Текст книги "Мёртвая дорога"
Автор книги: Александр Побожий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Не долетая километров двадцать до устья, мы увидели лодочку, на которой плыли двое. В одном из них я узнал Рогожина. Волохович снова снизился и стал кружиться, а я в это время написал записку Рогожину, чтобы он спешил и обязательно к вечеру был на реке Таз. Замотав записку вместе с письмом Нины Петровны в тряпку, я привязал кусок бинта с грузом и, рассчитав, бросил Рогожину. Пока мы делали круг, Рогожин был уже на берегу и держал в руках послание. А через пятнадцать минут мы были на Тазу.
Вскоре прилетели Татаринов и Борисов, а с ними и наши соседи – руководители Енисейской экспедиции. Ещё через час я обнимал Рогожина. Собрались все в кабине самолёта ЛИ-2, куда меньше залетали комары.
– Знаете, зачем я вас собрал сюда? – начал Татаринов, когда мы расселись на железных скамейках, тянувшихся вдоль всего фюзеляжа.
Мы догадывались, но молчали.
– Пора решать вопрос с переходом реки Таз, – помедлив, сказал он. – Лихтеры и баржи, нагруженные паровозами, вагонами, рельсами, шпалами, заключёнными и всем их скарбом, уже прошли губу и идут вверх по Тазу. Нам нужно сегодня же сказать строителям, где им выгружаться, а выгружаться они должны там, где будет строиться мост. Я знаю, что мнения у вас разошлись. Одни за северный вариант, – посмотрел он на наших соседей, – другие за южный, – кивнул он в нашу сторону.
Завязались оживлённые споры. Енисейская экспедиция отстаивала северный вариант, видимо, плохо зная наш участок по этому направлению. У них действительно при подходе с востока от реки Турухан к Тазу по северному варианту условия были несколько лучше, чем по южному. Но на нашем участке, с запада, эти варианты резко отличались друг от друга, и железную дорогу можно было строить только по южному. Мы с Болотовым твёрдо стояли на своём.
Мальков сидел рядом с работниками Енисейской экспедиции и о чём-то с ними шептался.
– Продаст, – толкнул меня в бок Болотов, показывая глазами на нашего главного инженера.
– Пусть попробует, сам в лужу сядет, – тихо ответил я.
Но Мальков действительно не выдержал и высказал свои соображения в пользу северного варианта, подкрепляя их опять цифрами будущей экономии при эксплуатации. Пока долго и витиевато говорил Мальков, Татаринов морщил брови, но молчал. Молчали и мы с Болотовым, хотя злились сильно.
Когда закончил говорить Мальков, Татаринов его спросил:
– А вы эту экономию что, в руках держали?
– Не понимаю, Пётр Константинович, – пожал он плечами.
– Пора понимать дело по существу, а не пустыми цифрами себе и нам голову забивать, – резко ответил Татаринов и добавил: – Заладили: поезда, поезда. Да пока они здесь пойдут, нам не по одному пуду соли придётся съесть. И вы все должны представлять себе всю сложность задачи, и в первую очередь сложность освоения этого сурового края, а затем и строительства дороги. Прокладываемая вами трасса должна проходить по таким местам, где что-то хоть чуть-чуть напоминает живую природу. А жизнь в этих краях теплится только на берегах рек... Давайте послушаем Рогожина. Он уже исходил здесь всю местность и проплыл по реке. Прошу, товарищ Рогожин, – обратился он к Александру Петровичу.
– На мой взгляд, для строительства дороги, – сказал Рогожин, – очень важными условиями являются наличие на месте строительных материалов, путей сообщения. И условия жизни людей в этом суровом крае. Вариант строительства железной дороги по Варка-Сыль-Кы, безусловно, лучше северного. В долине этой реки есть хороший песок для отсыпки полотна, есть даже гравий для балласта и бетонных работ – это отложения конечной морены. Есть лес для постройки рабочих посёлков, для столбов линии связи, а о дровах и говорить нечего – хватит на многие годы. По реке Варка-Сыль-Кы пройдут катера с баржами, это обеспечит перевозку людей, оборудования и всего необходимого для строительства. Я промерял глубины. А на северном варианте, – продолжал Рогожин, – голая тундра, много озёр, болот, бугров пучения. Даже на оленях там летом трудно пробираться.
Татаринов, довольный ответом, кивнул Рогожину. Тот сел.
– Так как все высказались, – поднялся Татаринов, – то давайте решать. За южным вариантом, – сказал он, – явное преимущество. Северный вариант попросту освоить невозможно, он сам себя исключает. Ведь если и перебросить туда людей пешим порядком, их всё равно кормить надо, товарищ Мальков, – посмотрел Татаринов в сторону главного инженера и продолжал: – Дрова нужны, посёлки из чего-то строить надо. А вот Рогожин говорит, что туда и олени не проберутся. Северный вариант прямее, но это ещё ничего не значит. По этой дороге хорошо если три-четыре пары поездов в сутки ходить будут, так что о выгоде при эксплуатации можно и не говорить. А вот о людях следует подумать. Путейцы ведь не железные, и горстке людей ох как трудно будет бороться с северной стихией. Представьте себе пургу, заносы, а кругом голая тундра. Будут ваши поезда стоять, товарищ Мальков. Вот вам и вся экономия...
Татаринов помолчал, а потом решительно сказал:
– Примем южный вариант.
Никто больше не возражал. Здесь же была составлена радиограмма и передана строителям в Игарку, а через десять минут навстречу каравану вниз по реке вылетел Волохович с письмом Татаринова – следовать на разгрузку выше устья Варка-Сыль-Кы.
Надев накомарники и завязав рукава, мы с Рогожиным и Болотовым вышли к реке.
– Ну как, скучаешь? – спросил я Рогожина, когда Болотов отошёл от нас попить воды.
– Очень, – кивнул Александр Петрович.
– Хочешь полететь в Уренгой?
Рогожин, не веря своим ушам, даже остановился.
– А разве это возможно?
– Конечно, – подтвердил я. – Заберёшь там в камеральной группе оставшиеся фотоснимки, загрузишь самолёт продуктами, каких у вас не хватает, и завтра обратно сюда. А отсюда в партию на катере вместе поплывём – я надеюсь уговорить Татаринова взять у строителей катер. Да и им самим не мешает проехать вверх по реке на рекогносцировку с таким лоцманом, как ты.
На том мы и порешили.
Вернувшись к самолёту, я сказал Татаринову, что необходимо послать Рогожина в Уренгой.
– Пусть летит. Да и Малькову здесь делать нечего, – решил он.
Пока заводили мотор, я написал Марине письмо.
Несмотря на поздний час, солнце ещё светило, и мы пошли с Татариновым к Борисову, ловившему с лётчиками рыбу. Они устроились на крутом берегу, разведя там дымокур. Бортмеханик и радист копали червей.
– Во какой сорвался, трали-вали, – показал Борисов, разведя руки.
– Может, такой, тентель-вентель? – показал я ему палец.
– Джамбул, подтверди, – попросил он подошедшего командира корабля.
– Мощь, а не рыба, – поддакнул Джамбул.
Радист делал нам знаки, но я не понимал в чём дело. Потом он крикнул: «Джамбул, тащи!» Пилот схватил удилище и потянул. Удилище гнулось, и вскоре над водой повисла бутылка. Борисов в это время щёлкнул фотоаппаратом. Джамбул вначале рассердился, но, когда узнал, что в бутылке спирт, улыбнулся. Поплавок Борисова резко скрылся под водой, и он вытянул большого муксуна. Не выдержал соблазна и Татаринов – он взял удочку Ганджумова и одного за другим вытащил двух крупных подъязков. Здесь же на берегу сварили уху и провели вечер.
Утром с Кошевым на ЛИ-2 прилетел начальник строительства восточного плеча железной дороги, он же начальник Енисейского лагеря – Антонов.
Это был полный, огромного роста человек. Сотрудники строительства потихоньку называли его «восемь пудов номенклатурного мяса». Густой бас, которому Антонов всегда старался придать нотки строгости, нередко приводил в трепет окружавших его людей. Да это было и неудивительно, так как люди эти были или заключённые, или бывшие заключённые, оставшиеся работать на стройках в отдалённых местах. Оставались они потому, что либо им не давали разрешения жить там, где они хотели, либо они сами уже свыклись с лагерной жизнью, где их ценили не только как специалистов, но и как людей, хорошо знающих лагерные порядки; когда такие строительства начинались, в первые же месяцы заключённые строили для них и для семей, которыми они обзаводились, дома с удобными квартирами.
Антонов упорно и быстро продвигался по служебной лестнице от начальника охраны до начальника крупного строительства и лагеря. Его карьере не мешало четырёхклассное образование. Главными его достоинствами были беспрекословное повиновение вышестоящим работникам МВД и строгое соблюдение лагерного режима.
Строг и груб был голос Антонова, заставлявший повиноваться бесправных людей – сотни лучших специалистов страны, тянущих лагерную лямку и руководящих строительством.
– Ну, как тут инженерия решила? – пробурчал Антонов, небрежно поправляя плотно облегавший его круглую фигуру широкий ремень, словно подчёркивая этим, что его внешность важнее каких-то вариантов трассы. Он стряхнул с погона соринки и, убедившись, что начищенные до блеска сапоги в порядке, важно прошёлся вдоль самолёта.
От такого обращения нас покоробило, и Татаринов, не зависящий от Антонова, холодно ответил:
– Как решили, я уже поставил вас в известность. Переход через Таз будет здесь.
– Знаю, читал, – нахмурился Антонов. – Сейчас караван подойдёт, я его с воздуха видел, – сказал он в пространство. – Будем пургу разгонять, – добавил он загадочно.
Прилетевшая с ним «свита» подобострастно ела его глазами, очевидно догадываясь, какую пургу решил их начальник разгонять летом.
– В два дня нужно разогнать пургу, иначе лихтера обсохнут на год, – повторил он. Гордясь своим остроумием, он уставился глазами в начальника транспортного отдела строительства – кругленького, лысого, невысокого ростом майора.
– Слушаюсь, товарищ начальник, – козырнул, совсем как наш Пономаренко, майор, поправляя пенсне на мясистом носу.
– Капитан! – крикнул Антонов отошедшему начальнику строительного отделения.
– Слушаю, товарищ начальник, – подбежал капитан Седов.
– Как вода в реке?
– Убывает, товарищ начальник.
– А какой это берег реки?
– Правый, товарищ начальник, – быстро отвечал Седов.
– Ага, правый, говоришь, – задумался о чём-то Антонов. Потом, что-то сообразив, он вытянул руку в сторону противоположного берега и глубокомысленно заключил: – Значит, тот будет левый.
– Так точно, товарищ начальник, тот будет левый, – подтвердил Седов.
Нам было противно смотреть и слушать, как рисуется перед своими подчинёнными самодур Антонов. Мы с Татариновым и Борисовым пошли от них вдоль берега. Отходя, я ещё слышал, как Антонов распекал майора.
– Почему эшелоны в Красноярск с зэками не пришли? – грубо басил он.
– Эшелоны, товарищ начальник, видимо, в пути задержались, – оправдывался майор.
– Не имели права задерживаться! – наседал Антонов. – Я суда для них зафрахтовал, чтобы везти зэка в Игарку и в Ермаково, а вы спите.
– Не могу знать, товарищ начальник.
– Давно я тебе оттяжку не делал, забаловался...
Голос Антонова ещё долго долетал до нас. Но вот из-за поворота реки показались небольшой буксир с баржей, а следом за ними – один за другим – три морских лихтера. Их металлические громады возвышались над низкими берегами реки, а она уже не казалась такой широкой и пустынной. Такие большие суда впервые вошли в эту реку. Они рисковали сесть на мель. Но для строительства дороги страна отдавала сюда всё – иногда, может быть, из самых скудных резервов, – и, конечно, с такими мелочами никто не считался. На судах было тихо. Они шли точно по следу буксира, капитан которого, видимо, хорошо знал фарватер.
Когда можно было прочитать на буксире его название «Воркута», с него бросили якорь и дали сигнал лихтерам делать то же самое. Мы пошли обратно.
Подплыли к косе лодки с капитанами судов, начальниками колонн, командирами ВОХР, оперуполномоченными, инженерами и другим начальством. Они подходили к Антонову, козыряли, рапортовали. Когда собрались все, Антонов повторил:
– Приказываю в три дня пургу разогнать...
А майор тут же разъяснил смысл слов своего начальника:
– Сейчас же начинайте разгрузку.
Оперуполномоченные и командиры ВОХР пошли осматривать места для зон и размечать оцепление.
Между прибывшими инженерами начался деловой разговор, в котором Антонов и его свита участия не принимали; решали, как разгружать электростанцию, тракторы, паровозы, вагоны, рельсы и другое тяжёлое оборудование.
Антонов потребовал себе лимонада и лёгкой закуски. Персональный повар его – бывший заключённый, сопровождавший Антонова всюду, – мигом принёс из самолёта свежие помидоры, огурцы, лук, редиску, шпроты и две бутылки, расставив всё на походном столике.
«Откуда овощи? Из каких теплиц? Здесь, на Севере, в июле свежие овощи!» – подумал я, и, верно, не один я.
Антонов закусывал, остальные обсуждали порядок разгрузки, чертили на бумаге схемы причалов.
Только когда заговорили о выгрузке паровозов, он оторвался от еды и сказал:
– Поручите это дело прорабу Селиванову, у него голова ещё варит.
Привезли с лихтера и Селиванова. Он был прорабом первой колонны, а до этого отсидел десять лет, после чего был оставлен на Севере на неопределённый срок и теперь работал как вольнонаёмный. Селиванову ещё не было пятидесяти, но заключение отложило на нём неизгладимые отпечатки. У него не было зубов, он шепелявил. По испитому лицу с глубокими морщинами нетрудно было догадаться, что он много пережил. Его взгляд говорил о давно сломленном, но ещё живом духе.
– Чтобы разгружать паровозы, надо прочные причалы строить, – подтвердил Селиванов уже высказанное Татариновым мнение. – А для этого, – продолжал он, – нужно ряжи рубить и опускать на дно реки. – Он немного подумал и добавил: – Плохо, что камня нет, ну да ряжи можно и песком загрузить.
С его мнением согласились.
Пущай каждая колонна себе причалы строит, – вмешался Антонов, и с ним согласились, хотя этот вопрос уже и решили раньше. Для одного лихтера, где стояли паровозы, нужен был особенно прочный причал.
На каждого зэка по бревну – вот вам сразу больше тыщи, – соображал вслух Антонов и, повернувшись к Селиванову, спросил: – Тыщи брёвен хватит?
Пожалуй, хватит, – ответил прораб, – но всё будет зависеть от глубины реки у берега.
– Действуйте, разгоняйте пургу, – приказал Антонов и добавил:
– Всех придурков и слабосилку на работу, чтобы ни одного филона не было! Кто будет филонить – на триста грамм без баланды.
Три катера непрерывно курсировали между судами и берегом, перевозя заключённых на необетованную землю. Каждая колонна выгружалась на отведённый ей клочок земли. Охранники с автоматами и овчарками окружили небольшие площадки у реки, расставив там таблички с надписями: «Зона».
Заключённые сходили с катеров. Здесь же, у трапов, охранники вели им счёт, обыскивали их с ног до головы. Дальше они шли попарно в круг, где по команде садились. Земля с её вечной мерзлотой покрывалась серыми бушлатами, над которыми роем кружились комары.
Когда счёт и обыск заключённых были закончены, начальники колонн объявили приказ Антонова, в котором были обещаны поощрения за быструю разгрузку судов.
Первая премия на бригаду: пол-литра спирту и пять пачек махорки, вторая – четыре пачки махорки. За каждый паровоз, выгруженный без поломок, – пол-литра спирту и три пачки махорки. По толпам прошёл гул не то одобрения, не то насмешки, а конвой уже кричал: «Разберись по пяти!» Подошли прорабы, десятники, и заключённые в оцеплении двинулись к лесу.
Вдоль всего берега валили лес, зачищали и тащили к реке бревна, а там рубили ряжи. И заключённые и конвойные проклинали комаров, разводили костры, ругались от нестерпимой боли и зуда. А десятники кричали: «Давай, давай!»
Антонов и часть его свиты улетели в Игарку, улетел и Татаринов. Нам с Рогожиным и Слободским, начальником партии соседней экспедиции, Татаринов приказал уточнить место перехода через реку Таз, помочь строителям промерять реку в месте причалов и составить для них планы. Слободский, кроме этого, должен был срочно проложить трассу от причалов на коренной берег Таза для вывоза прибывших пароходов, вагонов и рельсов.
Ни днём, ни ночью не прекращались работы в лесу и на берегу. Только на пять-шесть часов бригады уводили по очереди на отдых в палатки, поставленные «слабосилкой». Люди валились на сколоченные из жердей нары, закутывали головы в бушлаты и, провалявшись несколько часов, заслыша подъём, снова шли в лес. В перерывы на обед, когда раздавали пайки и баланду, люди выстраивались в очередь у походных кухонь, а потом, закрывшись от комаров бушлатами, склоняли головы над мисками.
Дальше от реки, на высоком берегу, «слабосилка» строила каптёрки, зону, «кондей» и устанавливала палатки, похожие на бараки с вагонками внутри.
На четвёртые сутки все три лихтера подошли к причалам. Заключённые буквально облепили суда. Они несли на берег мешки, ящики, выводили лошадей. Скрипели вороты, лебёдки, люди надрывались у ваг из целых брёвен, и тяжёлые машины спускались на ряжи. Их тащили дальше на расчищенные площадки берега. В этой работе, граничащей с самопожертвованием, люди ежеминутно шли на отчаянный риск.
Селиванов с бригадами плотников соорудил на ряжах подмости из брёвен и шпал, проложив по ним рельсы с борта лихтера на берег. Осторожно спускали паровозы по рельсам, придерживая лебёдками и воротами.
Сам Селиванов двое суток не уходил с причала. Последний паровоз чудом не слетел в реку: под ним треснуло бревно в подмостях, он покачнулся, – но «братва», поддержавшая его расчалками, вовремя упёрлась, и паровоз проскочил роковое место. Если б не это, не миновать бы Селиванову нового «срока».
Когда разгрузка подходила к концу, Антонов снова прилетел на Таз. Он приказал раздать обещанную премию и велел растопить один паровоз.
– Но ведь дороги нет, куда же он пойдёт? – пытался удержать его начальник отделения.
– Пущай хоть посвистит, это нужно для мобилизации людей, – подтвердил своё распоряжение начальник строительства.
Вода в реке быстро убывала, и как только закончили разгрузку, лихтеры отвалили от причалов. Они стали разворачиваться вниз по реке и давать прощальные сигналы. В ответ им с суши просвистел паровоз. Заключённые все были на берегу, махали руками или угрюмо смотрели вслед им, уходящим на Большую землю.
Я ещё раз окинул взглядом заросший густым лесом берег и подумал: «Хорошо ещё, что мы отстояли свой вариант трассы. Ох, как трудно было бы им там, в голой тундре...»
– Когда поплывём вверх по Варка-Сыль-Кы? – спросил Рогожин. – Чем раньше, тем лучше, – ответил я.
Хотелось уехать как можно скорее, чтобы не видеть лагерных порядков. Но на катер собрались только к обеду; от строителей пришли прораб Селиванов и пять работников связи, которым нужно было познакомиться с участком Рогожина.
Небольшой «Ярославец» легко скользил вниз по Тазу, и через десять минут мы были в устье Варка-Сыль-Кы. В эту реку никогда не заходили моторные лодки. Стаи уток, гагар и лебедей поднимались с воды, но улетать не хотели, а тут же прятались у берегов в траву или подолгу бежали впереди катера. Рогожин показывал рулевому, где плыть, чтобы не попасть в глухие протоки и заливы.
Связисты попросили причалить к берегу. Селиванов пошёл с ними в лес, а моторист и Рогожин стали разводить костёр. Я решил попытаться наловить к обеду рыбы и, отойдя к заливу, закинул две удочки. По беспрерывным всплескам было видно, что рыбы в реке много. Клевали окуни, караси, и вытаскивал я их одного за другим. Вскоре вернулся Селиванов. Он достал из своего рюкзака самодельный большой крючок, привязанный к толстой бечёвке, и, надев на него пойманного мною карася, забросил в реку. Не прошло и пяти минут, как натянулась бечёвка. Селиванов потащил. Но тащил не он, рыба тащила его в реку. Я подбежал к нему и ухватился тоже за бечёвку. Рыбина рвалась, и нам приходилось быть начеку. Но вот, видимо, измотавшись, она стала сдаваться. Мы подтащили к берегу щуку, похожую на крокодила, с огромной пастью, чёрной спиной и злыми глазами.
Сварив уху из карасей и окуней, мы двинулись в путь, решив пообедать на ходу в катере, так как на берегу от комаров не было никакого спасения.
В партию приплыли, когда стало темнеть. На берегу стояли белые палатки, дымились потухающие костры. Причалили рядом с двумя лодками, в одной из них – она была наполовину затоплена – плавало много живых карасей.
Лагерь расположен был в довольно густом лесу. На ветвистых кедрах построили из жердей подобие нар. Оттуда доносились голоса.
– Что это? – поднял я голову, обращаясь к старшему инженеру партии Асмадулину.
– У нас называют их плацкартными местами, – засмеялся он и пояснил: – Вверху меньше комаров, вот люди и пристроились там спать.
– «Упадут», – подумал я.
Но Асмадулин добавил:
– Единственное неудобство: приходится привязываться к стволу.
А комаров действительно в лесу было ещё больше. Люди ходили в накомарниках и в плотной одежде.
Несмотря на поздний час, вся партия собралась на берегу. Даже обитатели «плацкартных купе» спустились на землю. Мужчины выгружали продукты, привезённые Рогожиным из Уренгоя, а две девушки – техники Лиза и Валя, – выловив плавающих в лодке карасей, пошли готовить ужин.
Достаточно было побыть несколько минут в партии, чтобы можно было безошибочно сказать, что это одна дружная семья.
Встретив нас радушно, они, не сговариваясь, занялись устройством нашего ночлега. Одни устанавливали палатку, другие тащили из леса жерди и хвою для нар, третьи разводили дымокуры и костёр.
Селиванов внимательно следил за всем происходящим.
Я спросил его:
– Нравится?
Подумав, он ответил, что труд свободных людей не сравнишь с трудом заключённых.
– Разумеется, – подтвердил я.
– Кроме того, – добавил он, – когда я работал ещё в Люберцах до тридцать седьмого года, где были свободные рабочие и хорошо зарабатывали, мы строили намного дешевле, чем на строительстве с заключёнными.
– Почему же? – удивился я. – Ведь содержание заключённых обходится дёшево.
– Это так только кажется, – возразил он. – Ведь заключённых нужно хоть как-то кормить, обувать, одевать и их нужно стеречь, и стеречь хорошо, строить зоны с вышками для часовых, кондеи, да и содержание охраны дорого обходится. А потом оперче, кавече, петече и прочие «че», которых, кроме лагеря, нигде нет... В общем, штат большой. Дрова, воду им возят, полы моют, бани топят опять-таки заключённые. Да мало ли что ещё нужно для живых людей?.. А сколько на колоннах и лагпунктах всяких дневальных, поваров, кухонной прислуги, водовозов, дровоколов, бухгалтеров, плотников, учётчиков и прочих «придурков», как их называют в лагере! Так что, если в среднем взять, на каждого работягу приходится полторы прислуги. А главное, охрана не может обеспечить фронт работы: то механизмы нельзя применять, а то десятникам и прорабам, тоже заключённым, просто из-за разводов, проверок и прочей кутерьмы некогда подумать об организации труда...
Селиванов хотел, видимо, ещё что-то сказать, но лишь махнул рукой.
Не прошло и получаса, как поставили палатку с нарами, а мы уже сидели за столом, куда на двух шипящих сковородках девушки подали жареных карасей.
Утром связисты с Асмадулиным поплыли дальше, вверх по реке: от истоков её они должны пройти по тундре километров тридцать до водораздела, и раньше чем через три дня не вернутся.
Мы с Рогожиным и Селивановым пошли на трассу, которую партия прокладывала по долине реки. Как и во всём этом обширном крае, лес рос только тут, а дальше раскинулась тундра. Но в долине было достаточно деревьев для постройки столбовой линии, лагпунктов, и даже можно было набрать немного леса для шпал.
Вскоре трасса оборвалась, и мы подошли к передовому отряду изыскателей. Рабочие прорубали просеку. Инженер Ларионов с теодолитом вешил линию. Лиза и трое рабочих разбивали пикетаж, записывая в журнал ситуацию местности. Валя ещё вчера догнала их с нивелировкой и сейчас помогала рабочим Лизы мерить стальной лентой. Как везде, люди здесь страдали от комаров. Рубщикам было жарко, но они вынуждены были оставаться в накомарниках и в плотной одежде, сквозь которую на спинах выступал пот.
Подошли геологи с ручным буровым комплектом и лопатами.
– Как с песком? – спросил я инженера Панова.
– Песок есть по всей пойме, для насыпи хорош будет. А вот там посмотрите, что делается, – потащил он нас к опушке леса.
Пройдя метров сто, мы вышли к тундре, усеянной озёрами и буграми пучения.
– Вон там, у горизонта, проходит вариант Малькова. Не хотите ли туда пройти? – сказал он зло и весело, видимо имея в виду отвергнутый вариант главного инженера.
– Идёмте, – согласился я.
– Да нет, не стоит, – стал он сам же отговаривать нас. – Я ведь туда пытался пробраться, еле ноги унёс. Вот только до этого места и дошёл, – показал он пальцем на фотосхеме.
Но мы всё же решили пройти, сколько будет возможно, в сторону отвергнутого варианта, чтобы в случае чего легче было защищаться. Ведь Мальков не успокоится и ещё напишет на нас жалобу.
Прыгали с кочки на кочку. Но как осторожно ни прыгай, всё равно где-нибудь сорвёшься. Так и мы за полчаса ходьбы, покрыв расстояние не более километра, много раз срывались с зыбких кочек, проваливаясь между ними в ржавую жижу болота. Одежда, обувь, лица – всё было в грязи.
Я посоветовал Селиванову и Попову вернуться, дальше мы пошли вдвоём с Рогожиным.
Пройдя ещё метров пятьсот, мы вышли к большому озеру, округлому, как блюдце. Сели отдохнуть на высоком торфяном бугре. Впереди была плоская тундра с редкими гидролоколитами, возвышавшимися над ней, как египетские пирамиды в песчаной пустыне. Высота одного из них достигала многоэтажного дома, и он мог служить хорошим ориентиром.
Обходя озеро, Рогожин подвернул ногу и, застонав от боли, сел. Мне удалось вправить вывих, но боль не проходила – пришлось возвращаться. Рогожин, держась за мои плечи, скакал на одной ноге, часто садился, и теперь мы уже не прыгали с кочки на кочку, а брели между ними, утопая по колено в грязи.
До лагеря добрались поздно вечером. Александру Петровичу пришлось сделать тёплую ванну и компресс. Хотя он и бодрился, было ясно, что он несколько дней не сможет ходить. На другой день я велел радисту связаться с Уренгоем и попросить на радиостанцию врача.
Голос Нины Петровны, еле слышный в наушниках, был взволнованным. Но когда она узнала, что у Рогожина только повреждена нога, она успокоилась и дала советы, как лечить. Александр Петрович слушал её голос, и с его лица не сходила улыбка.
В последующие два дня Селиванов плавал по реке на лодке, выбирая место для лагпункта. Мы с Рогожиным проектировали трассу линии связи, чтобы тут же передать чертежи строителям.
Для ускорения работ Рогожин начал перебрасывать часть своего лагеря вниз по реке на лодках и на оленях: в первую очередь увезли запасы муки, консервов, крупу и буровое оборудование; натянув палатку в новом месте и сложив в неё всё, люди вернулись в лагерь. Когда на другой день они приехали снова, то нашли всё разрушенным: медведь разорвал все мешки, поел печенье. К этому времени вернулся Асмадулин со связистами, и, так как нам нужно было отправляться на Таз, я пообещал Рогожину заехать на место погрома и составить акт о случившемся.
Надо сказать, что медведь учинил погром со знанием дела: вокруг разорванной палатки земля было сплошь покрыта белым слоем муки, растерзанные мешки были разбросаны по кустам, ящики из-под печенья разнесены в щепки, и от печенья остались одни огрызки. Только с консервными банками косолапый не мог ничего поделать. Он, видимо, их мял, бросал, крушил, но содержимого попробовать ему не удалось. Составив с хозяйственником партии акт, мы поехали дальше вниз по реке и прибыли на Таз в назначенное время. Джамбул ждал меня, и только я поднялся в самолёт, как ЛИ-2 взлетел и взял курс на Игарку.
Лента реки среди зелёных прибрежных лесов терялась в дымке. Чем ближе к водоразделу Таза с Енисеем, тем больше было озёр, окружённых болотами. Трудно даже определить, чего здесь больше – земли или воды. Но вот за широким, совершенно плоским и пустым водоразделом стала появляться чахлая растительность с низкорослыми деревьями по берегам речек.
– Турухан, – показал Ганджумов на узкую, извилистую полоску воды.
В том месте, где река резко меняет направление с южного на восточное, на правом берегу приютился одинокий посёлок Янов Стан – десяток в беспорядке разбросанных по тундре крохотных домиков, без изгородей и пристроек, унылое поселение людей. Судя по карте, на сотни километров вокруг него нет больше никакого жилья, кроме кочевых чумов.
Но что такое? Ещё не скрылся Янов Стан, как на левом берегу Турухана показалась высокая четырёхугольная изгородь с вышками по углам. Внутри изгороди, охватившей большую территорию, стояли палатки и свежие срубы бараков. Люди копошились около них, устраивая своё новое жилище. Через единственные ворота с пристроенной к ним проходной будкой они цепочкой тащили с реки свежестроганые бревна.
– Обживаются зэки, – кивнул Ганджумов на лагерь заключённых.
Всё это быстро проплыло под крылом, а через десять километров появился ещё один такой же пункт, а за ним, с таким же небольшим промежутком, ещё...
Турухан словно ожил. Буксиры и катера тянули баржи вверх по реке к строящимся лагпунктам.
Перед Енисеем река Турухан снова резко повернула на юг, а мы продолжали лететь на восток, вдоль трассы будущей дороги. Она обозначалась такими же зонами с колючей проволокой и дымом костров. Ближе к Енисею стали попадаться и чёрточки насыпей: здесь начали уже строить.
– А вот и Енисей!
Его широкая водная гладь, окаймлённая высокими пустынными берегами, оборвала плоское пространство тундры Западно-Сибирской низменности. На огромных островах – озера и заливы; а по ту сторону реки, на востоке, виднелись складки гор, покрытые зелёным лесом.
На левом берегу стоял маленький посёлок Ермаково, а рядом, чуть повыше, – огромный лагерь со множеством зон, складов, палаточных городков и ещё не достроенных бараков. У берега, вплотную друг к другу, жались пароходы, баржи. Тысячи людей сновали по трапам и берегу, копошились на баржах. Мы видели, как бегут автомашины, ползут тракторы, дымятся паровозы, вытаскивая от берега по причальной ветке вагоны.
Отсюда всё это двинется на запад, навстречу тем, что высадились на Тазу, и на помощь тем, которые обживают тундру на Турухане.
От Ермакова летим вдоль Енисея на север. Минут через пятнадцать показалась Игарка – одноэтажный деревянный город со штабелями леса по берегам великой реки.
Штаб Объединённой северной экспедиции по приказу министра месяц назад был переброшен самолётами из Салехарда в Игарку и разместился на восточной окраине города. Я поспешил к Татаринову, который оказался у себя.
– Ну, как дела? – спросил он, протягивая мне руку.
