Текст книги "Последний солдат империи"

Автор книги: Александр Проханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Он встал, сосредоточенный, исполненный стоицизма, и направился к выходу. И следом, покидая дансинг, оставляя своих подруг, двинулись молодые люди. Оркестранты, отложив свои инструменты, вынули из футляров от гитар и саксофонов автоматы и гранатометы. Белосельцев подумал, что пьян, а все вокруг – больная игра помутившегося разума. Бросился вслед Ермакову, желая убедиться, что это шутка и розыгрыш, вернуть его обратно в бар, чтобы продолжить увлекательную беседу. Но на улице Ермакова не было. Повсюду, из подъездов домов, из закоулков, из ночных скверов появлялись молчаливые, торопливые люди. Направлялись все в одну сторону – к атомной станции, к опреснителю.

Это казалось нелепым. Выть может, в такой увлекательной форме в городе проводились занятие по гражданской обороне. Или, богатые на выдумки пионервожатые и военруки именно так обставляли военную игру «Зарница». Желая выяснить правду, Белосельцев, прячась в тени деревьев, двинулся по городу.

На улицах было пусто, будто и впрямь действовал комендантский час. Иногда встречались группы людей, напоминавшие патрули и дозоры. Суровые, молчаливые, облаченные в странную смесь камуфляжа со стрелецкими кафтанами. У некоторых в руках были охотничьи двустволки, у других бердыши, у третьих гранатометы. Луки причудливо сочетались с автоматами, солдатские каски с остроконечными шлемами. У одного плечистого мужчины в бархатном, отороченном соболями, колпаке Белосельцев обнаружил казачью булаву и ружье для подводной охоты.

В некоторых местах улицу перегораживали баррикады, похожие на старинные засеки. Мешки с песком и амбразурами дополнялись отточенными кольями, рвами, в которых чернела жидкая, готовая в любой момент загореться, нефть. Защитники этих засек были вооружены огромными музейными секирами, рогатинами, самопалами, хотя кое-где в амбразурах торчали стволы пулеметов.

Все казалось бутафорией, театральной декорацией. Думалось, вот-вот появится грузовик с открытой платформой, на которой сияет аметистовый прожектор, пристроился оператор с камерой и маститый режиссер утомленно выговаривает ассистентам: «Больше, больше архаики!.. Еще дубль, ради Бога!..» Но режиссера не было. К баррикаде с погашенными огнями подкатывала легковая машина, у которой вместо прицепа тряслась короткоствольная бронзовая пушечка петровских времен.

Он вышел на окраину, где город резко обрывался и начиналась пустыня. Тьма дышала неостывшим жаром, пахло сухими камнями, и раздавались странные, ноющие, унылые, как если бы кто-то страдал и безответно жаловался в этой кромешной азиатской ночи. Так остывали скалы, источая тепло, сжимали свои каменные усталые мускулы.

То, что он узнал от Андрея Ермакова, подлежало проверке. Ну и хорош бы он был, если бы внес услышанное в агентурное донесение и направил Чекисту. А тот бы тихо рассмеялся: «Не все, что говорят наши источники, является информацией, Виктор Андреевич. Информация – это то, что может вас убить или, напротив, сделать Героем Советского Союза. Вам нужно отдохнуть».

Ему действительно нужно было отдохнуть. Но не раньше, чем он убедится в полнейшем вздоре услышанного. «Перевязочные материалы... Сигнальные костры... Направление главного удара... Чушь несусветная», – раздраженно подумал Белосельцев, решив вернуться в отель, встать под прохладный душ, освободиться от хмеля и заснуть в чистой постели под нежный шелест кондиционера.

Внезапно в стороне бесшумно взорвался шар света, красный, мгновенно распустившийся, как вспыхивает ветошь, пропитанная бензином. Ночь отступила, и было видно, как мечутся тени, тревожа огонь, который становится все огромней и ярче. В отдалении, ближе к городу, опять полыхнуло, затрепетал ком красного пламени, его окружали беспокойные тени, что-то швыряли в костер, и он тянулся вверх языками. Третий огонь, на самой окраине, обозначил линию. «Направление главного удара...» – ошеломленно подумал Белосельцев. Мимо, по фунтовой дороге, ошалело светя фарами, промчался мотоциклист, в огромных перчатках, в старой кирасе с примотанным пучком. Через минуту прокатил велосипедист, в форме гонщика, с луком через плечо. Следом, галопом, проскакала лошадь, всадник в в форме десантника держал трепещущий смоляной факел. Далее торопливо процокал ишак, и в наезднике, мигавшем большим фонарем, Белосельцев узнал инженера, называвшего роботов именами литературных героев. Все пролетели в одну сторону. Все несли в город тревожную весть.

Белосельцеву стало страшно. Это не был страх, пережитый им однажды в афганском ущелье, когда его окружал отряд моджахедов. Или в солончаках на юге Анголы, когда на заре летели черные, словно коршуны, вертолеты ЮАР, выпуская огненные клювы. Это был безымянный, реликтовый страх, живший от рождения в костях, сохранивший память о ящерах, огромных папоротниках, говорящих горах, покрытых глазами камнях. Этот страх исходил из самой пустыни.

Он услышал далекий гул, будто в горячей непроглядной тьме случился камнепад и пустыня мерно, ровно проваливалась, увлекая в бездну каменные глыбы. Звук менялся, в нем появлялись хрусты, скрипы, как если бы работали огромные жернова, перемалывающие плиты песчаника, ненасытно сжирающие мертвый материк. Затем среди стуков, печальных завываний и рокотов возникло слабое свечение, словно вдалеке летело зеленоватое ночное облако, состоящее из мерцающих пылинок. И вдруг из этого облака, из стенаний, печального рева, костяного хруста отделились летучие огни. Приближались, налетали, опадая липкими яркими каплями. Дикие всадники в шкурах, в тюрбанах промчались мимо Белосельцева, держа в мускулистых руках факелы. Были видны их свирепые луновидные лица, мокрые конские бока, луки за спинами. Стучащие по пустыне наездники толкнули в глаза Белосельцеву жаркий воздух, пропитанный конским потом и горящей смолой. Вслед за всадниками, медленно, тягуче, словно черная лава из распавшихся глубин, стало возникать войско. Белосельцев, потрясенный, упав на трясущуюся гулкую землю, наблюдал фантастическое явление орды.

Шло пешее воинство в легких чувяках, коротких балахонах, в латах из кожи, в остроконечных шлемах, нестройно качая длинными копьями, неся на плечах секиры. Пылила кавалерия на низкорослых сухих лошадях, покрытых ковровыми чепраками, кожаными седлами. Плотно сидели ловкие широкоплечие воины в кольчугах и коротких доспехах, в остроконечных шлемах, на которых развевались пучки степных трав и звериных волос. Мерно качали горбами верблюды, отягченные поклажей, с полосатыми переметными тюками, оглашая пустыню громом медных бубенцов. Шли боевые слоны с кибитками на спинах, откуда свешивались тяжелые копья, тяжелые боевые луки. Среди войска, на огромных скрипучих колесах, дробящих камни, двигались стенобитные машины, деревянные, похожие на гигантских журавлей катапульты, колыхались осадные туры, словно двигался по пустыне город, светясь багровыми отсветами очагов и светильников. В середине войска, на белом скакуне, в пятнистой шкуре горного барса, с голой блестящей грудью, золотясь остроконечным высоким шлемом, ехал полководец, статный, надменный, вытягивая вперед кривую саблю, давая указания, которые тут же подхватывались стремительными наездниками, разносились в разные концы войска. Белосельцев узнал в полководце Мухтара Макирова, волшебно и страшно преобразившегося в яростного средневекового воина. Следом, запряженная дюжиной усталых быков, качалась скрипучая колесница. Среди смоляных факелов, жарких медных светильников и горящих плошек на колеснице возвышалось Верховное Божество, украшенное черепами людей и животных, дорогими шелками и пучками сухой полыни. Огромный козел, в чьих золоченых рогах гремел гулкий бубен. Голый, черный от пота жрец колотил в него булавой. Войско протекало мимо Белосельцева как бред, и он, лежа на земле, слышал, как содрогается пустыня от множества колес и копыт.

Это не было пьяным видением – хмель давно улетучился. Земля, на которой он лежал, была теплой, шершавой, источала сухой зной, была дана ему во всех реальных ощущениях. Это не могло быть помрачением – видение лишь подтверждало странный рассказ Андрея Ермакова.

Стенобитные машины, катапульты и отточенные сабли были все тем же «оргоружием», которое нанесло удар по этой казахстанской пустыне, потревожило дремлющие реликты, разбудило сонное окаменелое прошлое, и оно, воскреснув, свирепо ударило в настоящее. Набросилось на него с тыла, из-за спины, вцепилось когтями и клыками, потянуло назад, соскребая с каменных круч хрустальные пирамиды и призмы, атомные реакторы и концертные залы. «Оргоружие» изменило течение времени, обратив его вспять. Первобытное прошлое не давало нынешней жизни реализоваться в грядущем, свертывало рулон истории.

Белосельцев поднялся и двинулся следом за исчезнувшим войском, шагая в свеженабитой колее, слыша запах верблюжьей мочи и пота.

Когда он обогнул город и приблизился к атомной станции, там вовсю шло сражение. Опреснитель, выпуклый, многоглавый, отливал зловещей стальной синевой. Катапульта, собранная из древесных стволов, скрипучих просмоленных канатов, тяжких рычагов и валов, швыряла в опреснитель каменные глыбы. Они ударяли в металл, оставляли вмятины, порождая гулкие удары. Огромные луки принимали на себя гигантские стрелы с просмоленной ветошью, струнно и басовито ударяли тетивой, посылая ревущий факел в металлическую броню врага. Удар превращался в шумный взрыв, корпус опреснителя сверкал, по нему текла расплавленная гуща, а уже подкатывали стенобитную машину, и окованное медью бревно, раскачиваясь на цепях, начинало бить в сочленения водоводов, в стальные сферы, и они тоскливо, колокольно гудели.

Вокруг шумели вооруженные толпы. Задрав хоботы, ревели боевые слоны. Верблюды, блестя оскаленными мордами, шарахались от вспышек и гулов. Кипела конница, наскакивая на железную крепость, ударяясь саблями, лошадиными головами, доспехами наездников в броню одинокого великана, отражавшего натиск врагов. На опреснителе были заметны защитники. Устроились на площадках, закрепились на зыбких лестницах, угнездились на бетонной ограде, отбивая штурм за штурмом. Стреляли из двустволок и короткоствольных автоматов, от которых валились наземь визжащие, облаченные в шкуры воины. Создавали трескучие электрические разряды, трепещущие синие молнии, в которых испепелялись передовые группы атакующих. Среди защитников Белосельцев разглядел Андрея Ермакова. В бронежилете, в начищенной медной кирасе лейб-гвардейского полка, размахивая короткой шпажкой, он был на стенах, в гуще схватки. Отдавал приказания, подбадривал криками защитников. Было видно, как он пронзил коротким клинком широкоплечего неуклюжего батыра, воздевшего над головой булаву.

«Дружба народов.... Великая историческая общность – советский народ... Интернационализм... Братская взаимопомощь...» – метались в голове Белосельцева разрозненные понятия незыблемой идеологии. Взлетали, как растрепанные косматые птицы, и рушились, срезанные меткими выстрелами, падали бессмысленными комьями мертвых слов.

В стане атакующих взревели длинные загнутые трубы. Жрец что есть силы загрохотал в золоченый бубен. Жарче вспыхнули смоляные огни, озаряя рогатое божество, в глазницах которого зажглись багровые карбункулы, а золото, покрывавшее витые рога и заостренные копыта, стало красным. Предводитель орды Мухтар Макиров сбросил наземь пятнистую шкуру барса, обнажив могучий, натертый салом торс. Воздел кривую искристую саблю. Издал древний тюркский рык, от которого падали глинобитные стены осажденных городов и целые народы сдавались в плен.

Воины приставили к опреснителю связанные из жердей лестницы и кинулись на приступ.

Впереди был Мухтар Макиров. Он первый выскочил на узкую смотровую площадку, прилепившуюся к стальной башне опреснителя. И здесь его встретил Андрей Ермаков. Они сразились. Сабля и шпага звякнули, распушив огненные искристые ворохи. Могучий казах с размаха ударил врага столь страшным ударом, что им можно было рассечь пополам барана. Но искусный в фехтовании славянин уклонился, и удар пришелся по стальной броне опреснителя, оставив на ней рубец. Ермаков отскочил на полшага, а затем метнулся вперед, желая пронзить сально блестевшую грудь, но кончик шпаги ударил в языческий амулет, сломался, и Макиров лишь пошатнулся и плюнул в сторону врага. Они схватились врукопашную. Над ними синим жестоким светом сияла сфера опреснителя. Под ними клубилось воинство. Мимо пролетали смоляные стрелы и глыбы, пущенные катапультой. С жутким треском вспыхивала вольтова дуга, и очередной атакующий превращался в серый дым. Казалось, они вот-вот сорвутся с высоты и рухнут на поднятые пики, под стопы бегущих боевых слонов. Белосельцев заметил, как Ермаков разящим ударом рассек Макирову бровь. А тот, обливаясь кровью, схватил его за щеку, стараясь вырвать клок мяса. Но в этот миг в стане кочевников тонко, истошно взревела боевая труба. Ее медный вопль означал, что близится утро. Над черной пустыней, оранжевая, вставала заря. Натиск орды ослабел и совсем прекратился. Разворачивались вспять телеги, стенобитные машины и катапульты. Уходила пехоты и конница. Таяли в сумраке кибитки боевые слонов. Мерно парил во тьме, уставя рога в малиновую зарю, языческий козлорогий бог. Мухтар Макиров, повернувшись в седле, посылая противнику угрожающий знак, скакал вслед за войском. Андрей Ермаков устало прислонился к измятой, избитой поверхности опреснителя, среди синих отливов которого появились оранжевые отсветы.

Войско ушло в район старого кладбища, сгинуло под землей, в раскрытой могиле. Некоторое время еще слышались подземный гул, рев труб и баранье блеянье.

Уже засветло, когда над пустыней вставало белое горячее солнце, Белосельцев возвращался в город. По пути он прошел по горе, где вчера сажали сад. Дерево, посаженное Прибалтом, было раздавлено стопой боевого слона. Тут же темнела груда слоновьего помета. На ее запах из пустыни летели скарабеи. Падали на помет, жадно зарываясь вглубь. Другие, насытившись, вылезали из рыхлой кучи, толкали перед собой священные шары слоновьего кала.

Утром все встретились на аэродроме, где делегацию поджидал белый правительственный лайнер. Прибалт был в хорошем настроении. Со всеми здоровался за руку.

– Вчера засиделся у телевизора. Показывали «Вечный зов». Сколько ни смотрю, все нравится, – сказал он приветливо Белосельцеву.

Тут же, среди свиты, были Андрей Ермаков и Мухтар Макиров. Один заклеил раненую щеку пластырем. Другой прикрыл рассеченную бровь черными очками. Перед отлетом Ермаков крепко стиснул руку Белосельцева:

– Знайте, мы здесь будем держаться до последнего. Вы там в Москве удержитесь...

Об этих словах с болью в сердце думал Белосельцев в самолете, когда внизу в последний раз сверкнул Город-Сад.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

По возвращении в Москву он пытался дозвониться к Чекисту, но ему отвечали, что тот отсутствует, о его звонке непременно доложат. Однако ответа не было. Приближалось время очередной поездки. Профбосс, правая рука Президента, отправлялся на Байконур, чтобы принять участие в запуске космического челнока «Буран».

Они летели в просторном правительственном лайнере, собрав в головном салоне техническую и военную элиту, конструкторов, директоров, генералов ракетных и космических войск, оставив в хвостовой части самолета свиту, состоявшую из инженеров, испытателей, военных. Сами же, едва канула в дымах белоснежная Москва и потянулась внизу, в зеленых дубравах и золотых нивах, летняя Россия, уселись за небольшой столик, куда услужливые стюарды понаставили вкусной снеди, икру, балыки, копчености, благоухающие свежие овощи. Водрузили в специальные углубления хрустальные стаканы. Принесли бутылку золотистого армянского коньяка.

– Ну что ж, товарищи, с началом хорошего дела! – Профбосс молодцевато оглядел застолье, принимая бутылку. Он был общителен, усвоил манеру весельчака, рубахи-парня. Всю жизнь управлял рабочим движением, строя санатории, дома отдыха, лечебницы, имея массу друзей среди министров, хозяйственников, деятелей культуры. Любитель выпить, побалагурить, насладиться баней, незлобивый, себе на уме, ладящий с различными группировками в партийном руководстве, он был приближен Первым Президентом, который сделал его своим заместителем. И теперь, добившись высшего поста в государстве, сбросив бремя протокольных встреч, нервных заседаний Политбюро, он вознесся в солнечную пустоту на могучей машине и, радуясь свободе, обществу, своему здоровью, аппетиту и непререкаемой власти над всеми, Профбосс воздел над столом золотистую бутылку с белым Араратом. – Мы ведь заслужили, товарищи? Не злоупотребляя, но, как говорится, по русской традиции...

Все дружно потянулись к стаканам, чокнулись в небесах, провозглашая тост за советский Космос, суеверно не упоминая о предстоящем старте «Бурана». Закусывали, теснее сдвигались. Единая команда, лучшие из лучших, чьи имена не многим известны в стране, но чьи заслуги отмечены орденами и премиями, они и впрямь были хороши, эти крепкие, волевые мужики с крестьянскими лицами, обветренными на полигонах и испытаниях. Вчерашнюю лапотную, сермяжную Русь, их есенинскую, деревенскую Родину превратили в страну космических стартов, лунных и марсианских спутников, орбитальных боевых группировок, создавая еще одну республику Советов, на этот раз не в Африке, не в Латинской Америке, а на планетах Солнечной системы. Белосельцев выпил со всеми, благодарный за то, что его приняли в тесный круг, знанием истинных целей.

– Не пьянства ради, а токмо для пользы здоровия нашего, – похохатывая, произнес Профбосс. Все смеялись, подставляли стаканы, а внизу синела Волга, разливались водохранилища, пенилась белизна у бетонных плотин. Страна, могучая, необъятная, покрытая городами, заводами, железнодорожными узлами и трассами, была изделием рук этих сильных генералов и инженеров. И что, в сравнении с ними, значила горстка московских шутов и горлопанов, крикливых поэтов и журналистов.

– За КПСС! – сказал тост стареющий генерал. – За перестройку, а не за перестрелку!

Все чокнулись, засмеялись хорошо известной шутке, прощая заслуженному генералу не мастеру шутить, но большому умельцу пускать баллистические ракеты из-под воды, из глубинных шахт, с железнодорожных платформ, эту банальность.

Белосельцев любил этих русских неотесанных мужиков, которым некогда было обретать политес, извиваться ужами в сановных гостиных, блистать остроумием и красноречием на светских приемах. Всю жизнь провели в бункерах и на стартплошадках, в лабораториях и на пробных пусках, создавая ракетные серии, заселяя Космос фантастическими существами.

– Предлагаю выпить за наших политических руководителей, – поднял стакан Генеральный конструктор, чью ракету заокеанский противник небезосновательно называл Сатаной: со Среднерусской равнины она поднимала такое количество ядерной взрывчатки, что могла оставить Южную Америку без Северной. – Я пью за вас, кого уважает армия, и кто, я уверен, поможет нам получить достаточные бюджетные деньги для нашей советской программы «Марс»!

– Шагом Марс! – скаламбурил Профбосс, чокаясь с конструктором, и все захохотали, сдвигая стаканы в момент, когда под самолетом засинело бледно-голубое, в белоснежных кружевах озеро Балатон...

На Байконуре было солнечно, пыльно и ветрено. Над землей летели сухие песчаные вихри, словно в степи работал пескоструйный аппарат, натирал до блеска стальные опоры и конструкции, раскрывшие на стартах свои лепестки. Через трассу непрерывно перекатывались спутанные ворохи колючек, похожие на отсеченные женские головы. Встречавшие, отрапортовав, пригласили было прибывших к обеденному столу, но Профбосс, демонстрируя деловитость и озабоченность, сказал:

– Не для того прилетели, товарищи. Давайте осмотрим объект.

Старт, куда их привез кортеж лимузинов, был похож на фантастический храм. Громадная заостренная ракета, белоснежная и прекрасная, как статуя Бога, возносилась в бледную жаркую синь. Стартовые двигатели, тесно прижатые к могучему тулову, окружали основание ракеты, на которой алыми буквами было выведено слово «Энергия». К ракете, как огромная тучная бабочка, присевшая на белый стебель, был прикреплен космический челнок «Буран», черно-белый, с пухлым фюзеляжем, короткими мощными крыльями, недвижный, сонный.

Профбосс был восхищен. Осматривал ракету; прикрывая от солнца глаза. Наивно, по-детски ахал. Ему давали пояснения:

– Этот многоразовый челнок совершенней американского. Мы вырываемся вперед на десять лет. С ним связаны наши программы звездных войн. С него мы можем обстреливать ракетами территорию неприятеля, уклоняясь от ответных ударов. Можем сбивать вражеские спутники или просто снимать их с орбит, как снимают яблоки с ветки. Можем развешивать свои, как развешивают елочные игрушки. Можем раскрывать на орбитах огромные зеркала, которые обеспечивают на обширных земных пространствах вечный день, что разрушит биосферу на локальных территориях и приведет к экологическим катастрофам, например в районе Вашингтона. Можем вступать в космический бой с подобными же челноками противника, уничтожая их плазменным или электромагнитным оружием. Такой челнок может нести на себе боевые лазеры, выжигая из Космоса военные объекты врага. Но главное его применение, – наш будущий мирный марсианский проект. С помощью «Бурана» мы станем совершать пассажирские и грузовые рейсы по маршруту «Земля – Марс», такие же доступные, как и «Москва – Владивосток».

Профбосс не скрывал волнения:

– Завтра вы должны обеспечить успешный пуск... Народ ждет подтверждения нашей мощи... Мы должны показать врагу, что страна жива, социализм жив и нам под силу любые преобразования... Я обешаю вам десять званий Героя Социалистического труда и пять Государственных премий...

Белосельцев переживал восхищение сходное с религиозным восторгом. Гигантское изделие цвета мраморе обладало абсолютной красотой, совершенством пропорций, осмысленностью каждого изгиба и линии. Несмотря на огромность, в нем были нежность, целомудрие, одушевленность, как если бы его сотворил великий античный скульптор, вдохновляясь божественной красотой мироздания. Но при этом величественном покое и соразмерности присутствовало неудержимое ощущение порыва и взлета, в котором земная жизнь в очередной раз сбрасывала бремя отживших форм, освобождалась от груза одряхлевших понятий. Рвалась в новые измерения, унося в них весь обретенный опыт, стиснув его в белоснежном острие. Эта нацеленность, устремленность в небо придавало изделию божественный смысл. Порыв, который ощущался в ракете, имел религиозное содержание. Был угоден Богу. Был ему адресован. Был Богом, который поручил человечеству этот полет. Делал свое божественное дело руками людей. Белый гигантский столп, похожий на колокольню Ивана Великого, содержал в себе богочеловеческий смысл. Когда внизу, под соплами, зажжется раскаленное белое солнце и могучая рука медленно отнимет ракету от бренной земли, убыстряясь, толкнет ее тяжесть и мощь в прекрасную лазурь, поднимется ввысь невесомый ангел в белых одеждах с золотым нимбом вокруг чудесного молодого лица. И, быть может, он сам, Белосельцев, прижавшись к его любящей, дышащей груди, будет взят живым на небо. Промчится на ревущей огненной колеснице над казахстанской степью и через минуту окажется в чертогах Бога.

Так думал он, оглядываясь на ракетный старт, где в нежных объятиях стальных ажурных опор стояла белоснежная женщина, к груди которой был прижат священный младенец.

С площадки «Бурана» их повезли в огромный ангар, который издали, туманно-серый, стальной, казался авианосцем, плывшим в бескрайней степи. В нем, защищенный от пылевых бурь и нещадного солнца, в просторном стеклянно-бетонном объеме, среди лучистых стальных конструкций, находилось марсианское поселение, которое с помощью гигантских носителей будет заброшено на красную планету.

Покоились на стапелях белоснежные ракеты, напоминавшие лежащие небоскребы, чьи основания с туннелями титановых сопел, поворотными двигателями дышали покоем и мощью, а вершины уходили в туманную бесконечность, превращаясь в тонкий сверкающий луч. На этих непомерных белых колоннах было выведено алой краской: «Марс – СССР». На отдельных площадках – сферы, цилиндры, конусы, полупрозрачные пузыри, дышащие с телесной пластикой оболочки, странные создания, напоминавшие медуз, насекомых, грибы и кораллы – модули будущего марсианского поселения. Жилища, лаборатории, мини-заводы, оранжереи, водяные пруды, древесные аллеи. Город, пролетев от Земли до Марса, должен был опуститься на ржавую пемзу, защититься от жгучих лучей, стать первым ломтиком оживленной планеты со своей атмосферой, водой, травой, позволявшими поселенцам запустить круговое вращение животворной материи, медленно превращая едко-красное в нежно-зеленое.

Им показали множество хитроумных антенн – зонтиков, крыльев, хрупких чаш, развешенных в пространстве сетей, которые передадут с Земли и обратно звук, изображение, потоки цифр, струйки драгоценной энергии. И среди этого множества, напоминавшего коллекцию воздушных змеев и шаров, была одна, похожая на серебряное око, – для связи с инопланетным разумом. Она станет медленно сканировать звездное небо, посылая в разноцветное мерцание Вселенной электронный импульс, воспроизводящий золотое сечение, формулу превращения материи в энергию и аббревиатуру: «СССР».

– Замечательно!.. – воодушевленно повторял Профбосс, видимо, впервые соприкоснувшись с сокровенной программой. – Научная и техническая интеллигенция – плод советской системы. Мы ведь все с вами – из деревень и фабричных поселков. Вот что может советская власть! Мы в правительстве и в ЦК верим – техническая интеллигенция нас понимает. Она нас поддержит, ибо поддерживая нас, она поддерживает свое будущее! – он картинно повел рукой, указывая на уходящие вдаль ракеты.

Вечером гостей угощали в банкетном зале, помнящем торжества первых космических стартов. Запуск «Бурана» намечался на утро, и языческие суеверия испытателей, конструкторов и ракетчиков запрещали предвосхищать тостами опасный и рискованный пуск. Поэтому обильный обед, состоявший из казахской шурпы, шашлыков и желтовато-белых, чуть обжаренных бараньих семенников, которые, как главному гостю, были предложены Профбоссу, сопровождался обычными здравицами – «за дружбу», «за партию», «за космодром».

Кое-кто из министров попытался посетовать Профбоссу на недостаток финансирования. Кое-кто из военных решил пороптать на неуемных журналистов, отрицавших значение Космоса. Кое-кто из конструкторов предложил ускорить строительство института, занятого автотрофностью – проблемой самодостаточного человечества, не разрушающего среду обитания. Но Профбосс был утомлен проблемами, возбужден обильной едой, водкой, обществом внимавших ему людей:

– Все решим, все будет у нас тип-топ!.. Новый анекдот хотите?

– Хотим, – раздалось в застолье.

– Был на прошлой неделе в Высшей партийной школе. Там мужики рассказали... Спрашивают чукчу: «Когда тебе было лучше? До перестройки или сейчас?» Отвечает: «Конесно, сейсяс». – «Почему?» – «Потому сьто ранесе мы,тукти, думали, сто Карла Маркса и Феридриха Энгельса – это мус и зена. А теперь мы понимаем, сто это тетыре совершенно расные теловека!» – и первый загоготал, общительный, рубаха-парень, не ставящий никаких преград между собой и этими простецкими, как и он сам, людьми. Стол хохотал, крутил тугими красными шеями. Несколько крепких рук потянулось к бутылкам. А уже вносили подносы с золотистыми полумесяцами рассеченных дынь и алыми, хлюпающими холодным соком арбузами. И в этом было что– то космическое.

После ужина Белосельцев прогуливался в скверике у стеклянного домика, где обычно перед стартами останавливались космонавты. Дышал сухими ароматами остывающей вечерней степи, запахом воды, орошавшей акации, серебристые тополя и плакучие ивы. Ему повстречались два молодых инженера, прилетевшие, как и он, на пуск. Обменялись приветствиями, двумя-тремя словами. Инженеры пригласили Белосельцева в номер, где у них оказалась бутылка сухого вина и арбуз. Пили вкусное прохладное вино. Вгрызались в сладкую алую мякоть. Стреляли скользкими семечками в открытое окно, представляя, что вот так же, быть может, сидели Титов и Леонов, пуляли черное семечко, которое, как крохотный стриж, уносилось в окно. Белосельцеву было важно выяснить умонастроение технарей – обширного слоя, в котором распространялась демократическая эпидемия и в поддержке которого нуждались утомленные государственники.

Один инженер, Митяев, был маленький, щуплый, неказистый, с круглой белесой головой и обгорелым розовым носиком, ничем не приметный, если не считать васильковых глаз под выцветшими бровями, которые вдруг начинали наивно и чудно сиять.

Второй молодой инженер со странной фамилией Тараканер, был темноволос, с колючими черными усиками под длинным язвительным носом. Его ироничные глаза и насмешливые губы постоянно двигались, не пропуская комических элементов разговора, в которые он, подсмеиваясь над своим взволнованным другом, впрыскивал легкие струйки иронии. На мизинце он вырастил длинный ноготь, которым ловко ковырял арбуз. Аналогом этого ногтя была ирония, которой он поддевал своего романтического сослуживца.

– Понимаете, – обращался к Белосельцеву Митяев, отыскав в нем чуткого слушателя, морща свой веснушчатый нос. – За техническим, машинным, ракетным Космосом всегда просматривается Космос духовный, религиозный. Ракетчики, все, кто связан с баллистикой, с орбитальными полетами, по-своему религиозные люди. Они, если угодно, касаются Бога. Я это чувствовал много раз. когда принимал участие в пусках. Ракета уходила в звездное небо, сама как яркая лучистая звездочка, и мне казалось, что я переношусь вместе с ней в иные миры. Солдаты, которые оснащали ракету топливом, и она покрывалась белым инеем, писали на этой пушистой шубе: «Таня», – будто направляли в небо свое молитвенное послание...

– О чем послание-то? – ехидничал Тараканер, поддевая ногтем арбузную семечку. – О том, что в магазинах колбасы не достать? Что очереди за любой морковкой? Давайте сначала обеспечим народ колбасой, а потом уж и в Космос полезем.

– Да отстань ты со своей колбасой! – раздраженно отмахивался Митяев, огорчаясь тому, что ему мешают изложить сокровенное. – Видите ли, – он снова обращался к Белосельцеву, чувствуя в нем единомышленника. – Среди наскальных изображений мы можем найти образ Бога в скафандре. Бог явился на землю в скафандре. И вознесся на небо в скафандре. Гагарин – это Бог. У нас много талантливых инженеров, но, к сожалению, мало философов. Нам нужен философ, который осмыслил бы Гагарина как Бога, а наше стремление в Космос как религиозный порыв.