Текст книги "Возмездие (изд.1972)"

Автор книги: Александр Насибов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

Глава шестая

Истекли сутки с тех пор, как Аскер прибыл в этот затерянный в лесах Подмосковья лагерь военнопленных, где изолированно от прочих пленных и друг от друга содержались те, кого он привёз с фронта. Сутки! Все это время он вёл допрос. В его кабинете побывало уже около десятка бывших солдат и унтер-офицеров того самого третьего батальона, но он ни на шаг не продвинулся вперёд. Все те, с кем он разговаривал, были удивительно однообразны. Да, они служили в третьем батальоне мотострелкового полка дивизии «Тейфель». За время службы были свидетелями двух чрезвычайных происшествий – самоубийства писаря Фогеля и дезертирства ефрейтора Георга Хоманна. Что собой представляет Хоманн? Обычный солдат, каких тысячи. Впрочем, он умнее многих, ибо перешёл на сторону русских добровольно и может рассчитывать на лучшую долю по сравнению с той, какая ожидает их, попавших в плен. Только три недели назад Хоманн как примерный солдат побывал в краткосрочном отпуске в родном городе, а теперь приказом командира полка, который им зачитали перед строем, объявлен изменником, лишён воинского чина, всех прав и наград, подлежит поимке и расстрелу. Вот, в сущности, все, что они знают о Хоманне, ибо в батальоне служат недавно – зачислены всего три месяца назад при переформировании полка.

Аскер внимательно выслушивал пленных, задавал и другие вопросы, не имевшие отношения к Хоманну: свою заинтересованность перебежчиком он старался не выказывать.

Следователь видел – пленные охотно отвечают. Показания их примерно одинаковы. Столковаться они не могли, так как изолированы друг от друга. Значит, говорят правду.

Конечно, Аскер имел возможность допросить командира роты, в которой служил Хоманн. Но с этим он не спешил. Надо было поговорить сперва с рядовыми. Допрос солдат должен был прояснить, что представляет собой командир и как надлежит вести с ним дело.

О ротном командире лейтенанте Шульце Аскер узнал: требователен и строг, но справедлив, по пустякам не взыскивал, солдат жалел. И ещё: Георг Хоманн был уволен в отпуск по ходатайству Шульца.

Аскер почувствовал, что его охватывает дрёма. Он встал из-за стола, походил по кабинету, разгоняя сонливость, выкурил папиросу. В окно была видна часть территории лагеря с несколькими большими строениями для жилья. Возле одного из них группа пленных резала широкой пилой толстые берёзовые поленья. Другие возились у только что врытого столба, утрамбовывая вокруг него почву. Ещё один пленный, нацепив «кошки», карабкался по столбу, держа в руках большой серебристый громкоговоритель.

Отворилась дверь дальнего строения. Из неё вышел немец и за ним конвоир. Это вели на допрос очередного пленного.

Аскер прошёл к столу, застегнул пуговицы на воротнике гимнастёрки, пригладил волосы, сел.

Вскоре в коридоре послышались шаги. Вслед за тем дверь отворилась, конвойный ввёл пленного. Аскер оглядел стоявшего у порога человека, сделал знак конвоиру удалиться. Пленный – пожилой человек, коренастый и чуть кривоногий – тяжело шагнул вперёд к стоявшему посреди комнаты табурету, зацепился за что-то ногой и едва не упал. Он смутился, покраснел. Оказавшись возле табурета, сесть не решился, вопросительно поглядел на советского офицера.

– Садитесь, – сказал Аскер.

Немец сел, положил на колени тяжёлые руки с коротко остриженными ногтями, провёл языком по губам и вздохнул. Искоса он посматривал на следователя. По ту сторону стола стоял высокий статный офицер. Зачёсанные назад светлые с рыжинкой волосы открывали большой лоб, из-под которого поблёскивали спокойные глаза. Пленный отметил хрящеватый, с едва заметной горбинкой нос, чуть широкие скулы, твёрдый подбородок. Гимнастёрка облегала атлетический торс, пояс туго стягивал талию.

Все в облике офицера свидетельствовало о силе, энергии, здоровье, и пленный неожиданно для самого себя улыбнулся.

Аскер чуть сощурил глаза.

– Ваше имя? – спросил он.

Хриплым, простуженным басом пленный сказал, что его зовут Герберт Ланге.

– Чин?

– Обер-ефрейтор.

– Обер-ефрейтор, – повторил Аскер, делая запись в протоколе. – Где служили? Назовите дивизию, полк, батальон и свою должность.

– Дивизия «Тейфель», мотострелковый полк, третий батальон, первая рота, первый взвод.

Аскер насторожился: из первого взвода был и Георг Хоманн.

– Хорошо, – сказал он. – Теперь о партийной принадлежности. Вы член НСДАП?

– Нет, – покачал головой Ланге. – И никогда им не был.

– Тогда, быть может, вы коммунист?

Пленный шумно вздохнул и вновь покачал головой.

– Я и не коммунист. – Он помедлил и как бы с сожалением повторил:

– Да, не коммунист, господин офицер. Я беспартийный. Но беспартийные бывают разные. Есть люди, имеющие твёрдые убеждения и принципы. А есть болтуны и тупицы. Я принадлежу к числу последних.

– Ого! – усмехнулся Аскер. – Сказано довольно сильно.

– Это как вам будет угодно, – повёл плечом пленный. – А говорю так потому, что сочувствовал социал-демократам и, как это ни печально признавать, на собственных плечах привёз к власти Адольфа Гитлера и нацистов.

– Каким же это образом? – спросил Аскер, которого стал забавлять необычный допрос.

– Я, разумеется, был не один. Идиотами оказались все те, кого прельстили бредни наци о великой миссии германского народа на земле. А таких, увы, было немало…

– Немало, – согласился Аскер. – Ну, а сейчас каковы ваши взгляды? Они что, переменились?

– Да.

– Под влиянием того, что вы попали в плен?

В вопросе звучала ирония. Ланге покраснел и опустил голову.

– Нет, – пробурчал он. – Плен тут ни при чем. Дело в другом, совсем в другом.

– В чем же?

– В другом, – повторил Ланге. – Во всем виноваты очень хорошие люди, которых мне довелось встретить на своём пути.

– Кто же они?

– Их было трое, господин офицер. Очень разные, но очень хорошие люди. Я бы назвал их имена, да вам они ни к чему.

– А все же.

– Первый – это Лотар Фиш, могильный сторож.

– Кладбищенский, вы хотите сказать?

– Да-да, кладбищенский. Простите меня. – Ланге смутился. – А язык вы знаете лучше, пожалуй, чем я…

– Так чем знаменит кладбищенский сторож Фиш?

– Ничем, господин офицер. Просто это человек, который открыл мне глаза на многое. Когда-то, в годы моего детства, он был лодочником в Гамбурге. Хорошо знал отца. Нянчил меня, на руках носил… Потом пропал. Уехал. И вот, много лет спустя, я встретил его в Остбурге. Случайно встретил. Мы хоронили кого-то из друзей, и на кладбище вдруг я вижу старого Лотара! Там же, на кладбище, его сторожка. Он бобыль, живёт обособленно. Я остался у него ночевать, И мы скоротали время до утра, сидя за кружкой пива. Помнится, это было в тридцать восьмом году, да-да, осенью тридцать восьмого… И знаете, что предсказал Фиш? Войну Гитлера против вашей страны!

– Любопытно, – усмехнулся Аскер.

– Больше того, господин офицер, он предсказал поражение нацизма в этой войне! Лотар так и сказал: «Эти русские свернут шею нашему бесноватому. Попомни моё слово, Герберт».

– Он что – коммунист, этот Фиш?

– Нет, не думаю. – Ланге потянулся за сигаретой, зажёг её, осторожно положил в пепельницу обгорелую спичку. – Не думаю, по всей вероятности, нет.

– И Фиш жив?

– Я получил от него весточку месяц назад.

– Ну, а другой?

– С ним я встретился в тридцать третьем году, в ту ночь на 27 февраля, когда в Берлине горел рейхстаг. Это была наша первая встреча. Порт Гамбурга гудел, будто потревоженный улей. Там шёл митинг. Ораторы вовсю драли глотки. Говорили многие, но громче всех – фашисты. Им подпевали социал-демократы. Все они хором вопили о необходимости «сильной руки», чтобы вновь завоевать стране и нации «место под солнцем», поносили коммунистов. Тогда мне это нравилось, и я орал вместе с другими, потрясая факелом, и готов был хоть сию минуту идти воевать за это самое место под солнцем. «Глупец», – сказал кто-то рядом. Я обернулся и увидел человека в фуражке с лаковым козырьком и в синем комбинезоне. Он жевал сигарету, насмешливо глядел на меня. Это был здоровяк, и я сдержал ругательство, готовое сорваться с губ. А митинг продолжался. Страсти так накалились, что произошла потасовка. Здорово досталось наци, а заодно и эсдекам. В таких случаях полиция тут как тут. И вот уже заработали резиновые дубинки шуцманов. Я счёл за благо потихоньку выбраться из толпы. «Эй!» – окликнули меня. Я оглянулся. Подошёл тот самый, в фуражке. «По кружке пива, а? – сказал он так, будто мы были давнишние знакомые. – Я плачу». Он чем-то понравился мне, и я забыл, что несколькими минутами раньше едва с ним не подрался. Мы устроились в маленьком кабачке и тянули пиво. Разговорились. Впрочем, больше говорил я, а он слушал и лишь изредка вставлял словцо. Я болтал вовсю, рисуя картины новой Германии, одну прекраснее другой. Он слушал. Потом спросил: «Твой отец тоже был докер и жил здесь до мировой войны?» – «Разумеется, – ответил я. – Мы потомственные докеры, здесь трудились всю жизнь и отец мой и дед». – «Как он жил, твой отец, лучше, чем ты?» Я сказал, что нет, не лучше. Помнится, семья и в те годы считала каждый пфенниг, лишь по праздникам ела мясо. «Вот видишь, – сказал он, – выходит, так было и прежде. А ведь до войны Германия имела и жизненное пространство, и место под солнцем, и колонии, и всякие прочие штуки, о которых сейчас вопят нацисты. Имела все, а твой отец, докер, едва сводил концы с концами. Почему ты уверен, что теперь все изменится и каждый рабочий будет кататься, как сыр в масле?» Настроение у меня упало. Я стал придираться к его словам. «Ты сердишься, Юпитер, – улыбнулся он, – значит, ты неправ».

Только много позже я понял, что злился не на него, а на самого себя. Видимо, стыдно было признаться в этом… Вот как мы познакомились. Его звали Отто Шталекер. Оказалось, что работаем на одной верфи, только на разных стапелях. Он был механик, а я слесарь. Мы подружились, хотя он и постарше годами, после смены поджидали друг друга, вместе ходили в кабачок, если водились деньги. Даже женились на подружках – наших жён и по сей день водой не разольёшь… Когда я перебрался в Остбург, туда же переехал и Отто. Работали на одном заводе. Началась война, меня забрали в вермахт, Шталекера же оставили – он большой специалист в своём деле…

– Он тоже не состоит ни в какой партии, этот ваш друг?

– Не знаю, господин офицер. – Ланге помедлил. – Чего не знаю, того не знаю. Но у Шталекера старые счёты с наци. Мерзавцы замучили в лагере его старшего брата. Побывала в их лапах и жена Отто. Словом, он глотку б им перегрыз, если бы мог. Это уж точно.

– А может, грызёт? – проговорил Аскер. – Не сидит, может, без дела в своём Остбурге, а?

Ланге пожал плечами.

– Кто знает? – сказал он. – Отто человек смелый, решительный…

– М-да, – задумчиво протянул Аскер. – Хорошие у вас друзья.

– Неплохие, – кивнул Ланге.

– Ну, а третий?

Ланге сказал:

– Это солдат, с которым я служил, Георг Хоманн.

– Служили, – повторил Аскер, стараясь говорить спокойно. – А что, этот… как его?

– Хоманн, господин офицер.

– А что, Хоманн теперь не с вами? Или погиб?

– Ни то и ни другое.

– Где же он?

– Как объявили неделю назад, Хоманн дезертировал. Перебежал на вашу сторону. Сидит теперь в каком-нибудь лагере военнопленных, вроде этого. Если, конечно, его не подстрелили по дороге.

– Вы говорите так, будто не знали, что Хоманн собирался дезертировать.

– Я и в самом деле ничего не знал.

– Но вы были друзьями!

Пленный выпрямился на табурете.

– Таков Хоманн, господин офицер. Если не сказал, значит, не мог. Не мог – и баста.

– Вы и до войны знали друг друга?

Ланге покачал головой.

– Нет, хотя и жили бок о бок: и он и я в Остбурге. С Хоманном мы знакомы года полтора, с тех пор как попали в одну роту.

– Давно не были в родных краях, Ланге? – вдруг спросил Аскер.

– Давно.

– Хотелось бы съездить?

– А как же, господин офицер! Но теперь – капут. Надо ждать, когда окончится война или произойдёт обмен пленными.

– У вас что, семья в Остбурге?

– Да, господин офицер. Жена и дочь пяти лет. Им сейчас приходится туго – плохо с продуктами, да и Остбург частенько бомбят. Хоманн рассказывал…

– Он что, письма оттуда получал?

– Нет, ездил в Остбург. Я забыл сказать, господин офицер: Георг Хоманн совсем недавно побывал в Остбурге. Ему дьявольски повезло. И случилось это, когда он был назначен в караул – охранять склад провианта. Хоманн заступил на пост в полночь и только успел раза два пройтись вдоль стены склада, как был окликнут какими-то солдатами, которые оказались неподалёку. «Разиня, – кричали солдаты, – погляди-ка назад!» Хоманн обернулся и обомлел: окно склада светилось. Причём свет то усиливался, то почти совсем исчезал. Хоманн понял, что на складе возник пожар, высадил раму, влез в окно. Горела куча пустых ящиков, стоявших у стены. Хоманн раскидал их, принялся гасить пламя. Когда вызванные по тревоге люди прибыли, пожар был уже ликвидирован. Разумеется, Хоманна сменили, отвели в караульное помещение, дали прийти в себя. А наутро он был вызван командиром батальона, и тот наградил его отпуском. Хоманн побывал в Остбурге, привёз письмишко от моих. Вернувшись, ходил озабоченный, мрачный. Что-то его беспокоило. Теперь я знаю что. Георг Хоманн обдумывал своё намерение. И – выполнил его. Вот и вся история, господин офицер.

Ланге смолк. Молчал и Аскер. Он понимал, что все рассказанное пленным – весьма важно. Это подсказывала интуиция, обострённое чутьё следователя и разведчика. И ещё одно чувство возникло во время допроса: какая-то неясная тревога. Аскер вдруг ощутил потребность побыть одному, подумать, покурить… Он отправил пленного, вышел за черту лагеря, в сосновый бор.

Больше часа провёл здесь Аскер, сидя под большим деревом, в задумчивости глядя вверх, где между мохнатыми ветвями елей и сосен светлело бледно-голубое небо. Затем он вернулся и приказал привести командира роты лейтенанта Шульца.

Шульц оказался человеком лет двадцати пяти, с печальными глазами на тонком лице, которые он близоруко щурил. Выяснилось, что Гуго Шульц, работавший до войны продавцом в книжном магазине, стал офицером всего года полтора назад. До этого медицинские комиссии браковали его: он очень близорук, носит специальные очки. В конце концов его все же взяли в армию. Он был послан на ускоренные курсы офицеров, окончил их и оказался на фронте – сначала взводным, а потом заменил убитого командира роты. Остальное известно.

Аскер перевёл разговор на подразделение, которым командовал Шульц. Похоже было, что лейтенант говорит откровенно, не хитрит. Отвечая на вопросы следователя, он назвал больше десятка своих солдат, наделяя каждого краткой характеристикой. Наконец дошла очередь до Хоманна. Шульц сказал:

– Ефрейтор Георг Хоманн служил честно, был скромным и храбрым. Только я говорю это вовсе не потому, что однажды Хоманн спас мне жизнь… Так требует справедливость.

– Чувство справедливости всегда руководит вами? – поинтересовался Аскер.

– Полагаю, да.

– А я сомневаюсь.

– Господин майор сомневается? – Пленный растерянно развёл руками.

– Признаться, я никогда не подозревал, что могу быть обвинён в пристрастии или…

– Вспомните о происшествии в провиантском складе, когда в карауле был Хоманн. Вспомнили?

– Я все ещё не понимаю, господин майор.

– Хорошо, я помогу вам понять. Скажите, в ту ночь Хоманн действительно совершил такой уж выдающийся поступок?

Шульц замялся.

– Говорите, говорите!

– Я не понимаю господина майора.

– Ну вот, только что вы заявили: случилось, что Хоманн спас жизнь своему командиру – то есть вам. Это так?

– Да.

– И что же, подвиг солдата был оценён по достоинству? Хоманна наградили?

– Нет. – Шульц помолчал, начиная догадываться, куда клонит следователь. – Нет, господин майор, история прошла незамеченной.

– А произошёл пустяковый пожар в складе, и вы уже торопитесь с реляцией о героизме Хоманна.

– Это не я, господин майор.

– Не вы? – Аскер почувствовал, как у него вспотел лоб. – Как это – не вы? Говорите правду.

– Да, не я. Ходатайство было, конечно, моё, как командира роты, но подал его я не по своей воле. Мне было приказано.

– Кем?

– Майором Гаусом.

– Кто это – майор Гаус?

– Командир батальона.

– Расскажите об этом подробнее.

– После того как пожар был потушен и суматоха улеглась, я вызвал Хоманна к себе, детально обо всем расспросил, похвалил. Он сказал, что не совершил ничего особенного. Опасности пожара фактически и не было. Горели ящики, сложенные у стены. Они были обособлены. Стены, пол, потолок – земля и камень, гореть нечему. Даже краска на стенах не масляная, а извёстка. В том помещении не было больше ни ящиков, ни продуктов, ничего такого, что могло бы гореть. Словом, сгорев, ящики превратились бы в золу, и дело с концом. Я отпустил Хоманна. И вот зазвонил телефон. Говорил майор Гаус. Он спросил о происшествии. Я доложил. Гаус сказал: «Хоманн действовал геройски, надо его поощрить».

– «За что?» – спросил я, пояснив, что был лишь жалкий костёр из кучи фанерных ящиков. «Все равно, – ответил Гаус, – проявлена самоотверженность, она не может остаться без награды». Я позволил себе поиронизировать и спросил, уж не думает ли майор представить Хоманна к кресту. Гаус сказал: «Ордена не дадим, а в отпуск пошлём, пусть побывает в тылу».

– И Гаус настоял на своём?

– Разумеется. Это в его власти.

– Хорошо. – Аскер встал. – Закончим пока наш разговор.

Утро следующего дня Аскер посвятил беседе с Георгом Хоманном. Вначале он задал десяток обычных вопросов, приглядываясь к перебежчику. Ответы Хоманна в точности соответствовали тому, что Аскер установил при допросе пленных солдат и офицеров третьего батальона. Хоманн ни разу не солгал даже в мелочи.

Он отвечал чётко, охотно, без каких-либо колебаний или увёрток. И хотя после всего того, что узнал следователь от Шульца, к Хоманну надо было бы относиться с недоверием, Аскера не покидало ощущение, что собеседник его честный человек.

Осторожно подвёл он Хоманна к эпизоду в провиантском складе. Разговор о происшествии в складе он считал серьёзным испытанием для подследственного. Хоманн, если он засланный с какими-то целями агент, должен был вовсю расписать своё участие в тушении пожара, чтобы дальнейшее – отпуск и поездка в тыл – было возможно лучше обосновано.

Хоманн же поступил как раз наоборот. Он заявил, что ничего особенного не совершил, и награждать его, в сущности, было не за что.

– Как же так? – удивился Аскер.

Хоманн пожал плечами.

– Я и сам не возьму в толк. Многое непонятно, товарищ майор. Вот, например, месяц назад я выручил ротного командира. – Он улыбнулся, в голосе его зазвучали тёплые нотки. – Был у нас лейтенант Шульц. Это честный парень, нацистов недолюбливает, с солдатами справедлив… И вот однажды случилось так, что я его спас. Был бой, мы отходили, Шульц и я оказались рядом в тот момент, когда неподалёку плюхнулась мина. Я успел швырнуть на землю лейтенанта, упасть сам. И в тот же миг рвануло так, что у нас едва не лопнули барабанные перепонки. Позже, когда мы пришли в себя, Шульц заплакал. Он написал взволнованный рапорт начальству. И вы думаете, меня отметили? Черта с два!

– А теперь – и отпуск, и благодарность?

– Именно! И ещё одно: перед отъездом в отпуск я зашёл к лейтенанту Шульцу. Знаете, мне показалось, что и он, как бы это сказать… в некотором недоумении, что ли, по поводу всей этой истории.

– Давно знаете майора Гауса?

– Я не понимаю вопроса.

– Ну… быть может, майор Гаус почему-либо особенно расположен к вам?

– Что вы, – усмехнулся Хоманн. – Он, я думаю, до пожара в складе и не подозревал о моем существовании.

Глава седьмая

1

Со времени возвращения Аскера с фронта и совещания у генерала Лыкова прошло три недели. И вот Лыков вновь слушает доклад майора Керимова.

Аскер рассказал о допросах лейтенанта Шульца, обер-ефрейтора Герберта Ланге и других, о разговорах с Георгом Хоманном.

– Выводы, – сказал Лыков, когда Аскер закончил. – Делайте выводы, майор.

– Выводы? – Аскер задумался. – Вывод такой: Георг Хоманн говорит правду.

Лыков как-то странно посмотрел на офицера, вызвал адъютанта.

– Что, прибыл полковник Чистов? – спросил его Лыков.

– Да, товарищ генерал. Он здесь и ждёт.

Вошёл Чистов. Это был человек лет шестидесяти пяти, болезненного вида, высокий, худой. Одет он был в штатское, как, впрочем, и все находившиеся в кабинете.

– Доложите нам о тайнике с архивами. С самого начала, но коротко, – сказал Лыков.

– Слушаюсь. – Чистов гулко откашлялся в кулак. – Полгода назад нам стало известно, что из РСХА [68]68
  РСХА – главное имперское управление безопасности в гитлеровской Германии.


[Закрыть]разослана во все органы гестапо, абвера, СД и СА [69]69
  СА – штурмовые отряды.


[Закрыть]весьма важная директива. Подписал её сам Генрих Гиммлер. Директива предписывает этим организациям, а также альгемейне СС, [70]70
  Альгемейне СС – общая СС.


[Закрыть]ваффен СС, [71]71
  Ваффен СС – войска СС.


[Закрыть]ферфюгунгструппен СС [72]72
  Ферфюгунгструппен СС – особые отряды СС.


[Закрыть]и соединениям «Тотен копф» [73]73
  «Тотен копф» – «Мёртвая голова» – название соединений СС, занимавшихся особо важными диверсионными и карательными операциями, а также охраной лагерей военнопленных.


[Закрыть]принять все меры к тому, чтобы архивы их были сохранены и ни при каких обстоятельствах не попали в руки противника. При эвакуации с Востока архивы надлежит под строгой охраной отправлять в определённые пункты, где они должны быть систематизированы и в специальных металлических ящиках сданы на тайное хранение. Где, в каких пунктах и под чьим руководством созданы эти тайники, сколько их и что они собой представляют – мы не смогли ещё установить.

– Кое-какие сведения получили только месяца два с половиной назад, – проговорил Лыков. – Причём об одном лишь тайнике, а их, вероятно, несколько.

– В Остбурге? – спросил Аскер.

– Остбург? – Полковник Чистов казался удивлённым. – Нет, речь идёт о другом населённом пункте.

– Не в Остбурге, – сказал, как бы размышляя вслух, генерал Лыков.

Аскер беспокойно завозился на месте.

– Он, этот городок, расположен в низовьях Эльбы, на её левом берегу, – продолжал Чистов.

– На каком? – переспросил Аскер.

– На левом, то есть на западном. Точнее, не на самом берегу, а несколько в стороне от реки.

– Название городка?

– Карлслуст, – сказал Чистов. – Предполагается, что близ него, в лесу, где-то у реки, в подземном хранилище и находятся архивы, о которых идёт речь. Точнее, часть этих архивов. Тайник создан с целью сохранить архивы, если война будет проиграна немцами и Германию оккупируют.

– Простите, товарищ генерал. – Аскер приподнялся. – Могу я спросить об источнике, из которого полковнику стало известно об архивах и тайнике?

– Можете. – Лыков взглянул на Чистова. – Ответьте майору Керимову.

Чистов сказал:

– Источник – это наш разведчик, действующий по соседству.

Аскер встал, подошёл к карте Германии, занимавшей одну из стен кабинета, приложил к ней линейку, что-то прикидывая, потом вернулся.

– Всего полтораста километров, – сказал он. – Только сто пятьдесят километров отделяют Остбург от Карлслуста. Города – на разных берегах реки. В остальном все совпадает – расположение тайников, метод хранения, упаковка.

– Да, даже упаковка, – кивнул Лыков.

Чистов молчал. Он был дисциплинирован и вопросов не задавал: все, что нужно, генерал Лыков скажет.

– Два тайника в соседних городах… – Аскер потёр переносицу. – Странно.

– Послушаем полковника Чистова, – сказал Лыков.

Аскер сел.

Чистов продолжал:

– Архивы ищет специальная группа. Она в Карлслусте, заброшена удачно, действует активно. Определился район нахождения объекта. Это все. Дальше группа не может продвинуться. Контрразведка едва её не нащупала. Теперь там все настороже, и малейшая оплошность может привести к катастрофе.

– Простите, когда это произошло? – Аскер беспокойно задвигался на стуле.

– Вы спрашиваете, когда произошло осложнение и немцы встревожились? – переспросил полковник.

– Да.

– Месяца два назад…

– А что, разве трудно архивы вывезти и в каком-нибудь другом месте соорудить новый тайник?

– Мы предусмотрели такую возможность и наблюдаем за транспортом. К тому же архивы, о которых идёт речь, – это сотни больших ящиков. Передвинуть колонну машин с таким грузом незаметно для вражеской разведки, которая находится в данном районе и специально охотится за этими архивами, вряд ли возможно. Немцы поумнели по сравнению с тем, как действовали в первый период войны. Сейчас они далеки от того, чтобы недооценивать силы и возможности советской разведки.

Генерал поблагодарил Чистова. Тот ушёл.

– Ну, – сказал Лыков, когда он и Аскер остались одни, – что вы обо всем этом скажете?

– Аскер молчал.

– Говорите же, – усмехнулся Лыков.

Аскер встал, взялся за спинку стула.

– И все же я верю перебежчику Хоманну, – проговорил он.

Лыков не ответил.

– Верю, – продолжал Аскер, – и ничего не могу с собой поделать. Вот я разговариваю с ним, он глядит мне в глаза, я слушаю его неторопливую, обстоятельную речь и чувствую – Хоманн говорит правду!

– Любопытно…

– Товарищ генерал, он никогда не выгораживает себя, напротив – часто говорит вещи, которые могут только повредить ему. Говорит и понимает, что действует себе во вред, – я вижу это по его глазам, по тому, как меняется его настроение, голос… А ведь к этому его никто не принуждает. Он поступает так добровольно, хотя о многом мог бы и словом не обмолвиться. Сергей Сергеевич, все то из его показаний, что я имел возможность проверить, – правда, одна лишь правда, от начала до конца, от главного до последней мелочи… Могут сказать: это приём, применяя который подследственный хочет расположить к себе следователя, чтобы тот поверил его дальнейшим показаниям. Но такой приём хорош лишь в одном случае. А именно: когда преступник знает, что следствие имеет возможность проверить его показания. Ведь так?

– Пожалуй.

– Но Хоманн и не подозревает, что в наших руках и лейтенант Шульц, и обер-ефрейтор Ланге, и многие другие из тех, с кем он служил.

– Что же вы предлагаете, майор? Как нам отнестись к тому, что сообщил полковник Чистов?

Аскер молчал.

– Ну хорошо. – Лыков встал, давая понять, что разговор окончен. – Вы принесли показания Хоманна?

– Да, они в этой папке.

– Оставьте. Сегодня вызову перебежчика. Хочу познакомиться с ним. Вас жду завтра, в десять утра.

2

Наутро Аскер вновь был в кабинете начальника. Лыков сказал:

– Хоманна допрашивал. Впечатление – сходное с вашим.

Генерал взял со стола карандаш, задумчиво повертел между пальцами, отложил.

– Итак, – проговорил он, – мы условились, что верим Хоманну… Ну, а как быть с тем, что докладывал полковник Чистов? Есть у вас основания не верить ему и его людям?

– Нет, товарищ генерал.

– И у меня таких оснований не имеется.

Наступила пауза. Аскер и Лыков сидели в задумчивости.

– Быть может, тайники есть и в Остбурге и в Карлслусте? – продолжал генерал. – Предположение при данных обстоятельствах правдоподобное. Но пока я не могу его принять. Удерживают две причины. Первая: города слишком близко расположены, чтобы был смысл дважды производить одну и ту же большую работу… Я имею в виду сооружение тайника. И вторая причина: данные полковника Чистова о тайнике поразительно похожи на данные Хоманна и арестованного в Баку агента. Напрашивается мысль: а не идёт ли в этих двух случаях речь об одном и том же хранилище. Припомните: сходится все – устройство тайников, место расположения, система хранения…

Генерал встал, прошёлся по кабинету, остановился за спиной Аскера.

– Ночью я докладывал руководству. Меня спросили: «Не следует ли рискнуть и группу, работающую в Карлслусте, перенацелить на Остбург?» Я не счёл это возможным. Мы пришли к заключению заслать в Остбург разведчика. Пусть во всем разберётся на месте.

Аскер хотел встать. Лыков придержал его за плечо, обошёл стол, тяжело опустился в кресло.

– Вам придётся ехать, товарищ Керимов…

Аскер кивнул.

Лыков взял его руку.

– Мы уже говорили о том, как нужны нам эти архивы. Хотел бы напомнить о старой фашистской агентуре и о тех новых шпионах, которых оккупанты, конечно же, постарались завербовать и, уходя, оставить на нашей земле. Вы представляете, сколько ценнейших сведений обо всех этих негодяях содержат архивы, которые мы с вами ищем! Но это далеко не все. Подумайте, сколько советских патриотов схвачено и умерщвлено в застенках гестапо, абвера и СД! Сколько наших людей приняло мученическую смерть в подвалах и крематориях различных зондеркоманд и эйнзатцгрупп. [74]74
  Зондеркоманды и эйнзатцгруппы – специальные команды и группы СС, занимавшиеся карательными операциями и уничтожением военнопленных и мирного населения.


[Закрыть]В тех архивах, несомненно, сохранились данные о том, как они жили, как боролись и умирали… Пойдём дальше. К нам разными путями просачиваются данные: негодяи занимаются преступными опытами над пленными, убивая их кислородным голоданием, холодом, сверхнизким давлением. Пленным впрыскивают яды, на них пробуют действие отравляющих веществ, испытывают новые виды оружия – гранаты, мины, фугасы. Кто знает, не найдутся ли данные и обо всем этом в секретных архивах фашистов!.. И ещё раз подчёркиваю: списки и сведения об агентурной сети гитлеровцев! Беда, если мы запоздаем. Необходимо во что бы то ни стало, любой ценой перехватить эту документацию. Учтите: она интересует не только нас. Далеко нет. Страна не простит нам, если документы, о которых идёт речь, окажутся в лапах разведок других государств. В этом случае фашистские шпионы получили бы новых и весьма энергичных хозяев.

– Все понял, товарищ генерал, – сказал Аскер.

– Поняли и прониклись важностью задачи, которую будете решать?

– Так точно.

– Вы сколько лет в партии, товарищ Керимов?

– Три года. – Аскер поправился: – Почти три года.

– Нашу работу я расцениваю как важное задание партии, – сказал Лыков. – Полагаю, что только так и может думать чекист.

– Именно так!

– Никогда не забывайте об этом. И ещё: помните о Родине нашей, о народе, о товарищах, о семье своей. Верьте мне, помогает, когда трудно.

– Понимаю, товарищ генерал.

– Там… – Лыков помолчал, кивнул куда-то в сторону. – Там уже знают, что идёте вы. Знают и одобрили мой выбор.

– Спасибо, Сергей Сергеевич, – хрипло проговорил Аскер.

Генерал продолжал:

– Разработкой операции по заброске вас в Остбург уже занимаются. Все это поручено Рыбину.

– Ясно.

– Задача сложная, поэтому в помощь полковнику Рыбину я подключил и группу полковника Чистова. У него тоже имеются кое-какие возможности. Но, быть может, у вас сложится свой план проникновения в Остбург? Подумайте и доложите. Скажем, дня через три. Утром, часов этак в десять.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

Аскер и Лыков встретились взглядами.

– Вы славный парень, – сказал генерал. – Вот и у меня был такой. Был… до декабря сорок первого. Под Москвой убили. Да вы знаете…

Лыков горько улыбнулся и, ссутулившись, побрёл к окну.