Текст книги "Шевалье д’Арманталь"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

– Весьма. Но я должен сказать тебе одну вещь.

– Какую?

– Господи, помилуй нас грешных!

– С вами что-то случилось?

– Ты помнишь, Батильда, я тебе говорил, что мне кажется знакомым лицо и голос этого молодого человека, но что я никак не могу припомнить, где и когда его видел.

– Да, вы это говорили.

– Так вот, когда я, пересекая улицу Добрых Ребят, чтобы выйти на Новый мост, поравнялся с домом двадцать четыре, меня осенила внезапная мысль. Мне показалось, что этот молодой человек не кто иной, как офицер, повстречавшийся мне в ту страшную ночь, о которой я не могу думать без ужаса.

– Неужели, папочка! – воскликнула Батильда, вздрогнув. – Что за безумная мысль!

– Да, это была безумная мысль, но из-за нее я чуть не вернулся домой. Я подумал, что этот самый принц де Листне, быть может, главарь бандитской шайки и меня хотят завлечь в какую-то ловушку. Но, так как я никогда не ношу с собой денег, я решил, что мои страхи преувеличены, и, к счастью, мне удалось их побороть.

– Но теперь, папочка, вы, надеюсь, уверены, – сказала Батильда, – что господин, который заходил к нам сегодня по поручению аббата Бриго, не имеет решительно ничего общего с тем человеком, с которым вы разговаривали в ту ночь на улице Добрых Ребят.

– Ну, конечно. Главарь воровской шайки – а я утверждаю, что тот человек был не кем иным, как главарем воровской шайки, – не может поддерживать какие бы то ни было отношения с его высочеством.

– О, это невозможно!

– Да, дитя мое, это, конечно, невозможно. Но я совсем забыл: я ведь обещал его высочеству, что нынче же вечером начну переписку. Мне хочется сдержать свое слово. Так что ты уж извини, дитя мое, но я не могу провести с тобой этот вечер. Доброй ночи, дорогая.

– Доброй ночи, папочка.

И Бюва поднялся в свою комнату и сразу же взялся за работу, которую так щедро оплатил принц де Листне.

Что касается влюбленных, то они возобновили разговор, прерванный возвращением Бюва; и одному лишь Богу известно, в котором часу закрылись их окна.

IX

ПРЕЕМНИК ФЕНЕЛОНА

Свидания, о которых условились влюбленные, давали полный простор излиянию их долго сдерживаемых чувств. Первые три или четыре дня пролетели подобно сну: Батильда и Рауль были самыми счастливыми людьми на земле.

Но если для них мгновение остановилось, то для других людей жизнь продолжала идти обычным чередом и в тишине уже зрели события, которым суждено было вернуть наших возлюбленных к суровой действительности.

Герцог де Ришелье сдержал свое обещание. Маршал де Вильруа, покинувший Тюильри на неделю, был на четвертый день вызван письмом своей супруги. Она извещала его, что в Париже началась эпидемия кори, от которой в Пале-Рояле уже слегло несколько человек, и настоятельно советовала маршалу немедленно вернуться во дворец, чтобы быть подле короля. Господин де Вильруа не замедлил приехать, ибо, как известно, именно кори приписывали те несколько смертей, которые три или четыре года назад повергли в траур все королевство. Маршал не хотел упустить случай выставить напоказ свою бдительность, значение и следствия которой он сильно преувеличивал. В качестве воспитателя он пользовался привилегией проводить в обществе юного короля столько времени, сколько считал нужным, и присутствовать при беседах короля с любым посетителем, не исключая и самого регента. Собственно говоря, именно против регента и была направлена эта мера предосторожности, а поскольку подобное поведение было на руку герцогине дю Мен и ее приверженцам, то они всячески поощряли господина де Вильруа и распространяли слухи, будто он обнаружил на камине в покоях короля отравленные конфеты, неведомо кем туда положенные. В результате клевета против герцога Орлеанского все разрасталась, а маршал играл при дворе все более значительную роль. В конце концов маршалу удалось убедить короля, что своей жизнью его величество обязан именно ему. Таким образом господин де Вильруа сумел завоевать сердце этого коронованного ребенка, привыкшего бояться всех и вся и испытывавшего доверие только к маршалу да еще к епископу Фрежюсскому.

Итак, господин де Вильруа был весьма подходящим человеком для того поручения, которое ему дали заговорщики. Однако, в силу своей нерешительности, маршал долго колебался, прежде чем взяться за него. В конце концов было решено, что в следующий понедельник – день, когда регент, устававший после своих обычных воскресных кутежей, редко посещал короля, – маршал де Вильруа передаст Людовику XV оба письма Филиппа V. Кроме того, маршал воспользуется тем, что проведет этот день наедине со своим воспитанником, чтобы вынудить его подписать указ о созыве Генеральных штатов. Указ этот будет немедленно принят к исполнению и опубликован на следующий день рано утром, еще до того, как регент успеет посетить его величество. Ясно, что, чем неожиданней будет этот указ, тем труднее будет его отменить.

Тем временем регент жил своей обычной жизнью, занятый работой, научными изысканиями, удовольствиями, а главное, семейными неприятностями.

Как мы уже говорили, три его дочери причиняли ему по-настоящему серьезные огорчения, особенно герцогиня Беррийская, которую он любил больше двух других, ибо спас ее от болезни вопреки приговору трех самых знаменитых врачей. Она, забыв всякую скромность, открыто жила с Рионом и при каждом отцовском замечании угрожала, что выйдет за него замуж. Угроза как будто странная, но в ту эпоху, когда еще сохранялось уважение к иерархии сословий, осуществление такой угрозы вызвало бы куда больший скандал, чем любовная связь, которую в любое иное время подобный брак беспрепятственно бы освятил.

Мадемуазель де Шартр, со своей стороны, упорствовала в решении посвятить себя религии. И невозможно было понять, явилось ли это решение, как думал регент, следствием несчастной любви или, как считала ее мать, результатом подлинного призвания. Как бы то ни было, она, оставаясь послушницей, продолжала предаваться всем светским развлечениям, какие только могут быть допущены в монастыре. Она велела доставить в келью свои ружья, свои пистолеты, а также великолепный набор ракет, огненных колес, петард и римских свечей, благодаря чему каждый вечер устраивала пиротехническое представление для своих молодых подруг. Впрочем, она не выходила за порог Шельского монастыря, где отец навещал ее каждую среду.

Третьей особой, доставлявшей регенту, как и ее сестры, больше всего хлопот в семье, была мадемуазель де Валуа. Он сильно подозревал, что она любовница Ришелье; однако не мог получить ни одного убедительного доказательства, хотя велел своей полиции следить за любовниками и не раз, подозревая, что мадемуазель де Валуа принимает у себя герцога, появлялся там в наиболее вероятные часы таких свиданий. Эти подозрения еще больше возрастали из-за сопротивления, которое она оказывала желанию матери выдать ее замуж за своего племянника принца Домбского, который стал отличной партией, получив богатое наследство после Великой мадемуазель. Чтобы убедиться, чем вызван отказ дочери – антипатией, которую она чувствует к молодому принцу, или любовью к своему красавцу-герцогу, регент решил принять предложение своего посла в Турине Пиенёфа о браке прекрасной Шарлотты-Аглаи с принцем Пьемонтским. Мадемуазель де Валуа взбунтовалась, узнав об этом новом заговоре против ее сердца. Но слезы и вздохи были напрасны: регент, хотя был добр и податлив, на этот раз высказался вполне определенно. У бедных любовников не оставалось никакой надежды; однако все было нарушено неожиданным событием. Принцесса, мать регента, с чисто немецкой откровенностью написала королеве Сицилии, одной из своих самых постоянных корреспонденток, что слишком любит ее, чтобы не предупредить: у принцессы, которую предназначают молодому принцу Пьемонтскому, есть любовник, и любовник этот – герцог Ришелье. Нетрудно догадаться, что, хотя переговоры и зашли уже достаточно далеко, подобное заявление, исходящее от особы столь строгих нравов, как принцесса Пфальцская, все разрушило. Герцог Орлеанский в тот самый момент, когда он думал, что наконец-то удалил мадемуазель де Валуа из Парижа, внезапно узнал о разрыве переговоров, а затем и о причине этого. Несколько дней он был сердит на свою мать, посылая к дьяволу манию писать письма, которой была одержима бедная принцесса Пфальцская. Но, поскольку у герцога Орлеанского был самый отходчивый характер в мире, он вскоре уже сам смеялся над этой новой эпистолярной выходкой матери. К тому же он был отвлечен гораздо более важным делом: речь шла о Дюбуа, который во что бы то ни стало хотел стать архиепископом.

Мы видели, как после возвращения Дюбуа из Лондона дело это было обращено в шутку и как принял регент рекомендацию короля Вильгельма. Но Дюбуа был не такой человек, чтобы сдаться при первом отказе. Место в Камбре пустовало в связи с кончиной кардинала Ла Тремуай, последовавшей во время его поездки в Рим. Камбре было одно из самых богатых архиепископств, и получить его – значило занять один из важнейших постов во французской церкви, дававший сто пятьдесят тысяч ливров годовых, а так как Дюбуа очень любил деньги и старался их раздобыть всеми способами, то трудно было сказать, что его больше соблазняло – положение приемника Фенелона или огромные доходы. Но, так или иначе, при первом удобном случае Дюбуа вновь заговорил с регентом об архиепископстве. Как и в первый раз, герцог Орлеанский попытался было обернуть все в шутку. Но тот настаивал. Регент не выносил скуки, а Дюбуа изрядно надоел ему своей настойчивостью. Поэтому герцог Орлеанский решил припереть Дюбуа к стенке, сказав, что все равно тот не найдет прелата, готового посвятить его в сан архиепископа.

– Так дело только за этим?! – радостно воскликнул Дюбуа. – Отлично, у меня есть подходящий человек.

– Этого не может быть! – возразил регент, не веря, что угодничество может зайти так далеко.

– Вы сейчас сами убедитесь, – сказал Дюбуа и выбежал из кабинета.

Минут пять спустя он вернулся.

– Ну так что же? – спросил регент.

– Я нашел нужного человека, – ответил Дюбуа.

– Кто же этот негодяй, который готов посвятить в сан такого негодяя, как ты? – изумился регент.

– Ваш первый духовник собственной персоной, монсеньер.

– Епископ Нантский?

– Ни больше ни меньше.

– Трессан?

– Он самый.

– Не может быть!

– Глядите, вот он.

В этот момент дверь открылась, и лакей доложил о приходе епископа Нантского.

– Входите, монсеньер, входите, – сказал Дюбуа, делая несколько шагов ему навстречу. – Его высочество только что изволил почтить нас обоих, назначив меня, как я вам говорил, архиепископом Камбре, а вам поручив посвятить меня в сан.

– Господин де Трессан, – спросил регент, – вы в самом деле согласны сделать аббата архиепископом?

– Желание вашего высочества для меня равносильно приказу, монсеньер.

– Но вы знаете, что он простой аббат и не имеет никакого сана?..

– Что ж из этого, монсеньер? – прервал регента Дюбуа. – Епископ вам скажет, что все эти формальности можно проделать в один день.

– История не знает такого примера!

– Нет, вы ошибаетесь: вспомните святого Амбруаза.

– Ну, дорогой аббат, – со смехом сказал герцог, – если уж святые отцы церкви с тобой заодно, мне больше нечего возразить, и я отдаю тебя в распоряжение господина де Трессана.

– Я вам верну его с митрой и посохом, монсеньер.

– Но ведь тебе еще надо иметь степень лиценциата, – сказал регент, которого этот разговор начал забавлять.

– Ректор Орлеанского университета обещал присвоить мне эту степень.

– Но ведь тебе нужны аттестации и прочие документы?

– А на что тогда Безон?

– Свидетельство о добрых нравах? – Мне его подпишет де Ноайль.

– Ну, в этом я сомневаюсь, аббат.

– Что ж, тогда вы сами, ваше высочество, выдадите мне это свидетельство. И я думаю, черт возьми, что подпись регента Франции будет иметь в Риме не меньший вес, чем подпись какого-то жалкого кардинала.

– Дюбуа, – сказал регент, – будь добр, отзывайся с большим уважением о высшем духовенстве.

– Да, вы правы, монсеньер, никогда не знаешь, кем ты станешь в один прекрасный день.

– Ты хочешь сказать, что станешь кардиналом? Ну уж знаешь, это слишком! – воскликнул регент расхохотавшись.

– Поскольку вы, ваше высочество, не хотите мне дать голубое ^[26], мне придется в ожидании лучшего удовольствоваться красным.

– Он хочет большего, чем быть кардиналом!

– А почему бы мне не стать когда-нибудь папой?

– В самом деле, ведь Борджа был папой.

– Бог нам обоим ниспослал долгую жизнь, монсеньер. Вы еще увидите это и многое другое.

– Ты знаешь, черт возьми, что я презираю смерть.

– Увы, слишком.

– Так вот: из-за тебя я стану трусом – любопытства ради.

– Это было бы совсем неплохо. А для начала вам следует, монсеньер, отказаться от ваших ночных прогулок.

– А это почему?

– Прежде всего потому, что вы рискуете жизнью!

– Какое это имеет значение?

– И еще по другой причине.

– По какой же?

– Ваши ночные прогулки, – сказал Дюбуа ханжеский тоном, – не могут быть одобрены церковью.

– Ступай к черту!

– Вот видите, монсеньер, – сказал Дюбуа, поворачиваясь к де Трессану, – среди каких повес и закоренелых грешников мне приходится жить. Надеюсь, ваше преосвященство не будет ко мне чрезмерно сурово.

– Мы сделаем все, что будет в наших силах, монсеньер, – ответил де Трессан.

– Когда же состоится церемония? – спросил Дюбуа, не желавший терять ни минуты.

– Как только у вас будут все необходимые бумаги.

– Мне нужно на это три дня.

– Значит, на четвертый день я буду к вашим услугам.

– Сегодня суббота. Итак, до среды.

– До среды, – ответил де Трессан.

– Только, аббат, я хочу заранее тебя предупредить, – сказал регент, – на церемонии посвящения тебя в сан не будет присутствовать одна довольно влиятельная особа.

– Кто посмеет так оскорбить меня?

– Я!

– Вы, монсеньер! Ошибаетесь, вы будете сидеть на своем обычном месте.

– А я тебе говорю, что не буду.

– Держу пари на тысячу луидоров, что будете!

– Даю тебе честное слово, что не буду на церемонии!

– Держу пари на две тысячи луидоров, что будете!

– Наглец!..

– Итак, до среды, господин де Трессан… А с вами, монсеньер, мы встретимся на церемонии, – сказал Дюбуа и покинул кабинет регента в отличнейшем расположении духа. Он хотел поскорее разгласить весть о своем будущем назначении.

Но в одном Дюбуа ошибся: он не добился согласия де Ноайля. И угрозы и посулы оказались бессильны. Дюбуа никак не мог заставить кардинала подписать аттестацию о добрых нравах, которую он рассчитывал получить у него любой ценой. Правда, то был единственный прелат, посмевший оказать святое, благородное сопротивление опасности, угрожавшей церкви. Орлеанский университет присудил Дюбуа ученую степень лиценциата. Архиепископ Руанский Безон подписал рекомендацию, и к условленному дню все документы были собраны. В пять утра, переодетый в охотничий костюм, Дюбуа выехал в Понтуаз, где встретился с епископом Нантским, и тот, верный своему обещанию, посвятил его в сан.

К полудню со всеми церемониями было покончено, а к четырем часам, успев предстать перед советом регентства, который из-за кори, свирепствовавшей, как мы говорили, в Тюильри, заседал в Старом Лувре, Дюбуа вернулся домой уже в облачении архиепископа. В кабинете его ждала Фийон. Будучи одновременно агентом тайной полиции и хозяйкой веселого заведения, эта дама имела в любой час доступ к Дюбуа. Даже в этот торжественный день Фийон не посмели не впустить, так как она заявила, что у нее есть сообщение чрезвычайной важности.

– О, черт возьми, вот это встреча! – воскликнул Дюбуа, увидев свою старую знакомую.

– Черт возьми, куманек, – ответила Фийон, – если ты настолько неблагодарен, что забываешь старых друзей, то я не так глупа, чтобы забывать своих, особенно когда они идут в гору.

– Послушай, – сказал Дюбуа, снимая свое облачение, – ты и теперь, когда я стал архиепископом, намерена по-прежнему называть меня кумом?

– Еще бы! Теперь-то уж только кумом, и никак иначе. Я даже готова попросить у регента, когда с ним увижусь, сделать меня настоятельницей какого-нибудь женского монастыря, единственно, чтобы не отстать от тебя.

– А этот распутник по-прежнему посещает твое заведение?

– Увы, теперь уже не ради меня, куманек. Пролетели счастливые деньки. Но я надеюсь, что они вернутся и что на судьбе моего заведения сразу скажется твое повышение.

– Бедная моя кума! – сказал Дюбуа, наклоняясь, чтобы фийон отстегнула ему крючок на мантии. – Ты же сама понимаешь, что теперь положение изменилось и я больше не могу навещать тебя, как прежде.

– Что-то ты больно загордился. Ведь Филипп ко мне приходит по-прежнему.

– Филлип всего лишь регент Франции, а я архиепископ. Понимаешь? Мне нужна любовница, имеющая дом, куда я мог бы приходить, не опасаясь скандала, например госпожа де Тансен.

– Да, да, та, что обманывает тебя с Ришелье?

– А кто тебе сказал, что она наоборот, не обманывает Ришелье со мной?

– Матушки мои! Она, случайно, не совмещает ли несколько должностей, служа разом и любви, и полиции?

– Может быть. Да, кстати о полиции, – сказал Дюбуа, продолжая раздеваться. – Знаешь ли ты, что твои агенты ни черта не делают последние три-четыре месяца и что, если так будет продолжаться, мне придется прекратить тебе выплату жалованья?

– Ах ты, подлец! Вот как ты обращается со своими старыми друзьями! Ладно же, я пришла к тебе с важным сообщением, а теперь ничего не скажу.

– С сообщением? О чем?

– То-то, о чем! Ну-ка, отними у меня жалованье!

– Уж не об Испании идет ли речь? – спросил новоиспеченный архиепископ, нахмурив брови, так как инстинктивно чувствовал, что опасность грозит оттуда.

– Речь идет, кум, всего-навсего об одной девице, с которой я хотела тебя познакомить. Но раз ты становишься отшельником, прощай.

И Фийон направилась к двери.

– Ну ладно, будет, иди сюда, – сказал Дюбуа и направился к своему секретеру.

И старые друзья, вполне достойные друг друга, остановились и, встретившись глазами, расхохотались.

– Вот так-то лучше, – сказала Фийон. – Я вижу: еще не все потеряно; с тобой все-таки можно иметь дело. А ну-ка, кум, отомкни свой секретер и поделись со мной его содержимым, а я открою рот и поделюсь с тобой кое-какими сведениями.

Дюбуа вынул сверток, в котором было сто луидоров, и показал его Фийон.

– И чем же набита эта колбаска? – спросила она. – Ну? Только не ври; впрочем, я все равно для верности после тебя пересчитаю.

– Тут две тысячи четыреста ливров; неплохие денежки, мне кажется.

– Да, для аббата; но не для архиепископа.

– Ах ты, негодяйка, – сказал Дюбуа, – разве ты не знаешь, до какой степени наше казначейство обременено долгами!

– Ну и что? Почему тебя это беспокоит, шут ты этакий? Ведь Ло наделает вам еще миллионов!

– Хочешь вместо этого свертка десять тысяч ливров акциями миссисипской компании?

– Спасибо, любовь моя, я предпочитаю сто луи, давай их. Что поделать, я добрая женщина, а ты когда-нибудь станешь щедрее.

– Ну хорошо. Так что же ты хотела мне сказать? Я слушаю.

– Прежде всего, куманек, ты должен мне обещать одну вещь.

– Какую же?

– Поскольку дело касается одного моего старого друга, ты должен обещать, что с ним ничего дурного не случится.

– Но если твой старый друг – негодяй, заслуживающий виселицы, какого черта тебе надо его спасать от наказания?

– Это уж мое дело. У меня свои принципы.

– Отстань! Я ничего не могу тебе обещать.

– Что ж, тогда прощай, кум. Возьми свои сто луидоров.

– О, да ты, я вижу, стала недотрогой.

– Вовсе нет, но у меня есть свои обязательства перед этим человеком. Он вывел меня в люди.

– Тогда ему есть чем похвастаться. Он оказал обществу неоценимую услугу.

– Я тоже так думаю. И ему не придется об этом жалеть, поскольку я ничего тебе не скажу, если ты мне не обещаешь сохранить ему жизнь.

– Ну ладно, мы его не казним. Я даю тебе слово. Теперь ты довольна?

– Какое слово?

– Слово честного человека.

– Кум, ты хочешь меня обмануть?

– Ну, знаешь, ты мне надоела.

– Ах, надоела? Отлично! Тогда прощай.

– Я велю, кума, арестовать тебя.

– Думаешь, я испугалась?

– Я велю отвести тебя в тюрьму.

– Плевать я хотела на твою тюрьму!

– Я тебя там сгною.

– Не успеешь – сам раньше сдохнешь.

– Ну, послушай, что же ты в конце концов хочешь?

– Я хочу знать, что капитану не угрожает смерть.

– Хорошо.

– Ты даешь слово?

– Слово архиепископа.

– Не годится.

– Слово аббата.

– Не годится.

– Слово Дюбуа.

– Идет! Так вот, прежде всего я должна тебе сказать, что мой капитан прокутил больше, чем любой другой в королевстве.

– Черт возьми! Конкуренция здесь немалая.

– И тем не менее пальма первенства принадлежит ему.

– Продолжай.

– Так вот, нужно тебе сказать, что мой капитан стал в последнее время богат, как Крёз.

– Должно быть, обокрал какого-нибудь генерального откупщика.

– На это он не способен. Убить – это пожалуйста, но обокрасть… За кого ты его принимаешь?

– Так откуда же, по-твоему, у него взялись деньги?

– Ты разбираешься в монетах?

– Конечно.

– Это что за монеты, по-твоему?

– Ого, испанские дублоны!

– Золотые… С изображением короля Карла Второго. Дублоны, которые стоят сорок восемь ливров штука и которые так и сыплются из его карманов.

– И давно на него пролился этот золотой дождь?

– Давно ли? За два дня до попытки похитить регента на улице Добрых Ребят. Улавливаешь связь?

– Ну да! А почему ты пришла ко мне с этим только сегодня?

– Потому что запасы капитана начинают истощаться, и настал как раз подходящий момент для того, чтобы узнать, где он их будет пополнять.

– А ты не торопилась, чтобы он успел порастрясти свои дублоны, не так ли?

– Всем жить надо.

– Все будут жить, кума, даже твой капитан. Но я должен знать каждый его шаг, понятно?

– День за днем.

– В которую из твоих девиц он влюблен?

– Во всех, когда у него есть деньги.

– А когда нет?

– В Нормандку. Это его сердечная привязанность.

– Я ее знаю, такую не проведешь.

– Да, но тут на нее нечего рассчитывать.

– Почему?

– Она, глупышка, любит его.

– О, вот счастливчик!

– И он этого заслуживает, смею тебя уверить. У него золотое сердце – все отдаст. Не то что ты, старый скряга.

– Ладно, ладно. Ты же сама знаешь, что при известных обстоятельствах я расточительнее блудного сына. Все в твоих руках.

– Что ж, я сделаю что смогу.

– Итак, я буду каждый день знать, как проводит время капитан.

– Договорились, каждый день.

– Ты даешь мне слово?

– Слово честной женщины.

– Не годится.

– Слово Фийон.

– Идет.

– Прощайте, монсеньер.

– Прощай, кума.

Фийон направилась к двери, но в тот момент, когда она собиралась выйти, в комнату вошел лакей.

– Монсеньер, – сказал он, – тут один человек просит ваше преосвященство принять его.

– А кто он, этот человек, болван?

– Служащий королевской библиотеки, который в свободное от работы время занимается перепиской.

– И что ему надо?

– Он говорит, что должен сделать чрезвычайно важное сообщение вашему преосвященству.

– Наверное, какой-нибудь бедняк, просящий о помощи?

– Нет, монсеньер, он говорит, что пришел по политическому делу.

– Касающемуся чего?

– Испании.

– Тогда пусть войдет. А ты, подружка, пройди-ка в соседнюю комнату.

– Это еще зачем?

– А вдруг этот переписчик и твой капитан друг с другом связаны.

– Это было бы забавно, – сказала Фийон.

– Ну, иди скорей.

И Фийон исчезла за дверью, на которую ей указал Дюбуа.

Минуту спустя лакей открыл дверь и доложил о господине Жане Бюва.

А теперь мы расскажем, как случилось, что наш скромный герой удостоился чести быть принятым монсеньером архиепископом Камбрейским.

X

СООБЩНИК ПРИНЦА ДЕ ЛИСТНЕ

Мы покинули Бюва в тот момент, когда он возвращался домой со свертком бумаг в руках, торопясь выполнить обещание, данное принцу де Листне. Это обещание он свято сдержал, и, несмотря на то, что Бюва нелегко было переписывать с иностранного языка, на следующий день, в семь часов вечера, заказанная копия была им доставлена на улицу Бак, номер сто десять. Бюва тут же получил из рук высокого клиента новую работу, которую и выполнил с той же пунктуальностью. На этот раз принц де Листне, видимо проникшийся доверием к человеку, который уже успел доказать свою аккуратность, взял со стола гораздо большую кипу бумаг, чем первые два раза, и, чтобы не утруждать каждый день Бюва, да, должно быть, и самого себя, приказал ему принести все переписанные тексты сразу. Таким образом, их новая встреча откладывалась на три-четыре дня.

Бюва вернулся домой преисполненный гордости, так как был крайне польщен оказанным ему доверием. Батильду он застал такой веселой и счастливой, что поднялся в свою комнату в состоянии умиротворенности, близком к блаженству. Он тотчас же принялся за работу, и, разумеется, его настроение отразилось на ней благоприятно. Хотя Бюва, несмотря на промелькнувшую у него надежду, не понимал по-испански ни слова, он наловчился довольно бегло читать испанские тексты. Так как работа была чисто механическая, ему не нужно было следить за смыслом фразы, остававшимся от него скрытым, и он мог, переписывая длиннющий доклад, напевать свою любимую песенку. Поэтому он испытал чуть ли не разочарование, когда обнаружил, что за первым текстом лежит бумага, написанная по-французски. За последние пять дней Бюва привык к языку кастильцев, а всякое нарушение своих привычек он воспринимал как осложнение. Но поскольку Бюва был рабом долга, он не мог от него уклониться, и, несмотря на то что на этой бумаге не значился порядковый номер и, казалось, она попала в стопку случайно, он решил ее переписать, действуя согласно изречению: «Quod abundat, non vitiat» ^[27]. Итак, подточив перо ножичком и перейдя на скоропись, он начал переписывать следующие строки:

«Конфиденциально. Его превосходительству

монсеньеру Альберони. Лично.

Нет дела более важного, чем завладеть пограничными постами близ Пиренеев и заручиться поддержкой дворян, проживающих в этих кантонах».

«В этих кантонах», – повторил про себя Бюва, уже написав эту фразу. Сняв волосок, прилипший к перу, он продолжал.

«Привлечь на свою сторону гарнизон в Байонне или завладеть ею».

«Что это значит: «Привлечь на свою сторону гарнизон в Байонне»? Разве Байонна не французский город? Что-то ничего нельзя понять». – И он стал писать дальше.

«Маркиз де П.*** – губернатор в Д.*** Намерения этого дворянина известны. Когда он начнет действовать, ему придется утроить свои расходы, чтобы привлечь к себе остальное дворянство. Он должен щедрой рукой раздавать награды.

Так как Карантан – весьма важный в Нормандии укрепленный пункт, то с его губернатором следует вести себя, как с маркизом де П.*** Офицеров привлечь на свою сторону любыми наградами.

Действовать таким же образом во всех провинциях».

– Батюшки! – воскликнул Бюва, перечитывая то, что написал. – Что все это значит? Мне кажется, было бы разумней прочитать всю эту бумагу до того, как писать дальше.

И он прочел:

«На эти расходы уйдет не меньше трехсот тысяч ливров в первый месяц и затем по сто тысяч ливров ежемесячно, причем деньги эти должны выплачиваться регулярно».

«Выплачиваться регулярно», – пробормотал Бюва, прерывая свое чтение. – Совершенно очевидно, что эти выплаты будут производиться не Францией, поскольку финансы Франции в таком плачевном состоянии, что вот уже пять лет, как мне не могут выплатить по девятьсот ливров жалованья в год. Ну, пойдем дальше.

Бюва продолжал чтение:

«Эти расходы, которые прекратятся после заключения мира, дадут возможность испанскому королю уверенно действовать во время войны, Испания будет лишь вспомогательной силой. Свою армию Филипп Пятый найдет во Франции».

– Скажите, пожалуйста! – воскликнул Бюва. – А я даже не знал, что испанцы перешли границу.

«Свою армию Филипп Пятый найдет во Франции. Авангард из десяти тысяч испанцев, возглавляемых королем, окажется поэтому более чем достаточным. Но при этом необходимо привлечь на свою сторону не меньше половины войск герцога Орлеанского.(Бюва вздрогнул.) Это имеет решающее значение. А без денег осуществить подобный замысел невозможно. На каждый батальон или эскадрон потребуется сто тысяч ливров, а на двадцать батальонов – два миллиона. С такой суммой можно создать себе надежную армию и разрушить армию неприятеля.

Можно быть почти уверенным, что наиболее преданные приверженцы испанского короля не будут зачислены в армию, которая пойдет войной против Испании. Эти люди разъедутся по провинциям и развернут там полезную для нашего дела деятельность. Тем из них, у кого нет специальных полномочий, необходимо их срочно предоставить. Для этого его католическому величеству следует прислать в Париж чистые бланки приказов, которые смог бы заполнить испанский посол в Париже. Поскольку таких приказов будет множество, необходимо уполномочить посла подписывать их именем короля.

Желательно также, чтобы его католическое величество подписывал свои приказы так: «Сын Франции», ибо таков здесь его титул.

Кроме того, надлежит создать денежный фонд для оплаты боеспособной, обученной и дисциплинированной армии численностью в тридцать тысяч человек, которая будет ждать приказов его католического величества.

Эти деньги должны прибыть во Францию в конце мая или начале июня, и они будут немедленно распределены в главных городах провинций, таких, как Нант, Байонна и т. д.

Необходимо не допустить выезда из Испании французского посла: его пребывание в Испании послужит надежной гарантией безопасности для тех из наших сторонников во Франции, которые будут изобличены» ^[28].

– Сабля деревянная, это заговор! – воскликнул Бюва, протирая глаза. – Заговор, направленный против регента и безопасности королевства. Ох-ох-ох!..

Бюва погрузился в глубокую задумчивость.

И в самом деле, положение было критическим: Бюва замешан в заговоре! Бюва доверена государственная тайна! Бюва, быть может, держит в своих руках судьбы нации! Этого было более чем достаточно, чтобы повергнуть его в состояние полной растерянности.

Шли секунды, минуты, часы, а Бюва все так же неподвижно сидел в своем кресле, запрокинув голову и уставившись в потолок. Лишь время от времени из его груди вырывался шумный вздох, как бы выражая бесконечное удивление.

Часы пробили десять, затем одиннадцать, затем полночь. Бюва подумал, что утро вечера мудренее, и решил лечь спать. Само собой разумеется, что он оборвал переписку документа на том месте, где понял его предосудительный характер.

Однако заснуть Бюва не смог. Он ворочался с боку на бок; но едва лишь он закрывал глаза, как ему начинало чудиться, что на стене огненными буквами написан злосчастный план заговора. Раз или два, побежденный усталостью, он засыпал, но его тут же начинали мучить кошмары. В первый раз ему приснилось, что он арестован за участие в заговоре, во второй – что заговорщики закалывают его кинжалами. После первого сна Бюва проснулся в ознобе, после второго – обливаясь потом. Испытанные им при этом чувства были столь мучительны, что он зажег свечу и решил больше не пытаться заснуть.