Текст книги "Несостоявшийся император. Александр Михайлович"

Автор книги: Александр Широкорад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

...Пошли побродить по Иносе, посмотреть, какая она такая. Ничего, деревня как деревня: ступенчатая дорога ведёт лёгким подъёмом в гору, образуя улицу, по бокам которой ютятся деревянные, большею частью одноэтажные домишки с открытыми лёгкими галерейками и верандочками. У лавчонок, вместо вывесок, качаются большие, продолговатые фонари, испещрённые чёрными японскими литерами. Встречаются и русские вывески на досках с надписями: “Здесь размен денег”, “Мелочная лавка” и тому подобное...

...На взгорьях разбросано несколько красивых, отдельно стоящих домиков японского стиля, около которых мелькнёт иногда белая матросская фуражка офицерского “вестового”. В таких домиках по большей части квартируют офицеры с русской эскадры “на семейном положении”. Цена за квартиру, то есть, в сущности, за весь дом, – от 20 до 30 иен в месяц, причём домохозяева, если жильцу угодно, будут в той же цене и кормить его произведениями японской кухни.

Каждый квартирант необходимо имеет и свой собственный “экипаж”, роль которого играет здесь фуне, для ежедневных сообщений с городом и судами на рейде. Фуне нанимаются тоже помесячно, обыкновенно за 30 иен, и нанятый таким образом лодочник уже во всякое время дня и ночи безусловно находится в распоряжении своего хозяина. Как бы ни засиделся офицер в городе или сколько бы ни пробыл он у себя на судне, лодочник неотлучно будет ожидать его у известной, указанной ему пристани или терпеливо качаться в своей фуне на волнах, невдалеке от левого борта судна. Это, впрочем, не представляет для него особенного неудобства, так как фуне есть не только “экипаж”, но в то же время и его жилище, где под сиденьем, в ящике, да в кормовом шкафчике хранится весь необходимый ему скарбик.

Каждый из помесячных лодочников непременно сочиняет для себя свой особый флаг под тем предлогом, чтобы хозяину приметнее была его фуне, а в сущности, ради утехи собственному самолюбию: “я, дескать, плаваю под флагом капитана такого-то”, и не иначе как “капитана”. Все они более или менее понимают и даже говорят несколько слов и фраз по-русски, по крайней мере, настолько, что в случае надобности можно объясниться с ними и без японского словаря.

Впрочем, знакомство с русским языком среди жителей Иносы вовсе не редкость: благодаря постоянному пребыванию на рейде русских стационеров, имеющих ежедневные сношения со “своим” берегом в Иносе, жители этой “русской деревни” уже вполне освоились с ними и в большинстве своём научились кое-как объясняться по-русски...

...На одном из холмов стоит здесь довольно большой двухэтажный дом, прозванный почему-то нашими моряками “холодным домом”, хотя сам он имеет претензию называться “гостиницей «Нева»”, о чём свидетельствует его вывеска. Замечательно, что эта “гостиница «Нева» с буфетом и бильярдами” содержится каким-то японским семейством исключительно для русских. А чтобы не затесался в неё какой-нибудь посетитель иной национальности, хозяева сочли за нужное прибить над входом особую доску с предупреждающими надписями по-японски, по-русски и по-английски, которые гласят, что “сюда допускаются только русские офицеры”»[10]10
  Крестовский В.В. В дальних водах и странах. М.: Центрполиграф, 2002. С. 365-368.


[Закрыть].

Увы, Крестовский из этических соображений или опасаясь царской цензуры, не упомянул о том, что больше всего притягивало господ офицеров в Нагасаки. Это, говоря современным языком, секс-туризм.

Чтобы современный читатель мог понять ситуацию в Нагасаки, нужно сказать пару слов об офицерских нравах в России конца XIX в. Так, вступать в брак младшим офицерам было запрещено уставом. В Морском ведомстве исключение сделали лишь для младших офицеров, служивших в Сибирской, а позже и в Амурской флотилиях, поскольку «в местах не столь отдалённых» найти достойную невесту было практически невозможно.

Невеста должна была быть из породистой семьи, то есть из дворян, лишь в отдельных случаях делались исключения для семей интеллигенции. В своё время, изучая подшивку «Артиллерийского журнала» за 90-е гг. XIX в., я полчаса не мог понять, в чём суть скандала, когда армейский артиллерийский офицер женился на дочери мебельного фабриканта. Его за сей брак хотели выкинуть из бригады, да тут вступилась либеральная пресса.

Мало того, даже если невеста была из знатного дворянского рода, её должны были принять в свой круг «полковые дамы» (то есть жёны офицеров полка, не путать с «полковыми дамами» другого сорта). Если «полковые дамы» не принимали невесту или жену офицера в свой круг, то ему приходилось уходить из полка (с корабля).

Но зато в отношении неофициальных «подруг» в нашей армии и флоте в конце XIX в. царил полнейший либерализм.

В заключение следует сказать, что в конце XIX в., в отличие от советского и нынешнего «демократического» времени, на русских боевых кораблях не было вертухаев-особистов, которые следили за поведением моряков.

Поэтому, сойдя на берег в Нагасаки, господа офицеры спешили не только в рестораны «Санкт-Петербург», «Кронштадт» и «Владивосток», но и в многочисленные публичные дома. Причём, наиболее скромные и порядочные офицеры предпочитали вступать в брак с японками. Для этого нужно было заключить контракт с хозяйкой так называемого чайного домика. Обычно контракт заключался на всё время стоянки корабля. Жёнами становились 14-16-летние японские девушки. Таким образом, в течение всей стоянки капитан или мичман знал, что он в любой момент может прийти в чайный домик, где его будет ждать туземная жена, строго хранящая ему верность до самого подъёма якоря корабля.

Многие офицеры всё время стоянки так и жили в чайных домиках, лишь изредка появляясь на кораблях. Хозяйками чайных домиков, как правило, были японки, хотя встречались и исключения. Так, владелицей домиков в европейском стиле была Мина Рахиль Неухова-Писаревская – мещанка из Одессы.

Кто-то из моряков сложил песенку о девушках из Нагасаки с припевом:

 
У ней такая маленькая грудь
И губы алые как маки.
Уходит капитан в далёкий путь,
Оставив девушку из Нагасаки.
 

А теперь я вновь предоставлю слово нашему герою: «Как только мы бросили якорь в порту Нагасаки, офицеры русского клипера “Вестник” сделали нам визит. Они восторженно рассказывали о двух годах, проведённых в Японии. Почти все они были “женаты” на японках. Браки эти не сопровождались официальными церемониями, но это не мешало им жить вместе с их туземными жёнами в миниатюрных домиках, похожих на изящные игрушки, с крошечными садами, карликовыми деревьями, маленькими ручейками, воздушными мостиками, микроскопическими цветами. Они утверждали, что морской министр неофициально разрешил им эти браки, так как понимал трудное положение моряков, которые на два года разлучены со своими домами...

...В то время одна вдова – японка по имени Омати-сан – содержала очень хороший ресторан в деревне Инаса вблизи Нагасаки. На неё русские моряки смотрели как на приёмную мать русского военного флота. Она держала русских поваров, свободно говорила по-русски, играла на пианино и на гитаре русские песни, угощала нас крутыми яйцами с зелёным луком и свежей икрой, и вообще ей удалось создать в своём заведении атмосферу типичного русского ресторана, который с успехом мог бы занять место где-нибудь на окраинах Москвы. Но кроме кулинарии и развлечений она знакомила русских офицеров с их будущими японскими “жёнами”. За эту услугу она не требовала никакого вознаграждения, делая это по доброте сердца. Она полагала, что должна сделать всё от неё зависящее, чтобы мы привезли в Россию добрые воспоминания о японском гостеприимстве.

Офицеры “Вестника” дали в её ресторане обед в нашу честь в присутствии своих “жён”, а те, в свою очередь, привезли с собою подруг, ещё свободных от брачных уз...

...Мы с любопытством наблюдали за том, как держали себя игрушечные японочки. Они всё время смеялись, принимали участие в нашем пении, но почти ничего не пили. Они представляли собой странную смесь нежности с невероятной рассудочностью. Их сородичи не только не подвергали их остракизму за связь с иностранцами, но считали их образ жизни одним из видов деятельности, открытым для их пола. Впоследствии они намеревались выйти замуж за японцев, иметь детей и вести самый буржуазный образ жизни. Пока же они были готовы разделить общество весёлых иностранных офицеров, конечно, только при условии, чтобы с ними хорошо и с должным уважением обходились. Всякая попытка завести флирт с “женой” какого-нибудь офицера была бы признана нарушением существующих обычаев...

...Я часто навещал семьи моих “женатых” друзей, и моё положение холостяка становилось прямо неудобным. “Жены” не могли понять, почему этот молодой “самурай” – им объяснили, что “самурай” означало по-русски “великий князь” – проводит вечера у чужого очага вместо того, чтобы создать свой собственный уютный дом. И когда я снимал при входе в их картонные домики обувь, чтобы не запачкать на диво вычищенных полов, и входил в одних носках в гостиную, недоверчивая улыбка на ярко накрашенных губах хозяйки встречала меня. “По всей вероятности, этот удивительно высокий самурай хотел испытать верность японских «жён». Или же, быть может, он был слишком скуп, чтобы содержать «жену»!” – читалось в их глазах.

Я решил “жениться”. Эта новость вызвала сенсацию в деревне Инаса, и были объявлены “смотрины” девицам и дамам, которые желали бы занять роль домоправительницы русского великого “самурая”...

...Выбор моей будущей “жены” представлял большие трудности. Все они казались одинаковыми: улыбающиеся, обмахивающиеся веерами куклы, которые с непередаваемой грацией держали чашечки с чаем. На наше приглашение их явилось не менее шестидесяти. Даже самые бывалые офицеры среди нас вставали в тупик перед таким изобилием изящества. Я не мог смотреть спокойно на взволнованное лицо Эбелинга, но мой смех был неправильно истолкован “невестами”. В конце концов моё предпочтение синего цвета разрешило сомнения: я остановил свой выбор на девушке, одетой в кимоно сапфирового цвета, вышитое белыми цветами.

Теперь у меня завёлся собственный дом, правда, очень скромный по размеру и убранству. Однако командир “Рынды” строго следил за тем, чтобы мы, молодёжь, не слишком разленились, и заставлял нас заниматься ежедневно до шести часов вечера. Но в половине седьмого я уже был “дома” за обеденным столом в обществе миниатюрного существа. Весёлость её характера была поразительна. Она никогда не хмурилась, не сердилась и всем была довольна...

...Русские офицеры называли её в шутку “нашей великой княгиней” – причём туземцы принимали этот титул всерьёз. Почтенные японцы останавливали меня на улице и интересовались, не было ли у меня каких-либо претензий в отношении моей “жены”. Мне казалось, что вся деревня смотрела на мой “брак”, как на известного рода политический успех».

После отплытия русских кораблей во многих чайных домиках появлялись малыши. Наши любители сенсаций раскопали, что у мичмана Владимира Дмитриевича Менделеева с крейсера «Память Азова» родилась дочь Офудзи от Така-сан, его «контрактной» жены. После ухода крейсера Така-сан и Володя некоторое время переписывались. Однако вскоре Володя заболел, уволился из флота и умер, не оставив законного потомства. Офудзи и её дети заинтересовали современных журналистов, так как прямых потомков у Дмитрия Ивановича Менделеева, открывшего периодический закон химических элементов, не осталось. Но, увы, пока никаких потомков великого русского учёного в Японии найти не удалось.

Во время стоянки корвета в Японии Александру Михайловичу пришло донесение от Александра III. Великому князю предписывалось в качестве члена российской императорской семьи нанести официальный визит японскому императору. 23 июня 1887 г. двадцатилетний моряк сошёл с катера на пристань Иокогамы. Далее предоставим самому великому князю описать ход визита: «Приём мой в Токио и Иокогаме был обставлен с большой торжественностью. С того момента, как в Иокогамском порту прозвучал салют в 101 выстрел, в течение девяти последующих дней я перестал быть скромным мичманом с крейсера “Рында”, и со мной обращались точно так же, как принимали в чопорном Потсдаме высочайших особ. Собственный поезд микадо ожидал меня в Иокогаме, и все члены правительства во главе с графом Ито, тогдашним премьер-министром, встречали меня в Токио на вокзале. Я проследовал в Императорский дворец в пышном экипаже, которому предшествовал эскадрон гвардии микадо в парадной форме.

Первая аудиенция у Императора длилась всего несколько минут. Император и Императрица приняли меня в тронной зале, окружённые блестящей свитой принцев и принцесс. Я произнёс короткую речь и передал приветствие от царя. Император выразил свою радость по поводу моего пребывания в Токио и веру в русско-японскую дружбу. Обе речи были переведены переводчиком посольства. Я испытывал некоторое смущение в обществе этих людей, одетых в полную парадную форму и едва достигавших мне до плеча, и старался казаться как можно ниже ростом [рост великого князя был 190 см. – А. Ш.]. Целая неделя была посвящена осмотру достопримечательностей и военным парадам».

27 июня после прощальной аудиенции у императора Мэйдзи Александр Михайлович покинул столицу Японии и вернулся на борт российского корвета.

В течение двух лет Нагасаки служил базой, откуда «Рында» регулярно уходил в плавание и куда возвращался на стоянку для отдыха и ремонта.

В ходе плаваний, которые продолжались в среднем по месяцу, корвет посетил Филиппинские острова, Индию и Австралию.

19 января 1888 г. «Рында» вошёл в австралийский порт Ньюкасл. Надо сказать, что появление русского корвета вызвало в городе панику. Во второй половине XIX в. отношения между Россией и Англией менялись от плохих до... очень плохих, и никто не знал, с миром или с войной идёт русский корабль. Мало того, что в форте Скрэтчш, специально построенном для защиты Ньюкасла от русских кораблей, попросту проспали «Рынду», орудия форта были не готовы не только к обороне, но даже и к положенному в таких случаях салюту. Поэтому по просьбе британской стороны взаимный салют был перенесён на следующий день.

В Ньюкасле корвет заправился углём. 20 января капитан Авелан и старший офицер Эбелинг были приняты мэром города и местным начальством. К разочарованию австралийских хозяев Александр Михайлович на приёме отсутствовал, так как предпочёл осматривать гидравлические краны и мастерские. Приём шёл своим чередом, мэр, приветствуя русских, выразился с осторожностью дипломата: «Мы рады видеть любых высоких гостей, невзирая на их национальность».

21 января Авелан и восемь офицеров, среди которых был и Александр Михайлович, отправилась осматривать Лэмтонскую угольную шахту. Там русские моряки буквально засыпали вопросами управляющего и, помимо наружного осмотра, пожелали спуститься в главную штольню. Репортёр местной газеты особенно подчёркивал глубокий интерес великого князя к технике. Вечером Александр Михайлович с одним из офицеров отправился вверх по реке Хантер до Рэймонд Торрес.

Кто был разочарован интересами великого князя, так это посетители Театра Виктории. Его дирекция два раза сообщала в местной газете, что на вечернем спектакле будут «высокие гости», и оба раза ожидания публики не оправдались.

В полдень 22 января корвет «Рында» покинул Ньюкасл. По итогам визита русские моряки составили детальное экономическое, военно-стратегическое и гидрографическое описание Ньюкасла. Особое внимание в отчёте капитана Авелана и судового врача Бурцева уделялось добыче угля. В частности, Авелан высоко оценил технические новшества в погрузке угля на корабль. Сам Ньюкасл, по-видимому, не произвёл на русских большого впечатления. «Это огромный склад угля и шерсти, – писал Бурцев. – Город совершенно лишён зелени». В то же время он отмстил, что город уже имеет музей с богатыми образцами доисторической флоры и фауны, найденными в ходе горнодобывающих работ.

Следующим австралийским портом, в котором «Рында» бросила якорь, был Сидней. Посещение корветом крупнейшего города Австралии совпало с юбилейными торжествами по случаю столетия основания колонии. И здесь героем дня стал наш великий князь. На следующий по прибытии корвета день лорд Кэррингтон, губернатор Нового Южного Уэльса, отправил экипаж за Александром Михайловичем для доставки его в Дом Правительства. Однако присутствие великого князя на государственных торжествах оказалось невозможным, так как согласно законам Российской империи, члены Императорской семьи не могли участвовать в государственных церемониях иностранной державы. Иногда он не мог присутствовать на торжествах и потому, что должен был стоять на вахте наравне с другими офицерами. 24 января русские офицеры вновь отправились в Дом Правительства. На этот раз они были гостями леди Кэррингтон.

Четверг 26 января стал основным днём юбилейных торжеств. С утра «Рында», как и все суда, стоящие в заливе, расцветилась флагами, а в полдень со всех фортов и военных судов, включая «Рынду», был произведён салют наций в 21 выстрел. Вечером в здании бывшей всемирной выставки колониальные власти дали государственный банкет на тысячу персон, на котором присутствовал Авелан. В тот же день обнаружилось, что русские могут оказать существенную помощь организаторам пикника в Национальном парке для подростков из бедных семей. Британский фрегат «Нельсон», который должен был прислать оркестр для развлечения публики, не успел прийти в Сидней. Для спасения положения организаторы пикника решили пригласить оркестр «Рынды» – слава о нём уже успела дойти от Ньюкасла до Сиднея. Австралийские газеты и в этом случае сумели поместить в центр событий великого князя. Они сообщали, что депутация организаторов пикника явилась на «Рынду» и «обратилась к Авелану с тем, чтобы он попросил Его Императорское Высочество Великого Князя о том, чтобы он позволил своему оркестру играть на пикнике... На что было дано милостивое согласие». Оркестр, конечно, был корабельным и отнюдь не состоял в ведении мичмана, но, как видно, даже присутствие имени великого князя льстило тщеславию австралийцев.

27 января оркестр играл почти непрерывно весь день в Национальном парке. Газеты отмечали мастерство русских музыкантов и самокритично признавали, что оркестр такого уровня не часто можно встретить в Австралии.

31 января в здании выставки сиднейцы устроили праздник для матросов военных и коммерческих судов, находящихся в гавани. Из двух тысяч приглашённых присутствовало сто матросов с «Рынды». Здание выставки было великолепно украшено. Над помостом, предназначенным для губернатора и его свиты, располагался австралийский герб, а по сторонам его были вывешены русский и французский флаги, в то время как флаги других стран были расположены вдоль стен. По центру зала шли сервированные столы. Обстоятельный Авелан в своём отчёте отмечал, что «угощение состояло из холодных мясных блюд, пирожного и фруктов; для питья подавали лимонад, содовую воду и по полбутылки пива на человека». Каждому матросу также выдавали трубку, пару сигар и коробку восковых спичек. В начале девятого на помост взошли почётные гости.

В газетном репортаже великий князь был назван четвёртым по счёту вслед за лордом и леди Кэррингтон и вице-адмиралом Фэйерфаксом. Леди Кэррингтон был преподнесён букет от английских матросов, а вслед за тем под звуки русского национального гимна на помост поднялся русский боцман и, поцеловав руку леди Кэррингтон, вручил ей огромный букет цветов, на лентах которого было вышито по-английски «от русских моряков». «Наш букет вышел значительно изящнее и богаче [чем английский]», – не преминул заметить в своём отчёте Авелан.

Лорд Кэррингтон тут же произнёс импровизированную речь, в которой от имени своей супруги поблагодарил русских моряков за столь неожиданный и изящный подарок. «Мы приветствуем в водах Порт-Джексона, – продолжал далее Кэррингтон, – великолепный корабль “Рында”, мы приветствуем доблестных моряков, которые плавают под голубым крестом Святого Андрея. И мы особенно приветствуем, хотя и не имеем право делать это официально, высокого гостя, близкого родственника его величества царя. Хотя мы и не имеем права оказать ему официальный приём, наши сердца оказывают ему истинно царский приём».

«Рында» стал одним из первых кораблей России, где ввели электрическое освещение. Ночью на корвете поочерёдно зажигали белые, красные и зелёные лампы. Эту иллюминацию добавляли фейерверки с берега и фортов. «Рында» оставался в центре внимания и после завершения торжеств: 2 февраля корвет посетил лорд Кэррингтон с супругой. В их честь «Рында» салютовал семнадцатью выстрелами.

Корабельная жизнь шла своим чередом. К 8 февраля была завершена полная переборка машины корвета и закончена окраска бортов и наружных частей корабля. 9 февраля в 9 часов утра корвет покинул гостеприимный Сиднейский рейд.

12 февраля «Рында» прибыл в Мельбурн, произведя королевский салют в двадцать один выстрел. Репортёры, как и в предыдущих портах, во всех деталях описывали устройство и вооружение корабля, восхищались корабельным оркестром. Они отмечали, что им был оказан «любезный приём» со стороны офицеров, которые «хорошо изъясняются по-английски», русские же матросы показались им настоящими молодцами. Однако уже несколько дней спустя газета «Age» начала кампанию за ужесточение условий входа иностранных военных судов в гавань Мельбурна. Пушки «Рынды» и её внезапное для береговых фортов появление служили для этого убедительными аргументами. Газета отмечала, что «Рында» без труда может вывести из строя форты, используя свою артиллерию. В других статьях говорилось о грядущей войне между «полудикой и деспотичной Россией» и Англией.

Тем не менее мельбурнцы проявили положенное гостеприимство, с гордостью подчеркнув: «Для нас не имеет значения национальность чужестранцев». 22 февраля состоялся приём в Таун-Холле с исполнением органной музыки, через два дня – приём в мельбурнском клубе. Побывал на корабле с визитом и мэр Мельбурна.

Не обошлось и без довольно распространённого в те времена явления. В ночь на 3 марта с корабля бежал торпедный машинист 1-й статьи Иван Егоров, человек положительный, имевший жену и детей. Причиной побега стало увлечение местной женщиной. По договорённости с ней ночью к корвету подошла шлюпка, на которой и бежал Егоров. Дальнейшая его судьба осталась неизвестной.

6 марта «Рында» покинул Мельбурн. Впереди была Новая Зеландия и острова Фиджи, Самоа, София, Уалан.

Позже Александр Михайлович напишет: «Молуккские острова, острова Фиджи, Цейлон и Дарджилинг в Гималаях в особенности пришлись мне по сердцу.

Вспоминаю тропический рай Молуккских островов. Широкая река, катящая свои волны через пальмовые рощи. Острова Фиджи. Маленький тесный отель в Дарджилинге с бесподобным видом на величественную Канченджангу.

А вот раннее утро в джунглях Цейлона... Дождь лил всю ночь: свежесломанные ветки, специфический острый запах и глубокие следы на глинистой почве говорят о близости диких слонов. Мы медленно и осторожно продвигается вперёд верхом. Нас предостерегают крики разведчиков-туземцев. “Осторожно! Осторожно! Они готовятся к нападению”, – говорит нам английский эскорт. Я переживаю в первый раз горделивое удовлетворение, принимая участие в охоте на слона...

Я часто вспоминаю обо всём этом после революции, и мне кажется, что далёкий остров где-нибудь на Тихом океане был бы самым подходящим местом для человека, жизнь которого была исковеркана колёсами истории. Этими мыслями я делился с моею женой и сыновьями, но они решили остаться в Европе, которая не говорила ничего ни моему уму, ни сердцу даже в годы моей молодости. Быть может, когда-нибудь мои мечты сбудутся. Как ни грустно посетить снова места, где я был счастлив сорок лет тому назад, я твёрдо верю, что ни океан, ни тропические леса, ни горы мне не изменят. Изменяют только люди...»

Весной 1889 г. корвет «Рында» отправился домой через Суэцкий канал. Во время недолгой стоянки в Пирее Александр Михайлович встретился со своей кузиной великой княгиней Ольгой Константиновной, королевой эллинов. По желанию великого князя корвет зашёл в Монте-Карло, чтобы Александр Михайлович смог повидаться с родителями, братом Георгием и сестрой Анастасией.

Во время стоянки в Англии Александр Михайлович получил от Александра III телеграмму с предписанием «передать привет» королеве Виктории. Позже Александр Михайлович писал: «Так как отношения между Россией и Англией были далеко не дружественные, то я не слишком радовался возложенному на меня высокому поручению. Я уже имел случай много слышать о холодности Виктории и приготовился к худшему.

Полученное из дворца приглашение с лаконической припиской “к завтраку” только увеличило мои опасения. Личная аудиенция была тем хороша, что должна была быть непродолжительной, но перспектива участвовать в продолжительной церемонии высочайшего завтрака с королевой, известной своим недоброжелательством к России, не предвещала ничего хорошего. Я прибыл во дворец до назначенного мне времени, и меня ввели в полутёмную гостиную. В течение нескольких минут я сидел в одиночестве и ждал. Наконец на пороге появились два высоких индуса: они низко поклонились и открыли двухстворчатую дверь, которая вела во внутренние покои. На пороге стояла меленькая полная женщина. Я поцеловал ей руку, и мы начали беседовать. Меня поразила простота и сердечность её манер. Сперва мне показалось, что эта задушевность означает коренную перемену политики Великобритании в отношении России. Но объяснение этому было другое.

   – Я слышала о вас много хорошего, – сказала королева с улыбкой. – Я должна вас поблагодарить за ваше доброе отношение к одному из моих друзей.

Я удивился, так как не мог вспомнить никого из встречавшихся мне лиц, которое могло бы похвастаться дружбой с её величеством королевой английской.

   – Неужели вы уже забыли его, – улыбаясь, спросила королева. – Мунчи, моего учителя хинди?

Теперь я понял причину её тёплого приёма, хотя индус Мунчи никогда не говорил мне, что был учителем английской королевы. Я познакомился с ним в Агре, когда осматривал Тадж-Махал. Он высказал очень много глубоких мыслей относительно религиозных верований индусов, и я был очень обрадован, когда Мунчи пригласил меня к обеду. Я никогда не предполагал, что то, что я отведал пищу у Мунчи, очень поднимет авторитет этого индуса в глазах высокомерных индусских раджей и что он напишет пространное письмо королеве Виктории, в котором восхвалял мою поразительную “доброту”.

Королева позвонила. Дверь открылась, и на пороге появился мой друг Мунчи собственной персоной. Мы поздоровались очень сердечно, а королева радостно наблюдала за нашей беседой.

К моменту, когда завтрак был уже подан, я чувствовал себя уже совершенно свободно и был в состоянии ответить на все вопросы о политическом положении в Южной Америке, Японии и Китае. Британский народ имел полное основание гордиться этой необычайной женщиной. Сидя за письменным столом в Лондоне, королева внимательно наблюдала за изменчивой картиной жизни в далёких странах, и её меткие замечания свидетельствовали об остром уме и тонком понимании действительности.

За столом присутствовали лишь ближайшие родственники королевской семьи и между ними принц Уэльский с супругой, будущий король Эдуард VII и королева Александра. Принцесса горячо любила свою сестру государыню императрицу Марию Фёдоровну, и её присутствие и личное обаяние действовали на меня ободряюще. Она была глуховата, и я должен был повышать голос, отвечая на её вопросы относительно императрицы, племянников и племянниц. Я взглянул в сторону королевы, чтобы убедиться, не мешаю ли я ей своим громким голосом. Но она ободряюще кивнула мне головой: все делали точно так же, когда разговаривали с красивой принцессой Уэльской, и громче всех кричал при этом её собственный супруг Эдуард. Если бы кто-либо посторонний вошёл в столовую, в которой происходил высочайший завтрак, он мог бы подумать, что происходила пренеприятная семейная сцена.

Два дня спустя меня опять пригласили на семейный обед. С каждым днём королева оказывала мне всё более и более внимания. Я встречался с королевой Викторией и потом, но встречи наши происходили в отеле “Симье” в Ницце, где королева проводила обычно каждую весну.

Для “морского волка”, проведшего почти три года в дальнем плавании, светские обязанности, выпавшие на мою долю в Лондоне, были, пожалуй, чересчур сложными. Приветствие государя императора должно было быть передано мною всем членам английской королевской семьи, что влекло за собою участие в целом ряде завтраков, чаёв и обедов. Я возобновил моё знакомство с герцогом Эдинбургским, которого я встретил в Москве на коронации в 1883 г. Он был женат на моей двоюродной сестре, великой княгине Марии Александровне, дочери Александра II. Хотя их четыре дочери и были ещё очень молоды, но все они выказывали признаки поразительной будущей красоты. Самый строгий судья женской красоты затруднился бы отдать пальму первенства Мисси – ныне вдовствующей румынской королеве Марии, Даки – великой княгине Виктории Фёдоровне, супруге великого князя Кирилла Владимировича, Сандре – принцессе Александре Гогенлоэ-Лангенбур, или же Бэби – инфанте испанской Беатрисе».

Но вот визит в Лондон закончился, и «Рында» отправился в Кронштадт. Там корвет был разоружён и поставлен на капитальный ремонт. Почти все офицеры получили повышения в чине и новые назначения. Александр Михайлович ещё в плавании был произведён в лейтенанты.

И вот лейтенант сидит и скучает в огромном Михайловском дворце: «В Петербурге всё осталось по-старому. Та же рутина. Три раза в день мы встречаемся с отцом в столовой. Он ест наскоро, затем спешит на заседание Государственного совета. Разговоры всё те же, что и три года тому назад; те же сплетни скучающих придворных дам. Та же прислуга, ходящая на цыпочках. Даже тот же самый повар».

Нашего героя, как Онегина, охватила «охота к перемене мест».