Текст книги "Тайна девятки усачей"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Все посмотрели туда же. Санька невольно переступил с ноги на ногу.

– На левой! На левой! – тревожно сказала Катя. Санька растерянно приподнял левую ногу.

– А-а-а! – разочарованно воскликнула Катя. – Да это душа! Она у тебя так и сидит со вчерашнего дня в пятке!

Мальчишки рассмеялись.

Санька сначала похолодел, а в следующую секунду сжал кулаки. Сема на всякий случай вышел вперед и заслонил Катю, а Мишук строго сказал ей:

– Еще такую штуку выкинешь – исключим из звена! Это тебе – первое предупреждение!

– Не буду! – тотчас согласилась Катя.

Она уже поняла, что ее шутка получилась очень злой и обидной. Озорные огоньки в ее глазах превратились в теплые искорки.

– Давай мириться! – предложила она Саньке и протянула руку.

Санька обжег Катю презрительным взглядом и пошел вперед.

– У-у! Косастая! – прошипел Вовка и зашагал за Санькой.

За ними потянулись и другие ребята. Гриша и Катя остались на дороге вдвоем.

– Ты не обижайся! – сказал Гриша. – Он парень ничего, только гордый больно и задавала!

У самого въезда в деревню Обречье стоял председательский газик. Около машины Павел Николаевич разговаривал с Санькиной мамой.

Увидев ребят, он дал пронзительный гудок и строго спросил:

– Почему не на работе?

– Норма выполнена! – ответил Мишук. – А сюда мы по своим делам!

– Проверю! – пригрозил председатель и сказал Дарье Петровне: – Видала, свои дела завелись! Мост без спроса разломали!

– Мост?.. – Она взглянула на сына.

– Ну да... Гнилой, старый... На телегах опасались ездить! – пояснил председатель. – А построили – хоть на танке кати!

– Чем же ты недоволен! – спросила она.

– А кто недоволен? – удивился председатель и засмеялся.

Они сели в машину и помчались по дороге на ферму. Дарья Петровна приветливо помахала ребятам рукой.

Миновав клуб, пионеры подошли к светлому нарядному домику с невысоким редким забором. Между реек высунулась большая собачья голова с умными глазами.

– Плюс! – крикнул Вовка.

Пес присел, без разбега перескочил через забор и с достоинством подошел к Вовке.

– Видал? – спросил тот у Саньки. – По-омнит! Он днем шелковый, а ночью – не знаю!

– А ты узнай! – предложил Мишук.

Вовка замолчал, сообразив, что сболтнул лишнее.

Плюс обнюхал ребят и затрусил к калитке. Там он тявкнул пару раз. Открылось окно. Выглянула старая, седая, но еще крепкая женщина.

– Здравствуйте, Мария Петровна! – нестройным хором произнесли ребята.

– Здравствуйте, дети! Если ко мне, – заходите!

– К вам! – ответил Мишук.

– Заходите! – повторила учительница и отошла от окна.

– Дети! – проворчал Санька.

Ребята поднялись на крыльцо и по одному прошли в дом. Мария Петровна усадила их за стол. Наступила неловкая тишина. Комната чем-то неуловимым напоминала класс, и Санька поежился, как перед контрольной работой.

– У вас новенькие? – спросила учительница.

– Да! – ответил Мишук. – Один насовсем. С нами учиться будет. А другая – на лето только... К осени уедет.

Мария Петровна повернулась к Саньке.

– Как тебя звать?

– Санька!

– Такого имени не знаю!

– Александр Крыльев! – поправился Санька и встал, как на уроке.

– Класс?

– Шестой окончил!

– Математику любишь?

– Люблю! – соврал Санька.

– Сколько будет, если разделить единицу на ноль?

– Ничего! – выпалил Санька, и уточнил: – Ничего – в смысле ноль!

– Не любишь! – определила учительница. – Но полюбишь! Это я обещаю твердо! Садись!

Мария Петровна посмотрела на Катю. Не ожидая, когда ее спросят, девочка встала и сказала:

– Катя Иванова.

Ей повезло: Мария Петровна не задала ни одного вопроса. Она велела ей сесть и вызвала Гришу Лещука.

– Может быть, ты разделишь единицу на ноль?

– Будет бесконечно большое число! – уверенно ответил Гриша.

– Докажи!

– Один разделим на одну десятую – будет десять, на одну тысячную – будет тысяча... Чем меньше делитель, тем больше частное. Если делить на ноль, частное будет бесконечно большим.

Мария Петровна удовлетворенно кивнула головой.

– Сейчас меня! – шепнул Вовка.

– Владимир Груздев!

Вовка вскочил.

– Как твои задачи, которые ты обещал решить летом?

– Решаю, Мария Петровна! Честное слово, решаю!

– Покажи правую руку.

Вовка растопырил пальцы. На среднем сбоку, в том месте, куда ложится перо, виднелось чернильное пятно.

– У меня больше вопросов нет, – произнесла Мария Петровна,– Я готова ответить на ваши.

Ребята облегченно вздохнули. Теперь можно было приступить к самому главному. И Мишук прямо спросил учительницу, знает ли она что-нибудь о Диме.

Мария Петровна помнила всех своих учеников, где бы они ни находились.

– Славный был мальчик! – сказала она. – А в отношении слухов, я уверена – ложь! Кто знал Дмитрия, тот не поверит этой клевете!..

Учительница надела на нос старомодное пенсне и посмотрела в окно, припоминая далекие довоенные годы.

– Дмитрий был не в ладах с математикой... Мы не раз с ним ссорились, прежде чем он оценил ее по достоинству. И с вами мира не будет, пока вы не почувствуете вкус к математике! В наше время...

Мария Петровна села на своего конька и могла бы говорить о математике до самого утра, но, заметив, как поникли ребята, она понимающе улыбнулась.

– Ладно, не буду. Каникулы еще не кончились... Только один пример – с тем же Большаковым.

Это вполне устраивало ребят. И перед ними раскрылась маленькая страничка из биографии Димы.

Большаков был из тех мальчишек, которые с ранних лет определяют свою будущую профессию. Он хорошо играл на гармошке, потом на баяне, но стать музыкантом не собирался. Дима твердо верил, что будет мелиоратором. В колхозе до войны не многие знали, что скрывается за этим словом. А из всех возможных мелиоративных сооружений в деревнях встречалось одно – канава. Почему у Большакова появилась тяга к этой профессии, никто не мог объяснить.

Дима строил запруды на Болотнянке, делал стоки у коровников, установил на чердаке бак для дождевой воды и провел трубу к умывальнику. И еще он любил географию, а математику и физику учил кое-как: думал по-наивности, что эти науки мелиоратору не нужны. Мария Петровна не прощала пренебрежения к своему предмету и упорно воевала с Димой.

Он постоянно носился с какими-то картами, а в седьмом классе удивил учителя географии подробным планом болота за Усачами. Географ похвалил Диму и поинтересовался, почему тот выбрал именно болото.

Разговор происходил после уроков рядом с учительской комнатой. Подошла Мария Петровна, а Большаков горячо, убежденно доказывал, что болото можно осушить. Для этого он и чертил карту.

– Как ты думаешь, сколько в болоте воды? – спросила Мария Петровна.

– А это неважно! – ответил Дима. – Надо расширить и углубить русло Болотнянки – и вода сама вытечет постепенно!

– На сколько углубить и расширить?

– Чем больше, тем лучше! Скорее осушится!

– Значит, ты хочешь работать вслепую! Как крот! – жестко сказала Мария Петровна. – Я предполагала, что ты задумал серьезное дело! Можно было бы в правлении поговорить – земли колхозам очень нужны!.. А у тебя – пустая фантазия! Маниловщина! Цифры, цифры давай!

И Мария Петровна отошла.

– Ничего не скажешь – правильное требование! – произнес учитель географии. – Дело серьезное, и подход серьезный должен быть!

Дима обиделся, но обида не заслонила главное. А оно заключалось в том, чтобы подкрепить свою мысль математическими расчетами. Задача непосильная для самого блестящего ученика седьмого класса, а тем более для Димы. Но он был настойчив и засел за учебники по геометрии и алгебре.

В восьмом классе Большаков догнал ребят и даже ушел вперед – стал заглядывать в программу девятого и десятого классов. А на весенних экзаменах Дима второпях вместо квадратного корня написал на листке контрольной работы знак интеграла. Мария Петровна поняла, что ее ученик добрался до высшей математики, и в порыве радости вывела жирную пятерку с плюсом...

– Верю, – сказала учительница усачам, – если бы не война, Дмитрий сделал бы расчеты по осушению болота!

– А той карты... не сохранилось? – спросил Санька. – Иль, может, тетради какие?

– Карты у меня не могло быть, а тетради... – Мария Петровна посмотрела куда-то вверх. – Возможно... На чердаке. Там архив всякий... Давно надо бы разобраться!

Ребята повскакали со скамеек.

– Разрешите, мы вам поможем! – воскликнула Катя.

– Тихо, дети! Тихо! Я понимаю ваше нетерпение! Сейчас подымусь наверх и посмотрю, а вы пока идите в сад – погуляйте.

– А Плюс? – спросил Вовка.

– Плюс верит людям и никогда на них не набрасывается.

– И ночью?

– Ночью он спит у моей кровати.

Вовка и Санька смущенно переглянулись.

Весь приусадебный участок Мария Петровна заняла под цветы. Особенно много было роз: красных, белых, черных – всяких.

Ребята разбрелись по саду. А Плюс, как радушный хозяин, расхаживал между клумбами и будто показывал, где растут самые редкие сорта роз. Но цветы сейчас не привлекали ребят. Найдет учительница что-нибудь или не найдет – эта мысль волновала каждого.

Ждать пришлось недолго. Архив у Марии Петровны был в порядке. Тетради учеников, устаревшие учебники, письма – все это хранилось в большом сундуке, который стоял на чердаке с довоенного времени. Слой за слоем из года в год накапливались здесь всякие бумаги. На дне, среди пожелтевших тетрадей, Мария Петровна нашла контрольную работу Димы с жирной пятеркой и пару его тетрадок с домашними заданиями.

Не трудно понять, с каким чувством прикоснулись ребята к этим тетрадям. На одной из них было написано: «Дмитрий Большаков, ученик 7-го класса Обреченской школы» Надпись на другой отличалась только классом – Дима перешел в восьмой класс. Но внутри это были совершенно разные тетради. Первая пестрела поправками, сделанными твердой рукой Марии Петровны. Отметки не превышали тройки. Вторая отличалась чистотой. Помарки встречались редко, а к концу они совсем исчезли.

Ребята больше рассматривали тетрадь восьмого класса. Она переходила из рук в руки. А вторая тетрадь, с двойками и тройками, осталась у Саньки. Он перелистал ее до конца и на последней странице увидел странные знаки. В нижнем углу была нарисована ладонь с пятью пальцами, чуть выше – крутая горка с елками, еще выше – что-то вроде дерева с большим кольцевым наростом на стволе. Все три значка соединялись пунктирной линией, которая тянулась до верхнего обреза страницы. Вдоль пунктира выше дерева было написано незнакомое слово: «белоус».

У Саньки захватило дух. Кто-кто, а уж он-то в таких делах ошибиться не мог! Он сразу догадался, что это не простые рисунки. Пунктир – это тропа, а пальцы, горка и дерево с наростом – ориентиры.

Санька захлопнул тетрадь и присоединился к остальным ребятам, которые рассматривали контрольную работу с жирной пятеркой.

– Это и есть интеграл? – спросил Гриша, указав на завитушку, отдаленно напоминающую знак параграфа.

Учительница что-то ответила, но Санька не слышал. Он думал о своем открытии. Убедившись, что никто на него не смотрит, Санька вырвал страницу с рисунками и спрятал в карман. Он решил пока никому не рассказывать о находке.

Случайно рядом с Санькой очутилась Катя. Он с вызовом посмотрел на ее косы, отошел в сторону и подумал: «Ты узнаешь, где у меня душа: в пятках или... где ей положено!»

«БЫЛИ СБОРЫ НЕДОЛГИ…»

Всю следующую неделю Санька был безоблачно весел и чуточку задумчив. А о чем он думал – легко догадаться по песенке, которую он насвистывал: «Были сборы недолги...» Этот бодрый, зовущий вперед мотив накрепко привязался к нему. Санька насвистывал его в траншее – во время работы, в штабе – на коротких сборах звена, дома – на чердаке, когда в сотый раз рассматривал знаки Димы Большакова. Песня окрыляла, и Санька бы полетел, но пока не знал куда. Знаки не поддавались расшифровке. Что скрывается за растопыренными пальцами и наростом на дереве? Что такое «белоус»? Где бегут пунктирные стежки-дорожки и куда они ведут? Десятки вопросов – и ни одного ответа!

Знаки стояли перед глазами и точно подмигивали Саньке, но не насмешливо, а по-дружески. Они будто говорили ему: «Думай, думай! Шевели извилинами!» И Санька верил, что разгадает их. Оттого и настроение было у него хорошее.

Конечно, помогало еще и то, что Катя перестала «колоться». Чуть заметное предпочтение она отдавала теперь Семе. Молчаливый, всегда ровный, невозмутимый Лапочкин относился к ней как к мальчишке, только с косами и послабее. Мишук, например, приказывал Кате принести доски для обшивки траншеи, а Сема молча, но с таким видом, что ни у кого не поворачивался язык возразить ему, подзывал ее и давал работу полегче. Катя подавала ему гвозди, молоток, поддерживала доски, когда Сема приколачивал их к стоякам, врытым в дно траншеи.

Саньку не тревожила их дружба. Но стоило Грише подойти к Кате, как Санька начинал беспокойно вертеть головой.

Много в жизни непонятного!..

Катя дважды попыталась помириться с Санькой. Один раз, выбираясь из траншеи, она попросила его:

– Саша, дай руку!

Санька нарочно не услышал ее просьбу. Руку подал Гриша.

В другой раз, узнав от ребят, что Санька чертит карту, Катя подошла к нему и спросила:

– А зачем тебе эта карта?

Тут уж нельзя было сделать вид, что не слышишь, и Санька произнес:

– Подлизываешься? Не выйдет! Вот когда узнаешь, где у меня душа, – тогда и поговорим!

– Чудак! – примирительно сказала Катя. – Души у тебя нет совсем!

Санька насупился. Это прозвучало как новое оскорбление.

Катя добавила:

– Ее ни у кого нет.

В эту минуту Санька готов был отрицать все, что скажет Катя, даже самое неоспоримое.

– Нет? – переспросил он. – А вот увидишь!

И Санька отошел, насвистывая «Были сборы недолги...»

Но сборы затянулись. Знаки не торопились раскрывать свои секреты, хотя кое-что прояснилось. После долгих раздумий Санька сделал несколько правильных выводов. Если пунктир – тропа, то тропа незаметная. Только в этом случае нужны ориентиры, определяющие направление. Но ориентиры в густом лесу не видны. Значит, они находятся где-то на открытом месте, скорее всего – на болоте.

Санька рассуждал дальше. Растопыренная пятерня – знак совершенно непонятный. Нарост на дереве – тоже что-то загадочное. А само дерево не вызывало сомнений. Оно было нарисовано с ветками и даже с листиками. Такое дерево, вероятно, росло где-нибудь на болоте. Но если один из ориентиров – настоящее дерево, то и другие знаки должны быть похожими на определенные предметы.

Эти догадки требовали проверки. Потому Санька и насвистывал про сборы: он собирался побывать около болота. Разговоры о минах Санька не принимал всерьез. Прошло столько лет – какие там мины! Если они и были, то болото давно засосало их! И потом – он не полезет в болото. Он только дойдет до него и с берега посмотрит, не видно ли чего-нибудь, похожего на знаки Димы Большакова.

Ребятам Санька ничего не сказал. Он боялся, что Мишук будет против этого плана. Санька мечтал о том счастливом часе, когда он вернется с болота, соберет усачей в штабе и удивит их новыми открытиями. Пусть тогда звеньевой попробует возразить! И Катя пусть увидит, кого она обозвала трусом!

С этими мыслями и отправился Санька как-то вечером на пасеку к деду Евсею, чтобы разузнать, как пройти к болоту.

Пасечник без сетки и рукавиц стоял около улья и прикреплял к нему какую-то коробочку, похожую на школьный пенал. Занятый своим делом, старик что-то бормотал про себя.

Санька подошел совсем близко и остановился, заинтересованный странной коробочкой.

Пчелы готовились к отдыху после трудового дня и были настроены миролюбиво. Мимо Саньки они пролетали не задерживаясь, а вокруг деда Евсея делали по два-три круга.

– Лети, лети! – приговаривал старик. – Крылья-то не казенные! Отдыхайте – налетались... А я вас от воровок сохраню.

Старик помолчал, а потом спросил тем же тоном:

– Ты небось и не знаешь, что я делаю?

Санька думал, что дед Евсей продолжает разговаривать с пчелами. Но старик, не поворачиваясь, снова спросил:

– Слышь?

И опять Санька не догадался, что дед обращается к нему. Груженная медом пчела тяжело пролетела у самого Санькиного уха. Он невольно отклонил голову.

– Не дергайся, – сказал пасечник. – Не дразни. Им спокойнее, и тебе безопасно.

Санька растерялся и, глядя на острые стариковские лопатки, оттопыривавшие рубаху, смущенно произнес:

– Добрый вечер, дедушка...

– Добрый, добрый, – ответил старик. – Отгадал, что я мастерю?

– Нет!

– Кутузку для воровок! Погляди!

У летка был привязан деревянный ящичек. С одной стороны поблескивало стекло, а сбоку виднелась дырочка.

– Для чужих пчел, – пояснил дед Евсей. – Повадились, дармоедки! Летят и летят! Заберутся в улей – и к сотам, на готовенькое. Меда наворуют – и домой, окаянные!

– А этот ящичек зачем? – спросил Санька.

– Это и есть ловушка. Чужая пчела – она норовит не через леток в улей забраться, а через щель... Оно и понятно: боится! Воры всегда лазейку ищут! А тут вот дырочка в ящике... Видишь? Пчела туда заползет, а обратно ей не выбраться. Бьется о стекло, злится! День посидит взаперти, а вечером я ее выпущу. И больше она на мою пасеку не прилетит. Ученая! Я ее на путь истинный наставил: трудись, а не воруй!

– Как же ты узнаешь, которая чужая?

– А чего мне узнавать? Пчелы сами за себя говорят... Раз в ловушке, – значит чужая! Своя в ящик не полезет. Для нее леток есть! Зачем ей лазейку выискивать?

– А твои пчелы на другие пасеки залетают?

Это уже был не простой вопрос. Санька готовил незаметный переход к разговору о болоте.

– Не! – серьезно ответил старик. – Воровок не держу!

– А на болото они летают или очень далеко?

– Две версты хорошей пчеле пустяк! А только делать там нечего – мох да клюква. А клюква с медом и рядом не лежала.

– Ты же, дедушка, про островины какие-то рассказывал. А там цветы, наверно.

– Куда махнул! – удивился дед. – До болота – две версты, до следовика – верста, а от него до первой островины – еще две. Пять верст задарма крыльями махать?! Таких пустопорожних летунов между пчел не водится!

– А следовик – это что? – спросил Санька.

– Следовик-то? Камень. Большой – с избу! И след на нем: как в тесто пальцы вдавлены.

Если бы вместо деда Евсея появился сейчас Дима Большаков, это чудо поразило бы Саньку ничуть не больше, чем слова старика. Санька не рассчитывал на такую удачу. Наверно, его лицо в эту минуту было очень странным, потому что дед успокоительно произнес:

– Да ты не бойся... Камень как камень – лежит себе во мху и никому вреда не причиняет. Я еще мальчишкой был, а он лежал. Болтали: архангел Михаил шел по болоту, приустал, на камень рукой оперся и след оставил... По праздникам ходили к болоту и на камень молились с берега. В трясину не лезли: хоть камень и святой, но боязно: засосет – и никакого архангела не докличешься... А старики поумнее другое говорили. Может, тоже врали – не знаю. Будто давным-давно не болото, а озеро было. На одном берегу наш народ жил, на другом – чужие. Съедутся на челнах – и ну драться, топить друг друга. А потом порешили поделить озеро. Провели границу по камню – он и тогда из воды высовывался. Вырубили на нем руку – мир, мол, на веки вечные. Хорошо зажили! Наши приплывут ночью, оставят на камне свои подарки. Приплывут на другую ночь, а подарков уж нет – вместо них гостинцы с того берега лежат.

– А после? – спросил Санька.

– После? Заросло озеро, заплыло. В болото превратилось. Люди породнились, и стал один народ – русский. А от тех времен только камень-следовик остался.

Долго еще дед Евсей рассказывал Саньке всякие легенды. Старик любил родной край и хорошо знал его. Но ничего похожего на дерево с кольцевым наростом он не встречал ни в лесах, ни на болоте. А про непонятное слово «белоус» Санька не спросил – опасался, что дед заподозрит неладное. Старик и так почувствовал что-то и на вопрос, по какой дорожке ходили раньше к болоту, неохотно показал рукой в сторону леса.

– Ты не вздумай, – предупредил он. – Ее и не найдешь – заросла. Никто не ходит в ведьмячье царство. Оттуда по ночам – то визг, то плач, то скрежет зубовный, а то и труба иерихонская! Услышишь – по коже мороз так и дерет!

– В архангела не веришь, а в ведьму веришь! – подзадорил старика Санька, надеясь выпытать еще что-нибудь полезное.

Дед Евсей вздохнул и сказал доверительно:

– Нет, Санюшка! И в ведьму не верю...

– А что ж тогда про визг и скрежет говоришь?

– Что слышал, то и говорю... Медведь кабана задерет – вот и визг. Как шилом в ушах сверлит. А когда затрубит за лесом, – это лось в беду попал. Провалился в окно на болоте – и кричит, зовет, да таким голосом, что все в тебе наизнанку выворачивается. Был бы помоложе, схватил бы веревку – и туда.

– А мины? – не вытерпел Санька.

– На доброе дело пойдешь – на мину не наступишь.

– Мне говорили, что пастух у вас подорвался. А ведь он корову спасал!

– Не так было, – возразил старик. – Он не спасал, а испугался: недоглядел – отвечать за корову придется! И понесла его нелегкая в другую сторону. Вот и нарвался.

– Ну, а на фронте? – не унимался Санька. – Там на минах подрывались часто!

– Подрывались, – согласился дед. – Только на войне счет иной. Там смерти выбирать некогда: косит и правого и виноватого. Слепа она и глуха на войне... А только и там правый да добрый верх берут.

Лес за пасекой посинел. Стволы деревьев точно сдвинулись в сплошную стену. Сгущались сумерки.

Санька слушал немудреные рассуждения старика и смотрел на этот таинственный лес, по которому бежала где-то неприметная заросшая тропинка, ведущая к болоту.

«Были сборы недолги...» – тихонько насвистывал Санька, возвращаясь домой.