая горные хребты тары, преследовал знатного зверя. Всего несколько метров вглубь – и сумерки стали тьмой со слабыми выбросами света из каких-то щелей, а залежи ящиков обернулись лабиринтом. Вот и чавканье башмаков моей добычи рассосалось во мраке, и огонек ее сигареты свернул за какой-то угол. Пожалуй, ошибочка вышла; приятель, в отличие от меня, нежится в родной гадской стихии. Стал я как тот вратарь, которому бьют пенальти, а у него грязь в глазах. Выход один – искать вход. И вот я пячусь назад, гордый, но озадаченный, как Наполеон в декабре двенадцатого. И вдруг шлагбаум. На моем горле устраивается ремень и начинает давить. Я в него даже не поверил, настолько был не готов к столь неприятному развороту. Но башка сразу опухла, как мяч под каблуком. Все было так похоже на сон типа «кошмар», что я не испугался и нашел, что противопоставить гнусному выпаду. Трахнул каблуками владельца ремня по сводам стопы, а потом смял ему локтем, наверное, не слишком здоровую печень. Ему бы сейчас не обращать на это внимания да и додавить меня, но злой, вспыльчивый нрав взял свое. Удавка ослабела, – видно, он стал держать ее одной рукой, а второй, увенчанной чугунным кулачищем, решил долбануть меня по затылку. Но я нырнул вниз и вбок, потому-то бронебойный удар, произведя ветер, только скользнул вдоль моей шапочки – как не узнать нрав приятеля. Взяв из положения сидя низкий старт, я высвободился и, больше того, перелетел через какую-то кучу. Я знал, что разгневанный блатарь так просто не пустит меня к свету, поэтому стал курсировать в темноте. Пути ветвились и петляли, пересекали груды гниющих ящиков и уходили под воду. Вскоре неизвестность полностью проглотила меня. Оставалась одна единственная ясность, что братья меньшие в состоянии пить мой сок на первое, второе и третье. «Закусан комарами насмерть в центре большого города!» – это сенсация. Однако я вряд ли смогу пожинать плоды своей популярности и нежиться в огнях фотовспышек и юпитеров. Хоровой писк был таков, что казалось – все тело стало сплошным ухом. Несмотря на мои мощные отмашки, достойные участника мамаева побоища, комары подошли вплотную и даже куртку пробивали своими хоботами. Я пытался вычислить, сколько еще продержусь в кусачей тьме, но тут обозначилась поправка к расчетам – некий шум, похожий на комариный писк, как тигр на кота. Удивительный шум скорее всего был родственником того, что бывает при продувке клапанов. Ой, как не хочется, чтоб этот «клапан» прыгнул мне на холку. Так я внутренне протестовал, что какой-то нервический спазм сделался. Конвульсии стали меня выжимать и выкручивать. Уже известный мне гномик ожил и побежал навстречу тапкам, а потом словно сорвался с прыжковой вышки. Покувыркался он еще, а потом прибился куда-то, приобрел устойчивость. Кстати, вся фигня, творившаяся с ним, как будто происходила и со мной (гномик – ЭТО Я?!), хлестнули прямо-таки прибойной волной свежие ощущения.

Сжатие распространяется вдоль тела и гонит волну, продавливает жидкую силу сквозь отсеки моего нового, надеюсь, неплохого тела. Это вдох. Сжатие бежит в другую сторону, и брызгами с гребня волны срывается горячий выдох. Он подсвечивает шарик неподалеку. Внутри шара скрючился убогий тип, отчасти похожий на человека, а больше – на блин; выделялись, пожалуй, только красивые красные фонарики глаз. К продольному сжатию добавляется поперечное, огненный комок распирает глотку. Стоп-кран. В шарике-то – Я! Кроме меня, там торчать некому, вот даже узнаю свою куртку с барахолки и шапочку, пригодную для сафари. Глотка горит, как от стакана спирта, сейчас пойдет волна в другую сторону и выбросит комок, вернее скрученную в моток проволоку. Нет уж, на самого себя, даже замаринованного в шаре, моя рука, а вернее проволока, не подымется.

Я сам себя выплюнул – тороплюсь назад по пуповине, которая соединяет огневой рубеж и съедобный шарик. По дороге глотаю встреченные напряжения и сжатия; переварившись, они вылетают откуда-то сзади реактивной струей. Ну, задал я фору балерунам из Большого! В конце душой исполненного полета – яма, я расплескался по стенкам и стек на дно. Итак, поздравляю себя и гнома с вселением обратно. Если я не сбрендил окончательно, то теперь знаю угол атаки на меня. Резко сгибаюсь и щелкаю зажигалкой, что-то, похожее на копье, свистит над моей головой, слегка прикрытой шапочкой. Крохотный свет подмазывает розовым сцену нападения, кручу глазные яблоки. На штабеле, в двух метрах от меня, расположилась редкостная дрянь. То не копье просвистело, а она пульнула в меня своим хоботком. Убойный инструмент, не заработав очки, как раз прятался сейчас в пасть недовольной морды. И наконечник у него тот самый, похожий на клин. Кусательно-жевательный аппарат вообще у этого гада выдающийся. Четыре крюка и какие-то штуки, которые я бы назвал ручонками, если б не были они похожи на складные ножи с зазубренными лезвиями. Изящная червеобразная фигура вся в прикиде из обручей-колец, те заправлены друг в друга, как портки в сапоги, вдобавок сходятся и расходятся в такт элегантным движениям. Чуть подальше от головы, под грудкой шевелится два ряда смешных ножек, которым не помешали бы сапожки. Описание не полно, потому что было не до любования портретом подвального дива. Я как-нибудь сообразил, что эта штука способна помешать мне жить. Неожиданно в рамку влезла фигура моего уркана с живописной миной на лице. Дальнейшее достойно кисти баталиста Васнецова. Жалко, что он отсутствовал, когда я кинулся к вору, как к родному брату, – дескать, не узнаешь своих, чертяка. «Брат» хватанул меня двумя своими медвежьими лапами за куртку и помог твари цапнуть будущий бифштекс – подбросил меня к ней поближе. Наверное, и зажигалка уже вывалилась из моей руки, и огонек прихватил кое-какие щепочки – была подсветка, благодаря которой я разглядел, что страшиле мало было размахивать хоботом, она еще и прыгнула. И хоть я подлетал к ней спиной, полуобернулся, как балерун к балерине, и врезал ей своим краном по крюкам. Треснула пропоротая куртка, и хобот хлестнул меня поперек туловища. Я, так сказать, свернул в сторону, где проломил кучу ящиков и начал барахтаться. Чудовище же решило познакомиться поближе с урканом, – тем более, он был по пути. Хулиган швырнул в гада бутылку, но она была отбита и улетела по верному адресу, то есть ко мне. Следующим жестом человек пытался запаять бляшкой ремня животному по моргалам, но складной нож полоснул ему по ладони. Теперь наступил черед активных действий злюки-монстра. Четыре крюка выдвинулись вперед и вошли в бока уркагана, так что ему было уже не сдвинуться с места. Следом хобот могучего урода пробил блатарю видавшее много снеди пузо. Монстр заурчал, как дизель; даже уркаган, не вылезающий из болевого шока, глянул на старающееся животное с удивлением. И тут блатного мужчину, которого я уже, конечно, простил, затрясло, несколько раздуло, потом перекрутило. В конце концов, полопалась там и сям кожа, из прорех вместе с разбавленной кровью вырвались синие искры, к запаху гнили присоединился озоновый аромат. Через полминуты жиган совсем расползся и кучей требухи упал в воду. Гад опустил морду в эту кашу и стал жрать, вместе с ним закопошилась бодрая компания мохнатых, похожих на сосиски червячков. Вскоре кольца на брюхе твари разошлись настолько, что оно стало просвечивать кровавым содержимым. Чудище срыгнуло мутную жидкость, наверное лишнюю воду, и стало поворачивать внимательное «лицо» в мою сторону. Я соответственно из зрителя превратился в того, кто бежит быстрее лани; рванулся наугад, надеясь, что зверь уже сыт-пьян и доволен жизнью. Я никогда так быстро не рвал когти, ни в прошлой, ни в будущей жизни. Злодей еще предстал передо мной, как памятник самому себе на вершине пылающего кое-где холма. Он гордо поводил озаренной мордой и громогласно пищал. Он входил в мои сны и делал их кошмарами на многие недели. Я впоследствии мог проснуться от очередного сна с его участием, покушать на кухне чайку, вернуться в койку и угодить ровно на следующую серию, спасибо кинопрокатчику Морфею.

Через пятнадцать минут шараханий по подвальному аду, наполненных ожиданием новой встречи с интересным чудовищем, я выбрался на Божий свет. Но вместе с клубами черного дыма. Некие добропорядочные люди еще бросились ко мне, как к злостному поджигателю. Я, пользуясь слабой видимостью и искаженностью черт лица – от копоти и укусов, – быстро успокоил активистов цепочкой от унитаза и словами: «Мы с вами не представлены друг другу». В итоге, растолкав толпу пассивных наблюдателей, я скрылся со сцены, как маскарадная маска. И пока бежал домой, все время прихлебывал из чудом сохранившейся бутылки. И пока прихлебывал, мог бежать. Если кто и собирался, то уже не смог меня опознать три дня спустя, когда грязь была отскоблена и физиономия съежилась до своих обычных размеров. Естественно, что я ни с кем не делился воспоминаниями. Ведь пришлось бы отвечать не только за парашные ящики, но и за отбытие жигана туда, где «нет конвоя». Поди докажи, что им закусил какой-то неведомый зверь. И как найти такого вдумчивого следователя, который поверит, что трое угробленных клиньями ученых пали жертвой некрупной, в общем-то, зверушки.

4

В концерте происшествий и событий зазвучали новые ноты. Какие-то упорные вредители, должно быть с записью в медкарте «Шиза. Держать взаперти», по ночам просачивались в помещения, как правило, мелких фирм, портили оборудование, курочили экраны, корябали платы и перекусывали проводки. Технопарк, ясное дело, тоже влип в историю. Охранные люди старались изо всех сил, но силы тратились без толку. Напрасные старания никакого сочувствия у охраняемых не вызывали, наоборот, косые морды плевали нам вслед. Мы боролись с неведомым врагом, но, кажется, ставили подножки и делали подсечки только самим себе. Противник щеголял своим инкогнито. Милиция несколько раз хотела показать класс и утереть нос, но повторялась та же песня, только в другой тональности. Вооруженные разгоряченные люди сбегались на место происшествия неизменно в антракте. Таким образом, преступный элемент претендовал на роль форс мажора, непреодолимой силы. Не слишком поздно ментура догадалась, что славой здесь и не пахнет, очки не набираются, премиальные остаются прежними, а вот папки с незавершенными делами будут вздыматься все выше и выше к потолку. Впрочем, защитники права и порядка предприняли кое-какие меры. Пустили «парашу» про то, что бизнесмены-подлюки самоедством занимаются, от них-де вся кака. А резон им такой – нахватать страховок и еще сбить цену у акций, чтоб потом скупать их охапками, разоряя народонаселение. Многим бойцам из нашего бюро стало тоскливо от непонятного, давящего, стрессующего, вот они и подались в фермеры или менты. Мне такие варианты не улыбались. На грядке меня всегда клонит в глубокий сон. Далек я и от того, чтоб гонять сопляков, которые на Дворцовой площади порноматрешками приторговывают. Поэтому и остался на своем рабочем стуле, как памятник поэту Пушкину. Только один очевидный вывод подсказывала мне вся эта буча: надо больше и лучше заниматься «охотой». Брать пивка с хренком и мочить зверей. А в технопарке, кстати, многие хотели выхватить свою долю, зажать ее зубами и тикать. Но доли с ходу не выхватывались, люди спорили, вернее рычали и грызлись, как звери. Искусанные и побежденные отправлялись торговать урюком на базаре. Я же посреди всего этого Куликова поля с упорством пророка бил зверье до раскаления приклада, не развивая природную кровожадность, а лишь споря с вечностью. Ведь я знал наверняка, что переплюну очередного чемпиона и фирма бесплатно свяжет меня с ведущими охотниками Европы, наши звери станут общими, сможем «дырявить» и друг друга в придачу. Тогда установка назовется «война всех против всех». А еще фирма «ружье» поменяет на «пулемет» и приставку разрядную с электродами пришлет. Когда я проиграю, то меня уже не обвоняют, а слегка дернут электричеством в «пострадавшую» от противника часть тела.

Однажды у меня Нина побывала, я как раз разрядник от фирмы получил и управление им перевел на девушку. Поручил ей, чтоб самостоятельно током меня била, если стану приставать. Ну и предложил поразвлекаться на пару «Войной всех». Тут такое побоище с одним тевтоном из Померании завязалось, что я пропустил момент, когда красотка скисла и упорхнула домой. Как я мог оторваться, если может пострадать национальная гордость великороссов и мой рекорд в придачу. Наверное, дамочка посчитала меня примитивом. А стал бы ею вплотную заниматься, тоже прослыл бы примитивом. Ну и правильно сделала, что закрыла дверь с той стороны. Я ведь круче немца выступил, не смог он с моими зверями справиться – столько в них ужаса вложено. Можем же, когда захотим! Не абы как вкладывал, а с искренней любовью к страшненькому. Самого германца под конец я тоже уложил и выиграл «пулемет». Но потом все-таки целую неделю сомневался и доказывал сам себе, путем усиленного чтения книг, что я не примитив. Если честно, то книгу только одну прочитал и сразу забыл, о чем она. Помню лишь, что какой-то молодой человек, бретер и кутила, вроде наших люберов, трется около юной девушки, но она не согласна, а как только «дала добро», тут он и скопытился, запутавшись в обстоятельствах жизни. Гораздо больше знаний мне принесло вращение в неинтеллигентных сферах. Например, в стихийном «английском клубе» возле винного магазина. Там стала вдруг регулярно курсировать информация к размышлению. Перед размышлением, правда, надо было отбросить плоды белой горячки и оставить сведения, где хоть криво, но все-таки отражалась правда.

Пожилой алкаш в тельняшке волнительно живописал, как его друга съели мухи здоровенных размеров – с собаку. Они друга вначале не трогали, а однажды разозлились и искусали. Тот опух, потом лопнул, расползся, и мухи его просто слизали с пола. Алканавт долго сокрушался об утрате собутыльника, а потом для баланса мнений добавил: «И правильно. Абсолютно с мухами согласен. Уважай Серый флотский порядок и чистоту, мухи Серого бы тоже уважали».

Один красавец с длинными ногтями, собрав круг интересующихся, выкладывал им за кружку пива другую ужасную историю. Явился он как-то к даме, у которой на хазе и самогон варится, и винишко бродит. После безответного звонка в дверь влез через балкон. Нашел что-то похожее на большущий комок ваты, раскурочил его, когда подумал, что эдак хитро первач замаскирован. А внутри комка кожица с косточками, с чертами лица – все, что осталось от чаровницы. К тому же начисто смело ее запасы сахара, не говоря уже о многочисленных литрах драгоценной жидкости, навсегда пропавшей из перевернутых бутылей. Впрочем, когтистый гражданин доказывал справедливость кары. Дескать, правильно проучили, выжали ее, и поделом. А она чем занималась? Если спрос у него неплатежеспособный, заставляла, барыня такая, нести сексуальную повинность. Трудился на ней, пока не скажет: «На тебе поллитра и тикай».

А вот женщина с цветочной синевой под глазами гнула и вела собственную линию. Из слов, перемежающихся иррациональным смехом, можно было узнать, что у нее есть сестра, большая язва, в смысле – правильный человек. Едва эта самая сестра увидела проползающего мимо гада, сразу увязалась за ним в кухню, а потом и в кладовку. Зверек, не зная, как уединиться, куснул зануду, отчего та провалилась в обморок. Отрыв от жизни продолжался неделю, сестра только жрала, причем хорошие продукты вроде меда. Одурела-то она в свою пользу. А когда у нее из носа и рта вылезли какие-то мелкие гаденыши, мигом очухалась, высморкалась и пошла на работу.

Еще там был некто с замотанной рукой и перевязанной головой – вначале бинтом, потом полотенцем и наконец шарфом. Судя по регулярному рычанию и грубым фразам, сыпавшимся из него, как из рога изобилия, он был грозовой тучей, основным стрессующим фактором района и наказывал любого, когда считал, что пора. Но однажды подошла и его очередь подвергнуться насилию. Как-то районный громовержец мылся, по обыкновению не включая свет, чтоб не смущать взор обычными полчищами тараканов. Вдруг этот Зевс местного значения почувствовал дерьмовые дела, затевающиеся за его спиной, и сделал шаг в сторону. После этого что-то свистнуло и порвало ему ухо, но все-таки основная часть головы осталась целая. Он медленно свалился на пол и нащупал топор, который держал в ванной на случай, когда подлые дружки придут к нему с разборками. Решительный человек просек – какой-то хрен копошится в углу, и обрушил на это «не поймешь что» топор. Лезвие, наскочив на твердь, отлетело в сторону. Тут будто пилкой резануло поединщика по правой руке, оружие выпало из-за неприятных ощущений, но боец сумел подхватить его левой и рубануть снова, только уже не сверху вниз, а наоборот. Полетели брызги, человек порубил минуты две по необходимости и еще три ради удовольствия, а когда заметил, что никто, кроме него, уже не шевелится, зажег свет. Каково же было изумление атакованного – ведь на полу ванной в бурой луже обнаружилась издохшая гусеница, вымахавшая до размеров поросенка. Впрочем, название «гусеница» было условным, и это рассказчик четко сознавал. Из ее пасти, страшной, как улыбка мертвеца, тянулся хобот, что въелся острым наконечником в стенку и застрял там. На брюхе панцирные кольца немного разошлись под воздействием сожранного и выпитого, оттуда лезвие топора и выпустило внутренний сок. Человек-победитель отрубил хобот, вытащил его кусачками из стены, потом все останки бросил в ведро, собираясь вызвать ученых. Вернее, ученого, того жмота, у которого он в первый и последний раз чинил унитаз. Перед вызовом израненный хотел привести себя в порядок, полить дезинфицирующей жидкостью на раны. Но ужас – несколько заначенных бутылок водки было вскрыто и цинично опустошено. В огромной бутыли с перспективным бродилом осталась лишь пара капель на дне. Такого надругательства психика уже не выдержала и отключилась. Когда изображение в глазах сфокусировалось снова, рядом хлопотала подружка Зина, потерпевшие члены тела были промыты и замотаны чистой тряпкой, а несусветное животное выброшено на помойку. Мужчина покарал женщину за дерзкое самоуправство, но наука, увы, понесла непоправимую утрату. Гражданин с трижды перевязанной головой не перекладывал ответственность на других и сочился скупой мужской слезой.

Вести с фронта стали помаленьку просачиваться в прессу, а от нее и к начальству. Репортеры обслюнявливали на последних страницах в разделах «сплетни-слухи» забойные истории, вроде тех, что давно стали достоянием гласности в «английском клубе». Простые менты уже видали виды, но скромно помалкивали, не желая себе на шею вешать еще каких-то зверей. Ментовские начальники пеняли на всем известную антисанитарию, наркоманию и алкоголизм. Санэпидемстанция отбивалась от попреков, объясняя, что грязь в норме и поголовье крыс с тараканами близко к мировым стандартам. Биологи-зоологи и прочие соплежуи с учеными степенями говорили, что никаких монстров нет на свете, какие-то графики и расчеты им существовать не позволяют, граждане же встречаются с крупными крысами. Потом от бабок пошло известие – просто частники завезли в город Петра партии южных рептилий и насекомых, но пожмотились на клетки. Раз так, гады сорвались и скрываются нынче по подвалам и прочим темным местам. Городской голова в еженедельной передаче «Я и Ты», по своему обыкновению, все растолковал. Мол, при встрече с неизвестными вам существами, во-первых, сохраняйте спокойствие, а еще лучше – улыбайтесь; во-вторых, пытайтесь отвлечь их внимание от себя и других ценных предметов; в-третьих, закрывайте на ночь унитаз трехпудовым камнем; в-четвертых, не откликайтесь на шипение за дверью. Городской попа, то есть начальник СЭС, дал хороший рецепт яда для вредных животных, отраву надо было рассыпать по кастрюлям и плошкам. В развитие мыслей о беглых тропических гадах представители прокуратуры заверили граждан, что с террариумом самовольно рассталась пара десятков крокодилов, три-четыре молодые анаконды, и кое-каким ротозеям-животноводам вскоре не поздоровится. Дешевый треп – у меня сосед сторожем в террариуме. Судя по его широко раскинувшимся щекам и вечно одетым валенкам, от голода и холода крокодилы с анакондами не вылезают из анабиоза и спячки. А вот и факт, подтверждающий тезис. Сосед мне все цыплят предлагал, надо полагать, отобранных у крупных рептилий.

Еще через моего шефа Пузырева добралась до меня засекреченная история об отряде ОМОНа, сгоряча связавшемся с неучтенными ни в какой Красной книге монстрами.

По спецсвязи полковничьим голосом потребовали от милиции взвод автоматчиков. Голос внезапно оборвался на междометии «ля», и встрепенувшийся зам. начальника ГУВД послал на помощь команду. Вот она подлетела к утопленному в почве сооружению, похожему на бомбоубежище. Четыре бойца встали, пожевывая резинку, у двух входов, остальные восемь на пружинящих тренированных ногах двинулись внутрь, сжимая в крепких руках короткоствольные автоматы. Неподалеку от входа в коридорчике нашелся обездвиженный и онемевший гражданин в хороших офицерских сапогах, по общему виду сторож из отставников. А когда бойцы двумя расходящимися крыльями стали углубляться в большую камеру, заставленную редкими ящиками, лампы подмигнули и забастовали. Бойцы насторожились, замахали фонариками, да вдруг с потолка, с самой неожиданной стороны, посыпались какие-то твари – о них были последние радированные слова. Четверо стерегущих входы-выходы рванулись внутрь и с порога складского помещения швырнули осветительные шашки. И тут у этих бедовых парней случились первые рвотные позывы. По уже распоротым, оставшимся без внутренностей телам их товарищей сновали гады, похожие на гусениц-верзил, одетых в кольцевидные щитки. Люди открыли огонь, но твари сжались в «шишки», пули калибра 5,45 отскакивали прочь от панциря, а если и дырявили его, то из дырки ненадолго брызгала бурая жидкость, на том дело и заканчивалось.