Текст книги "Последний солдат империи"

Автор книги: Александр Проханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

– Из Москвы, стало быть? Физик или по медицинской части? – спросило существо детским писклявым голосом, каким говорят лилипуты, и почесало клешней заросшую глазницу так старательно и страстно, как это делают собаки, когда их беспокоит блоха. – Лодочку желаете или с бережка, с мосточка? – Голос был веселый, услужливый и насмешливый, словно человек приглашал гостя посмеяться над своим уродством, потешиться этой забавной встречей в безлюдной степи на берегу атомного озера.

– Пожалуй, лодку не надо... Да и удочки стоит ли... – растерянно сказал Белосельцев, чувствуя, как бесконечна степь, бездонно озеро, таинственна и неслучайна их встреча. Будто он шел к ней целую жизнь, предчувствуя среди множества встреч, ожидая от нее разрешения самых главных, неотступных вопросов. Он хотел об этом сказать, но не было слов. И таинственное существо, как изувеченный зверек, тихо посвистывало рядом дырочками носа.

– Лодку не хотите – с удочкой посидите. Тоже хорошее дело, – человек, перекатываясь, выставляя поочередно вывернутые бедра, исчез в сторожке. Через минуту вернулся с удочками и консервной банкой, где на мокрой тряпице извивались Бог весть откуда возникшие розовые дождевые черви. – Наловите, хорошо, а нет, у нас на ушицу найдется. И спецзапас сохранился, – он хлопнул клешней по вывернутой шее, давая понять, что к ухе будет предложена выпивка.

– Видите ли, – робко начал Белосельцев, – Я наслышан... от нашего великого атомного физика, Академика, который здесь начинал... Он рассказал о вашей судьбе, о штурмовике Пе-2, и как вас приковали, и ваше свидание с Берией... Он просил передать, что раскаивается, просит у вас прощения... Вас называет Мутантом... Говорил про Болт Мира... – умолк, глядя на человека, по лицу которого как будто прошлась циркулярная пила, и оно напоминало сплошной рубец. Тот молча почесывался, выискивая в шерстке досаждающую блоху.

– Не упомню... Много разных бывало... Стар стал... Мое дело – рыбку ловить... Майор любит рыбку... Да вы не сомневайтесь, коли не поймаете, у нас уже приготовлено... И спецзапас припасен... – ловко сжав удочки клешней, он заковылял по вырубленным в пемзе ступенькам к воде, где был сооружен дощатый помост и стояла деревянная лавочка. Орудуя клешней как пинцетом, выловил из банки червя. Поплевал на него безгубым смеющимся ртом. Приблизил крючок с извивающимся червем к выпуклому бельму. Посвистел носом и, виртуозно орудуя обрубком, метнул леску в белый свинцовый блеск. Белосельцев ждал, что леска источится легким дымком в расплавленной жиже. Но она, не оставляя на воде кругов, погрузилась в глубину. Получив от Хиросимы удилище, он опустился на лавочку.

– Ловите на здоровье... В Москве-то, небось, не половишь, – писклявым голосом произнес Хиросима и ловко заковылял вверх. Белосельцев остался один.

Было беззвучно, словно для звука не существовало среды, где бы он мог распространяться. Ничто не колебалось, словно отсутствовали любые формы движения. Ровный однородный столб света поднимался от озера в небо, продолжаясь ввысь, в бесконечность. Такая же литая колонна света погружалась сквозь кратер в центр земли. Сидя на лавке, глядя в ровное, цепенящее свечение, он чувствовал, что время остановилось. Здесь случилось такое, что расплавило все часы, смяло, как пластилин, циферблаты, и время исчезло.

Он не помнил, сколько сидел – час или пять. Солнце медленно утекло из круглого бесцветного неба, скрылось за высокой каменной осыпью. В белесых, выгоревших небесах появилась нежная зелень. А в воде, среди металлического мертвого блеска, почудилась слабая лазурь, которая стала сгущаться, и озеро превратилось в бирюзовый прекрасный круг, охваченный каменной оправой, уже не пепельно-серой, а нежно-разноцветной – сиреневой, розовой, красной. Белосельцев очнулся. Его коснулось преображение вод и небес. Оцепенение исчезло. Сердце радостно вздрогнуло и наполнилось предчувствием прекрасного, долгожданного, когда-то, быть может, не в его собственной жизни, пережитого и теперь возвращавшегося.

Кругом что-то слабо, почти неуловимо качнулось. И от этого нежного колыхания побежали едва заметные волны. Прозрачные лопасти света, розовые и зеленые, перебирали в небе свои лепестки. Камни на круче казались драгоценными. Вода в озере чудесно дышала. Нежно-голубая, она переполнялась таинственными силами, которые не обнаруживали себя, а лишь создавали ощущение блаженства.

Вдруг слабо плеснуло. Стал расходиться медленный круг, в переливах млечно-белого и голубого. Рядом снова плеснуло. Мягкие кольца, расширяясь, порождая бирюзовые колыхания, стали разбегаться. Встретились с первыми. Обнимались, целовались, создавая на воде танцующие волны.

Белосельцев увидел, как из воды поднялся прозрачный бурун, и в нем на мгновенье что-то стеклянно сверкнуло, живое, сильное, радостное. Рядом другое, третье. Так в бирюзовом море играют нерпы, нежась в теплых лучах вечернего солнца. И это зрелище живых существ, лишь на мгновение показавших себя среди стеклянных пузырей и зеленовато-голубых колыханий, восхитило Белосельцева, исполнило его нежностью и волнением.

Близко от берега поднялся стеклянный купол воды. В нем, среди опадающих струй, блестящих сочных волос, возникло женское лицо, молодое, с открытыми радостно– изумленными глазами, розовыми губами, которые отдували воду. Глаза, часто моргая, всматривались сквозь летящие капли. Женщина подняла из воды белые руки, отерла ладонями лицо, как это делают купальщицы. Улыбнулась, легла на спину, и Белосельцев увидел ее белые полные груди с темными сосками и выпуклый блестящий живот. Купальщица изогнулась, уходя в глубину спиной. Белосельцев ожидал увидеть ее сильные белые ноги, но вместо них глянцевито сверкнул раздвоенный чешуйчатый хвост, двойной плавник прозрачно ушел под воду.

Это было чудесно. Он смотрел на разбегавшиеся круги, среди которых исчезло диво. Чувствовал, как его сладко влечет в бирюзовую глубину, где, невидимое, скользило прекрасное тело, сильные руки разгребали прозрачную толщу, волосы струились над спиной, испуская серебряные пузыри, и за сильными бедрами волновался упругий хвост.

Вновь возникла стеклянная реторта, бесшумно лопнула, и в ней открылось восхитительное женское лицо, падающие на плечи золотистые волосы. Женщина с силой колыхнула руками, повела подводным тугим плавником, выдавливая себя на поверхность, так что плеснули тяжело ее розовые груди, круглый, с углублением пупка живот, темный лобок, ниже которого заблестела изумрудная чешуя. Русалка изогнулась в воздухе, ушла в глубину, показав на мгновение гибкие прозрачные ласты.

По всему бирюзовому озеру раскрывались вода и всплывали русалки, глазастые, с перламутровыми счастливыми липами. Играли, плескались, хохотали. Гонялись одна за другой, подымая ладонями прозрачные перья воды. Заслонялись от брызг локтями, показывая под мышками влажные кудели. Обнимались, ласкали друг друга. Замирая в поцелуях, пьяно погружались под воду. Снова счастливо взлетали, держа в руках кто закрученную перламутровую раковину, кто подводный сочный цветок, кто ленивую сонную рыбину. Белосельцев восхищенно смотрел на русалок, и одна из них. проплывая, сладко хохотнула, метнула в него яркие брызги, с шорохом упавшие ему под ноги.

Вдруг русалки испугались, оглянулись все в одну сторону. Опрометью кинулись, разрезан воду плавниками, скрываясь а глубине.

Белосельцев увидел, как у берега бурно, с хлюпаньем, всплыла голова. Крепкая, смуглая, с выпуклыми скулами, плотной курчаво-рыжеватой бородкой и слипшейся светлой копной волос, из которых, словно опрокинули ведро, громко бежала вода. Голова оглянулась в разные стороны, возвысилась на жилистой мощной шее. Открылись могучие плечи, мускулистая, с литым рельефом грудь, покрытая курчавой растительностью. Крепкий красивый мужик встал по пояс и начал охлестывать себя пригоршнями воды, отжимать бородку и волосы. Достал клок белесой водоросли и, как мочалкой, стал тереть себе подмышки, скрести грудь, фыркая и сладко охая. Так моются в реке деревенские мужики, натирая обмылком мускулистые руки, загорелые на покосах плечи, отгоняя от себя мыльную воду.

Мужик помылся, стал выбредать к берегу, но вместо белых ног и и голого паха, на котором бы стыдливо скрестились ладони, из воды возникло огромное лошадиное туловище, огненно-красный, отекающий водой круп. Могучий кентавр, переставляя мускулистые ноги, выдирая из воды копыта, вышел на берег, обмахиваясь брызгающим свистящим хвостом. Статный, литой, оглянулся через плечо на озеро.

Белосельцев был поражен. Озеро, еще недавно казавшееся металлически-мертвым, ядовито-пустым, теперь обнаружило свою волшебную тайну. Перед заходом солнца из него стали появляться таинственные существа. Случившийся здесь космический взрыв соединил огонь и воду, воздух и камень, людей и животных, создав загадочные, невозможные при иных условиях формы.

Там, куда смотрел красный кентавр, всклокотала поверхность. Плавно и мощно стала возникать голова, темная, горбоносая, со смоляной бородой и черными стеклянно блестевшими волосами. Вслед за ней появился атлетический торс, руки с надутыми бицепсами, одна из которых сжимала огромную корягу. Черный кентавр, сбрасывая со спины водопад, щупая копытами каменистое дно, выбредал на берег. Крутил головой, расчесывая пятерней косматые брови. То ли фыркающе гаркнул, то ли по-конски сердито заржал, увидев собрата. Напрягая задние ноги, брызгая из-под копыт камнями, помчался на красного, воздев над головой корягу. Красный скакнул прочь, издал жаркий храп, бросился вверх по склону, осыпая камни, соскальзывая, цепляясь копытами за уступы. Черный гнал его вверх, и они неслись косо, возносясь на кручу, оба прекрасные, совершенные, на фоне вечернего зеленого неба, словно изображения на греческой амфоре.

Белосельцев с восторгом наблюдал горячую скачку. Они сошлись в схватке, вставая на дыбы, ударяя друг друга копытами и кулаками. То обнимались в железных объятиях так, что хрустели кости. То оборачивались друг к другу задом, лягались, громко свистя хвостами. Красный одолевал, теснил соперника. Тот близился к краю, негодующе ржал. Не удержался и рухнул с кручи, перекатываясь, взбрыкивая ногами. Обрушился в воду, подняв блестящий фонтан, окруженный пеной. Поплыл, фыркая, гневно крутя головой, расталкивая руками крутой бурун. Красный кентавр разбежался и, сложив под животом ноги, громко плюхнулся в озеро, расколыхав его до берегов. Погрузился, всплыл, окруженный белой бахромой. Догнал первого, и они плыли рядом, гоня перед собой буруны из черного и красного стекла. Разом нырнули и канули.

Чудо, которое он наблюдал, было предсказуемо. Волшебные мифы и населявшие их существа, уйдя из городов, исчезнув из глаз неверящего, скептического человечества, поселились в атомном озере. Были воссозданы в ослепительном фокусе взрыва.

Над его головой раздался сильный шум крыльев. Быстрые, похожие на уток, птицы сели на воду. Складывали крылья, бойко, как кряквы, крутили острыми утиными хвостиками. Но вместо птичьих голов и клювов у их были женские лица, круглые, щекастые, в свежем румянце. Их украшали венки из перьев, из-под которых выглядывали нежные ушки с узорными сережками.

То одна, то другая раскрывала крыло с изумрудными маховыми перьями, смотрелась в них, как в зеркальце, кокетливо прихорашивалась. Вся стая вдруг забормотала, заговорила, рассыпалась смешками. Дружно снялась и шумно полетела на другую оконечность озера, роняя с оранжевых перепончатых лап светлые капли.

Вода была нежно-прозрачной, голубой, с зеленоватым отливом. В ней виднелись затонувшие мраморные колоннады, амфитеатры, полуразрушенные акрополи и ажурные арки. И повсюду, в прозрачной глубине, среди мраморных развалин, на озерной поверхности, в прибрежных водах и отмелях резвились сказочные существа, поражая воображение.

Белосельцев смотрел на женщину с прекрасным лицом, похожую на Мадонну Литу, в долгополом мокром хитоне, прозрачно облегавшем ноги, живот. Хитон был наполовину расстегнут, обнажая шесть налитых сочных грудей, каждую из которых сладко сосали младенцы, пухлые, бело-розовые, с золотистым пухом на голове. Среди них выделялся чернокожий крепыш с жесткими колечками негритянских волос, крепко схвативший материнскую грудь.

По берегу шел статный мужчина, ослепительный в своей наготе. У него была голова оленя, увенчанная ветвистыми рогами. Он опустился на колени и стал пить. Было видно, как у его мягких оленьих губ вспыхивают слюдяные пузыри.

В воде сновали разноцветные рыбы, у которых, помимо плавников, были маленькие лапки нутрий, они цепко хватали обломки амфор, сносили их в одно место, словно собирались склеить. По мелководью расхаживали длинноногие кулики с загнутыми длинными клювами, но клювы эти вырастали из круглых кошачьих голов, которые ласково и тихонько мурлыкали.

Мимо пролетела большая пестрая бабочка, но между ее радужных крыльев было не тельце насекомого, а человеческая рука, сложившая хрупкие пальцы троеперстием.

– Теперь ты знаешь, куда попал. Ты ведь это хотел увидеть? – раздался за спиной Белосельцева тонкий голос Хиросимы. И пока произносилась фраза, голос менял свой тембр, наливался глубоким сочным звуком. Конец фразы был произнесен сильным грудным баритоном.

Белосельцев обернулся и успел застать чудесное преображение спускавшегося по каменным ступеням колченогого уродца, который в разноцветных вечерних лучах менял свой облик.

Изувеченная клешня превратилась в сильную смуглую руку. Из пустого плеча к земле протянулось плотное, в переливах крыло с загнутыми маховыми перьями, как у ангела. Одна нога выпрямилась, стала литой, с сильным бедром и голенью, с крепкой босой стопой. Другая, журавлиная, в мелких чешуйках, с выпуклым костяным коленом, упиралась в землю тремя птичьими когтистыми пальцами. Шея стала округлой, высокой. На ней гордо и красиво держалась черноволосая молодая голова с сильным носом и выпуклыми волевыми губами. Глаза, большие и ясные, смотрели на Белосельцева спокойно и строго. И тот понял, что перед ним Мутант, о котором поведал несчастный полубезумный Академик.

– Он не несчастный, – угадал его мысли Мутант. – Он заслужил свою долю. Он бы мог стать бессмертным, а теперь на короткое время его именем назовут скучную московскую улицу, его задергают до смерти болтливые раздраженные люди, и последние часы ему отравит беспощадная женщина, прокуренная настолько, что из нее можно добывать никотин в промышленных целях.

Теперь они стояли рядом у вечернего озера, и множество забавных, фантастических тварей, узрев Мутанта, стремились к нему, норовили приблизиться, коснуться, снискать его ласку.

– Но ведь он сказал про свой грех... Что вы воришка... И Берия вас приговорил... Отсюда его покаяние... – сбивался Белосельцев.

– Это один из его мифов, в которые он уверовал, став их жертвой. Как и миф о конвергенции, вульгарно упростивший идею всемирного, объединенного человечества. Я не воришка, якобы обокравший богатого доктора и случайно встроенный в «дело врачей». Я – антрополог, изучавший генетические возможности человека, работавший в секретной научной лаборатории КГБ под личным руководством Берии. Мы очень близко подошли к идее бессмертия, надеясь сделать бессмертным товарища Сталина, а вслед за ним и весь советский народ...

Мутант смотрел на вечернее озеро, все больше приобретавшее цвет перламутровой раковины. У него на руках нежно извивался, шаловливо шевелил пупырчатыми щупальцами маленький осьминог с головой Карла Маркса.

Гибкие розоватые конечности вырастали прямо из косматых волос. Осьминог щекотал щупальцами ладонь Мутанта, желая привлечь к себе внимание. Но тот бережно выпустил осьминога в воду, и он поплыл, пульсируя пучком гибких ног, играя с нарядной рыбкой, которая была ухом ребенка с крохотными алыми жабрами.

– Я пришел к выводу, что недостаточно управлять хромосомой на молекулярном уровне – необходимо атомарное воздействие, которое должно привести к мутации всех регенерирующих систем человека. А это, в свою очередь, должно повлечь за собой воссоздание изношенных органов. С Академиком мы рассчитали мощность атомного взрыва, необходимого для такой коррекции. Мы работали рука об руку, были друзьями. К тому же мы оба любили одну и ту же прелестную женщину, а она любила только меня. Мы готовили опытный взрыв, намереваясь задействовать в эксперименте обезьяну из сухумского заповедника. Но в последний момент я решил, что сам войду в эксперимент. Был огромный риск сгореть в зоне взрыва. Или мутировать в сторону неисправимых уродств. Или превратиться в вечный источник радиоактивности. Меня отговаривали. Плакала и убивалась невеста. Рыдала мать. Сам Берия не рекомендовал мне участвовать в эксперименте, ибо дорожил мной. Но я решился. Мы полетели на Ил-18 в Казахстан, под Семипалатинск, где готовился взрыв...

На ладонь Мутанта села большая изумрудная стрекоза с лицом Михаила Ивановича Калинина. Шелестела слюдяными крыльями, перебирала чуткими лапками. На клинышке бороды висела крохотная капля сладкого цветочного сока. Мутант бережно поднял ладонь, легонько дунул, стрекоза полетела в трепещущем блеске, подгибая длинное прекрасное тельце. Оглядывалась на Мутанта, поправляя лапкой крохотные очки. Белосельцев чувствовал исходящую от Мутанта благодатную силу, привлекавшую к себе резвящихся тварей. Так святого в лесах посещают медведи, смиренно ложась к ногам блаженного праведника.

– Мы прилетели в степь, где готовился наземный ядерный взрыв. Попутно решалась проблема устойчивости военной техники к ударной волне и проникающей радиации. В степи на розных расстояниях от башни с зарядом были расставлены американские танки «Шерман», самолеты «Спитфаер» и Б-29. Именно его кабину я облюбовал для эксперимента. Разместил приборы, клеточный материал, ткани растений и животных. Приготовил себе место в кресле второго пилота. Помню, мы говорили с Академиком. Я предлагал ему разделить со мной участь, сулил бессмертие, увлекал возможностью приобрести небывалый для человека, поистине божественный опыт. Он отказывался. Говорил, что должен следить за качеством взрыва, дабы обеспечить мне безопасность. На самом же деле, как я узнал от одного испытателя, он увеличил мощность взрыва вдвое. Хотел меня погубить и воспользоваться моей невестой. Таков он, этот «нижегородский мученик», великий диссидент, совесть нации...

Белосельцев видел, как вокруг журавлиной ноги Мутанта обвилась крохотная изящная змейка. Нежилась, терлась головкой с крохотными рубиновыми глазками. Белосельцев узнал в ней поэта Симонова, который мечтательно раскачивался и читал свое стихотворение «Жди меня». Мутант осторожно освободился от змейки, и она скользнула в камнях, сверкнув на прощанье добрыми красными глазками.

– Наступил день эксперимента. Меня посадили в кабину Б-29, включили датчики и антенны, которые должны были передать параметры моей жизнедеятельности в микросекунды длящегося взрыва. И оставили одного. Я смотрел на большие американские часы с дергающейся секундной стрелкой и ждал взрыва. Не скрою, мне было страшно. Вдруг я увидел, как, подымая шлейф пыли, мчится машина. Из нее вышли Берия и Академик. Академик поднялся на крыло самолета и заглянул в кабину. «Ты ничего не хочешь мне сказать?» – спросил я его, надеясь, что он раскается в своем вероломстве и вызволит меня из кабины. «Дай я тебя поцелую», – сказал он. Наклонился и поцеловал. Я почувствовал на губах вкус раздавленного клопа. Потом поднялся Берия и крепко пожал мне руку. Сказал, что об итогах эксперимента немедленно доложит товарищу Сталину. Подарил мне свои темные очки, чтобы не так слепила атомная вспышка. Они уехали, а я остался ждать...

На голову Мутанта села сорока с великолепным темно– зеленым хвостом, нежно-белой грудью и с двумя головами, одна из которых принадлежала фельдмаршалу Паулюсу, а другая – генералу Власову. Обе головы в фуражках Вермахта ссорились, стрекотали, требовали вмешательства Мутанта. Тот бережно снял с головы сороку, держа ее за тонкие лапки. Фельдмаршалу Паулюсу сказал по-немецки: «Арбайтен унд нихт ферцвайфельн», – а генералу Власову по-русски: «Слава России!» Оба тотчас успокоились, козырнули, пожали друг другу руки, и сорока, радостно тараторя, полетела в вечернем розовом небе.

– Я сидел в кабине и ждал взрыва. Почему-то вспомнил, как в детстве, во дворе, среди лопухов и крапивы, делал тайник. Выкопал ямку и обкладывал ее черепками от разбитых чашек, осколками бутылок, и этот тайник казался мне таким волшебно-красивым, так чудесно краснел цветок на ломтике фарфоровой чашки. В эту секунду случился взрыв. В белом огромном столбе, от земли до неба, явился Ангел, в буре света и пламени. Он был прекрасен лицом, кудри его развевались, ноги как два сверкающих столба. Он принял меня в руки, приблизил к ослепительному лицу, и те несколько микросекунд, что длился взрыв, поведал мне об истинном устройстве мира, о бессмертии, о Рае, о смысле СССР, о судьбах России. С высоты указал мне гору, в которой находится Болт Мира. Вернул в кабину самолета, и я ослеп среди абсолютной, невыносимой для глаз белизны...

К Мутанту; помахивая хвостами, радостно повизгивая, прибежали из степи собаки. Прыгали ему на грудь, лизали лицо. Глаза у собак были человечьи, зеленые, длинные, с большими ресницами, как у Лили Брик.

– Они умеют читать, – сказал Мутант, гладя собак по загривкам. – Я учил их азбуке по журналу «Огонек», который издает Виталий Коротич. Они читают его передовицы, но с понять ничего не могут. Теперь мы запряжем их в повозку; поедем в горы, и я покажу тебе Болт Мира.

Почти стемнело. Озеро бархатно, густо синело. Лишь у дальнего берега лежал изумрудный отсвет. В воде что-то плескалось, резвилось, вспыхивало нежной белизной, отзывалось русалочьим смехом.

Они мчались в колеснице, запряженной степными собаками. Пушистые остроносые звери озирались на седоков зелеными глазами вероломной красавицы. Звезды пылали в ночи незнакомым орнаментом, пугая и восхищая россыпью загадочных созвездий. Мутант восседал, молчаливый и грозный, и ветер развевал его кудри, в которых путались звезды. Белосельцев взирал на него с благоговением, доверяясь его таинственному и угрюмому разуму. Они примчались к горам, которые обнаружили себя высокой зубчатой тьмой среди разноцветных, росистых небес. Бег собак становился тише, пока колесница не замерла у подножья горы, и тогда стало слышно, как сипло дышат утомленные бегом животные.

– В каждой из этих гор произошел взрыв. Каждой сломали хребет. В каждую ведет штольня, достигая сердцевины горы, где размешался заряд. Большинство штолен осыпалось, но есть такие, по которым можно пробраться. В этой горе, – Мутант указал на срезанную вершину, над которой медленно текли белые, как соль, звезды, – есть штольня, куда мы сейчас полезем. Я – первый, ты следом. Двигаться осторожно, без резких движений, без разговоров. От громкого звука может осесть гора, и нас расплющит. Возьми вот это, – он передал Белосельцеву пластмассовую шахтерскую каску с фонарем во лбу. Одел на свои кудри точно такую же, зажигая в голове белый луч.

Они приблизились к горе, упираясь лучами в каменистый склон, в грубые глыбы и застывшие осыпи. Отыскали узкую неприметную щель, уходившую в гору, словно это была брошенная нора неизвестного зверя. Мутант встал на колени, направив пучок лучей в пролом. Теснее прижал крыло, чтобы не повредить маховые перья. Легко и бесшумно ушел в глубину. Было слышно легкое удаляющееся шуршанье. Белосельцев, шевеля во лбу светящимся рогом, просунул голову в штольню, и ему показалось, что гора мощно засасывает его в глубину.

Он полз, видя перед собой голую пятку Мутанта и его трехпалую журавлиную ногу, которые попеременно толкались о камни. Штольня, сплющенная горой, изорванная взрывом, опаленная пролетевшей плазмой, то расширялась, позволяя ползти на четвереньках, то стискивалась настолько, что можно было ползти лишь по-пластунски, и при этом каска задевала за кровлю. Тогда начинали сыпаться камушки. Казалось, гора скрипит, оседает и сейчас под ее тяжестью хрустнет хребет. Одежда цеплялась за искореженное железо, обрывки кабелей, и пугала мысль, что в штольне продолжает дуть неслышный радиоактивный ветер, умертвляя кровяные тельца.

Они двигались долго, иногда отдыхали. Тогда в луч света попадало бирюзовое, как у сойки, крыло Мутанта и возникал оплавленный, ржавый двутавр. Штольня внезапно расширилась, они встали в рост и, шевеля во лбах пылающими лучами, вошли в огромную просторную залу.

Здесь много лет назад случился термоядерный взрыв. Пылающий шар зажегся в горе. Сотрясал ее, расширял, плавил каменную сердцевину. Вытапливал, плескался жижей, рвался наружу. Проедал огнем стены, просачивался в трещины. Жидкая внутри, гора вязко проседала. По ней бежали дрожащие проломы. Лились камнепады. Дули из дыр жаркие сквозняки. Там, где было сердце горы, теперь зияла огромная стеклянная пещера, оплавленная взрывом.

Лучи фонарей трепетали в разноцветных льдистых наплывах, голубых и зеленых разводах, огненно-красных каплях. Сосульки, прозрачные глыбы, хрустальные грани, стеклянные нити, спутанные, как раскрашенные женские волосы. Казалось, ее выдул в свою волшебную дудку искусный стеклодув, создавая в горе прекрасную вазу. Белосельцев был поражен ее неземной красотой. Любое движение порождало бесчисленные сверканья. Казалось, его окружают стеклянные женщины, небывалые животные, хрустальные птицы. Цветные стекла, словно витражи, светились изнутри, и чудилось, будто он сам превращается в стеклянное изваяние.

Ослепленные спектрами глаза, опьяненная радиацией кровь порождали видения. То мерещился умерший дед с белой путаной бородой, красным бантом и огромными голубыми глазами. То он видел свою первую возлюбленную, с черно-блестящими волосами, алым румянцем, в нежно-зеленом платье. То смотрел на него смуглый горбоносый афганец в розовой чалме и бирюзовом балахоне, сидя на солнечном, черно-красном ковре. Ему казалось, он сходит с ума. И это безумие было сладким.

– Боже, как здесь чудесно, – тихо произнес Белосельцев.

– Мне указал это место Ангел, когда объяснял сущность мира, – ответил Мутант.

– Что тебе поведал Ангел? – спросил Белосельцев, чувствуя, как пещера вращается, порождая все новые стоцветные видения.

– Он сказал, что Господь сконструировал Землю как часы. Каждому царству – свое время. Часы остановятся, когда люди достигнут бессмертия. Советский Союз был задуман Господом как урок людям, которые учатся достигать бессмертия. Таких уроков будет еще несколько, но только среди других народов. Бессмертие достигается механикой, химией, биологией, генной инженерией, медициной и астропсихологией, основы которой еще не открыты. Но этого мало. Бессмертие достигается добротой и любовью, каких еще не знала Земля. Доброта и любовь же приходят вслед за страданием. Научные знания, которые приводят к бессмертию, будут открыты на Западе. Доброта и любовь, без которых невозможно бессмертие, будут открыты в России. Поэтому Россия страдает. Смысл России – выстрадать небывалую доброту и любовь, соединить их с научным знанием Запада. И тогда часы Земли остановятся, история кончится, и люди станут бессмертными. Ты страдалец. В этом твое назначение. Ты нужен России за твои страдания, которые были и будут. К тебе придет Ангел и укажет, что делать. Теперь, когда рушится Советский Союз, качается равновесие мира и возникает земной перекос, я должен повернуть Болт Мира. Так на часах истории переводится минутная стрелка.

Белосельцев слушал Мутанта не различая слов. Ибо акустика пещеры была такой, что вместо слов раздавался один непрерывный гул. И сверкали стекла, и пылали витражи, и переливались стеклянные слои и волокна, и он пребывал в сладком безумии, зная, что это сон, которым нельзя воспользоваться.

Мутант прошел в дальний конец пещеры, где высилась сияющая стальная колонна. Ее вершина упиралась в громадный, с блестящими шарами, подшипник. Сама же она ровно и мощно погружалась в центр Земли. На колонне была резьба. На резьбе размещалась колоссальных размеров гайка, уже вставленная в гаечный ключ. Мутант приблизился к колонне, ухватился мощной рукой за гаечный ключ. От напряжения его крыло поднялось, бирюзовые перья распушились, и он с великим усилием повернул гайку. Белосельцев почувствовал, как качнулась Земля. Земная ось сместилась на несколько микронов, и это означало смерть СССР.

– Нам пора, – сказал Мутант. – Майор будет волноваться, а я не хочу его огорчать.

Они покинули пещеру. На колеснице, запряженной читающими собаками, пересекли степь и достигли военного городка. Перед входом в гостиницу Белосельцев хотел проститься с Мутантом, но того словно и не было. Навстречу ему торопился взволнованный, потерявший всякое терпение майор.

Наутро был взрыв. Заминированная гора, одна из немногих, уцелевших в хребте, возвышалась остроконечной вершиной. Пик был озарен солнцем, а подножье оставалось в тени. В глубине горы, окруженный датчиками и готовый к взрыву, находился термоядерный заряд. От него наружу, сквозь замурованную штольню, змеились жгуты кабелей, стальные трубоводы, по которым датчики, перед тем как сгореть, пошлют информацию о взрыве. Физики на удалении от взрыва получат его портрет анфас и в профиль. Почувствуют его сотрясающую мощь. Ощутят его огнедышащий жар. Рассмотрят его лучистую вспышку. Измерят его краткую, существующую доли секунды жизнь.

Премьер, утренний, бодрый, почему-то облаченный и камуфляж, оживленно расхаживал у командного пункта, окруженный физиками, военными, геологами, в чьих интересах проводился взрыв. Крепко, как и подобало сильному, удачливому человеку, пожал Белосельцеву руку.

– За этим взрывом следят американцы на своих сейсмических станциях, – Премьер кивнул на озаренную вершину. – Над нами висит их спутник, фотографирует эту гору. А мы сыграем с ними веселую шутку, – он засмеялся, поглядывая на военных и физиков. – Наши ученые промодулируют взрывную волну мелодией гимна Советского Союза. Представляете, американцы на Аляске запишут колебания земной коры, начнут расшифровывать запись, а на выходе: «Союз нерушимый республик свободных...» Встать!.. Вся планета, вся Солнечная система исполняют Гимн СССР!.. – и он сочно и бодро захохотал, хозяин мира, дирижирующий музыкой сфер.

Белосельцев смотрел на гору, приговоренную к казни. Она молча, гордо взирала, беззащитная, обреченная, с озаренной вершиной. Была похожа на смуглого афганца в сияющем тюрбане, которого поставили перед автоматным дулом, и он без страха и трепета, обращая душу к небу, ждет выстрела. Слова Мутанта о часах истории смутно выделялись из гула и рокота произнесенных накануне слов, когда медленно повернулась на резьбе стальная колонна, исключив из мировой истории Советский Союз. Болт Мира был повернут на пол-оборота, и не было такой силы, такой божественной длани, которая могла бы повернуть болт вспять. Стоящие вокруг энергичные, казавшиеся себе всесильными и всеведущими, люди полагали, что они взрывают гору, а они в своем неведении взрывали страну.