Текст книги "Время Чёрной Луны"

Автор книги: Александр Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 20

Оганесян набрал номер и слушал в трубке гудки – как будто бы действительно очень издалека. Потом сонный ленивый голос:

– Аллё.

Борис Самвелович хотел выругаться, но... вдруг накатила какая-то жуткая, смертельная почти, усталость.

– Валера, здравствуй, – сказал он спокойно.

– Ты, папа?

– Валера, что происходит?

– Чего?

Валеру Оганесяна собирались депортировать из Америки, где он учился в университете (или скорее – пытался учиться.) Валера нализался в баре и разбил физиономию полицейскому. Его держали пока на свободе до департационного слушания, которое должно было состояться вот-вот. Для Бориса Самвеловича случившееся было трагедией. Сын Валера – единственное, что его по настоящему привязывало к этому миру. Глаза отпрыска напоминали жену, умершую четырнадцать лет назад. Казалось иногда, что именно её видит он перед собою. Даже делалось страшно. И хотелось разрыдаться, как и обычно при встрече с годами безвозвратно далекими, что прожиты были, конечно, неправильно.

Борис Самвелович безумно любил свое чадо. Он думал о том, что когда-нибудь, на Последнем Суде, где придётся ответить за прожитое, скажет: не виноват; не виноват, ибо всё мерзкое и всё преступное, им сделанное, было совершено ради Валеры...

– Слушай, что там у тебя происходит?...

– Отец... – тот помялся, – я не знаю, как это произошло...

– Не знаешь? – Борис Самвелович, вдруг, начал заводиться – даже неожиданно для себя самого. – Ты не знаешь? А ты знаешь, сколько я денег отдал за твою учёбу? Этого ты тоже не знаешь?..

На другом конце провода затаилась тягостная тишина. Валера боялся и уважал отца. Хотя и знал, что тот никогда ничего плохого ему не сделает. Даже если он, Валера Оганесян, совершит самое гнусное из всего самого гнусного, Оганесян-старший всегда останется на его стороне. Борис Самвелович давно уже не строил никаких иллюзий насчёт наличия интеллекта у своего отпрыска. Придурок – он придурок и есть, – решил Борис Самвелович сам для себя. – Не всем быть умными. Ему было хорошо известно, что Валера – наркоман, алкоголик и пассивный гомосексуалист. Собственно, последнее было основной причиной, почему старший Оганесян сплавил сынка в Америку – ему не хотелось позора для себя. Какой же армянин станет уважать его, Бориса Самвеловича Оганесяна, после того, как увидит Валеру в женском тряпье и с густо накрашенными губами?

– Ты меня, скотина, зачем позоришь? – Оганесян не кричал, он говорил – ужасно не хотелось, чтобы все эти недобрые и нелестные слова по адресу родного сына услышала секретарша в соседней комнате. – Ты мало мне неприятностей уже доставил? Да? Мало? Ты теперь хочешь меня убить? Ты хочешь моей смерти? Ты хочешь добить меня?.. Хочешь, чтобы я умер?..

Борис Самвелович остановился. Он не знал, что ещё сказать. А что тут вообще скажешь? Объяснять Валере – всё равно, как объяснять ночному горшку. Этот неблагодарный дебил ничего не поймёт. Он не поймёт, потому как родился уже на всём готовом. В молодости Борис Самвелович наивно думал, что начиная, в сущности, с большого нуля и добиваясь всего самостоятельно, он оказывает тем самым огромную услугу своим будущим детям: ведь он делает за них то, чего им, детям, делать уже не придётся. Дети его появятся на свет в сытости и будут его потом всю жизнь за эту сытость благодарить. До чего жестоко он ошибался тогда! Какими безжалостными и неблагодарными скотами могут оказаться собственные дети! Они родились в роскоши и принимают эту роскошь, как должное. Другой жизни они не знают, не видели. И как им рассказать про эту самую жизнь? Как?.. Как не рассказывай, а слова только и останутся, что словами. Словами без никакого содержания.

– Папа, – вдруг тихо попросил воспользовавшийся телефонной паузой Валера, – я больше не буду... – и интонация в его голосе была не детская даже – девичья. Борису Самвеловичу стало противно. Он сразу же вспомнил, что его сын – гомосексуалист, не мужчина. – Папа, прости меня...

"В Чикаго сейчас 7 вечера. Разница в девять часов, – подумал Борис Самвелович." И нажал отбой. Хотел хоть несильно, но стукнуть телефоном по столу, однако остановился – телефон-то причем? Президент армянского землячества "Арарат" медленно откинулся в кресле. Он соображал. Мутный хоровод мыслей был не по делу, и Оганесян пытался как-то собраться. Он достал карты и в беспорядке разложил их на столе картинками вниз. Из пяти карт соорудил домик. Борис Самвелович играл сам с собою в "мокрую курицу" когда ему было особенно плохо. Как сейчас.

В дверь деликатно постучали.

– Да-да, – пригласил Оганесян.

Это была секретарша. Стройная брюнетка-армяночка в недлинной юбке, она приблизилась к столу начальника, аккуратно наступая на мягкий ковёр.

– Там вас Саркисян хочет видеть, из уголовного розыска.

Оганесян даже не взглянул на секретаршу. Он, не отрываясь, смотрел на карты.

– Я занят, – проговорил он сухо. – Пусть подождёт.

Потом проводил секретаршу бессмысленным взглядом – как та, качая бедрами, выходила из кабинета. Оторвавшись от карт, Оганесян снова взял телефон. Он звонил сейчас своему нью-йоркскому адвокату Вадику Цинфировичу, с которым имел дело уже давно. Вадик был хорош тем, что здорово знал, как обойти закон любой страны мира и не обижался никогда на тех, от кого имел деньги.

– Алло... Ты, Вадик?.. Здравствуй, – Оганесян смотрел в окно, пытаясь разглядеть там, среди домов и деревьев улицы Красной, очертания далёкого, призрачного Нью-Йорка – где он, Борис Самвелович Оганесян, никогда не был. – В курсе того, что с Валерой случилось?

– В курсе, – отозвался Вадик. – Он мне звонил.

– Ты должен разобраться с этим. Мои цены знаешь.

– Это не так просто, – лениво пропел в трубку нью-йоркский Вадик. – Я, конечно, сделаю, что смогу, но он избил полицейского, а это тебе не Краснодар...

– ...Слушай, ты, – Бориса Самвеловича душило от ярости, – сука... мудрец пархатый, я тебя в сортире грохну, дерьмо жрать будешь... – лидер армянской общины споткнулся на слове, не знал, что сказать дальше. Вадик на том конце провода тоже притих.

– Послушай, – президент армянского "Арарата" перевёл дыхание. – Я утраиваю гонорар. Если всё кончится хорошо. Но... – он помолчал. – Вдруг, мой сын вернётся... Молись, чтобы ты умер быстро и сразу. Чтобы не пришлось мучиться...

Борис Самвелович убрал трубку и посмотрел на неё внимательно. Трубка не отвечала. Потом снова приставил к уху.

– Не говори ничего. Просто скажи "понял".

– Понял, – тихо и быстро ответил Вадик.

Оганесян нажал "отбой". Потом откинулся в своём кресле. Он физически чувствовал, как пар вышел весь, и осталось только ощущение пустоты. Борис Самвелович вернулся к своим картам.

Он вытягивал их одну за другой. Домик покачивался, начинал съезжать набок, но ещё держался. "Домик – это я, – понял Борис Самвелович. – Можно вытаскивать карты одну следом за другой, но их нельзя вытаскивать до бесконечности. Когда-нибудь всё обязательно рухнет." Оганесян вызвал секретаршу.

– Пригласи Саркисяна, – сказал он тихо.

Тот вошёл, аккуратно придерживая перебинтованную руку. По кошачьи ступая, проследовал через кабинет, настороженно заглянул в глаза президенту "Арарата".

– Садись, – Оганесян указал на пустое кресло. – Чем радовать будешь?

Саркисян сел. Потом чуть наклонил голову.

– На какую тему?

– Не догадываешься? – Оганесян вытащил одну карту. Домик вздрогнул и чуть не упал.

Саркисян догадывался.

– Карту тяни.

Инспектор, не понимая, смотрел на хозяина.

– Тяни карту.

Саркисян приподнял руку и дрожащими пальцами потащил карту к себе. Домик качнулся неуверенно и рухнул. Саркисян отодвинулся. Оганесян спокойно смотрел на него.

– Ты взял не ту карту, – проговорил он негромко. – И всё полетело. Так бывает, когда не умеешь играть. Это делать надо аккуратно. Не то – проиграешь.

Оганесян отодвинул рукой карты.

– Где Артёмина? – спросил он резко. – Где Валет? У меня вчера разговор был кое с кем. Где они?

Инспектор нервно заёрзал в кресле.

– Мои люди работают сейчас над этим.

Оганесян молча рассматривал Саркисяна. Потом, повернув голову, глядел в окно. Как тяжёлые тучи собираются над домами, над крышами, над обнажившимся сквером.

– Интересно, – очень тихо сказал он, – снег пойдёт или дождь? Или, может, вообще ничего не будет?

Саркисян развёл руками. Он не знал.

– Когда ты их достанешь мне?

– Кого? – инспектор моргнул.

– Не знаешь – кого? – Оганесян отвернулся от своего окна.

– Ещё пять дней, – инспектор смотрел прямо в глаза хозяину. – Пять дней – и я обещаю вам: мы всё сделаем. Краснодар – это джунгли. Человек здесь теряется легче иголки.

– Три, – взгляд у президента "Арарата" не отпускал жертву. – Только три дня. Твоя голова полетит, если их головы мне не достанешь...

Лицо у него, вдруг, побагровело. Глаза широко раскрылись. Оганесян пошевелил ртом, и оттуда наружу вырвался ужасный придушенный хрип. Тут же вбежала секретарша. Она испуганно глядела на своего босса. Саркисян наблюдал, как секретарша спешно доставала лекарство, наливала в стакан воду.

– Вам лучше уйти, – бросила она инспектору. Саркисян встал и посмотрел на Оганесяна, беспомощно растянувшегося в своем кресле. Лицо у того было багровое, как у мамонта.

– Что с ним? – сочувственно поинтересовался Саркисян у секретарши, когда они вышли из оганесяновского кабинета. – Сердце?

– Именно, – быстро ответила та. – Он очень больной. Перенёс уже два инфаркта. Вы не знали?

Саркисян покачал головой.

– Может, мне и не стоило вам этого говорить?

– Уже сказали.

– Действительно...

– Ладно. До встречи.

– До свиданья, – сказала секретарша.

Тяжёлая дверь тихо закрылась за инспектором.

Лена опустилась на лавочку. Её занесло сейчас в один из старых микрорайонов города. Детская площадка. Карусели, качельки. Время было вечернее, но ещё не совсем позднее. Вокруг Лены радостно суетилась праздная детвора, отучившаяся и, наверное, сделавшая уроки. Лена смотрела на небо. Думала о том, что, вот, скоро посыпется снег.

Она чувствовала, как всё погружается в холодную безразличную пустоту. Хотелось закрыть глаза и больше не открывать их. Какая разница – ведь всё равно это когда-нибудь кончится. Сейчас или завтра, или ещё лет восемьдесят пройдёт. Лет через тысячу будет уже без разницы.

Лена это в себе ненавидела, боялась этого. Она знала: надо бороться, пока есть за что. Хотя казалось минутами – уже не за что.

На лавочку, рядом с ней, примостился мальчишка лет пяти. Шапка его сбилась набок. Лицо покраснело и вспухло от слёз. Он посидел немного, помолчал, после наклонился и безутешно, в голос, заревел.

Лена посмотрела на него и осторожно погладила по голове. Мальчик отдёрнулся, словно его стукнуло током.

– Что случилось? – спросила Лена. Ей стало его жалко.

– Ничего! – буркнул мальчишка и продолжил реветь.

– Если ничего не случилось, то почему ты плачешь?

Это прозвучало логично, и мальчик, подняв голову, внимательно смотрел на Лену.

– Эти пацаны из нашего дома! – сказал громко. – Они не пускают меня к себе! Дерутся!

– Зачем тебе ходить к ним? – не поняла Лена.

– А почему мне нельзя?! – лицо у мальчишки вспыхнуло от справедливого возмущения.

Лена про себя усмехнулась его проблемам.

– Почему злые – всегда сильные? – в голосе у малыша показалась недетская уже обида. – Их больше. Они делают, что захотят.

Лена стушевалась вначале, не знала, что отвечать. Потом покачала головой.

– Это не так, – сказала она и сама удивилась своей, откуда-то взявшейся уверенности. – Всегда можно что-нибудь сделать. Всегда можно попробовать. Злые люди в конце концов будут наказаны. Ты это сам увидишь.

Мальчишка глядел недоверчиво. Лена улыбнулась ему.

– Я знаю.

Потом мама позвала его домой. Лена сидела на лавочке, пока не начало темнеть. Поднявшись, зашла в подъезд. Вынула вальтер и заглянула в обойму. Все патроны были на месте.

Глава 21

К вечеру стало чуть теплее. Полил дождь. Частые капли мёрзлой воды падали, разбиваясь о тротуар. На город наползла ночь. Всё кругом съёжилось, очутившись в холодном густом сумраке. Большие скорбные тучи уползали отсюда, и пропадали вдалеке – среди чёрных девятиэтажек.

Лена снова попала в незнакомый район и пару часов бродила вдоль совершенно одинаковых улочек, надеясь куда-нибудь выйти.

Она сразу заметила человека, что появился и, не отставая, двигался следом. Лена зашла в ближайший проулок. Тот, сзади, тоже свернул. Краешком Лена разбирала неясный, облитый дождём силуэт. Он не делался ближе, но и не отставал ни на шаг. Лена поискала в кармане и нащупала там рукоятку вальтера.

Потом, проходя мимо очередного проулочка, запрыгнула внутрь. И побежала. Быстро, как только могла. Сзади она слышала тяжёлый топот. Лена кругами пересекла несколько небольших дворов. Дождь, и всё здесь – как вымерло. В некоторых окошках – бледно-голубой свет. Тамошние мирные обитатели смотрели сейчас телевизор.

Лена оказалась на какой-то глухой, тёмной улочке. Она прищемилась в углу, между двумя тесно поставленными домишками. Вытащила вальтер и держала его наготове. Ожидала, что, вот, сейчас из-за угла появится кто-то, и тогда она сразу выстрелит. Сейчас появится. Дождь бил по лицу тяжёлыми каплями. Мокрый пистолет каменел в пальцах...

– Падла!

Лена не успела выстрелить, закричать – тоже. Чья-то рука намертво перехватила ей рот. Два жутких шакальих зрачка злобно блестели в темноте улицы. Лена сразу узнала Валька.

– Не хочешь, значит, со мной!? – шептал он прямо в ухо.

Ладонь её оказалась стиснута, и хотя Лена не выпускала вальтер, сделать что-нибудь было нельзя. Рукоятка ножа щёлкнула, и лезвие показалось на воздухе, еле-еле блеснув.

– Значит, я – грязненький, а ты, чистенького, значит, разыскиваешь...

Взвизгнули тормоза, фары автомобиля ударили по глазам. Лена успела разглядеть милицейскую раскраску. Ножик блеснул ещё раз, и что-то кольнуло, резануло её в грудь. Потом – снова. И тут же громыхнул выстрел. Валёк, отскочив в сторону, пропал в темноте. Грохнуло дважды, и Лена понимала – стреляют в неё. Она упала на мокрый асфальт. Только-только приподняла голову – ударил следующий выстрел. Лена увидела, как двое показались из милицейской машины. Она выпустила пулю в темноту, наугад. Три выстрела прозвучали в ответ. Пуля расколола доску забора над головой. Лена пальнула дважды, не прицеливаясь, и тут же перескочила невысокий заборчик. Канонада выстрелов заткнула ей уши. Лена перебиралась вдоль стены дома, стараясь пригнуться как можно ниже к земле. Из-за угла возник силуэт и сразу исчез. Лена выстрелила. Примостившись на одно колено, она пустила четыре пули подряд и, вдруг, словно через туман, дошло – сейчас у неё кончатся патроны.

Лена отползла назад и сразу увидела оперативника. Тот быстро прицелился, держась левой рукой за водосточную трубу. Четыре выстрела осыпали Лену дождём мелких осколков – пули вдребезги разнесли оконное стекло. Припав на колено, она выбросила руку вперёд. Выстрела не последовало. Лена ещё пару раз впустую щёлкнула курком... Потом огляделась. Пара минут, и оперативники поймут, что у неё больше нет патронов.

Кто-то опять скользнул мимо угла. Снова два выстрела. Оттолкнувшись, Лена перескочила на ту сторону и оказалась в тесном проёме между сараями. Вслед ей загромыхало.

Она бежала, петляя и перемахивая заборы. Пистолет, уже разряженный и пустой, Лена сунула в карман куртки. Бежала она долго. Потом оступилась и со всего размаху очутилась лицом в вязкой, холодной луже.

Лена приподняла голову. Дождь лил ещё сильнее. Кругом было тихо. Слышался только шум падающей воды.

Это – какой-то маленький проходной двор. Лена поняла, что находится сейчас уже довольно далеко от того места, где она повстречалась с Вальком.

Ещё она поняла, что преследователи отстали.

...Засунув руки в карманы своих мятых спортивных штанов, Алик Кабардинец прохаживался по сонным улицам утреннего Краснодара. В голове гудело. В ушах стучало – так оперативники из группы захвата бьют в дверь. Перед глазами расплывались мутные пятна, похожие на вывернутую парашу. С утра он корячился над унитазом, а потом – долго спал. Нельзя мешать водку с шампанским – сделал Алик свой вывод из вчерашнего.

Выходя из гостиницы, где провел ночь, он чуть не упал, столкнувшись с пожилым дяденькой в сером пальтишке. Сначала хотел выбить ему зубы, но потом не стал.

– Я – Алик Кабардинец! – пробормотал он вполголоса, отвечая на недовольный взгляд серого дяденьки. – Я мать свою придушу...

Тот испуганно отошёл и поспешил скрыться. Сейчас Алик жалел, что не изувечил его тогда. Опыт подсказывал – это обычно выручало при тяжёлом похмелье. Алик оглядывал встречных прохожих, выискивая, кого бы ему зацепить.

В конце концов он оказался в каком-то простеньком невзрачном кафе. Здесь Алик взял сто грамм "Столичной" и высушил залпом. Потом – ещё сто. Тут, вдруг, увидел смуглую раскрашенную девицу, сидевшую за столиком в самом углу. Очкастый молодой человек что-то рассказывал ей, и она внимательно слушала. Из осипшего динамика пел Миша Шуфутинский. "Крещатик, Крещатик, я по тебе иду на дело..." – доносился прокуренный голос. Алик понял – это призыв к действию.

Отодвинув пустой стакан, он быстро встал и подошёл к их столику.

– Ты! – Алик ткнул в девушку пальцем. – Пойдёшь со мной. Развлекаться будем. А ты! – он ткнул в её спутника. – Исчез быстро. Она не хочет с тобой, она со мной хочет. Потому, что я, – он внимательно посмотрел в пол, – Алик Кабардинец.

Молодой человек за столиком сидел, как бревно – не мог двинуться. Алик не стал ждать. Он ухватил девицу за шиворот и рывком потащил её из-за стола. Та завизжала отчаянно, пытаясь освободиться, но Алик держал крепко. Два стула с грохотом оказались на полу. Чашка с остатками кофе разлетелась вдребезги. Перепуганные посетители прекратили свои разговоры и, не отрываясь, следили за тем, что происходило.

Не тратясь больше на слова, Алик поволок несчастную упирающуюся к двери, которая и распахнулась ударом его ботинка. Но тут случилось, чего он не ожидал. Девица обмякла, вдруг, стихла. Алик даже остановился... И получил промеж ног коленом. Он взвыл, как собака, выпустив свою жертву. Второй удар – дверь, в которую он не успел выйти, отпечаталась у него на лбу.

Алик поднялся с места, оглядел вокруг себя всё. Он увидел такси на той стороне улицы, которое трогалось с места. Пошатываясь, Алик вышел наружу, достал пистолет. Машина уже набрала скорость, но кабардинец успел разглядеть девушку, что примостилась на заднем сиденьи. Подняв руку, он прицелился... такси сделало как раз поворот и скрылось за углом дома. Алик изрыгнул самое страшное ругательство, какое только пришло ему сейчас в голову. Потом сунул пистолет за пояс и огляделся.

У тротуара притормозило другое такси. В три прыжка подскочил Алик к машине, рванул на себя дверцу и за шкирку вытащил холёного пижона в галстуке и сером пальто. Водитель не успел даже открыть рот: дуло упёрлось в затылок.

– Поехали!

Неслушающейся рукою таксист нашёл двигатель и потащил его на себя. Мотор зашипел, зажжужал что-то. Машина рванулась с места. Когда сделали поворот, Алик увидел удаляющийся жёлтый автомобиль.

– Вон за тем такси! – он ткнул пальцем в грязное лобовое стекло, где встречные автомашины разбегались во все стороны. Потом прохрипел: – Добавь скорость, сука! – и ещё сильнее вдавил дуло в затылок водителю. – Башку, падла, разнесу!

Их тряхануло: машина хорошо стукнулась о неуспевший отрулить в сторону красный "Москвич".

Водителю ещё раз не хватило доли секунды, и такси боком прочесало по "Жигулям", потом вмазалось носом в черную "Волгу". Машина несколько раз прокрутилась и с треском въехала в здоровенное дерево.

Водитель сидел неподвижно, глядя вперед. Он был жив, но от шока не мог двинуться. Страшно ругаясь, Алик отряхнул с себя осколки стекла и полез наружу. Дверь не хотела никак открываться – он вышиб её ногой. Потом огляделся и увидел жёлтое такси, исчезающее вдалеке. Взяв пистолет двумя руками, кабардинец опять прицелился, но снова машина исчезла в густом потоке себе подобных, прежде чем он успел выстрелить.

Алик ругнулся и убрал ствол. Тут он увидел ещё одно такси, которое ехало не очень быстро по другой стороне улицы. Выхватив дуло, Алик бросился наперерез.

– Стой! – заорал он, целясь в водителя.

Взвизгнув потёртыми шинами, такси испуганно свернуло к бордюру и затормозило.

Глава 22

– Девушка, мы с вами, случайно, нигде не встречались раньше?

Перед ней стоял симпатичный паренёк. Прилизанный, небедно одетый. Он мило ей улыбался... Конечно, встречались. Лена сразу узнала своего сокурсника Серёжку Жихарёва.

Серёжка был на пару лет моложе её. Отец Серёжкин сидел в администрации края, а мать заведовала универмагом. Сам Серёжка знал в лицо и по именам всех любовников своей нестарой ещё мамаши и относился к этому никак. Отцу тоже было всё равно. Серёжка не мог понять в принципе, для чего мужчины женятся. Особенно, когда думал о своих родителях. Он жил с какой-то девицей, за его счёт кормившейся, о которой никто ничего больше не знал.

Серёжка регулярно видел Артёмину на университетских лекциях, но никогда с ней не разговаривал. Он работал на краевом ТВ и, полагая себя "звездой", считал, что заговорить первым с девушкой (пусть даже и привлекательной) не подобает мужчине его ранга и социального положения.

Сейчас он стоял, спрятав руки в карманах, стоял в паре шагов от лавочки. Было утро, около девяти. Детская площадка в этот час пустовала. В стороне немного, у бордюра, дремала новенькая "Тойота" – блестящая, словно только с конвейера. Дожидалась своего хозяина.

Лена оглядела аккуратный Серёжкин костюмчик с обязательным галстуком, и его как всегда густо намазанную гелем причёску.

– Что, бессонница мучает? – спросила она.

Серёжка пожал плечами.

– А, не знаю. Настроение такое.

Он неспеша зевнул. Потом уселся на лавочку, рядом с Леной. Та чуть отодвинулась, хотя знала – Жихарёв никогда не будет столь явно приставать к даме. Губы её скривились краешком, выражая усмешку.

– Подружка где твоя? Оставил её дремать, а сам пошёл за приключениями?

– Какая подружка? – Серёжка смотрел на Лену удивлённо. – ...А, эта... Я её выставил. Позавчера ещё. Достала.

– Конечно, – Лена кивнула. – Всё одна, и та самая. Любому надоест.

Серёжка не понял иронии.

– Да, вобщем-то.

Потом предложил:

– Может, поедем куда? Хочешь, в ресторан?

Лена искоса глянула на Серёжку.

– Место освободилось?

Серёжка опешил. Его задевало, когда он не знал, что отвечать. Помявшись немного, посмотрел на Лену.

– Я тебе серьёзно говорю, а ты с шутками со своими...

Лена, задумавшись, рассматривала "Тойоту".

– Красивая машина у тебя.

Глаза у Серёжки довольно блеснули.

– Нравится?

Лена повернулась к нему.

– Рестораны ещё закрыты. Поехали в кафе.

Серёжка снова чуть растерялся.

– Ну, если ты хочешь, поехали.

Лена поднялась с лавочки и направилась к Серёжкиной машине. Куртка, кроссовки, джинсы на ней – всё было новое. Старое и запачканное она оставила в мусорном баке. В гостинице Лена как следует вымылась – сейчас не было видно и следа вчерашних её неприятностей.

Жихарёв залез первым. Он устроился на сиденьи и, распахнув дверцу, пригласил Лену внутрь.

– Куришь? – cпросил Серёжка, включая зажигание.

Лена догадалась, что её собираются удивить какими-то импортными сигаретами, которых, как ожидалось, она ещё не видела. Лена покачала головой.

– Берегу здоровье.

– Правильно, – Серёжка потянул на себя двигатель, и "Тойота" побежала по улице. Мимо, в окне, замелькали дома. – Я тоже берегу. Но иногда курю понемногу. Хорошие если только сигареты. А вабще, стараюсь курить меньше.

– Так и надо, – Лена, улыбнувшись, кивнула.

Серёжка пожал плечами.

– Ты так шутишь, что я не пойму, о чём это.

Лена устало посмотрела в окно.

– Куда мы едем? – cпросила она.

– А я не знаю, – Жихарёв обернулся к ней. – Куда тебе хочется?

– Куда-нибудь. Только не нужно долго меня катать. Выбери сам.

Серёжка задумался.

– Я знаю одно кафе неподалеку. Вполне съедобно.

Он включил радио и начал крутить ручку настройки. Захрипело, засвистело, загудело. Но поймать ничего Серёжка не смог. Он разочарованно надавил крайнюю кнопку.

– Интересно, что там в Москве новенького? – сказал Серёжка. – Я переживаю всё: хоть бы там диктатуру не установили, – помолчав, уверенно добавил: – Лично я – за демократию. Я, что, плохо живу? – Серёжка, усмехнувшись, посмотрел на себя в верхнее зеркальце. – У меня всё есть.

Лена молча смотрела в окно. Она никогда не интересовалась политикой.

– Приехали, – сказал Жихарёв, притормозив машину напротив большой вывески "Гамбургеры, хот-доги, сосиски, кофе, чай". Он вылез, постоял, засунув руки в карманы и глядя, как Лена выбирается со своего места. Потом закрыл за ней и за собой двери.

В кафе было пусто. Только два парня уркаганской наружности сидели у входа. Они жевали свои гамбургеры, запивая их водкой. Жихарёв боязливо глянул в их сторону и поспешил пройти мимо. Розовощёкая полная буфетчица лениво прохаживалась за стойкой. Она без интереса уставилась на Серёжку и на его спутницу.

– Здравствуйте. – С этого слова Серёжка начинал любой свой визит куда бы то ни было. Он считал себя интеллигентным и воспитанным юношей.

Жихарёв обвёл глазами витрину. Потом задумался.

– А что у вас, вообще есть? – спросил он.

Оказалось, есть гамбургеры и хот-доги. Жихарёв попросил показать ему гамбургер. Буфетчица показала. Жихарёв решил остановиться на хот-догах. Он взял два хот-дога и два стаканчика кофе. Пока Серёжка расплачивался с буфетчицей, его и Лену внимательно разглядывали две сумрачных физиономии, что сидели у входа. Ни Лена, ни Серёжка не могли слышать их разговор.

– Узнал? – спросил один, в рваном свитере, отодвигая пустой стакан.

Товарищ его угрюмо кивнул.

– Тёлка, что Валёк тогда приводил.

– Прикинь – какой фрайер с ней, – хозяин рваного свитера сплюнул на пол сквозь зуб, выбитый в позапрошлом году. – С-сука, – процедил он.

Товарищ его огляделся мрачно; потом, прищуривщись, наклонил голову.

– Положим их парочкой? У меня дуло с собой.

– Мокруху? А потом вышак? У козла этого пахан наверняка из деловых, или сам он...

Тот, что был в рваном свитере, посмотрел в окно.

– Глянь на их тачку. – лицо его тихо налилось кровью. – Этих... жирных козлов, сука, ненавижу. Мои паханы до смерти вкалывали и хрен заработали. А эти, вот, с рождения на готовеньком на всём...

– А ну, идём, – в рваном свитере резко поднялся с места. – Прокатимся.

Товарища его уговаривать было не нужно. Оба, оставив, недопитой водку и недоеденными гамбургеры, быстро вышли за дверь. Улица смотрелась тихой и пустой. Одинокая "Тойота" мирно стояла в сторонке.

Оглянувшись, двое быстро подошли к машине. Тип в рваном свитере достал пистолет и сильным ударом высадил стекло. Жихарёв только успел поставить на стол поднос и тут увидел, как залезают в его "Тойоту". Серёжка застыл. Он никогда не был готов к таким жестоким коллизиям. Серёжка моргал, пытаясь понять, что всё это ему не мерещится. Он только успел раскрыть рот, и жёлтое пламя вспыхнуло у него перед глазами, шарахнуло во все стороны, выплюнув оконные стекла автомобиля. Жихарёв будто и не слышал ничего. Он обалдело смотрел, как полыхает его "Тойота" с двумя обугленными тушами внутри.

Лена ухватила Серёжку за рукав.

– Бежим! Быстро!

Он ничего не понимал. Растерянно посмотрел на Лену, и, вдруг, решил слушаться. Держа его за руку, Лена подбежала к двери с надписью "Посторонним вход воспрещён".

Дверь эта была открыта, и они попали в большое грязное помещение со здоровенными кастрюлями и двумя упитанными поварихами, которые боязливо уставились на внезапно появившихся молодых людей.

– Быстро! – сказала Лена.

Они выскочили во двор и ещё долго бежали куда-то. За спиной оставались улицы и маленькие проходные дворы.

Потом, запыхавшись, сидели на лавочке. Светило солнце. Облака спрятались, и стало тепло.

– Что это было? – спросил Жихарёв. – Почему ты тащила меня?

Он глупо смотрел на Лену. Та кивнула. Потом тихо сказала:

– Давай, я тебе объясню чуть позже?

Лицо у неё вспотело и раскраснелось от бега. Пушистые волосы взлохматились сейчас и липли, опускаясь на лоб. Серёжка, вдруг, подумал, что Лена – очень красивая девчонка, и странно, что раньше он никогда этого не замечал. А сейчас смотрел удивлённо и что-то пытался для себя понять. Что – не знал сам.

– Объясню позже. Хорошо? – повторила Лена.

– Хорошо, – Серёжка покорно кивнул.

– У тебя есть ещё одна машина?

Серёжка ответил не очень уверенно, но сразу.

– Есть.

..."Мерседес" мчался по пустому шоссе. Жихарёв сосредоточенно крутил баранку, поглядывая, как в окне проплывали распаханные поля, и вдалеке, на горизонте, тлели одинокие крошечные огоньки. Это могла быть какая-нибудь станица или, может, посёлок. Лена тоже смотрела в окно, но она там видела только отражение своих мыслей – одна мрачнее другой.

Жихарёв зевнул – его не развлекали ночные картины краснодарской окраины. Подумав, он включил радио. Минуты две крутил ручку, пока не словил радиостанцию "Свободный мир". Из очень далёкого и таинственного Нью-Йорка с тель-авивским произношением голос рассказывал слушателям о краснодарских проблемах.

– ...и подтвердил, что опасность фашизма становится всё острее. В Краснодаре действует уже несколько так называемых "казачьих армий" – по сути военизированных фашистских организаций. Случаи нападения на армян здесь стали обыденностью. Вот, что нам рассказал один молодой человек (назовём его Самвел). "Страшно выйти на улицу. Казачьи патрули – везде. Как только видят армяна – сразу достают плётки и начинают бить. Мой брат торгует на рынке. Ему выбили все зубы. А соседу, что живёт этажом ниже, казаки сломали руку, когда он шёл ночью из ресторана. Мы боимся обращаться в милицию – там тоже казаки сидят. У них всё куплено. Многие родители не выпускают детей на улицу – кругом полно пьяных казаков. Нам некуда жаловаться. Мы боимся." Вот такая исповедь. И не хочется комментировать. Скажу только, что миграция армян из краснодарского края увеличилась в последнее время – люди боятся за свою жизнь. Совсем, вот, недавний случай. Буквально позавчера в одном из ресторанов Краснодара был убит автоматной очередью ещё один армянин (другой вины у него не было). Его убийца – есаул так называемого "казачьего войска" и одновременно офицер российской армии. Такое содружество власти и фашистских организаций наталкивает на размышления..."

– Выключи, – попросила Лена. – Я не могу думать.

Серёжка не стал спорить. Он щёлкнул кнопкой, и приёмник заткнулся. Светящийся циферблат электронных часов показывал, что уже почти девять. Лена глядела на дорогу. Она помнила эти места. Когда-то, чуть больше года назад...