Текст книги "Коридор"

Автор книги: Александр Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– В любом случае это ничего не значит, – о чем-то занимательно спорил с водителем доктор Хубер, – главное – это не победа, а участие.

– Доктор, вы меня, конечно, извините, но это философия слабаков. Вон спросите кого угодно, что для него важнее: ваши олимпийские законы или собственное лидерство…

Неожиданно выбежавшая на дорогу собака прервала их оживленный разговор. Машину повело в сторону, и только умение водителя спасло тварь от неминуемой гибели. Та, в свою очередь, отделалась лишь несколькими бранными словами в свой адрес да проклятьем – до конца жизни бросаться на колеса всех проезжающих мимо машин.

Еще через пару секунд автобус уже въезжал во двор госпиталя, в котором было на удивление людно. Возле крыльца стоял крытый грузовик, доставивший новое пополнение.

– Все, конечная, – громко прокричал водитель, глуша двигатель машины.

Пассажиры, потянувшись к выходу, стали освобождать салон автобуса. Заметив, как доктор Хубер отошел в сторону, разминая ноги, Карл не удержался, чтобы тут же не подойти к нему. Вопрос о разгадке их быстрого избавления волновал ничуть не меньше, чем сама связь Карла с этим инцидентом.

– Доктор, что вы ему там наговорили, что нас так быстро отпустили?

– Вы имеете в виду это происшествие на дороге? – доктор Хубер самодовольно заулыбался.

– Да, да, именно его.

– К сожалению, я обещал, что это не будет разглашаться.

– Ну, хватит вам, вы еще про клятву Гиппократа вспомните.

– Кому что и надо вспомнить, так это вам, – доктор сощурил глаза, выжидательно всматриваясь в лицо Карла. Сейчас он, наверное, возомнил себя этаким Эркюлем Пуаро, но получалось у него это довольно скверно. Ведь всю его сущность так и распирало от желания поведать о своем блестящем «подвиге». Надо было только найти правильный ключ.

– Этих охламонов я видел, в отличие от вас, впервые. Так что при всем желании я ничего о них сказать не могу. За исключением того, что они мне так же не понравились, как и вам.

– А та рыжая красотка, она ведь красотка? – доктор шутливо пнул Карла локтем в бок. – Хильда о ней знает?

– Доктор прекратите, – поведение этого шутника начинало выводить его из себя.

– Ну, хорошо, хорошо, только дайте мне честное слово, что вы никому.

– Ни, ни, – за доктора закончил Карл.

Смерив его еще одним взглядом, доктор Хубер стал неторопливо рассказывать свою историю.

– После той бомбежки, ну вы меня понимаете, – доктор многозначительно посмотрел на Карла, – вечером привезли этого бедолагу, у него было ножевое ранение.

– А как вы это определили?

– По ножу, торчащему из его брюха, – отвечая на вопрос Карла, доктор Хубер посмотрел на него, как на недоразвитого,

– он был обычным, кухонным, без кровостока, поэтому они в интересах пострадавшего решили не вынимать его, что было весьма кстати, так как если бы они…

– Хорошо, хорошо. Это все очень интересно, а что было дальше?

– перебил его Карл, не дав рассказать именно то, о чем доктору говорить было более интересно.

– Если вы меня и дальше будете перебивать на каждом слове, то больше ничего не услышите.

– Все, все, я молчу.

– Так вот, – после небольшой паузы продолжил он, – его прооперировали, рана оказалась несерьезной. Органы задеты не были. – Доктор сделал еще одну небольшую паузу, уводя Карла в дальний, более безлюдный угол госпитального двора. – Самое занимательное в этой истории то, что этот лейтенант вместе с пострадавшим долго уговаривали доктора Коха списать все на осколочное ранение после авианалета. Герр Кох, естественно, был категорически против, но потом все-таки пожалел их. Ведь в случае разбирательства виновных могли сослать на Восток. К тому же они заверили нас, что больше никто не пострадал, и все произошедшее было чистой воды пьяной выходкой.

– А что они сами говорили по поводу того, кто это сделал?

– Я уже толком не помню. Ведь мне все известно со слов господина Коха, это с ним говорил тот лейтенант. То ли они выпившие были, то ли по неосторожности. Тем не менее, и слепому понятно, что вся история – чистый вымысел. Они там где-то набедокурили, а с помощью нас пытались сделать так, чтобы об этом не узнало их начальство.

– И вы, зная это, все равно согласились? Зачем вам чужая ответственность?

– Ну не так уж тут и много ответственности. Через госпиталь ежедневно проходит очень много людей с разными ранениями, поэтому разбираться иногда просто некогда. А в тот день и подавно. Вы сами помните, сколько тогда раненых было, особенно с батареи. Так что мы, если можно так сказать, слегка прикрыли глаза на произошедшее. Единственное наше условие заключалось в том, чтобы они держали язык за зубами. – Доктор Хубер сделал еще одну многозначительную паузу. – Конечно же, это отговорка для дилетантов. Любой уважающий себя хирург легко отличит ножевое ранение от осколочного. При чем если осколка там и в помине нет. – Говоря эти слова, доктор преобразился, изображая из себя бывалого хирурга, а Карл моментально вспомнил его истинную специальность и еле сдержался, чтобы не улыбнуться. – Но если никто не будет трепать языком, то все должно пройти гладко.

– А про меня он что-нибудь спрашивал?

– Конечно. И я ему все честно рассказал.

– В смысле? Вы это о чем?

– Ну, как же, я ведь тоже видел ваше личное дело. Вот я и рассказал про Восточный фронт, про сбитые вами самолеты врага. И про Железный Крест, который вы получили недавно за сбитый американский Веллингтон.

– Веллингтон – это английский самолет и я получил не…

– Какая разница, это неважно.

Обернувшись, Карл увидел, как к ним быстро приближается фрау Майлендер.

– Доктор Хубер, доктор Кох ожидает вас у себя в кабинете. Это касается и вас, – обратилась она к попытавшемуся улизнуть Карлу.

Уже в фойе он хотел повернуть в сторону лестницы, для того чтобы подняться в свою палату.

– Вы куда? – остановила его фрау Майлендер.

– Я хотел бы для начала переодеться.

– Думаю, что вам это не понадобится.

Карл посмотрел на доктора Хубера, но по его реакции быстро понял, что тот тоже не в курсе. Поэтому, покорившись судьбе, поплелся следом за сестрой-хозяйкой, надеясь, что там их не поджидают сотрудники Гестапо, появление которых в свете последних событий выглядело довольно реально. Когда же вся группа переступила порог кабинета, то никого, кроме его обладателя, там не застала, из-за чего напряжение, созданное деловым тоном фрау Майлендер, стало медленно улетучиваться.

Уделив незначительное время докладу о проделанной работе, доктор Хубер при первой же возможности переключился на изложение той «занимательной истории», что произошла с ними в пути. Красочно и подробно смакуя подробности, он специально не договаривал того, что считалось «тайной», уходя все дальше от темы рабочего доклада. Наконец, когда рассказчик в очередной раз принялся обрисовывать свою особую роль в этой истории, доктор Кох не выдержал и напрямик потребовал отчет о проделанной за день работе. Об этом доктору Хуберу говорить хотелось значительно меньше, но деваться было некуда, и с заметно потускневшим интересом он вновь возвратился к своим прямым обязанностям.

– Зендера, как мы с вами и предполагали, пришлось оставить у них. Эта идея, правда, не нашла особого понимания, но ваш звонок возымел действие. Кинцелю сделали рентген, – продолжал свой отчет доктор, не торопясь рассказывая о проделанной работе и медленно подбираясь к персоне Карла, которая была приоритетна не только для него самого, но и для доктора Коха. Когда же дошел черед до него, то рассказывать, в общем-то, оказалось не о чем.

Эти двое светил науки, проводившие осмотр в Сен-Ло, оказались не менее хитрыми, нежели сам доктор Кох, старавшийся под предстоящую директиву сплавить Карла к соседям. Все медицинское освидетельствование заняло не более семи минут. Причем разговор изначально шел не о дальнейшем лечении, а о будущем месте службы, которое, судя по скорости обследования, было у него не за горами.

После недолгого консилиума комиссия решила, что на этом их миссия завершена и его можно отправлять на долечивание в тот госпиталь, из которого прибыл. Единственным положительным действием с их стороны было то, что после окончания лечения Карла должны были направить в какой-то «Бриз».

– Это единственная хорошая новость, – подытожил доктор Кох.

– А что это такое – «Бриз»? – тут же переспросил Карл.

– Госпиталь № 97/35, – сухо ответил доктор Кох.

У Карла начало создаваться впечатление, что доктор знал наизусть номера всех госпиталей Вермахта.

– Ну, это очень хороший санаторий, – пояснил доктор Хубер,

– по крайней мере, таковым раньше являлся, когда я был там до войны.

– Ну, санаторий, не санаторий, а подышать родным морским воздухом пару недель дома в Германии вам будет на пользу. Не так ли, Карл?

Воодушевляющее настроение доктора Коха от радости за Карла быстро передалось доктору Хуберу. И теперь единственным, кто не разделял их настроения и выглядел мрачнее тучи, был сам Карл. Ветер перемен, как ему казалось, совершенно не сулил ничего хорошего. Ведь это будет новая обстановка, новые люди и новые проблемы, которых у него и без того было достаточно.

– Ну, а после лечения – отпуск, который вам положен после ранения. Так что не печальтесь, – продолжал подбадривать его доктор Кох. – В «Бриз» вы отправитесь где-то недели через полторы, а до этого вам надо до конца пройти курс лечения. К сожалению, у нас находиться вы больше не сможете. Вы и сами, наверное, успели заметить, сколько новых прибыло. Все крупные госпитали стараются освободить как можно больше коек, переводя легких в маленькие, такие, как наш. Завтра ожидается еще большая партия, поэтому оставшееся время вам придется долечиваться в лазарете вашего полка.

– Но он может остаться у нас до завтрашнего утра? – вступился за Карла доктор Хубер. – Ведь уже вечер, скоро стемнеет, а до аэродрома километров десять.

– Я не имел в виду прямо сейчас, – доктор Кох многозначительно посмотрел на своего коллегу, – конечно, до утра пусть остается. Его палату никто не занимал. А завтра утром мы позвоним в полк, и за ним пришлют сопровождающего на машине.

– Вот ваши документы, – доктор Кох выложил на стол корочки удостоверений, – что касается, продовольственного и вещевого аттестата, то его вам выдаст завтра утром фрау Майлендер. Свою медкнижку вы сможете тоже получить у нее. – Доктор еще раз осмотрелся, проверяя, ничего ли не забыл. – Ну, на этом, в общем– то, и все. Идите отдыхать, завтра мы с вами еще увидимся.

Выйдя из кабинета, Карл медленно побрел в свою палату. Доктор Кох не преувеличивал, госпиталь действительно напоминал встревоженный муравейник. Все коридоры были заполнены вновь прибывшими. По большей части это были еще совсем юнцы, только недавно сменившие школьную скамью на казарму. Они стояли небольшими группами по три-четыре человека и беззаботно о чем-то болтали, обсуждая новое место пребывания и еще черт знает какие проблемы. Всеобщую идиллию и беззаботность нарушал лишь медперсонал, периодически шмыгавший между ними.

Дойдя до своей палаты, Карл зашел и, не включая свет, рухнул на кровать прямо в одежде. В коридоре продолжалась какая– то мышиная возня, но она его совершенно не тревожила. В голове хороводом кружили сегодняшние события, и он до сих пор не мог понять, что же его больше угнетало. Происшествие на дороге или то, что в скором времени ему придется адаптироваться к новой обстановке. – «А Хильда? Я так ее и не увидел. У нее ведь сегодня день рождения».

Неожиданно тишину прервал звонкий грохот, донесшийся из коридора. Карл, моментально отреагировав, вскочил с кровати. За время «лечения» здесь он научился сначала реагировать, а потом думать. По-другому выжить было довольно трудно. Растревоживший весь госпиталь шум, судя по характерному звуку, издал перевернутый железный стол, на который возле процедурной складывали медицинские инструменты для последующей стерилизации.

– Чья это работа? – эхом по галерее коридора разнесся гневный голос фрау Майлендер, – вам что, энергию некуда девать?

– Ну, чего молчите, – не унималась она, – среди вас, что, одни трусы, и никто не в состоянии признаться?

– Это я, – после долгой паузы послышался чей-то почти детский голос, – извините, я не нарочно.

– Неужели??? Жаль, только доктор Кох в это вряд ли поверит. Следуйте за мной. А вы, – обратилась она именно к тем, кто и толкнул бедолагу на стол, – живо по палатам.

– «Еще один кандидат на экстренную выписку. Хоть не так обидно будет завтра одному выметаться». – Все это вранье по поводу того, что человеку не доставляют никакого облегчения неприятности других. Доставляют, и еще как. Особенно когда человек тебе совершенно незнаком, а ты среди общего благополучия испытываешь какие-либо лишения. В этот момент ты как будто бы делишься с ним своей ношей, которая от этого, правда, нисколько не становится легче. Но, тем не менее, чувство самообмана делает все возможное, чтобы уменьшить моральный дискомфорт.

Собираясь обратно лечь в кровать, он случайно обратил внимание на то, как прямо к нему в окно заглядывает луна. Она была необычайных размеров, и если присмотреться, можно было увидеть точки кратеров на ее пепельно-шершавой поверхности. Завороженный этим зрелищем, Карл подвинулся ближе к окну и, свесив ноги, принялся наблюдать за великолепным зрелищем.

Яркая полоска света ночного освещения на секунду отвлекла внимание от созерцания небесного светила. В комнату кто-то вошел, моментально прикрыв за собой дверь. Все это произошло так быстро, что он даже не успел разглядеть своего полуночного гостя, который, затаившись в темном углу, не решался подойти ближе.

Карла почему-то совершенно не тревожила эта загадочность, подсознательно даже разжигая какой-то странный интерес к тому, что же будет дальше. Не в силах что-либо рассмотреть, он повернулся спиной к нежданному гостю, делая вид, что продолжает любоваться ночным небом.

Сзади послышались тихие шаги. Они были очень осторожными, почти беззвучными, словно у кошки, охотящейся за голубем, неторопливо и грациозно передвигающей лапками. Шаги остановились, и теплые, нежные руки легли ему на плечи, медленно опускаясь на грудь. – «Это, наверное, и есть второй сюрприз, о котором упоминал доктор. Никогда бы не подумал, что его слова сбудутся буквально».

Мягко прижавшись всем телом, ночная гостья повалила его на кровать, вскоре положив на обе лопатки. Он же в свою очередь совершенно не сопротивлялся этому «насилию». Сладкое предчувствие эйфории пьянило голову, расслабляя тело и погружая в мягкое чувство приближающегося блаженства.

– Как же я по тебе скучала.

– Я тоже.

Указательный пальчик лег ему на губы.

– Больше никаких слов.

Ее распущенные волосы накрыли их шатром, скрывая поцелуй от любопытной луны. Все это было так пьяняще, что на мгновение ему даже не поверилось в реальность происходящего. Но блеск огромных карих глаз быстро вернул к приятной действительности.

* * *

8 мая 2004 года.

Санкт-Петербург,квартира Андрея Коваленко

Негромкий стук нисколько не привлек внимания хозяина комнаты. Тогда, не дождавшись ответа, Тимофеевич, слегка приоткрыв дверь, как обычно просунул голову в дверной проем. Быстро пробежав глазами по комнате, он отыскал «жертву», которая, не обращая ни малейшего внимания на беспардонное вторжение, сидела на полу перед телевизором и внимательно смотрела черно– белую хронику Второй мировой войны.

– Опять ты с утра до ночи свою «Дискаверю» смотришь, – с присущим всем старикам упреком проворчал он. – И не жалко тебе здоровье-то свое гробить. Скоро будешь таким, как я…

Старик было потянулся к очкам, висящим на шее, но, видя, что «жертва» на него никак не реагирует, на секунду задумавшись, предпринял «обходной маневр».

– Андрейка, Андрейка-воробейка, – с наслаждением произнес он, предвкушая в скором времени бурный всплеск эмоций от хозяина имени, который на слух не переносил, когда к нему так обращались.

Но к еще большему удивлению старика, «жертва» продолжала его игнорировать, неотрывно пялясь в телевизор и совершенно не обращая внимания на «запрещенный прием», используемый хитрецом.

Тимофеевич уже перестал улыбаться и, стоя в дверном проеме, озадаченно потирал затылок, пытаясь понять, куда подевалась бесшабашность его соседа.

– Слушай, Андрюха, ты часом не заболел? А то вон уже какую неделю ходишь как чумной. Сам на себя не похож.

В этот момент природная стихия, сжалившись над стариком, пришла на помощь. Сильный порыв ветра распахнул на кухне форточку, с грохотом обрушив оконную раму о стену. Запах жареной картошки с чесночком и еще чем-то, коварно распространяясь по квартире, ворвался в комнату Андрея, а так как он и сам позабыл, когда в последний раз ел, то реакция была незамедлительной.

– Так вот в чем дело, – произнес старик. Еще раз хитро улыбнувшись, он взял его под руку и повел на кухню. – Завтра такой день, надо бы по сто грамм спрыснуть.

Определенно догадываясь, что ста граммами дело не обойдется, Андрей, тем не менее, был вынужден подчиниться «протестам » своего голодного желудка. Для него до сих пор так и оставалось загадкой, почему русские называют «ста граммами» емкость вместительностью в пол-литра и больше. – «Что же у них тогда «пол-литра»?»

– А какой завтра день? – вдруг спросил он, продолжая как загипнотизированный плестись за Тимофеевичем.

– Ну, ты даешь. Девятое мая. День победы, – старик заботливо усадил гостя за стол, в центре которого, между тарелок с домашней консервацией и жареной печенкой, стояла огромная сковорода, издающая тот «завораживающий» запах, что притянул его сюда.

– Если ты еще спросишь, чьей победы, – перед носом Андрея нарисовался пудовый кулак Тимофеевича, – то я тебе с удовольствием все разъясню.

Но у него уже давно не было никакого желания еще о чем-то спрашивать. Внимательно следя за тем, как старик, половиня сковородку надвое, раскладывает по тарелкам «порции по-русски», он еле сдерживал слюну.

– Погодь, – остановил его старик, – не превращай закуску в еду. Сначала тост.

От души налив по полстакана чего-то непонятно-бурого из литровой металлической фляги, Тимофеевич протянул Андрею его порцию.

– Ну, давай. За красный флаг над Пентагоном!!! – выразительно произнес он, вставая из-за стола.

– А что это? – с удивлением разглядывая содержимое стакана, спросил Андрей.

– «Бурбон», – с хитринкой улыбаясь, произнес старик, гадая, когда же тот, наконец, закончит «валять Ваньку». – Как ты его называешь.

– Я вообще-то «бурбон» не пью. Только вино. Белое. Но…– Его взгляд натолкнулся на Тимофеевича, походившего сейчас на героя агитационного плаката геббельсовской пропаганды – «Большевистская угроза шагает по Европе». После чего, быстро пересмотрев свою точку зрения, мигом осушил содержимое стакана.

Внимательно проследив, пока гость не выпьет все до дна, старик последовал его примеру, одним залпом осушив стакан. Ядреный самогон быстро разлился по всему организму, моментально преображая вечер, наполняя его теплотой и уютом.

После второго тоста Андрей уже совершенно по-другому смотрел на этого чудаковатого старика. Откуда-то повеяло теплым добродушием, которое раньше по отношению к нему не замечалось, и это восхищение открытостью русского характера. Он даже попытался вспомнить что-то о «русской душе», что когда-то, до войны, проходил в школе. Вот только никак не мог вспомнить. То ли она была непонятной, то ли загадочной? Но это было уже и не важно.

– Ну что, по третьей? Чтобы не скисла, – разливая по стаканам «бурбон», спросил Тимофеевич.

– По тре-тией.

– Э, брат. Да ты, я смотрю, уже окосел. А ну ешь, давай.

Старик, засуетившись, стал заботливо накладывать добавку в тарелку Андрея. И лишь когда тот изрядно разбавил алкоголь едой, снова поднял стакан.

– Выпьем же за тех, кто не дожил до этого светлого дня. И чтоб такого больше никогда не повторилось.

Выпив до дна, Андрей снова уткнулся в тарелку, энергично и без церемоний расправляясь с содержимым. Тимофеевич между тем, прибавив звук в маленьком черно-белом телевизоре, прикурил зловонный «Беломор».

– На этом сегодняшний выпуск «Страна и Мир» подошел к концу. Для вас в этот вечер работали Антон Хреков и Юлия Бордовских. Дальше в вечернем эфире нашего канала смотрите фильм Федора…

– А это все ваше? – оторвал старика от просмотра своим вопросом Андрей.

– Что?

Тот кивнул в сторону гирлянды наград на пиджаке парадно-выходного костюма, болтающегося на ручке злосчастной форточки.

– Нет, ветром задуло, – недовольно буркнул дед. – Ты что, стервец, издеваться надо мной сегодня удумал?

– Вовсе нет, просто я хотел узнать, за что вы их получили?

Старик, полностью уверенный в том, что молодой оболтус морочит ему голову, еще раз зыркнув глазами, демонстративно отвернулся к телевизору.

– Не-е. Я серьезно.

– Да ладно тебе. Я об этом, наверное, уже раз триста рассказывал.

– Расскажите триста первый.

– Тебе и вправду интересно?

В последнее время ему так редко удавалось поговорить по душам, что он рад был любому слушателю. С каждым днем людей все меньше интересовало то, что было в далекие годы его юности, а в себе это носить иногда становилось просто невыносимо.

– «Отечественной войны» – за Курскую. «Славу» – за Будапешт. А «Звездочку», – он махнул на орден «Красной звезды»,

– за первого сбитого фрица.

– Вы, что, сбили немецкий самолет?

– А то ты не знаешь? – старик по-прежнему с недоверием посматривал на Андрея, недоумевая, отчего это у него вдруг проснулся интерес к его россказням. Но после выпитого воспоминания сами вереницей потянулись из прошлого, и теперь их было уже не остановить. Поэтому, еще немного помедлив, скорее, ради приличия, он неторопливо начал свой рассказ.

– Это было в конце декабря 42-го года. Под Вязьмой. Мне тогда только 16 стукнуло. Я ж приписал себе в военкомате пару годков, чтоб на фронт взяли. Тут-то и началась «веселая жизнь».

– «Так он, получается, 26-го года рождения», – быстро прикинул в уме Андрей, – «на пять лет моложе меня». – Последняя мысль показалась ему до ужаса нелепой, особенно на фоне глубоких морщин старика.

– Шли мы, значит, бомбить переправу. Как сейчас помню, это был мой третий вылет.

– Постойте, это не ту переправу, что в 20 километрах северо– западней города?

– Да шут с тобой, – громко смеясь и хлопая себя по коленям, прогоготал старик,– я же был всего лишь стрелком-радистом, а не штурманцем.

– Ну, так вот. Отбомбились мы тогда хорошо, наша «Пешка»[11]11
   Пе-2 – пикирующий бомбардировщик, состоящий на вооружении советских ВВС во второй мировой войне. На всех ТВД заслуженно считался одним из лучших самолетов своего класса. За время войны было выпущено 11 070 единиц в различных модификациях.


[Закрыть] разнесла переправу к чертям собачьим, отправив кучу немцев на дно речное, – на секунду отвлекшись, Тимофеевич затушил окурок.

– И тут на обратном пути нам на хвост пара «Мессеров» села. А нас-то всего четверо было, да без прикрытия. А вокруг ночь ясная, да ни облачка. Ну, мы в кучу сбились, и тут началось.

По мере углубления рассказа старика у Андрея все больше пропадал аппетит.

– Когда он остался один, мы как раз пересекли линию фронта. «Тройка» с дымящимся правым пошла на вынужденную. Сели, кстати сказать, чин-чинарем. В аккурат на поле, рядом с медсанбатом. Так что их тут же и подлечили, – старик, довольно хихикнув, похлопал себя по шее.

– А этот второй гад, возьми, да и к нам привяжись. Раз прошел, промазал. Второй раз очередь дал в сантиметрах двадцати от хвоста. Ну, тут наш командир кричит мне: «Слушай, Воробей»

– это они меня так за «молчаливость» прозвали. Ну, так вот, он мне и кричит – «Слушай, Воробей, если ты гада на третьем разе не…», – Тимофеевич поднял ладони на уровне лица и что есть силы хлопнул, – «то к земле пойдешь экстренным рейсом без парашюта». Шутил он, конечно, чтоб подбодрить меня. Он у нас был мужик справедливый, без причины никогда.

– Ну и вот, заходит он к нам в хвост с третьего разу. Дал я одну очередь издалека. Мимо. Дал вторую. Опять мимо. И тут в его глупую голову пришла идея сблизи пальнуть. Начал он маневры эти, понимаешь, делать, – Тимофеевич вертя над столом ладонью, стал изображать бочку, – чтобы скорость, значит, погасить. Но он, дурень, что-то там не подрассчитал. И вышел, понимаешь, из-под нашего хвоста в метрах пятидесяти, крышей вниз. Тут штурман Серега, царствие ему небесное, как закричит: «Воробей, Воробей, а ну всади ему длиннючую!». Ну, я и полоснул по нему из ШКАСа, расписавшись на двигуне. Немец вниз и сбоку под нами прошел. Я на него, а он на меня. Глаза, я тебе скажу, у него были, как те блюдца, – старик, схватив со стола первую попавшуюся под руку глубокую тарелку, наглядно продемонстрировал диаметр зрачков немецкого пилота. – Да и не удивительно, под нами ж наша земля, а движок у него дымит, как труба паровоза.

– А что с ним дальше стало? С этим сбитым пилотом?

– Да шут его знает. Выпрыгнул с парашютом, а там… – старик многозначительно развел руками. – Если к нашим попал, то шлепнули, наверное. Тогда с немцем особо не церемонились.

Гигантская волна неконтролируемой ярости, резко накатив, завладела опьяненным разумом Андрея. Табурет, на котором он сидел, с шумом упал на кафельный пол кухни, разнося грохот по всей квартире.

– Слушай ты. Старый Иван. – гневно выпалил он, запнувшись на полуслове. В его правой руке опасно поблескивал здоровенный кухонный нож.

– Для кого Иван. А для кого Иван Тимофеевич, – заикаясь, пробубнил старик, не понимая причину неадекватной реакции своего нормального до недавних пор соседа.

Медленно встав со стула, он наощупь вооружился первым, что попалось под руку, и отступил к холодильнику. Глядя на Тимофеевича с увесистой сковородой в руке, Андрей понемногу стал выходить из кратковременного помутнения, вызванного алкоголем и воспоминаниями о войне, которые преследовали его даже здесь, не давая ни на минуту забыть, кто он такой и откуда.

Неподвижно простояв так еще какое-то время, он выронил из руки нож и неровным, пошатывающимся шагом попятился спиной к выходу.