Текст книги "Время Обреченных (СИ)"

Автор книги: Александр Валидуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

ЧАСТЬ II КОГДА ГРОЗА НА ГОРИЗОНТЕ

Как ныне сбирается вещий Олег,

Отмстить неразумным хазарам,

Их села и нивы за буйный набег

Обрек он мечам и пожарам.

Так громче, музыка, играй победу!

Мы одолели, и враг бежит, бежит, бежит!

Так за Отечество, за Русь, за нашу Веру

Мы грянем дружное ура, ура, ура!

Из темного леса навстречу ему

Идет вдохновенный кудесник,

Покорный Перуну старик одному,

Заветов грядущего вестник.

Один из белогвардейских вариантов популярной в XIX-XX веках песни на стихи А.С. Пушкина

Бавария, 5 мая (23 апреля) 1938 г.

За кормой парохода «Эрих Мильке» расползался пенный след Изара. В небе, слегка покрытом рябью облачков, кружились и пищали чайки. Где-то неподалёку на крутых обрывах берегов располагались их вековечные гнездилища.

Карл Заммер стоял на юте в одиночестве, облокотясь на широкий леер, курил, рассматривал вспененные гребными винтами волны. Он часто сюда приходил за прошедшие полдня, приходил подышать воздухом, выкурить сигару, поразмышлять. В одноместной каюте первого класса ему было откровенно скучно. Собственно, плевать бы ему на скуку как таковую, за последние годы доводилось и не так поскучать. Бывали такие периоды затишья. Затишья после кипучих, насыщенных событиями недель. Читать южногерманские газеты он не любил, хоть и приходилось. Иностранные газеты на пароходе продавались только гражданам стран Антанты. Чёрт знает отчего так, ведь дойчманов среди пассажиров "Эриха Мильке" он не встречал. В ресторане, что на второй палубе, он позавтракал и отобедал в одиночестве, почтенные сэры и леди общались только с людьми своего круга, французы вели себя нагло и идти с ними на конфликт в его планы не входило. Редкие аргентинцы, итальянцы, венгры, американцы предпочитали кучковаться группками. Аргентинцы и жители солнечных Апеннин вели себя приветливо и не прочь были перекинуться парой слов, но дальше улыбок и нескольких фраз общение с ними не шло, испанский и итальянский Заммер знал крайне скудно. Одиночество. Это даже к лучшему. Одиночество Заммера устраивало вполне.

– Сэр, вы позволите составить вам компанию?

Заммер обернулся. Одетый в костюм-тройку молодой человек выдавил из себя вымученную улыбку. Шляпу, как и большинство пассажиров на палубе, он предпочитал держать в руках, день сегодня такой – нет-нет да налетит резкий порыв ветра. Вместо галстука он носил строгую чёрную бабочку, среди британцев, а он был несомненно британцем, здесь в Баварии это было большой редкостью. Карл тоже предпочитал бабочку, к масонской удавке он питал неприятие. Чего не скажешь об англичанах, французах и американцах, как один щеголявших в почти однотипных по покрою деловых костюмах, не зависимо от рода занятий – биржевой брокер ли, журналист, чиновник или торговец. Даже королевские офицеры обзавелись галстуками цвета хаки для повседневных и парадных мундиров, этакими удавками как у коммерсантов и демократов-плутократов.

– Буду рад, – ответил Заммер, кривя душой, впрочем, внешне это никак не отразилось.

– Дункан МакКол, – представился молодой человек, занимая место у леера. – На данный момент я просто путешественник.

– Карл Заммер. Служащий компании "Гауэр и Матусевич".

– Не слышал о такой, – МакКол пожал плечами. – Я в Баварии недавно. И то – ненадолго.

– Вы шотландец?… – Заммер намеренно выставил себя невеждой, в конце концов хорошо если каждый десятый европеец различает шотландские фамилии, а если в них к тому же отсутствуют родовые приставки Мак, так и того меньше. Да и не все европейцы о Шотландии знают. Сам же Карл фамилию собеседника раскусил играючи, он по-видимому из горцев, англизированная McColl происходила скорей всего от гаэльской MacKol.

– Конечно я шотландец, – подобрался МакКол. – Я разве похож на англичанина?

– Прошу меня простить, я в ваших островных нюансах не разбираюсь, – соврал Заммер, ещё до озвучивания фамилии он отметил, что этот британец не англичанин.

Фенотип чистых валийцев и шотландцев имел ряд отличий, к тому же он был слишком сдержан, даже улыбка давалась ему с большим трудом. Большинство шотландцев не любят обнажать свои чувства, им претит бурное проявление эмоций, а попади на их праздник, например, темпераментный испанец, он нашёл бы мероприятие ужасно скучным – этакая толпа угрюмых и несловоохотливых мужчин и женщин, топчущихся на месте словно на переломанных ногах, в их устах "сойдёт" или "не плохо" – высшая похвала. А уж если типичному шотландцу взбредёт что-то в голову, он как осёл будет гнуть свою линию и не успокоится пока не добьётся своего или пока не уверится в недостижимости идеи.

– Хорошо… – сказал после паузы МакКол. – Вам, пожалуй, простительно.

– Вы настолько не любите англичан?

– Знаете, сэр, тут даже не в любви дело. Дух старой Шотландии остался только в провинциях… У нас даже язык свой – гаэлик мало кто знает. Он преимущественно в горах остался. На равнинах и в городах давно скотиш, а он почти английский. Заявись я, к примеру, в Глазго в родовом килте, мои же сверстники меня обсмеют.

Заммер совершенно искренне удивился.

– А как же армия? Шотландский полки? – он припомнил солдат 4-й пехотной дивизии, особенно полк "Чёрной стражи", носивший чёрные килты и особые шотландские кители – дублеты, да и головные уборы "Тэм О"Шэнтер", названные по имени героя национального фольклора, смотрелись очень своеобразно, особенно из-за красного пера вместо кокарды. – А как же праздники, наконец?

– Армия – это другое дело, это воспринимается как элемент самобытности. Праздники… На праздниках, сэр, в килтах ходят всё больше музыканты. Горожане не спешат их одевать, кто корни потерял, не зная собственных родовых цветов, кто не желает выглядеть деревенщиной. Вот в глубинке, особенно в горах – там по-другому, жива ещё Шотландия.

МакКол вытащил из кармана трубку, извлёк пыж, не дававший высыпаться заранее набитому табаку.

– Вот так, сэр, – он зажал зубами изогнутый мундштук и прикурил от спички, попыхивая дымом при "растопке". – А вы не плохо на английском говорите.

– К моему сожалению, английский знаю не досконально, – посетовал Заммер. – Пришлось вспоминать университетские занятия. В Баварии без него трудно.

– Вы, насколько я могу судить, немец?

– Совершенно верно.

– И поскольку вы сейчас на этом пароходе, значит не из Южной Германии.

– Я из Праги.

– О! Прага! – оживился МакКол. – Я как раз подумываю отправиться в санаторий в Карлсбад.

– Боюсь вас огорчить, но Карлсбад не под Прагой, он в соседней провинции.

– Да? Какие там огорчения… Всё равно через Прагу ехать придётся, давно хотел посмотреть столицу Богемии.

– Знаете, сэр, – Заммер пыхнул сигарой, – при чехах, пожалуй, не стоит упоминать Богемию, они сейчас это не любят.

– А как же быть со знаменитым богемским хрусталём?

Заммер пожал плечами.

– Германизация Чехословакии уходит в прошлое, особенно Чехии. Богемия и Моравия – моветон. Карлсбад, кстати, тоже. Чехи называют его Карловы Вары. Кроме того, теперь в Праге в почёте англоманство и франкофильство.

– Жизнь не стоит на месте, – философски заметил МакКол, выпуская клуб дыма. – Старушка Европа уже не та.

– Это чувствуется особенно здесь – в Баварии, – Заммер скорчил кислую мину.

– Вы правы, сэр, – МакКол полуобернулся и махнул трубкой на возлегающих в шезлонгах, что стояли ближе к полубаку, британских офицеров. Те курили, читали прессу, потягивали виски и ром. – Колониальные войска. На днях довелось мне наблюдать нелицеприятную сцену в Мюнхене. Наши офицеры порой ведут себя с немцами как с какими-нибудь аборигенами тропических колоний.

После этих слов Карл сделал себе заметку, очень уж нетипичные для простого британца слова прозвучали, разве что этот МакКол и вправду англичан сильно не любит. Или всё же этот разговор не случаен. А что? Вполне может быть шотландец его зондирует по какой-то своей методике и тогда возможно он и есть то самый курьер, которого ждал Заммер.

– Это хоть офицеры, – наигранно вздохнул Карл. – Они напыщенны и высокомерны… и только. Чего не скажешь о туземных солдатах.

– Вы про ограбления и изнасилования?

– Да, сэр, – кивнул Заммер. – И по большей части это сходит им с рук. Прошлым летом имел место совершенно дикий случай – шестеро негров попались на людоедстве.

МакКол застыл с каменным лицом, глубоко затянулся и медленно выдохнул.

– И что, сэр? Им тоже с рук сошло?

– Нет. Они попались новозеландскому патрулю. Новозеландцы им прострелили ноги, потом вздёрнули.

– А прочие туземцы? Не может быть, чтобы все такими зверями были.

– Сикхи и гурки – самые дисциплинированные и… человечные.

– Сикхи… – МакКол на несколько секунд застыл, потом затянулся и выпустил дым с каким-то мечтательным выражением лица. – Сикхи – целый воинский народ. Всегда мечтал побывать в Индии.

– На мой вкус, там слишком жарко, – улыбнулся Заммер.

– И лихорадки со змеями, – добавил шотландец и глядя в глаза собеседнику, добавил: – Суровых нордических ветров нам силы…

– Дают в борьбе сами Боги порой, – закончил Заммер строчку отзыва на условленную фразу. Он подумал, что шотландец мог сесть на пароход ещё с утра, но на палубе и в ресторане Карл его не встречал, иначе узнал бы с его-то фотографической памятью. Отчего же МакКол так долго ждал? Удовлетворять любопытство Заммер не стал и вместе с тем, суть спонтанного разговора с шотландцем стала приобретать иное значение. – Вы увлекаетесь северогерманской поэзией?

– В некоторой мере… Люблю поэзию, особенно свою шотландскую. Сэр, не откажите мне в любезности пропустить со мною по порции виски. Мне приятно с вами общаться, чёрт возьми.

– Не откажусь, – Заммер выбросил окурок сигары за борт, – но я предпочитаю вино или мартини.

– Это как вам угодно, сэр, – шотландец в три лёгких пристука выбил пепел из трубки.

А Заммер начал вторую условленную фразу:

– Для пьянства есть любые поводы: поминки, праздник, встречи, проводы, крестины, свадьба и развод…

– Мороз, охота, новый год, – подхватил МакКол, удостоверившись, что собеседник закончил на нужном слове, – выздоровленье, новоселье, успех, награда, новый чин и просто пьянство без причин… Вижу, Карл, вам знаком Роберт Бёрнс.

– Изучал его в Пражском университете. У вас до куда билет?

– До Вольфратсгаузена.

– Значит, у нас ещё более трёх часов в распоряжении.

– Где мы можем продегустировать здешний виски?

– У меня в каюте. Там нам будет спокойно, я об этом позаботился.

По пути в мыслях Заммера роились старые, отложенные до поры вопросы. Во-первых, почему задание передаётся не через знакомого связника, а неизвестным курьером? Во-вторых, почему местом встречи был выбран "Эрих Мильке"? В-третьих, отчего такая спешка? Впрочем, может быть как раз всё дело в спешке. Видимо, передать информацию по обычной схеме было или невозможно, или не успеть. А пароход мог быть выбран исходя из легенды шотландца. Остаётся ещё один существенный вопрос – сколько отпущено времени на реализацию?

В каюте они повели разговор о тривиальных вещах. На пароходе каюты первого класса были оборудованы барами, что пришлось сейчас весьма кстати. Заммер выставил на стол бутылку скотча и два стакана. Виски был для гостя, себе он взял мартини. Разговор пошёл о море и плавно перетёк на гидроавиацию. Оказалось МакКолу часто приходилось летать через Балтику в Данию и Норвегию и он с видом знатока просвещал о достоинствах и недостатках американских летающих лодок фирм "Глен Мартин" и "Консалидейтед", летавших на Балтийских маршрутах компании "Пан Америка" и амфибий "Сикорского" российской авиакомпании "Балтика". Виски шотландец выцедил аж три стакана, правда наливал ему Карл на три пальца. Заммер же ограничился пригублением – примочил губы и всё. Разговор плавно перешёл на женщин, затем на охоту, МакКол, как оказалось, был заядлым охотником, пустившимся после второго стакана в рассуждения об охотничьих ружьях, а после них беседа пошла о личном боевом оружии. Заммер показал свой Люгер образца 1904 года, выпускавшийся для Рейхсмарине. В ответ МакКол похвастал американским кольтом М1911, купленным в датском городке Нёрре-Небеле. Так пролетел час с небольшим и шотландец, наконец, засобирался, застегнул верхнюю пуговицу рубашки, поправил бабочку.

– Разрешите откланяться, Карл. Скоро Вольфратсгаузен, а мне ещё надо некоторые дела утрясти.

– Прощайте, Дункан. Жаль, наше знакомство столь мимолётно.

– Прощайте.

Они пожали руки.

Заммер запер дверь каюты и убрал со стола. Остановился на мгновение, задумавшись, и решительно открыл багажный шкаф. Отложил в сторону дорожную сумку, вытащил видавший виды чемодан с жёстким каркасом, в котором хранил сменное бельё и запасные, не одёванные пока ботинки, упакованные в картонную магазинную коробку. Открыв чемодан, откинул на крышку бельё и вскрыл потайное отделение, выставив на стол эмалированную ванночку, бутылёк с реактивом, перчатки из тонкой резины, щипцы и пинцет с ватой. Из дорожной сумки вытащил томик Ницше "По ту сторону добра и зла", изданный в Вене в 1934 году. Книжка была зачитана, но философские вопросы Заммера сейчас не интересовали. Он натянул перчатки и вынул из кармана переданный МакКолом кольтовский патрон 45-го калибра или попросту – 11,43-мм.

Карл вытащил пулю щипцами, отложил её в сторону и пинцетом зацепил вложенную в гильзу бумагу. Чистый белый листок, скатанный в трубочку, тоненький и глянцевый. Из бутылька он вылил в ванночку реактив, достал из сумки лупу и утопил пинцетом в жидкости листок. После это настала очередь томика Ницше. Сегодня 23 апреля по юлианскому календарю, значит умножаем на полтора, округляем в большую сторону и прибавляем четыре. Формула не хитрая, просто её надо знать и годится только для сегодняшнего числа. Получилась 41-я страница. Он отлистал и отсчитал сверху два ненужных абзаца. Листок к этому времени начал терять глянцевый блеск, всё больше становясь жёлто-матовым, на его поверхности стали проявляться симпатические чернила. Заммер вырвал из блокнота лист и с помощью лупы начал читать проявившуюся тайнопись. Приходилось спешить, переписывая карандашом на блокнотный лист мелкий, разбитый на неодинаковые группы, текст. Спустя минуту лист в ванночке почернел и превратился в лохмотья. Заммер склонился над книгой, вычленяя ключ, и не спеша перевёл тайнопись на немецкий. Прочитал что получилось, хмыкнул, затем прочитал ещё раз, хотя с первого раза запомнил намертво, и наконец положил блокнотный лист в пепельницу. Огонёк от поднесённой зажигалки быстро уничтожил бумагу, Заммер поворошил пепел да принялся приводить стол в исходное состояние. Он открыл иллюминатор, вылил реактив и выбросил ванночку, за нею за борт полетели гильза и пуля. Вытрушивая пепельницу, Карл подумал, что в мае придётся распрощаться с книгой Ницше.

Он навёл порядок и улёгся на широкую, явно не предназначенную для парохода, кровать. Только толстые привинченные к палубе ножки отличали её от "сухопутной".

Не вставая, Заммер нащупал рукой на столе пепельницу, поставил её себе на живот и откусил зубами кончик сигары. Подкурил и прикрыл глаза. На реализацию задания времени оставалось крайне мало. Почти что цейтнот. Объект прибудет в Аугсбург 19 мая, пробудет там ориентировочно два дня. Всего лишь два дня. А возможно и меньше. За это время можно собрать только одну группу, а ведь ещё нужна разведка местности и время на подготовку. Значит придётся спешить, действовать быстро, действовать без права на ошибку.

Он выпустил дым и потушил едва раскуренную сигару, подумав о шотландце. Интересно, кто он? Очень может быть, что и не шотландец вовсе. Очень может быть.

Карл Заммер, полковник Разведуправления генерального штаба Вооружённых Сил России Всеволод Суров, был по основному роду деятельности ликвидатором. В Аугсбурге ему предстояло уничтожить ярого врага Отечества бывшего красного командарма, а теперь генерала испанских республиканцев, подданного британской короны Александра Егорова.

Личностью Егоров был интересной, и в Испании известен прошлогодней обороной Мадрида, причём успешной обороной, и в Манжурии отметился как советник при штабе 4-й армии гоминдана. И ведь Великую Войну с самого начала видел, к 1917-му полком командовал в чине подполковника. Потом сколачивал отряды красных партизан в Малороссии, затем был назначен командармом 9-й красной армии, что стояла на севере Донской области, потом принял руководство 10-й армией. Оборонял Москву, эмигрировал в САСШ, позже переехал в Англию.

Заммер улыбнулся пришедшей мысли, что его заочное знакомство с Егоровым началось в далёком девятнадцатом. Ну что же, годы бегут быстро и пора с этим "знакомством" завязывать.

* * *

Это было в прошлом на юге,

Это славой теперь поросло.

В окруженном плахою круге

Лебединое билось крыло.

Помню вечер. В ноющем гуле

Птицей несся мой взмыленный конь.

Где-то тонко плакали пули.

Где-то хрипло кричали: огонь!

Закипело рвущимся эхом

Небо мертвое! В дымном огне

Смерть хлестала кровью и смехом

Каждый шаг наш. А я на коне.

Набегая, как хрупкая шлюпка

На девятый, на гибельный вал,

К голубому слову-голубка-

В черном грохоте рифму искал.

Иван Савин

ВСЮР, май 1919 г.

Начало мая ознаменовалось новым генеральным наступлением против Деникина. Имея четырехкратный перевес в живой силе и произведя насыщение войск броневиками, мотоциклами с пулемётными установками, и особенно артиллерией, в войсках Красной Армии царило приподнятое и уверенное настроение. Реввоенсоветом была поставлена задача по нанесению нескольких мощных ударов по деникинцам с последующим расчленением и полным разгромом ВСЮР. Главным направлением наступления красным командованием был выбран Ростов-на-Дону. На западном фланге фронта начали наступление 2-я, 8-я и 13-я армии, где на Луганском участке красные имели шестикратное превосходство. Восточнее по сходящемуся направлению с Маныча наступала 10-я армия Егорова. Исходя из диспозиции 10-й армии, глубоко вклинившейся перед генеральным наступлением в оборону белых, Реввоенсовет рассчитывал достичь скорого успеха и овладеть Ростовом.

Наступление началось на восточном участке фронта, общее управление возглавлял нарком военмор Троцкий, по приказу которого на фронт перед самым наступлением были переброшены сводные курсантские бригады.

…Ярко раскрашенная букашка неторопливо семенила лапками по ладони, названия её фельдфебель Суров не знал. Здесь в донских степях были свои диковинные твари, которых он, выросший на Вологодщине, не встречал доселе. В Галиции бывало тоже всякое чудное попадалось, но тогда он не особо обращал на тех тварей внимания. Чудно всё это, подумалось Сурову. О войне ему не думалось совершенно, он давно устал от неё, начав путь солдата весной 1915-го после выпуска из школы унтер-офицеров, стоявшей в армейском тылу Юго-Западного фронта. Говорят, смерти невозможно не бояться, но Суров её не боялся. Ту грань, что заставляет человека повиноваться инстинкту самосохранения, он прошёл ещё летом 1917-го, когда его полк участвовал в неудачном наступлении и почти весь полёг, не поддержанный соседями. Нижние чины соседних полков просто перестали слушать приказы и охотно подчинялись солдатским комитетам, а не офицерам. А потом был развал фронта и бесконечные толпы вооружённых дезертиров. Вернулся домой и Суров, но не надолго. В марте 1918-го его мобилизовали в Красную Армию, в которой он в отличие от большинства необученных и необстрелянных красноармейцев, мобилизованных в его уезде, сразу стал комроты. Воевал сперва с Юденичем, а после ранения и лазарета, с деникинцами. Так бы и воевал может быть по сию пору, кабы не пуля под Соломихой, ныне сожжённой дотла, когда его полк бросили на подавление восстания поволжских крестьян и астраханских казаков. Потом был госпиталь, эвакуация в связи с угрозой прорыва колчаковцев и рейд донских сотен. Разгорячённые боем донцы ворвались в госпиталь, зарубили раненную комиссаршу и всех балтийских матросов. Остальных не тронули, но Сурова едва не застрелили прямо в пастели, когда узнали что он ротой командовал. Лёжа на койке, краском равнодушно смотрел на воронёный ствол нагана и просто закрыл глаза. Казаки стрелять не стали, обозвали падлюкой и выволокли к есаулу. Но у офицера нашлись более срочные дела и тогда пленного повели на допрос в окраинную хату. Древний старик подхорунжий, носивший со времён русско-турецкой четыре Георгия и трофейную, взятую у башибузука, саблю с серебренными ножнами, поговорил по душам, да запретил своим его трогать. После излечения Суров провёл пять дней в дивизионном контрразведывательном пункте, где ему в конце концов выдали погоны фельдфебеля и отправили командовать ротой в свежесформированный из пленных и добровольцев батальон…

В небе вспухали белые облачка шрапнельных разрывов и совсем редко среди них появлялись розоватые кляксы. Кляксы эти были знакомы, это значило что у красных имеется несколько австрийских орудий, попавших в трофеи ещё при царе. Австрийские шрапнели Суров помнил по Галиции, на всю жизнь их запомнил. Обстрел вёлся комбинированный – сразу шрапнелями и гранатами. Привычно завывая на излёте, шестидюймовые гранаты ставили землю на дыбы, красная артиллерия поди уже более часа вела беспокоящий огонь. Огнеприпасов у красных много, они могут себе это позволить, но артиллеристы они не важные.

Фельдфебель стянул пехотную папаху, что была всё ещё без кокарды, и уткнулся в неё лицом. Он застыл и долго не шевелился, даже когда в полусажени в землю впилась шрапнельная пуля.

Красный плацдарм пришёл в движение. Заколыхались вдали фигурки густых ротных цепей, открыли огонь молчавшие в последний час полевые трёхдюймовки, заурчали моторами бронеавтомобили "Остин"(1). Беспокоящий огонь вели с того берега гаубицы, прикрывавшие переброску по налаженным через Маныч переправам свежих стрелковых полков, многие из которых прибыли на передовую на грузовиках. Пушечных батарей на красном плацдарме тоже добавилось, как и новых броневиков.

Суров вгляделся вперёд, поднеся ладонь к лицу, прикрывая глаза от солнца. Броневиков было четыре и все новые. В первых атаках красные тоже использовали четыре "Остина", что позволило им выбить белый полк из передовых траншей. При виде казавшихся неуязвимыми броневиков солдаты по началу растерялись. Растерялись под напором закованных в металл чудовищ, кто поддался панике, кто остался на позициях, но первая атака красных была успешна. Порядок навели быстро, бегущих останавливал сам командир полка полковник Долгих, потом к нему присоединились старые солдаты и полк занял запасные позиции. Соседи тоже дрогнули и были вынуждены отойти. Как бороться с броневиками показал полковник, собрав у себя в блиндаже батальонных и ротных командиров. В блиндаже Суров с удивлением услышал про невероятно тонкую броню "Остинов", которую трёхлинейка пробивает с трёхсот-четырёхсот сажен. Полковник Долгих даже какие-то бумаги чертёжные показывал, где не по-русски написано было, да всё больше схемы, рисунки… Смотрел Суров на него и удивлялся про себя полковнику, ходившему в капитанах ещё в конце апреля(2), не было ему и двадцати пяти, ровесник почти, а дар руководить у него сразу видно – от Бога. В апреле Долгих дважды уводил полк от верной погибели.

Запасные позиции пришлось тоже оставить. Натиск красных был мощный, их командиры бросали в атаки всё новые и новые цепи, артиллерия била непрестанно, перед ротами шли броневики. Наука полковника пошла в прок. Солдаты открывали по "Остинам" такой плотный огонь, что железные коробки вскоре останавливались. Две из них до сих пор в поле стоят, другие две, изрешечённые и дымящие паром из пробитых радиаторов, отошли к реке своим ходом. Потом были яростные пехотные атаки, часто переходящие в рукопашную и новый отход. Теперь поредевший полк залёг на голой земле, неся потери от шрапнели и гранат.

Красные пошли в очередную атаку. Спереди шли четыре броневика, за ними в три цепи шагала пехота. Плотность артогня усилилась настолько, что нельзя было в сплошной канонаде различить отдельных выстрелов. Только благодаря неумению вести артразведку и корректировку огня, большевицкие батареи не смели залёгших солдат огненным смерчем.

Артподготовка быстро затихла, заговорили пулемёты броневиков, начали стрелять наступающие цепи. Суров не торопясь пересчитал патроны, мало их – всего двадцать перед боем выдали. Их раздали перед самой атакой, доставили подводами по несколько ящиков на батальон. Когда интенданты уходили, тяжёлая граната попала в одну из телег, убив возницу и лошадь. Вслед за подводами к полку подошла батарея трёхдюймовок, её перебросили от соседей. Четыре пушки и прислуга укрылись за холмом и пока себя не проявляли.

Позиции залёгшего полка опоясались вспышками, прицельные выстрелы начали прореживать красные цепи, но не все стреляли хорошо, многие лупили в молоко. По ротам пронеслась команда "прекратить огонь!" На стыке батальонов затарахтели максимы. Пулемётов в полку осталось всего два.

Суров передёрнул затвор и прицелился. На мушке маячил балтийский матрос, что-то оравший идущим позади бойцам. Он был в офицерском кителе на распашку, из-под которого выглядывала тельняшка. Бескозырка и маузер тоже при нём. Пожалуй впервые Суров целился с ненавистью, насмотрелся в своё время что гельсингфорская и кронштадтская братва творила вместе с китайцами в Новгороде. Не щадили никого, ни женщин, ни детей малых. Инженеров, профессуру и прочих старорежимных убивали с демонической изощрённостью. Особенно сильно издевались над офицерами, которых по живому пилами распиливали, обжигали в кострах руки и ступни, заживо сдирали кожу, вспарывали животы. Слыхал Суров, что и в Питере матросы в 1917-м свирепствовали.

Суров нажал на спуск. Балтиец сложился пополам и упал наземь. Следующий выстрел, кажется, попал красноармейцу в ногу, точно видно не было из-за расстояния. Раненый споткнулся и начал кататься по траве. Над цепями вдруг стали расползаться белые облачка, шрапнель принялась выкашивать сразу по полвзвода. Суров оглянулся, на гребне и на боковых скатах холма расположилась батарея. Красные ускорили шаг и вскоре повалили всей гурьбой. Шрапнель рванула у вырвавшегося вперёд броневика, тот замер, словно внезапно упёршись в стенку. В пяти саженях перед другим "Остином" в землю ударил огненный росчерк, осколки пробили бронестворки радиатора и бронелист передней башни. Вслед за первой гранатой в броневик попала вторая, наводчик орудия сделал поправку и засадил выстрел в отделение водителя. От взрыва распахнулись боковые двери, слетела задняя башня. "Остин" задымил, наружу никто не выбрался. Шедшие по флангам броневики начали пятиться, водители старались вилять в надежде уберечься от попаданий.

– Передать по цепочке! – крикнул фельдфебель, глянув то на право– то на леволежащих от него. – Беречь патроны! Стрелять наверняка!

Его команду начали передавать по роте. И вот затрещали прицельные выстрелы.

Красноармейцы подошли на полторы сотни сажен, они уже не рысили, шли скорым шагом, стреляя кто целясь, кто от бедра. Суров передёрнул затвор, к стреляным гильзам вылетела новая. Краем глаза фельдфебель заметил идущую вдоль линии солдат фигуру во весь рост. Оглянулся. И выматерился. Штабс-капитан Юрьев шёл насвистывая себе под нос, сбивая прутиком первоцветы. Пуль, свистящих мимо него, он словно не замечал. Смотрелся он щёголем – подкрученные усики, заломленная на бок фуражка, ремешки портупеи, вертикально идущие от погон к самодельным тренчикам, в зубах зажата соломинка. Суров уставился на него, до боли кусая губу. Убьют ведь не за грош! Молодой ещё… и дурной! Прибыл в полк из Грозного после госпиталя, где лечился после ранения в бою с вайнахами. Штабса за личную храбрость получил, теперь вот батальоном командует.

Юрьев остановился позади Сурова, сплюнул соломинку и улыбнулся в ответ на сверлящие взгляды солдат.

– Что, фельдфебель, смотришь так? – сказал он. – Сегодня умру я, завтра они.

Он махнул рукой на красные цепи. Странно, но Суров ощутил прилив уверенности, было нечто ею заражающее в голосе штабс-капитана. Ведь молодой ещё, лет на пять его младше, но какая уверенность и сила в голосе!

Отбросив прутик, Юрьев выхватил из ножен саблю и вытащил наган из кобуры.

– Пр-р-римкнуть штыки!!!

Его команду по цепочке повторили унтера. У многих штыки были примкнуты, но команда эта была сродни заклинанию, мобилизующему на атаку.

– Дистанция три штыка! За мной! – крикнул Юрьев и скорым шагом устремился вперёд.

А в красных цепях уже нарастало многоголосое Уррррра!!!

Суров поднялся. Поднялись и солдаты. И сорвались на бег и тоже с криком "Ура!" Сошлись две силы с одинаковым боевым кличем и одной кровью. Затрещали выстрелы, сшиблись в штыковой противники, оставляя за собой убитых и раненых.

Суров штыком владел отменно, ещё с унтер-офицерской школы, потом в боях с австрияками, хорватами, чехами и венграми в Великую Войну достиг в этом деле совершенства. Он врубился в ряды красных с разбега, ударил в лицо трёхгранным остриём здоровенного, неумело попытавшегося защититься красноармейца, приложил прикладом его соседа и уходя от ударов, поднырнул вниз и влево с перекатом. Вскочил, поймал на штык дуром орущего красного, прыгнувшего на него в замахе словно дубиной. Началась свалка. Солдаты и красноармейцы смешались, стук и треск встретившихся винтовок, чьи-то стоны, маты, хрипы… Рядом упал пронзённый в грудь гимназист в своём нелепом на войне мундире, красноармеец выдернул штык и вдруг осел, пронзённый сзади солдатом с залитым кровью лицом… Рыжего с оторванным погоном солдата пронзили сразу трое… Молодой красноармеец шёл, зажимая страшную рану в животе, смотрел куда-то совершенно безумными глазами и беззвучно открывал рот… Седой унтер полз по оврагу и шарил перед собой рукой, глаза его были выбиты прикладом и не понятно отчего он ещё жив и в сознании… Пытался куда-то уползти раненный в ногу рядовой… Одуревший солдат прикладом бил по голове давно мёртвое тело комиссара в лётном реглане… Бросил винтовку и побежал совсем ещё мальчишка, увидев как быстро Суров расправился с двумя большевиками.

Красноармейцы дрогнули, начали пятиться и вот уже они задрапали с оружием и без оного. Солдаты их не преследовали, многие бросились к убитым красным в поисках патронов, чтобы стрелять по бегущим.

– Не стрелять!!! – заорал штабс-капитан. – Не стреля-я-я-ять!!!

Он стоял весь заляпанный красным и улыбался. Взмахнул окровавленной саблей и пронзительно крикнул:

– Они – тоже русские! Пусть бегут!

____________________

(1) "Остин" – английские бронеавтомобили с двумя пулемётными башнями. Закупались Российской Империей как готовые изделия так и в виде шасси. В гражданскую войну вместе с модификацией "Остин-Путиловец" состояли на вооружении РККА в количестве около 200 единиц.