Текст книги "Мёртвая дорога"
Автор книги: Александр Побожий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
– Вроде всё хорошо. Партии работают с подъёмом, прошли уже больше половины трассы, – начал я докладывать.
– «Вроде», говоришь... А план не выполняете, – перебил он.
– Как же так? – возразил я. – На всех участках работы идут точно по утверждённому вами графику и отставаний нет.
Татаринов велел секретарю позвать начальника плановой группы Нечаева.
Ожидая плановика, я рассмотрел просторный кабинет. На стенах висели карты и панорамы Севера, эскизы паромов, которые будут перевозить железнодорожные составы через Обь и Енисей. От большого рабочего стола под прямым углом тянулся длинный ряд столов, покрытых зелёным сукном, вдоль которых стояли полированные стулья. На полу лежал посредине большой ковёр, а по бокам в длину всего кабинета тянулись нарядные ковровые дорожки.
– Как у Надымской экспедиции с выполнением плана? – спросил Татаринов плановика.
– Не выполняют, Пётр Константинович, – ответил плановик, разворачивая ведомость, испещрённую цифрами.
– А вот он возражает, – кивнул на меня начальник.
– Сейчас доложу. Нечаев стал называть цифры, водя пальцем по ведомости:
– Было запланировано, если взять в целом второй квартал, четыре миллиона рублей, а они израсходовали меньше трёх. Так что план выполнили всего на шестьдесят два процента.
– Но это ведь хорошо! – обрадовался я, не понимая ещё, в чём дело. – И работу выполнили, и деньги сэкономили.
– Ничего хорошего тут нет, – решительно заявил плановик. – Сколько запланировано главком, столько и тратьте, а ещё лучше истратить немного больше... для перевыполнения плана, – уже менее уверенно заключил он и, как бы оправдываясь, добавил: – Ведь мы же по фактическим затратам работаем.
Снова «фактические затраты»! Я наконец понял всю нелепость такого планирования и, подумав, спросил:
– А на третий квартал нельзя этот план уменьшить?
– Нет, – решительно возразил Нечаев. – Даже на четвёртый нельзя. План утверждён на весь год.
– Ну, так вот, пока что ваша экспедиция по выполнению плана на последнем месте, хотя вы и работали по графику, – заключил Татаринов. – Подтянуться надо... – как-то неопределённо и нетвёрдо, непривычным для себя тоном приказал он.
Я промолчал и подумал, что «подтягиваться» всё равно не будем.
Согласовав место расположения деповской станции Пур, я попрощался с Татариновым и вышел в приёмную.
– Борисов вас разыскивал, – сказала мне секретарша. – Позвоните ему на аэродром.
– А, трали-вали, князь Уренгойский, – услышал я весёлый голос друга.
– Привет, дружище. Отправь меня домой, – попросил я его.
– Сегодня полётов больше не будет, отбой! – прокричал он.
Мы условились вечером сходить в клуб.
Борисов чистил пуговицы кителя, я утюжил видавший виды костюм.
– Говорят, знаменитость будет выступать на концерте, – сказал он.
– Из заключённых? – спросил я.
– Да, – подтвердил он.
У меня отпала охота идти в клуб, и я предложил провести вечер дома.
– Ты что? Такой случай упустить? И так ведь как медведь живёшь, – посмотрел он серьёзно.
Пришлось уступить. Шли по улице, засыпанной толстым слоем опилок, с деревянными тротуарами по бокам. Игарка стоит на вечной мерзлоте, и от непролазной грязи город спасают опилки, которых деревообделочный комбинат выбрасывает целые горы.
Миновав комбинат, расположенный тоже в восточной части города, со штабелями леса и досок, которых хватило бы на строительство не одного города, мы увидели протоку, забитую кошелями и бесконечными плотами леса.
Лес был всюду – и в воде, и на берегах, и на огромной территории комбината. Чуть пониже стояли океанские корабли разных стран. К ним подвозили на баржах тёс, доски, бревна. Два корабля стояли у причалов.
– Этот из Дании, – показал Борисов на корабль водоизмещением не менее десяти тысяч тонн. – А вот тот из Англии, а за ним голландец.
– Откуда ты знаешь? – спросил я.
– Разве вымпелов не видишь? – показал он на флаги кораблей. – Да и на комбинате сейчас аврал. Весь город мобилизован на погрузку судов, чтобы золото за простой не платить. Сегодня должны вот этот загрузить, а завтра за англичанина возьмутся. Вон к нему уже на рейд тёс возят, – пояснял он.
У деревянного двухэтажного клуба толпился народ. «Билеты все проданы» – увидели мы табличку на окне кассы.
Только я подумал, что можно вернуться домой, как Борисов подмигнул мне и скрылся за входной дверью. Не прошло и пяти минут, как он вернулся с двумя билетами первого ряда.
– По блату? – поинтересовался я.
– Конечно, – засмеялся он.
Подошли грузовики, крытые брезентом. Первыми из них выскочили охранники с винтовками. За ними вылезли артисты с музыкальными инструментами, с какими-то тюками и чемоданами.
Сопровождаемые охранниками, они пошли в клуб с чёрного хода.
Проводив их взглядом, мы тоже пошли и сели на свои места. Публики было уже много, но первые ряды пустовали.
После второго звонка стали занимать и их. Приходили мужчины, в большинстве офицеры внутренних войск, с дамами в парадных платьях.
– Видал, трали-вали, что делается? – шепнул Борисов, показывая глазами на расфранчённую публику. – В Москве таких не увидишь.
Прозвенел третий звонок, но занавес был неподвижен.
В задних рядах волновались, хлопали, просили начинать концерт. Передние ряды соблюдали спокойствие.
Только когда в широком проходе появилась полная дама в длинном платье из чёрного бархата со сверкающей брошью на высокой груди, публика в передних рядах заволновалась и словно по команде повернулась к проходу. Дама шла, не обращая ни на кого внимания, придерживая на плече палантин из чернобурой лисы. Следом за ней шёл Антонов в военном парадном мундире.
В передних рядах мужчины вставали, приветствуя чету Антоновых. Антонов, удостоив немногих лёгким кивком головы, прошёл с женой в единственную ложу у сцены.
Как только они сели, занавес поднялся.
Конферансье, уже немолодой мужчина, густо напудренный, с подведёнными бровями, объявил программу концерта. Он с подъёмом, повысив голос, объявил о предстоящем выступлении на концерте знаменитости. Рассказав две-три смешные, но давно избитые истории, он объявил:
– Первый номер: русская пляска!
На сцену вихрем влетели до десятка пар в костюмах балетных деревенских парней и девушек. Девушки были сильно размалёваны. Но даже сквозь густой грим на их лицах были заметны бледность и усталость. Плясали пары старательно и слаженно, лихо оттопывали ногами, склоняли друг к другу головы, а затем подбрасывали их так, что спустившиеся на лоб волосы вихрем перекидывались на затылок.
После пляски молодой артист спел арию Ленского. Потом была показана сцена из оперетты «Свадьба в Малиновке». Публика смеялась, бурно аплодируя.
Наконец выступила знаменитость.
Конферансье не перечислял её артистических достоинств, но публика и так знала, что это бывшая заслуженная артистка, с успехом выступавшая в эстрадных концертах. Когда она вышла на сцену с высоко поднятой головой, придерживая рукой длинный шлейф прекрасного платья, в зале наступила абсолютная тишина.
Под аккомпанемент рояля она спела два цыганских романса и, поклонившись, вышла.
Гром аплодисментов и громовой бас Антонова заставили её выйти снова.
– «Костёр»! «Бродягу»! – кричала публика.
Артистка поклонилась и кивком головы пригласила подругу сесть за рояль. Она так же прекрасно исполнила «Костёр» и «Бродягу», после чего ушла со сцены и, несмотря на крики и аплодисменты, больше не выходила.
Было уже поздно, когда мы с Борисовым вернулись на его квартиру, а утром я с попутным самолётом, летевшим в Салехард, возвратился домой.
7
В Уренгое по-прежнему стояли наши утлые жилища – палатки, а между тем зима была уже не за горами. Времени до наступления холодов оставалось совсем мало.
Ниже от нас по реке заключённые строили в своей зоне бараки, а за зоной – дома для охраны и начальства. Буксир притащил туда из губы баржи с «рабсилой», строительными материалами и продовольствием. Привезли также тракторы и автомашины. У нас ничего этого не было – даже гвоздей.
Разгрузившись, пароход потащил караван снова в губу к лихтерам. Хоть Пур по ширине и не меньше Таза, но мелководный. Лихтеры не смогли войти даже в его устье, и теперь строители вынуждены были всё перегружать с них на баржи прямо на рейде.
Мы с Болотовым сидели в штабной палатке и гадали, как построить за два месяца жильё, чтобы разместить триста человек. От домов мы, правда, сразу же отказались и решили строить полуземлянки – это намного проще, да в них зимой и теплее. Но даже для полуземлянок нужен лес, нужны доски, тёс, стекло, гвозди и многое другое.
Я позвал Аладьина и Пономаренко, чтобы посоветоваться с ними.
– Материала достану сколько угодно, – не задумываясь, ответил Пономаренко.
– Что, опять в лагпункте корешей встретил? – улыбнулся Болотов.
– Хоть не корешей, но народ сюда прибыл на красотулечку, с ними можно дела делать. И в ЧОС7 и в ЧТС8 разбитные ребята, – хвалил Пономаренко. – Они мне обещали всё, даже автомашину могут достать, только в разобранном виде и без кузова. Но кузов мы можем и сами сделать. А этого барахла – гвоздей, стекла, толя, цемента и всего, что нам нужно, вот так могу достать. – И Пономаренко провёл ладонью по горлу.
– Хорошо, – согласился я. – Выписывайте заявки, и вместе пройдём к начальнику лагпункта.
– Зачем заявки? – возразил начальник базы. – Я так, без заявок, бесплатно всё получу.
Мы недоумевали, а он горячился, словно у него отнимали последний кусок хлеба.
– Мне так, за пол-литра, всё отпустят. Они столько потопили в губе при перегрузке в шторм, что наша заявка для них чепуха.
Он убеждал нас, прикладывая руки к груди, суетился, надеясь отстоять план своей «операции».
– Официально невозможно будет получить, – доказывал он. – Начальство закуражится, тогда всё пропало.
– Ладно, хватит, – прервал я его. – Деньги у нас есть, мы даже план не выполняем из-за того, что меньше тратим, чем намечено, а вы ещё хотите сэкономить.
Через день мы получили всё, что нам требовалось. Даже автомашину лагпункт нам выделил и катер «Ярославец» дал сроком на два месяца. Всё это мы оплатили через банк, чем повысили цифру, по которой плановики судят о выполнении нашего плана.
А Пономаренко всё же раздобыл «слева» циркулярную пилу, но пообещал мне её вернуть, как только закончит распиловку леса на доски. Он сам соорудил для неё раму, а вместо двигателя приспособил автомашину.
Циркулярная пила была установлена на раме как обычно, а автомашину установили строго по направлению приводного ремня и по его длине. Кузов машины приподняли на колодки, чтобы задние колеса могли свободно вращаться, не задевая земли. После этого автомашину хорошо закрепили и на заднее колесо надели приводной ремень. Шофёр, заведя мотор и включив скорость, увеличивал или уменьшал подачу газа в зависимости от нагрузки пилы.
Лес заготавливали вверх по реке, на берегу глухого залива, где росла хорошая лиственница. Оттуда сплавляли его небольшими плотами к фактории.
У нас не было плотников, и пришлось пойти ещё на одно упрощение – строить здания в забирку. В строительстве таких зданий не требуется квалификации – нужно только владеть топором и иметь смекалку. По контуру здания через каждые четыре—шесть метров вкапывались столбы, в которых предварительно вырубались пазы шириной около десяти сантиметров и глубиной около пяти сантиметров. В угловых столбах такие пазы вырубались под девяносто градусов друг к другу, а в стеновых – с противоположных сторон. У заранее отёсанных брёвен запиливались конусы и обрубались так, чтобы толщина оставшихся прямоугольников соответствовала размерам пазов на столбах. Такие бревна укладывались между столбами с прокладкой мха.
На самом верху стен делалась обвязка из длинных брёвен, скреплявшая между собой столбы. Это была, пожалуй, самая трудная задача, так как в обвязке приходилось делать углубления для столбов, верх которых обделывался в виде толстых штырей.
Марина выбрала место для нашего домика на берегу Пура, недалеко от дома Вассы Андреевны. К Малькову, Болотову и ко многим другим сотрудникам прилетели жены, и они решили строиться рядом с нами.
Одну за другой вокруг фактории начали строить до двадцати полуземлянок. Опять до ночи горели дымокуры, пахло горелой хвоей.
Каждый вечер после работы я тесал бревна, ставил столбы с пазами и в них закладывал одно за другим бревна. Марина не покидала меня. Она подносила мох, раскладывала его на бревна, поправляла дымокур. Только поздней ночью мы возвращались уставшие в свой старый домик.
8
К середине августа строительство столбовой линии шло уже по всей трассе. Было приказано к зиме соединить Салехард с Ермаковом, чтобы все лагпункты на протяжении более тысячи километров имели телефонную связь.
К августу все наши партии построили в тундре временные площадки для самолётов ПО-2. Наши лётчики садились на этих площадках длиной всего сто пятьдесят – двести метров. Авиацией решили пользоваться и строители. В Уренгой прилетело ещё три самолёта, и теперь все пять ПО-2 с утра до ночи возили людей, проволоку, изоляторы. Отряды строителей были разбросаны по всей тундре. От их костров вдоль всей трассы начались пожары – горели подсохшие за лето торф и мох, горела ягелевая тундра. На сотни километров с запада на восток стлалась полоса дыма.
Нам с Болотовым приходилось каждый день бывать то в одной, то в другой партии.
Теперь рядом с партиями размещались заключённые с охранниками и прорабами. Они шли по пятам изыскателей, перетаскивая на пять—десять километров по тундре техническое имущество. Жили они в наспех построенных шалашах из веток и мха. Комары разъедали их тела, от болотной жижи не просыхала одежда. Охранники уже не ходили за ними, а только вечером вели им счёт. Для столбов местами совсем не было леса, и тогда заключённые уходили очень далеко и возвращались через два-три дня, таща тяжёлую ношу; но их было много, они спешили, чтобы до холодов вернуться на свои лагпункты, и каждый отряд продвигался в день по километру и больше. Появились первые могилы в бесплодной полярной земле. Их рыли в вечной мерзлоте неглубокими и засыпали, положив человека в чём был, без гроба.
Зима была близка. С севера потянулись стаи уток, гусей, лебедей. А вслед за ними надвинулись снежные тучи. Не успевшие улететь птицы прятались в прибрежной траве. Но зима здесь наступает не сразу, через день началась оттепель, и перепуганное племя крылатых снова заспешило на юг.
Мы уже заканчивали строительство своего посёлка и были готовы принять на зиму весь состав экспедиции. Пономаренко, руководивший строительной группой, ежедневно не без гордости докладывал: «Столовую откроем завтра», «Вечером будет электричество во всём посёлке». А на следующий день он сообщил: «Вечером будет кино, можно крутить хоть три картины».
К этому времени мы с Мариной переселились в новый дом. Там была крохотная кухня, столовая и спаленка.
К нам из главка должна была прибыть комиссия. Пономаренко готовился встретить её с шиком. В столовой стряпались пельмени. Теребили уток, куропаток, готовили печенье. Не в меру пылкого хозяйственника приходилось сдерживать.
Мне приказали встретить комиссию в Надыме – на границе участка нашей экспедиции.
Встречать комиссию мы вылетели с Волоховичем рано утром. Час летели над долиной Ево-Яхи, потом над водоразделом с Надымом. Под крылом проплывала голая тундра. Я смотрел на места, где не раз бывал летом. Здесь было всё знакомо, вплоть до каждого озера и гидролоколита. Мерно стучал мотор самолёта. Обозревая хмурый горизонт, я лениво думал: что нового нам скажут москвичи?
Но вдруг самолёт затрясло, мотор застучал, и вслед за этим всё стихло. Я почувствовал неладное и посмотрел на лётчика. Миша повернулся ко мне. Его лицо было встревоженным, но он нашёл в себе мужество даже пошутить:
– Спускайте лестницу, винт лопнул.
Винт вращался на малых оборотах, и я ничего не мог понять. Но как только лётчик дал газу, самолёт снова затрясло так, будто он вот-вот разлетится на части. Волохович опять выключил мотор.
До Надыма оставалось ещё больше ста километров. Казалось, уже нет никакого спасения. Я был уверен, что в этих буграх мы разобьёмся насмерть или искалечимся. Я подумал о Марине.
Тем временем самолёт продолжал планировать, и непривычная тишина действовала угнетающе. Чтобы не поддаться страху, я стал наблюдать за лётчиком. Он мельком взглянул на карту и, видимо, на что-то решившись, стал добавлять газу. Самолёт снова затрясло, но лётчик убавил обороты, и трясти стало меньше. Мы постепенно приближались к земле.
– В случае чего садись на болото, всё мягче будет, – посоветовал я Мише.
Он обернулся, но ничего не ответил, чуть добавил на короткое время газу и продолжал планировать левее нашего маршрута. А бугристая тундра медленно проплывала под нами и словно притягивала нас к себе. Вот уже можно было хорошо различить каждый бугор и ещё не замёрзшую воду во впадинах. Самолёт затрясло сильнее. Я увидел узкую полоску воды.
– Хетта! – закричал Миша.
Мы были совсем низко над землёй. Миша тянул свой ПО-2 к реке. Вот она уже совсем близко, видны маленькие песчаные косы. «Только бы не зацепить за деревья», – успел подумать я. Мы пронеслись над самыми их вершинами, а за ними начиналась уже песчаная коса, и самолёт плюхнулся на неё.
Кажется, я ещё никогда в жизни не был так счастлив.
Произошла, на взгляд профана, пустячная авария: один конец деревянного винта как-то расщепился по склейке, и кусочек его, длиной всего сантиметров пятнадцать, отлетел. Но этого было довольно, чтобы винт был уже непригоден. Только благодаря вот этой маленькой песчаной косе мы остались целы и невредимы.
Прошла радость, забывался страх, и мы стали думать о том, как добраться до Надыма. Нас найдут, но какой будет переполох! Ведь Марина уже следит по радио за Надымом, ожидая сообщения о нашем прилёте. Пройдёт ещё час-другой – и всем будет ясно, что с нами что-то стряслось.
Мы достали НЗ и, открыв банку консервов, поели. Миша, прошагав косу, сказал: «Маловато», – и задумался.
Подул холодный ветер вдоль реки. Затянувшись папироской, лётчик сказал: – Надо лететь.
С этими словами он достал инструмент, кусочек дерева, клей, гвозди и стал чинить винт. Вырезав деревянную пластинку, он приклеил её вместо оторвавшегося куска. Затем распрямил консервную банку, обвернул ею весь конец винта и тщательно прибил мелкими гвоздями. Долго ровнял и запиливал, потом полез в кабину и велел мне заводить винт.
– Контакт! – крикнул лётчик.
Мотор завёлся. Винт работал нормально, самолёт не трясло.
– Порядок! – крикнул он и, подогнав самолёт на самый конец косы, развернул его против ветра.
Лететь, конечно, было опасно – особенно взлетать, – но мы решились на это, так как другого выхода у нас не было: на такую косу вряд ли кто рискнёт садиться, чтобы снять нас с неё.
Самолёт встрепенулся и побежал с места, набирая скорость. Вот и конец косы. Встречный ветер подхватил лёгкую машину, и она повисла в воздухе, тарахтя мотором.
Мы решили не рисковать и лететь только вдоль Хетты, где были песчаные косы, чтобы в случае чего можно было опять сесть.
Хетта впадает в реку Надым выше фактории, до которой мы, сделав небольшой круг, благополучно добрались.
Комиссия главка была уже там. Сопровождал её Татаринов.
Председатель комиссии, высокий, пучеглазый и лысый инженер-полковник Черенков, усомнился в правдивости рассказа о наших приключениях, посчитал всё за сказку и даже выразил недовольство моим опозданием. Мы не стали оправдываться, хотя нам довольно было бы показать отремонтированный «подручными материалами» винт.
До самого вечера комиссия рассматривала проект моста через реку Надым и подходы к нему железнодорожной трассы. Мост проектировала Обская экспедиция, а от него на восток начинался участок нашей Надымской экспедиции, где работала партия Александра Васильевича Соколова. Он был тоже здесь, и мы свои решения отстаивали вдвоём.
Когда поздно вечером закончилось совещание, мы вышли с Татариновым на свежий воздух.
Шёл снег, подмораживало.
– Ну, держись! – сказал невесело Татаринов.
– А что? – удивился я.
– Что-то они настроены против тебя и Рогожина. Особенно Черенков.
– Чем же мы разгневали начальство? – невольно усмехнулся я: в памяти слишком живы были морозы, поездки на нартах, бессонные ночи в тундре.
– Не знаю, письма какие-то есть, – неопределённо сказал он и добавил: – Рогожин там женится-переженится, а ты ему потворствуешь...
– Во-первых, он ещё не женится, об этом даже ещё и не условился. А во-вторых, почему бы ему и не жениться? Ведь он с прежней женой уже три года не живёт.
– Развестись ему сперва надо, – нехотя, как-то даже смущённо пробурчал Татаринов.
– Легко сказать развестись, когда он ездит с места на место, – вступился я, – а для развода надо не меньше полугода сидеть вблизи народных и городских судов.
– Ну вот, пусть и оправдывается перед ними, перед судьями...
– Оправдываться ему пока не перед кем и не в чём. И объяснений он комиссии дать не может, его в Уренгое нет, – сказал я. – Он ещё на трассе и прибудет только к празднику.
– Придётся вызвать.
– Разве сплетни дороже работы?
– Иногда надо считаться с ними, – вздохнул Татаринов.
Я понял, что Татаринов встревожен за нас, и решил пока не возражать, а только спросил:
– Сплетни из Уренгоя?
– Кажется, да.
– Тогда понятно. Это Метёлкин, бездельник. Рогожин его весной пробрал и назвал его тем, что он есть на самом деле.
– В общем, есть указание разобраться с Рогожиным, – заключил мой начальник.
– Тем более, – зло добавил я, – что папаша Метёлкина в соответственных местах работает.
Татаринов промолчал. Поколебавшись и подумав, он всё-таки спросил меня:
– Скажи, а это верно, что твоя супруга дочь белого генерала?
Я совсем опешил и не знал, что ответить, но потом спросил Татаринова:
– Человек, родившийся в девятьсот первом году, мог быть белым генералом?
– Да нет, шестнадцати лет для такой персоны, пожалуй, маловато! – рассмеялся он.
Мы пошли на край фактории. Я ждал, какими ещё новостями меня порадует начальник. Но Татаринов молчал. Тогда я сам попросил его рассказать, чего нам ждать от комиссии.
– Волоховича там снова разбирали... Но это, пожалуй, к вам не относится, больше к Борисову.
– А что случилось с Волоховичем? – встревожился я.
– Есть приказ: Волоховича, как бывшего военнопленного, уволить из авиации вовсе.
После пережитого тяжёлого дня этих новостей мне было достаточно. Я только подумал: «Как же трудно будет против них бороться. Никто даже слушать не станет, как нам было тяжело осваивать сотни километров полярной земли. Будут трясти Рогожина, который сквозь пургу привёз из Самбурга первых людей в Уренгой. Не поинтересуются тем, что сам он попросил для себя самый отдалённый, тяжелы участок. И как защитишь Волоховича, который, рискуя своей жизнью, решился принять ЛИ-2 и тем самым обеспечил начало работ экспедиции в срок?.. – Лёжа на топчане, я продолжал думать: —Да, комиссия сейчас увидит вместо ненецкой заезжей и палаток в снегу посёлок с электрическим светом... И подумают: как здесь всё просто и хорошо на Севере! Не работа, а удовольствие...»
Утром мы все вылетели в Уренгой.
Черенков, сидя на кресле второго пилота, приказал Борисову лететь точно по трассе. Я стоял сзади него и показывал, где она проходит. Летели на высоте двухсот метров. С севера дул ветер, над нами проносились чёрные рваные тучи. ЛИ-2 сильно бросало.
Здесь, как и у Таза, на всем протяжении стояли телеграфные столбы и после прохода отрядов связистов было много следов пожара. Борисов легко ориентировался по столбам и гари. Мне оставалось только рассказывать полковнику о тундре, об озёрах, о болотах и о вечной мерзлоте. Когда самолёт достиг реки Ево-Яхи с узкой полоской леса в её долине, стало видно и просеку трассы. Долетев до Пура и покрутившись над местом, где будет строиться мост, Борисов посадил самолёт против Уренгоя на песчаную косу.
Пономаренко, встречая гостей, шепнул мне:
– Всё подготовлено...
Я пригласил Татаринова и Борисова к себе. Геологи пошли к Болотову, других тоже пригласили знакомые сотрудники. Черенкову, конечно, подготовили особое помещение, но он не захотел быть один. Татаринов незаметно толкнул меня, и, поняв его намёк, я пригласил к себе и Черенкова.
Марина – гостеприимная хозяйка и, не зная, кого принимает, подала на стол закуску и пельмени. Черенков иногда искоса поглядывал то на неё, словно старался распознать, действительно ли она дочь царского генерала, то на семейную фотографию Марины, на которой были она с братом и её мать с отцом.
Выпили спирту, закусили. Марина предложила выпить и за наше новоселье.
Черенков, узнав на фотографии Марину, попросил рассказать, кто там ещё изображён.
– Это папа, это мама, а это брат, моряк тихоокеанского флота, – ответила она.
Полковник похвалил фотографию, моложавого отца и, фыркнув про себя, попросил налить ещё.
Татаринов пощипал коротенькие усики и, усмехаясь, кивнул мне.
– Ни о каких делах сегодня не будем говорить, а то хозяйка заскучает, – властно распорядился полковник. – А почему у вас фамилия литовская? – спросил он, однако, Марину, хотя и это как будто было отчасти делом.
– Да это ещё от прадеда, которого в восемьсот шестьдесят третьем году сослали под Иркутск, – не подозревая причины любопытства полковника, ответила она.
– Понятно... – протянул он и, видимо, уже совсем успокоившись насчёт родословной Марины, развеселился.
Поговорив ещё о пустяках, поднялись было расходиться. Но Марина предложила гостям остаться у нас, и все согласились с охотой. Полковник и Татаринов принялись за чай, а мы с Борисовым пошли к Пономаренко, чтобы взять у него койки и постели.
– Понимаешь, тентель-вентель, что получается? – вздохнул Борисов, когда мы вышли из дому. – Капитан из отдела кадров привёз с собой приказ об отчислении Волоховича.
– И неужели мы не сможем его отстоять? – напустился я на друга.
– Капитан говорит: нет. Придётся мужику, видно, расстаться со штурвалом.
– А почему нам не вступиться за него? – настаивал я. – Характеристику напишем. Ведь он так много сделал здесь, на Севере!
– Чихали там на характеристику. Её и читать не будут. Есть установка. Только Волоховичу хуже сделаем. Скажут: сумел втереться в доверие. Понял?
Мне Волохович и раньше был очень дорог. А ведь вчера он спас мне жизнь! В моей голове никак не укладывалось, как можно вдруг, ни с того ни с сего надругаться над человеком, да ещё над каким...
На другой день кадровик из главка, капитан войск внутренней охраны, вызвал нас с Борисовым и вручил в присутствии полковника два приказа. Первый – уволить Волоховича, второй – уволить Марину. Я, видимо, очень уж недружелюбно посмотрел на полковника, потому что он, словно что-то вспомнив, взял приказ об увольнении Марины и, повертев его в руках, сказал капитану:
– Её увольнять нет оснований. До окончательной проверки переведём на другую работу.
Капитан пожал плечами и грубо заявил:
– Я категорически возражаю.
– Хорошо, возражайте. Это я беру на себя и перед главком сам отчитаюсь.
– А какие есть основания отстранять её от работы радистки даже на время? – спросил я полковника.
– Заявление есть, нужно проверить. Формальность... – успокаивал он меня.
– Проверку она ещё весной прошла, – твёрдо заявил инспектор по кадрам экспедиции Шевелёв.
– Это ничего не значит, – возразил капитан.
Этой дерзости подчинённого полковник Черенков уже не мог стерпеть. Он вскипел, глаза у него стали совсем круглые и бесцветные. Спрятав приказ о Марине к себе в папку, он заявил:
– Никакого приказа вообще не будет.
Капитан промолчал.
– А в отношении Волоховича сделать ничего не могу, – сказал Черенков мне. – Это не от меня зависит.
После этого он сейчас же приказал собрать совещание по техническим вопросам. Всё-таки он был инженером и, видимо, тяготился подобными делами.
Три дня рассматривали мы направление трассы, перевернули сотни фотосхем, тысячи снимков, выслушали всех вызванных начальников партий и геологов, пересмотрели сотни полевых журналов. Все пятнадцать членов комиссии работали добросовестно с утра до вечера. В результате направление трассы было утверждено и работа экспедиции признана хорошей.
О Рогожине никто вопроса не поднимал – видимо, подействовала моя жалоба секретарю райкома партии, который случайно, проездом, оказался в Уренгое. Он, правда, тут же улетел в Салехард, но успел поговорить с полковником. Мы с Борисовым просили его походатайствовать и за Волоховича. Но он сказал, что вряд ли сможет что-либо сделать, хотя и сожалел о случившемся.
Пятнадцатого октября ударил настоящий мороз. По реке пошла шуга, катер и лодки пришлось вытащить на берег. А вечером этого же дня состоялось заключительное заседание комиссии. Все так устали от речей и споров, что заседание закончилось неожиданно быстро.
– Показал бы нам свою невесту, – приставал Борисов к Рогожину, когда мы возвращались из штаба.
– Я сам посмотрел бы, с весны не видел, – отшутился Александр Петрович.
– А говорят, вы на одной перине спите.
– И строганину медицинским спиртом запиваем, – добавил Рогожин.
– Вот-вот, в этом роде, – поддакнул Борисов. – Ты только смотри, держи ухо востро. А то знаешь, как за тебя Татаринов сцепился с капитаном? Я думал: пришло трали-вали отделу кадров...
– Не все кадровики плохие, – уже серьёзно сказал Рогожин. – Одни с коллективом живут, каждого человека знают, а другие всю работу свою на доносах и анонимках строят. Начитается иной кадровик таких писем, и взъярится его душа, и в такую он злость войдёт, что готов растерзать человека. А отчего это? Неумные люди воображают, что если им известно что-то тайное, так они умнее и лучше всех. Может, поэтому и стараются при всяком случае раздувать своё кадило. Только вот какой святыне они кадят? Один такой мне заявил, что он больше, чем писатель, инженер человеческих душ: какую захочет, такую душу и построит. Я ему чуть в рожу не дал.
Комиссия теперь уже не смотрела на нас с подозрением и разрешила даже выдать к празднику премии. Мальков и Метёлкин хоть и продолжали шептаться с капитаном, но вели себя не так вызывающе, как в первый день приезда комиссии. Коллектив от них отвернулся.
Утром хватил мороз до тридцати градусов. По реке шла сплошная шуга, смерзаясь в льдины.
С нашей площадки, из посёлка, самолёты ПО-2 перевозили членов комиссии на косу, где стоял ЛИ-2. Вскоре заработали его моторы, и, взлетев, он взял курс на Игарку.
Волохович собирался завтра лететь в Салехард попутным самолётом. Мы решили устроить ему хорошие проводы.
Его любили все – взрослые и дети. С ним многие летали над этой угрюмой землёй, всегда веря в его талант лётчика и в его мужество. Жаль было расставаться с ним, обидно было за него. А он ещё успокаивал нас:
