Текст книги "Шевалье д’Арманталь"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

– Его величество могло бы присоединить к этому письму послание к Генеральным штатам, – ответил кардинал. – Такое послание, если бы только король соблаговолил написать его, оказало бы большое влияние на ход обсуждения.

– Вот оно – это послание, – сказал принц де Селламаре, в свою очередь вынимая из кармана бумагу.

– Как, принц? – воскликнул кардинал. – Что вы говорите?

– Я говорю, что его католическое величество было того же мнения, что и ваше преосвященство, и потому король соизволил передать мне это послание в дополнение к тому письму, которое привез барон де Валеф.

– Итак, теперь у нас есть все! – воскликнула госпожа дю Мен.

– У нас нет Байонны, – сказал принц де Селламаре, покачав головой. – Байонна – это ворота Франции.

В этот момент появился Давранш и доложил о прибытии герцога де Ришелье.

– А теперь, принц, у нас в самом деле есть все, – смеясь, сказал маркиз де Помпадур, – ибо вот человек, в руках которого ключ от этих ворот.

IV

ГЕРЦОГ ДЕ РИШЕЛЬЕ

– Наконец-то! – воскликнула герцогиня при виде входящего Ришелье. – Это вы, герцог?.. Боюсь, что вы неисправимы, и ваши друзья никогда не смогут рассчитывать на вас больше, чем ваши любовницы.

– Напротив, мадам, – отвечал Ришелье, подходя к герцогине и целуя ей руку с почтительной простотой человека, для которого женщина есть женщина независимо от ее общественного положения, – напротив, ибо сегодня я, более чем когда-либо, доказываю вашему высочеству, что умею совмещать все.

– Итак, вы приносите нам жертву, герцог, – сказала смеясь госпожа дю Мен.

– И она, честное слово, в тысячу раз больше, чем вы можете себе представить. Вообразите только, кого я вынужден был покинуть!

– Госпожу де Виллар? – прервала его герцогиня.

– О нет! Моя жертва больше.

– Госпожу де Дюра?

– Вовсе нет.

– Госпожу де Нель?

– Вот еще!

– Госпожу де Полиньяк? Ах, извините, кардинал!

– Продолжайте. Нет, это ничуть не касается его высокопреосвященства.

– Госпожу де Субиз, госпожу де Габриан, госпожу де Гассе?

– Нет, нет, нет.

– Мадемуазель де Шароле?

– Я не видел ее со времени моего последнего путешествия в Бастилию.

– Герцогиню Беррийскую?

– Вы хорошо знаете, что, с тех пор как Рион вознамерился ее победить, она без ума от него.

– Мадемуазель де Валуа?

– Ее я берегу, чтобы сделать своей женой, когда мы победим и я стану испанским принцем. Нет, мадам, ради вашего высочества я покинул двух очаровательнейших гризеток!

– Гризеток! Ах, как можно? – воскликнула герцогиня, скривив губы с выражением бесконечного презрения. – Я не думала, что вы опустились до подобных созданий.

– Ну почему же! Это две очаровательные женщины, госпожа Мишлен и госпожа Рено. Вы не знакомы с ними? Госпожа Мишлен – прелестная блондинка, настоящая головка Грёза; муж ее обойщик; я вам его рекомендую, герцогиня. Госпожа Рено – восхитительная брюнетка с голубыми глазами и черными бровями… а кто ее муж, я, ей-Богу, хорошенько не помню.

– Вероятно, господин Мишлен, – сказал Помпадур со смехом.

– Простите, господин герцог, – продолжала госпожа дю Мен, которая потеряла всякий интерес к любовным похождениям Ришелье, как только его приключения эти вышли за пределы ее сословия. – Простите, но смею ли я вам напомнить, что мы собрались здесь для серьезных дел?

– Ах да, у нас заговор, не так ли?

– Вы об этом забыли?

– По правде сказать, да, поскольку заговор – и вы с этим согласитесь, госпожа герцогиня дю Мен, – дело не из самых веселых, то сознаюсь: каждый раз, когда есть возможность, я забываю, что в нем участвую. Но это ничего не значит: точно так же каждый раз, когда надо вновь за него приняться, я за него принимаюсь. Итак, госпожа герцогиня, как же обстоят дела с заговором?

– Вот, ознакомьтесь с этими письмами, и вы будете знать не меньше нашего.

– О, пусть ваше высочество извинит меня, – ответил Ришелье, – но я не читаю даже тех писем, которые адресованы мне самому… Послушайте, Малезье, у вас такая светлая голова, изложите мне вкратце, что здесь написано.

– Извольте, герцог, – сказал Малезье. – Вот эти письма содержат обязательства бретонских дворян поддержать права ее высочества.

– Отлично!

– А эта бумага содержит протест дворянства.

– Тогда передайте ее мне. Я тоже протестую.

– Но вы ведь не знаете даже, против кого направлен этот протест.

– Неважно, я всегда протестую.

И, взяв бумагу, он поставил свою подпись под именем Гийома Антуана де Шателлю, который стоял последним в списке.

– Не препятствуйте ему, сударыня, – сказал де Селламаре, обращаясь к герцогине. – Иметь подпись Ришелье никогда не лишне.

– А это что за письмо? – спросил герцог, указывая пальцем на послание испанского короля.

– Это письмо, – продолжил Малезье, – написано собственноручно королем Филиппом Пятым.

– А почерк-то у его величества еще хуже, чем у меня! – воскликнул Ришелье. – Приятно видеть. А Раффе говорит, что хуже моего не бывает.

– Хотя письмо и написано плохим почерком, оно тем не менее содержит отличные новости, – сказала госпожа дю Мен. – Это просьба, адресованная королю Франции, созвать Генеральные штаты, чтобы помешать заключению союза четырех держав.

– Ах, вот оно что, – произнес Ришелье. – А ваше высочество уверено в решении Генеральных штатов?

– Вот петиция дворянства. Кардинал отвечает за духовенство. Таким образом остается лишь армия.

– Армию я беру на себя, – сказал Лаваль. – У меня есть пустые бланки, подписанные двадцатью двумя полковниками.

– Прежде всего я могу поручиться за свой полк, – сказал Ришелье, – а поскольку он стоит в Байонне, он может оказать нам большие услуги.

– Да, – подхватил де Селламаре, – мы на него рассчитываем. Но я слышал, что его хотят перевести в другое место.

– Серьезно?

– Совершенно серьезно. Вы сами понимаете, герцог, что мы не можем этого допустить.

– Еще бы! Я немедленно приму меры. Дайте мне бумагу и чернила… Я напишу герцогу де Бервику. Никому не покажется странным, что теперь, накануне ожидаемого выступления, я ходатайствую перед ним о милости не быть удаленным от театра военных действий.

Герцогиня дю Мен поторопилась собственноручно подать Ришелье перо и бумагу.

Герцог поблагодарил ее поклоном, взял перо и, не отрываясь, написал письмо, которое мы здесь приводим, не меняя в нем ни единого слова:

«Герцогу де Бервику, пэру и маршалу Франции ^[24].

Сударь, мой полк может быть брошен в дело одним из первых и должен заняться своей экипировкой, которую не сможет закончить, если ему придется перейти в другое место.

Имею честь Вас умолять, сударь, оставить полк в Байонне до начала мая, когда экипировка закончится, и прошу Вас при сем принять мои уверения в полном уважении и считать меня, сударь, Вашим покорным слугой.

Герцог де Ришелье».

– Простите, сударыня, – сказал герцог, протягивая письмо госпоже дю Мен. – Благодаря этой мере предосторожности полк не двинется из Байонны.

Герцогиня взяла письмо, прочла его и передала своему соседу, который, в свою очередь, передал следующему, так что письмо быстро обошло стол. К счастью, герцог имел дело с людьми слишком знатными для того чтобы обращать внимание на такие пустяки, как орфографические ошибки. Только Малезье, который последним прочел письмо, не смог удержаться от легкой усмешки.

– А, господин поэт, – воскликнул Ришелье, догадавшись, в чем дело, – вы смеетесь надо мной. Видно, я имел несчастье оскорбить эту смешную недотрогу, именуемую орфографией. Но что поделаешь, я дворянин, и меня забыли обучить французскому языку, надеясь на то, что я смогу за тысячу пятьсот ливров в год нанять лакея, который будет вместо меня писать письма и сочинять стихи. Так оно и получилось. Однако это мне не помешает, дорогой Малезье, стать членом Академии не только раньше вас, но и раньше Вольтера.

– В таком случае вступительную речь вам тоже напишет лакей?

– Он ее уже готовит, господин сенешаль. И вы увидите, что она будет не хуже тех речей, которые сочинили знакомые мне академики.

– Герцог, – сказала госпожа дю Мен, – ваш прием в Академию будет, наверное, весьма любопытным зрелищем, и я обещаю вам завтра же обеспечить себе место в зале Академии на это знаменательное заседание. Но на сегодняшний вечер у нас назначены другие дела. Итак, вернемся же к нашим баранам.

– Раз уж вам, прекрасная герцогиня, обязательно надо быть пастушкой, говорите, я вас слушаю. Так что же вы решили?

– Мы вам уже рассказали, что намерены при помощи этих двух писем добиться от короля созыва Генеральных штатов. Когда же Генеральные штаты будут созваны, мы, предварительно заручившись поддержкой дворянства, духовенства и армии, низвергнем регента и назначим вместо него правителем Франции Филиппа Пятого.

– А поскольку Филипп Пятый не может покинуть Мадрид, он даст нам самые широкие полномочия, и мы вместо него будем управлять Францией… Что ж, совсем неплохо! Но ведь Генеральные штаты могут быть созваны лишь по приказу короля.

– Король подпишет этот приказ, – сказала госпожа дю Мен.

– Подпишет без ведома регента? – спросил Ришелье.

– Да, без ведома регента.

– Вы, должно быть, обещали епископу Фрежюсскому кардинальскую мантию?

– Нет, но я пообещаю Вильруа звание гранда и орден Золотого Руна.

– Боюсь, герцогиня, – заметил принц де Селламаре, – что это окажется недостаточным, чтобы склонить маршала на столь ответственный шаг.

– На этот шаг нужно прежде всего склонить жену маршала.

– О, вы мне подали отличную мысль! – воскликнул Ришелье. – Это я беру на себя.

– Вы? – удивилась герцогиня.

– Да, я, сударыня, – ответил Ришелье. – У вас своя переписка, у меня своя. Я сейчас ознакомился с семью или восемью письмами, которые вы получили сегодня. Соблаговолите, ваше высочество, прочитать одно письмо, полученное мной вчера.

– Это письмо я должна читать про себя или его можно прочесть вслух?

– Я полагаю, мы имеем дело с людьми, умеющими хранить тайны? – сказал Ришелье, обводя присутствующих невозмутимым взглядом.

– Смею надеяться, – ответила герцогиня, – к тому же серьезность положения…

– Читайте же, герцогиня.

Герцогиня взяла письмо и прочла вслух:

«Герцог, я сдержала свое слово. Мой муж завтра отправляется в поездку, о которой я Вам говорила. В одиннадцать утра я буду ждать Вас у себя. Имейте в виду, что я решилась на это только потому, что считаю господина Вильруа виноватым передо мной. Боюсь, как бы не пришлось поручить Вам наказать его. Приходите же в условленный час и дайте мне возможность убедиться, что меня не следует слишком осуждать за то, что я отдала Вам предпочтение перед своим законным повелителем и господином…»

– О, простите меня, ради Бога, простите меня, герцогиня, за мою рассеянность! Я вовсе не то письмо хотел вам показать, это я получил позавчера, а я имел в виду вчерашнее.

Герцогиня дю Мен взяла у Ришелье второе письмо и принялась опять читать вслух:

«Мой дорогой Арман…»

– А это то письмо, которое нужно? Не ошиблись ли вы еще раз? – спросила герцогиня, оборачиваясь к Ришелье.

– Нет, ваше высочество, на этот раз я не ошибся.

Герцогиня начала снова:

«Мой дорогой Арман!

Когда Вы выступаете против господина де Вильруа, Вы становитесь весьма красноречивым прокурором. Мне, во всяком случае, необходимо преувеличивать Ваши таланты, чтобы оправдать тем самым свою слабость. Мое сердце – судья, заинтересованный в том, чтобы Вы выиграли дело. Приходите же завтра, мы продолжим прения. Я приму Вас на своей судейской кафедре – так вы, кажется, назвали вчера мою софу» ^[25].

– И вы пошли на свидание?

– Конечно, сударыня.

– Значит герцогиня…

– … сделает, я надеюсь, все, что мы захотим. А так как она может заставить своего мужа сделать все, что она захочет, мы получим приказ короля о созыве Генеральных штатов, как только вернется маршал.

– А когда он возвращается?

– Через неделю.

– Так, значит, мы можем рассчитывать на вас?

– Я всецело посвящаю себя нашему делу.

– Господа, – сказала герцогиня дю Мен, – вы все слышали, что сказал Ришелье. Пусть же каждый из нас продолжает работать. Вы, Лаваль, воздействуйте на армию. Вы, Помпадур, – на дворянство. Вы, кардинал, – на духовенство. А герцог де Ришелье пусть воздействует на госпожу де Вильруа.

– На какой же день назначается наша следующая встреча? – спросил де Селламаре.

– Это зависит от того, как сложатся обстоятельства, – ответила герцогиня. – Во всяком случае, если у меня не будет времени предупредить вас заранее, я пошлю за вами ту же карету и того же кучера, который привез вас в Арсенал в первый раз.

Затем, вставая и обернувшись к Ришелье, она продолжала:

– Вы подарите нам остаток вашей ночи, герцог?

– Я прошу прощения у вашего высочества, – ответил Ришелье, – но это, увы, совершенно невозможно: меня ждут на улице Добрых Ребят.

– Как! Значит вы возобновили отношения с госпожой де Сабран?

– Смею вас уверить, мадам, что мы их никогда не прерывали.

– Берегитесь, герцог: ведь это уже постоянство!

– Нет, мадам, это расчет.

– Ну, вы, я вижу, готовы полностью посвятить себя нашему делу.

– Я ничего не делаю наполовину, госпожа герцогиня.

– Что ж! Бог помогает нам, и мы будем брать с вас пример, господин герцог, обещаем вам это.

– Господа, – продолжала герцогиня, – мы сидим здесь уже часа полтора, и нам пора вернуться в парк, если мы не хотим, чтобы о нашем отсутствии слишком много говорили. К тому же на берегу нас ждет бедная фея Ночи, которая должна выразить нам свою благодарность за то предпочтение, которое мы ей оказываем перед солнцем, и было бы невежливо заставлять ее ждать дольше.

– Однако, с вашего разрешения, ваше высочество, – сказал Лаваль, – я вас задержу еще на одну минуту, чтобы поведать вам о затруднительном положении, в которое я попал.

– Говорите, граф, – сказала герцогиня. – О чем идет речь?

– Речь идет о наших запросах, протестах, декларациях… Как вы знаете, мы решили, что дадим напечатать все эти документы рабочим, которые не умеют читать.

– И что же?

– Так вот, я купил печатный станок и установил его в подвале дома за Валь-де-Грас. Я нанял нужных нам рабочих, и до сих пор все обстояло благополучно, как вы, ваше высочество, имели случай убедиться. Но то ли шум печатного станка навел жителей дома на мысль, что наши рабочие – фальшивомонетчики, то ли еще что-то произошло, но, так или иначе, вчера в дом явилась полиция. К счастью, успели остановить работу и задвинуть кроватью люк, ведущий в подвал, так что ищейки Вуайе д’Аржансона ничего не увидели. Но так как их посещение может повториться и кончиться не столь благополучно, я тотчас же после ухода полиции уволил рабочих, велел закопать станок, а все оттиски приказал отнести к себе домой.

– И правильно сделали, граф! – воскликнул кардинал де Полиньяк.

– Да, но как же нам теперь быть? – спросила герцогиня дю Мен.

– Установите станок у меня, – предложил маркиз де Помпадур.

– Или у меня, – сказал де Валеф.

– Нет, нет, – возразил Малезье, – печатный станок – вещь слишком опасная, среди рабочих может оказаться шпион, и тогда все погибнет. К тому же нам не так много осталось печатать.

– Да, – подтвердил Лаваль, – главное уже сделано.

– Так вот, – продолжал Малезье, – по моему мнению, нам следует попросту обратиться к умелому, скромному и надежному писцу, который за хорошую плату будет держать язык за зубами.

– О, это было бы куда более надежно! – воскликнул кардинал де Полиньяк.

– Да, но где найти такого человека? – спросил принц де Селламаре. – Вы сами понимаете, что для дела подобной важности опасно взять первого встречного.

– Если бы я осмелился… – проговорил вдруг аббат Бриго.

– Осмельтесь, аббат, осмельтесь, – сказала герцогиня.

– Я бы сказал, что у меня есть подходящий человек.

– Разве я не говорил, что аббат неоценим! – воскликнул маркиз де Помпадур.

– Но это действительно то, что нам нужно? – осведомился кардинал де Полиньяк.

– Ваше преосвященство, он точно создан специально для нас. Это настоящая машина для письма, которая будет писать все, что надо, не читая при этом.

– К тому же для пущей предосторожности мы можем самые важные документы писать по-испански, поскольку они предназначаются его католическому величеству. Это нам даст двойное преимущество: текст бумаг останется непонятен переписчику, и это послужит нам предлогом платить ему дороже, причем он даже не будет подозревать о важности этих бумаг.

– В таком случае, принц, я буду иметь честь вам его прислать.

– Нет, нет, – сказал де Селламаре, – этот человек не должен переступать порога испанского посольства. Все должно делаться через посредников.

– Хорошо, хорошо, мы все это уладим, – сказала герцогиня дю Мен. – Главное, что мы нашли переписчика. Вы за него отвечаете, Бриго?

– Да, сударыня, отвечаю.

– Больше мне ничего не надо. Теперь мы можем разойтись… Господин д’Арманталь, дайте мне, пожалуйста, руку.

Шевалье поспешил исполнить приказ герцогини, которая, не имея до сих пор возможности уделить ему больше внимания, чем другим, воспользовалась представившимся случаем, чтобы выразить шевалье признательность за мужество, проявленное им на улице Добрых Ребят, и за находчивость, обнаруженную им при выполнении своей миссии в Бретани.

Выйдя из павильона Авроры, посланцы Гренландии, превратившиеся вновь в обычных гостей замка Со, увидели лодку, украшенную французским и испанским флагами, которая их ждала, чтобы перевезти на берег, поскольку моста уже не было. Герцогиня дю Мен первой села в лодку и усадила рядом с собой д’Арманталя, предоставив Малезье беседовать с Селламаре и Ришелье. Послышались звуки музыки, и лодка поплыла к берегу.

Как говорила герцогиня, на берегу их ждала фея Ночи, одетая в длинное платье из черного газа, расшитое золотыми звездами. Ее окружали двенадцать пажей, изображающие двенадцать часов. Как только лодка подплыла достаточно близко к берегу, фея и Часы запели кантату. Кантата начиналась с короткого хорового вступления, за ним шла ария, которую пропела фея Ночи, потом вновь вступил хор. Кантата отличалась таким высоким вкусом, а исполнение ее было столь безупречно, что все гости обернулись к Малезье, бессменному распорядителю всех праздничных увеселений, и поздравили его с успехом этого дивертисмента. Лишь один д’Арманталь вздрогнул при первых звуках арии Ночи, ибо голос певицы был настолько схож с другим голосом, ему знакомым и дорогим, что, как ни невероятно было предположить присутствие Батильды на празднике в парке Со, шевалье невольно вскочил на ноги, чтобы разглядеть фею, которая вызывала в его душе такое волнение.

Но, несмотря на то что Ночь окружали факелы, пылавшие в руках Часов, д’Арманталь не мог разглядеть ее лица, ибо оно было скрыто под плотной вуалью из черного газа. Однако в ее голосе, чистом, звонком и мелодичном, шевалье узнал ту свободную манеру исполнения, то мастерство кантилены, которые так поразили его в день, когда он впервые услышал пение девушки с улицы Утраченного Времени. И каждый звук этого голоса, доносившегося до д’Арманталя все более явственно, по мере того как лодка приближалась к берегу, проникал в его сердце и заставлял юношу дрожать с головы до ног. Наконец лодка причалила к берегу.

Ария кончилась, вступил хор. Д’Арманталь продолжал стоять в лодке, всецело поглощенный своими мыслями, и в памяти его продолжал звучать только что умолкнувший голос.

– Должно быть, господин д’Арманталь, вы очень чувствительны к чарам музыки, раз вы забыли, что вы мой кавалер.

– О, простите, простите, сударыня, – воскликнул шевалье, ловко выпрыгнув из лодки на берег и протягивая руку герцогине, – но мне показалось, что я узнал этот голос, и, признаюсь, он вызвал во мне волнующие воспоминания!

– Это лишь доказывает, мой дорогой шевалье, что вы завсегдатай Оперы и что вы по достоинству оценили талант мадемуазель Бюри.

– Как, разве это пела мадемуазель Бюри? – с удивлением спросил д’Арманталь.

– Собственной персоной, сударь. И если вы не верите мне, – сказала герцогиня тоном, в котором сквозила легкая досада, – разрешите мне взять себе в кавалеры Лаваля или Помпадура, а сами можете пойти и убедиться в правоте моих слов.

– Ваше высочество! – воскликнул д’Арманталь, почтительно удерживая руку герцогини. – Надеюсь, волшебство, которое окружает нас здесь, в этом саду Армиды, извинит мое минутное умопомрачение!

И, вновь предложив герцогине руку, шевалье пошел рядом с ней по направлению к замку.

В этот момент кто-то вскрикнул. Сердце д’Арманталя сжалось, и он невольно обернулся.

– Что случилось? – спросила герцогиня дю Мен с беспокойством, к которому примешивалось нетерпение.

– Ровным счетом ничего, сударыня, – ответил Ришелье. – Просто у малютки Бюри небольшой истерический припадок. Но не тревожьтесь, ваше высочество, это болезнь не опасная… И, если вы на этом настаиваете, я готов завтра съездить к ней и узнать, как она себя чувствует…

Часа через два после этого происшествия, слишком незначительного, чтобы помешать празднику, шевалье д’Арманталь, который вместе с аббатом Бриго вернулся в Париж, вошел после шестинедельного отсутствия в свою маленькую мансарду.

V

РЕВНОСТЬ

Первое ощущение, испытанное д’Арманталем по возвращении домой, было чувство радости: он, наконец, снова оказался в своей маленькой комнатке, где каждая вещь навевала воспоминания. Хотя шевалье отсутствовал всего шесть недель, можно было подумать, что он покинул свою комнату лишь накануне, ибо госпожа Дени с истинно материнской заботливостью следила, чтобы все было убрано и каждый предмет стоял на своем месте. Д’Арманталь на секунду застыл на пороге со свечой в руке, охваченный трепетом, чуть ли не экстазом: все, что он испытал доселе, поблекло по сравнению с тем, что ему довелось испытать в этой маленькой комнатке. Затем он устремился к окну, открыл его и с несказанной любовью стал смотреть на темное окно соседки. Батильда, должно быть, спала сном ангела, не ведая, что д’Арманталь вернулся, что он стоит здесь и глядит на ее окно, трепеща от любви и надежды, словно – о, невозможное счастье! – окно это сейчас распахнется, и она с ним заговорит.

Д’Арманталь простоял так более получаса, полной грудью вдыхая ночной воздух, который еще никогда не казался ему таким чистым и свежим. И, переводя взгляд от окна к небу и от неба к окну, д’Арманталь почувствовал, насколько необходима ему стала Батильда, насколько глубока и сильна его любовь к ней.

Наконец д’Арманталь понял, что не может же он провести всю ночь, глядя на ее окно, и закрыл свои ставни. Но тут же он предался воспоминаниям, нахлынувшим на него при возвращении. Он открыл спинет, несколько расстроенный во время его долгого отсутствия, и пробежался пальцами по клавишам, рискуя вновь вызвать гнев жильца с четвертого этажа. От спинета он перешел к картону с неоконченным портретом Батильды. Пастель на нем слегка поблекла, но на рисунке по-прежнему можно было увидеть прекрасную и чистую девушку, а рядом с ней – головку сумасбродной и капризной Мирзы. Все вещи были такими же, какими он их оставил, но с тем налетом легкого разрушения, который время всегда накладывает на предметы, задевая их в полете кончиком крыла. Наконец, вновь остановившись – в последний раз – перед каждой вещью в комнате, д’Арманталь, как это бывает в молодости, вдруг почувствовал непреодолимое желание спать; он лег на постель и уснул, повторяя про себя мотив арии из кантаты, которую пела мадемуазель Бюри, слившаяся в его смутной дремоте перед сном в единый образ с Батильдой.

Проснувшись, д’Арманталь вскочил с постели и бросился к окну. Видимо, он спал долго, ибо солнце стояло уже высоко в небе. Но, несмотря на это, окно Батильды было плотно закрыто. Д’Арманталь взглянул на часы: стрелки показывали десять. Шевалье занялся своим туалетом. Мы уже говорили о том, что он был не лишен некоторого кокетства, более уместного у женщин, нежели у мужчин, но в этом его нельзя было винить: в то время все, даже страсти, отличалось манерностью. На этот раз он стремился подчеркнуть в своем лице не выражение затаенной печали, а открытую радость, вызванную возвращением и озарившую счастьем все его существо. Было ясно, что ему не хватает лишь взгляда Батильды, чтобы почувствовать себя владыкой вселенной. В надежде встретить этот взгляд, он подошел к окну, но окно Батильды было по-прежнему закрыто. Тогда д’Арманталь с шумом раскрыл обе створки окна, надеясь этим привлечь внимание своей соседки, однако в комнате девушки не было заметно никакого движения. Так он простоял около часа. За это время занавеска на окне Батильды даже не шелохнулась. Можно было подумать, что в комнате девушки теперь никто не живет. Д’Арманталь громко кашлял, открывал и закрывал свое окно, отковыривал кусочки штукатурки от стены и кидал их в стекла окна Батильды, но все его ухищрения оставались безрезультатными.

Постепенно его удивление сменилось тревогой. Наглухо закрытое окно свидетельствовало либо о том, что девушки нет дома, либо о том, что случилось какое-то несчастье. Куда же могла уехать Батильда? Какое же событие могло нарушить ровное течение этой спокойной и размеренной жизни? Кто мог ответить на этот вопрос? Никто, кроме добрейшей госпожи Дени. Было вполне естественно, что д’Арманталь, вернувшись домой вечером, явился наутро с визитом к своей хозяйке. Итак, д’Арманталь спустился к госпоже Дени.

Госпожа Дени не видела своего жильца с того дня, когда она угощала его и аббата Бриго завтраком. Она хорошо помнила, как заботливо вел себя д’Арманталь во время ее обморока, и поэтому сейчас приняла его так же ласково, как некогда встретили евангельские родители блудного сына.

К счастью для д’Арманталя, девицы Дени были заняты уроком рисования, а господин Бонифас отправился к своему стряпчему, так что шевалье оказался наедине со своей достопочтенной хозяйкой. Разговор, естественно, коснулся порядка и чистоты в комнате, которые поддерживались во время отсутствия жильца. От этой темы легко и просто было перейти к вопросу, не сменились ли жильцы напротив в квартире. Этот вопрос, заданный спокойным тоном и с видимостью вежливого равнодушия, не вызвал у госпожи Дени никаких подозрений. В ответ госпожа Дени рассказала, что накануне утром она видела Батильду, стоявшую у своего окна, а в тот же день вечером господин Бонифас встретил Бюва, когда тот шел из библиотеки. Однако третий клерк господина Жулю прочел на лице достойного писаря выражение величественного высокомерия, на которое наследник дома Дени обратил особое внимание, потому что оно было как нельзя менее характерным для его соседа.

Таким образом, д’Арманталь узнал все, что хотел: Батильда была в Париже, Батильда жила в своей комнате. Видимо, она лишь по простой случайности до сих пор не бросила взгляда на окно, которое так долго видела закрытым, на комнату, которая так долго пустовала. Д’Арманталь снова поблагодарил госпожу Дени за внимание, которое она проявила к нему во время его отсутствия, и выразил надежду, что будет иметь случай отплатить ей тем же. Потом он попрощался с хозяйкой, еще раз повторив изъявления благодарности, причем добрейшая госпожа Дени и не подозревала их истинной причины.

На лестнице д’Арманталь столкнулся с аббатом Бриго, который направлялся к госпоже Дени с обычным утренним визитом. Аббат спросил у д’Арманталя, не идет ли тот к себе, и, получив положительный ответ, сообщил, что, уходя от госпожи Дени, он поднимется на пятый этаж к шевалье. Д’Арманталь, не намереваясь пока никуда выходить, пообещал аббату ждать его.

Вернувшись в свою комнату, д’Арманталь направился прямо к окну. С окном соседки за время его отсутствия не произошло никаких перемен: занавески были по-прежнему тщательно задернуты, и нигде не виднелось ни щелочки, сквозь которую можно было бы бросить взгляд в комнату девушки. В этом был виден умысел. Д’Арманталь решил прибегнуть к последнему средству, которое оказалось у него в запасе: он сел за клавесин и, блестяще сыграв прелюдию, запел, аккомпанируя себе на свой лад, арию из кантаты Ночи, которую он слышал накануне и запомнил от первой до последней ноты. Он пел, не сводя глаз с неумолимого окна, но там все по-прежнему оставалось неподвижно и безмолвно: та, что жила в комнате напротив, не откликалась больше ни на что.

Не достигнув пением ожидаемого результата, д’Арманталь достиг зато другого, совсем неожиданного: едва умолкла последняя нота, как за его спиной раздались аплодисменты. Он обернулся и увидел аббата Бриго.

– А, это вы, аббат, – сказал д’Арманталь, вставая и поспешно направляясь к окну, чтобы его закрыть. – Я не знал, черт побери, что вы такой меломан.

– А я не знал, что вы такой прекрасный музыкант, дорогой воспитанник. Просто удивительно, что вы смогли так исполнить кантату, слышанную всего один раз.

– Мелодия мне показалась очень красивой, вот и все, аббат, – сказал д’Арманталь. – А так как у меня хорошая музыкальная память, я ее запомнил.

– К тому же кантата была так замечательно исполнена, не правда ли? – продолжал аббат.

– Да, – подтвердил д’Арманталь. – У этой мадемуазель Бюри чудесный голос, и я решил, что, как только ее имя появится на афише, я тут же инкогнито пойду в Оперу.

– Вы желаете еще раз услышать этот голос? – спросил Бриго.

– Да, – ответил д’Арманталь.

– Тогда вам незачем идти в Оперу.

– А куда же мне идти?

– Никуда. Сидите у себя в комнате, у вас здесь лучшая ложа.

– Как, фея Ночи?..

– Это была ваша соседка.

– Батильда! – воскликнул д’Арманталь. – Значит, я не ошибся, я узнал ее. О, но ведь это невозможно, аббат. Как могло случиться, что Батильда оказалась этой ночью у герцогини дю Мен?

– Прежде всего, дорогой воспитанник, в наши времена нет невозможных вещей, – ответил аббат Бриго. – Запомните это хорошенько. Прежде чем отрицать что-либо или за что-либо браться, верьте, что все, все возможно. Это самое верное средство достичь всего.

– Но все же, как могла бедняжка Батильда…

– Да, на первый взгляд это кажется очень странным, не правда ли? И все же, собственно говоря, нет ничего проще. Но это не должно вас особенно интересовать. Поговорим лучше о чем-нибудь другом.

– Нет, аббат, нет, вы очень ошибаетесь, эта история меня в высшей степени интересует!

– Что ж, дорогой воспитанник, раз уж вы столь любопытны, я вам расскажу, как все это получилось. Аббат де Шолье знаком с мадемуазель Батильдой. Так вы, кажется, называете вашу соседку?

– Да, но откуда ее может знать аббат де Шолье?

– О, очень просто. Опекун этой прелестной девушки, как вы это, наверное, знаете, а может быть, и не знаете, – один из лучших каллиграфов столицы.

– Дальше.

– Так вот. Господину де Шолье нужен был переписчик. Поскольку аббат, как вы уже могли убедиться, почти ослеп, он вынужден диктовать стихи, по мере того как их сочиняет, своему полуграмотному лакею. Вот аббат и поручил такое ответственное дело, как переписка его произведений, Бюва, который и познакомил его с Батильдой.