Текст книги "Зияющие высоты "

Автор книги: Александр Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 72 страниц)

ЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ

Что это, спросил Болтун. Так, сказал Мазила. Ерунда. Для денег. Надгробие некоему Почвоеду. Кто такой, спросил Болтун. Крупная шишка, сказал Мазила. Между прочим, не очень старый. Нашего поколения. Сдох внезапно. Инфаркт. Родственники решили, что надгробие буду делать я. Во что бы то ни стало! Вот как! Я становлюсь модным гробовщиком.

Эх, хорошо в стране ибанской жить!

Эх, хорошо вождей из глины лепить!

Слушал Голос? Нет, сказал Болтун. Что-нибудь новое? Еще какое, сказал Мазила, Весь мир гудит. Сбежал Плясун. Это такой удар! Бешеный успех. А тут был на третьих ролях. Вот что значит раскованность. Представляешь, сама Королева ножки ему целовала. Неплохо, сказал Болтун. Смысл есть удрать, сказал Мазила. Но я погожу еще немного. Когда они нам начнут жопу целовать, вот тогда будет самое время. Ты помнишь, Крикуна, спросил Болтун. Нет, сказал Мазила. У меня тут столько всяких перебывало. Всех не запомнишь. Крикун не всякий, сказал Болтун. А что с ним, спросил Мазила. Ничего особенного, сказал Болтун. В психиатрической. За что, спросил Мазила. Кто знает, сказал Болтун. По всей вероятности, за Срамиздат. У тебя Сотрудник бывает. Ты не смог бы... Нет, сказал Мазила. Я не хочу с этим связываться. Понятно, сказал Болтун. Это не твоя игра. Я был у него. Смотреть страшно. Говорит о подлинном изме. Книгу писать собирается. Просил бумагу и карандаш. Только вот буквы, говорит, не все помнит. Кто знает, сказал Мазила. Может быть в этом-то и заключена подлинная правда. А я получил разрешение. Поздравляю, сказал Болтун. Насовсем? Нет, сказал Мазила. На два года. Значит насовсем, сказал Болтун. Вот долеплю этого болвана, сказал Мазила, и буду собираться. Желаю удачи, сказал Болтун. Я пошел. Пока! Пока, сказал Мазила. Пиши! Если буквы, конечно, не забудешь. Ха-ха!

Болтун ушел, и душа покинула тело Мазилы. И ему стало легко и весело. Жизнь только начинается, сказал он. И запел:

Ах, дайте только мне свободу,

Я мир сумею победить.

На удивление народу

Шедевр невиданный слепить.

Чушь невероятная, подумал он. Какой кретин придумал?

Шедевр невиданный сле-е-е-пить.

Шедевр неви-и-и-данный...

Ше-е-е-е-е-д-е-е-е-вррррр...

Вр-р-р-р-р.....

Р-р-р-р-р.......

ЧАС ПРЕДПОСЛЕДНИЙ

Почему же все-таки они так быстро капитулировали? Лодер выдал всех. Даже тех, о ком Органы не имели никаких сведений. Трусость? Это не объяснение. Принцип? Создать видимость большого дела? Но такой ценой! Они же много потеряют в глазах общества. Они перед лицом истории. И не могут этого не понимать. Глупость? Насилие? Загадка для истории. А загадки никакой нет. Просто они плоть от плоти и кровь от крови этого общества. Они – ибанцы, и этим все сказано. Обычные нормальные ибанцы. Только в необычной позиции. И не надо от них требовать что-то другое. Крысы живут по-крысиному. И протестуют по-крысиному. Они сделали свое дело. Они достойны уважения. А ты? Время еще есть. Не торопись с выводами. Может быть ты тоже обычный ибанец? Как и они? Конечно, обычный рядовой ибанец. Но я им не хочу быть. И не буду. Значит я не буду совсем. Вот и все! Жизнь окончена.

И ему стало легко и весело.

Написана жизни последняя строчка,

Поставлена в жизни последняя точка.

Жизнь прошла. И теперь все равно,

Был ты герой или только говно.

Лишь до мысли последней тревожит ответ,

Сделал ты дело свое или нет.

Поразительный все-таки мир! Неужели это действительно новая более высокая ступень в развитии общества? Пусть так. Пусть им без меня будет лучше.

Сделал ты дело свое или нет.

Сделал ты дело свое...

Дело свое...

Дело...

............

УСЛОВИЕ ПРИМИРЕНИЯ

Я мог бы со всем этим примириться, говорит Неврастеник. Нельзя то, ибо так нужно в интересах государства. Нельзя это, ибо так нужно в интересах Братии. Нужно то, ибо... Нужно это, ибо... Пусть так. Мне в общем-то совсем мало нужно. Но если бы это все делала действительно неодушевленная безликая машина! Тогда все воспринималось бы как природная необходимость. Но машины-то тут как раз и нет. Тут – живые люди. Твои коллеги, друзья, соратники, соученики, учителя, ученики, подчиненные, начальники, соседи, родители, дети и т.п. Когда сваливают на некую безликую машину (это модно), то фактически попадаются на удочку официальной демагогии. Машины нет. Есть люди. Вот тебя не пустили на конгресс. Нецелесообразно. А кто это решил? А кто поехал? Почему решал этот подонок и проходимец? Почему поехал этот невежда и хапуга? На деле все разговоры о целесообразности, нуждах и т.п. суть лишь демагогическая форма для карьеристов, стяжателей, невежд, бездарностей. Примириться? Надо ставить вопрос не так: с чем? А так: с кем? Примириться с карьеристами, хапугами, тупицами, невеждами? Они задают тон. Они хозяйничают. Покорствовать им? Подпевать им? Становиться своим для них? Нет, это мне не подходит. Это многим, очень многим не подходит. И мы сопротивляемся. Но как? Вот я должен писать кусок в книжку, главным автором которой будет Секретарь. Я напишу этот кусок левой ногой. Все равно лучше этого никто не напишет. И остальные так же поступают. Выйдет очередная дегенеративная книжка. Ее превознесут. Будут прекрасные рецензии. Переведут для заграницы. На премию выдвинут. И дадут. И станет эта книга очередным стандартом для всех. Я сопротивляюсь, и итог этого – расцвет кретинизма в одной из областей культуры. Вы думаете, я преступник? Это всех устраивает. Напиши я приличный текст, меня разнесут. Так что мое сопротивление в конечном итоге есть примирение. Пробиваться? Можно пробиваться. Некоторые так делают. И пробиваются. Меняется что-нибудь? Да. Эта область жизни теперь выглядит более прилично. Смотрите, говорят, у нас талант поощряется. У нас во какие величины есть! А по сути остается та же общая ситуация, только лучше замаскированная. И пробиться становится еще труднее. Ранее пробившиеся теперь тоже прилагают усилия, чтобы ты не пробился. Так что в общем-то не играет роли, примиряешься ты или нет. Тебя об этом даже и не спрашивают.

ИНТЕРВЬЮ МАЗИЛЫ

Кого Вы считаете самой значительной фигурой в духовной жизни Ибанска нашего времени, спросили журналисты у Мазилы, когда он прибыл в Париж. В последние годы, ответил Мазила, в Ибанске появилось много интеллектуалов, которые, как мне кажется, обсуждают современные проблемы человечества на довольно высоком уровне. Могу назвать, например, Брата, Распашонку, Режиссера. Мыслителя, Социолога, Супругу, Нытика, Хлюпика и многих других. А что Вы намерены делать здесь, спросили журналисты. Я буду ставить грандиозный монумент, посвященный борьбе сил добра против сил зла, сказал Мазила.

А ЖИЗНЬ ИДЕТ

Вы слышали, что..., сказал Социолог многозначительно. И слюни от ужаса потекли по его бороде прямо на новые расклешенные в коленках ультрафиолетовые штаны в крупную клетку, купленные на днях за границей. Кошмар! Мы стараемся, а они... Говорят, что... сказала Супруга, одергивая волочившуюся по полу модную юбку из крокодиловой шкуры, сделанную по спецзаказу в ателье Органов. Могу вам по секрету сообщить, что..., сказал Кис, раздуваясь от важности. И тут же наложил в штаны от своей собственной сплетни. Ходят слухи, будто..., сказал Мыслитель, и его могучая лысина покрылась испариной от сознания гнусности той роли, какую ему навязали в этом деле эти мерзавцы. Впрочем, он никогда не разделял взглядов этих кретинов. Это не его игра. Я слышал, как... разговаривал с... по поводу..., сказал Сослуживец. И носик его затрясся от возбуждения. Нет, нет, поспешно добавил он. Я не хочу сказать, что..., я хочу сказать, лишь то, что... Как долго это протянется, спросил Неврастеник для того, чтобы ответить самому. Год! От силы год. Все их затеи лопнут, и тогда... Они уже лопнули, сказал Брат. Мне говорил... Мы горим по всем статьям. А что, если..., сказала Супруга. Это будет кошмар, сказал Сослуживец и побежал в туалет. Кто бы мог подумать, сказал Социолог, что мы будем молить судьбу, чтобы этот... подольше удержался у власти! Это лучшее из того, что у нас вообще возможно, сказал Неврастеник. Да, сказал Журналист, на Западе считают, что если... Выпьем за его здоровье, сказал Сослуживец и запел:

Содвинем стаканы

И выпьем их лихо.

Пусть эти болваны

Сидят себе тихо,

Чтобы как-нибудь сдуру

Не забрили в солдаты,

Не содрали с нас шкуру,

Не лишили зарплаты.

Присутствующие единодушно подхватили:

Не лиши-и-и-и-и-ли зарпла-а-а-а-ты!

ПОСЛЕДНИЙ ЧАС

Что же осталось? Пустяки. Пена. Заключение к ненаписанному роману. Последняя формула ненайденного доказательства.

У дома Крикун заметил машину. И узнал ее. Это их машина. У подъезда стояли мальчики. Они не прятались и не скрывали своих намерений. Этого детину он видел, когда провожали Певца. Домой нельзя. Куда теперь? Все известные ему каналы наверняка блокированы. К Правдецу возвращаться тоже нельзя, это очевидно. К тому же, судя по последним встречам, этот альянс окончился. Странно, подумал он, такой большой человек и такой наивный. Как ребенок. Почему он все-таки решился доверить мне книгу? Он же уверен, что я стукач. Решил поиграть? Руками Органов сделать дело? Такие идеи сейчас популярны. Неужели он на них клюнул? Вряд ли. Скорее всего – я один из двух, по крайней мере. Может быть отвлечь внимание... Впрочем, это меня не касается. Это уже не моя игра. Тут все во что-то играют. А я?..

Он пошел на бульвар и сел на сырую холодную скамейку. Куда же пойти? Он стал перебирать в памяти всех своих знакомых. И с ужасом констатировал: пойти не к кому. Он ужаснулся не за себя. Он привык. Он ужаснулся за них. Когда тебя не ценят, это не одиночество. Когда тебя не понимают, это не одиночество. Когда тебе некому излить душу, это тоже не одиночество. Одиночество – это когда ты сидишь вот так ночью один на улице в мокром, холодном, заснувшем, многомиллионном городе и знаешь, что тебе некуда отсюда идти и не к кому идти.

Осталось одно, решил он. Случай. Как всегда. И он пошел. Сначала просто куда-то пошел. Потом, понял, что идет на аэродром.

Вот темной слякотной ночью по обочине дороги километр за километром вышагивает уже немолодой смертельно уставший человек, думал он. Зачем? Кому все это нужно? Конечно, миллионы людей получат на какое-то время забаву. А в нашей серой жизни это не так уж мало. Для этого? Нет. А сколько людей будет радо тому, что Им дали по мозгам! И будет переживать праздничное настроение. А сколько людей скажет себе после этого, хватит! Правда, немногие из них реализуют это свое решение. Может быть никто. Но все-таки они это скажут. Для этого? Нет. А какой переполох поднимется в верхах! И в Органах! Сколько будет вздрючек! Сколько для них прибавится работы! Настоящей, а не фиктивной. Это будет действительно значительное событие, а не липа. Для этого? Нет. Он давно привык относиться к ним не как к людям, а как к бездушным силам природы. А интеллигенция! Бог мой, сколько будет разговоров! Море слов. Перемигиваний. Вздохов. Охов. Всяких. За. Против. С одной стороны. С другой стороны. Все переговорят. Для этого? Нет. Он давно убедился в том, что нигде не встречается так много дегенератов, как среди деятелей науки и искусства. И каких дегенератов! Для них? Упаси боже! Среди них, конечно, найдется несколько человек, которые все поймут. Но это капля в море. Это за порогом ощутимости,. А кто вспомнит о тех, кто делал всю черновую работу? Мы же ибанцы везде и во всем. Много ли говорят о рядовых научных сотрудниках, когда честь открытий приписывают начальникам и воздают им почести? Вспоминают, но скопом, для очистки совести. Они не персонифицированы. Так для чего? Для кого? Бессмысленные вопросы. Мотивов давно нет. Они сработали в свое время и исчезли. Цели давно нет. Она направила когда-то, похлопала по плечу и сказала: а теперь иди! И исчезла. И не осталось больше ничего. Осталась пустая форма от человека. Призрак. Тень без тела. Такая жизнь не проходит безнаказанно. От такой жизни неизбежно приходишь к финишу пустой абстракцией. А почему же ты идешь? А разве ты можешь не идти? Идешь, ибо не можешь иначе. Это – итог.

Один раз около него остановилась машина. Сидевшие в ней предложили его подбросить. Он отказался. Может быть, это Они? А ну их! Теперь все равно. Эксперимент окончен. И повторений не будет.

МОЛИТВА ВЕРУЮЩЕГО БЕЗБОЖНИКА

Установлено циклотронами

В лабораториях и в кабинетах:

Хромосомами и электронами

Мир заполнен. Тебя в нем нету.

Коли нет, так нет. Ну и что же?

Пережиток. Поповская муть.

Только я умоляю: Боже!

Для меня ты немножечко будь!

Будь пусть немощным, не всесильным,

Не всеведущим, не всеблагим,

Не провидцем, в любви не обильным,

Толстокожим, на ухо тугим.

Мне-то, Господи, надо немного.

В пустяке таком не обидь.

Будь всевидящим, ради бога!

Умоляю, пожалуйста, видь!

Просто видь. Видь, и только.

Видь всегда. Видь во все глаза.

Видь, каких на свете и сколько

Дел свершается против и за.

Пусть будет дел у тебя всего-то:

Видь текущее, больше ни-ни.

Одна пусть будет твоя забота:

Видь, что делаю я, что – Они.

Я готов пойти на уступку:

Трудно все видеть, видь что-нибудь.

Хотя бы сотую долю поступков.

Хотя бы для этого, Господи, будь!

Жить без видящих нету мочи.

Потому, надрывая грудь,

Я кричу, я воплю:

Отче!!

Не молю, а требую:

Будь!!

Я шепчу,

Я хриплю;

Будь же,

Отче!!!

Умоляю,

Не требую:

Будь!!!!!

КОНЕЦ

В порту Он осмотрелся и выделил двух девочек. Сейчас самые надежные люди на земле – девочки, подумал Он, и подошел к ним. У меня Книга, сказал Он им. Ее надо переправить туда. Сможете вы это сделать? Да, сказали они, потому что они были девочки. Он подождал, пока они проходили досмотр, вышли на аэродром и махнули ему рукой. Он не знал, что Книгу у девочек отобрали и велели подать условный сигнал. Все в порядке, подумал Он. Как это, оказывается, просто! И к нему пришла тоска. Как будто он расстался с последним близким существом или почувствовал несправедливый и непоправимый обман. Он не знал также, что все это уже не имеет значение, ибо Книга уже была там и готовилась сказать миру свое страшное слово. Самое черное правдивое про самое светлое выдуманное.

Мальчики ждали у выхода. Им некуда было спешить. Игра закончена. И они позволили ему свернуть в буфет. Еще можно уйти, подумал Он. Куда? Зачем? Просто так, из принципа? Нет, брат, поздно. Я больше не хочу, сказал Он вслух. И отодвинув неначатый стакан, пошел к выходу, Над Ибанском всходило Солнце, освещая зияющие высоты наступающего изма и пробуждающийся к мирному труду довольный ибанский народ. О, боже, дай мне силы поставить последнюю точку!

ПОЭМА О СКУКЕ

.....................................................

.....................................................

И поднялись мертвые из праха.

И пришли они на Суд Святой.

Но не было ни радости, ни страха

У них в душе, давным-давно пустой.

Послушал Судия былых людишек.

И, зевнув от скуки, молвил Он:

Ничего, ребята не попишешь.

Это – исторический закон.

Распрямились у мерзавцев спины.

Ну, теперь держитесь, вашу мать!

Замерла покорная скотина

Жертвы. Жертвы. Им не привыкать.

И окинув все последним взглядом,

Он вздохнул: какой я был простак!

Верно говорят: все люди – бляди.

Верно говорят: весь мир – бардак.

............................................................

............................................................

Из сортирной поэмы «Страшный Суд»

ВОЗВРАЩЕНИЕ

В мастерской было битком народу. Среди разрушающегося гипса и нетленной бронзы шлялись девицы неопределенного пола и возраста. Одни из них были затянуты в брюки так, что отчетливо проступали все детали туалета и анатомии. Другие были обнажены настолько, что при каждом движении отчетливо обнаруживались все детали туалета и анатомии. Чем не Париж, усмехнулся Болтун. А бельишко у них паршивенькое. Поистратились на наружу, не хватило на внутренность. Надо думать, не один месяц жили впроголодь и спали с кем попало для экономии. Нет, все-таки это не Париж. Дай бог, чтобы не Париж.

Ко всему приглядываясь и прислушиваясь, неслышно и незримо скользили стукачи. Одного из них Болтун узнал, и они кивнули друг другу. Техника техникой, подумал Болтун, а рядовой стукач остается основой основ. Личное присутствие не компенсируешь никакими сверхсовершенными приборами. А в этом бардаке что-нибудь подслушать и подглядеть вообще немыслимое дело. Только зачем тут стукачи? Попросили бы, и Мазила сам ответил бы на все интересующие их вопросы самым искренним образом. У него же нет абсолютно никаких секретов.

Задумчиво бродили старые знакомые – Мыслитель, Неврастеник, Сотрудник, Социолог. На замызганной тахте с грязными ногами раскинулся Брат. На краешке тахты приютился Посетитель. В растерянности застыли новички – Крыс, Вша, Вошь, Тля, Мышь. Болтун видел их здесь впервые. Но не удивился. За эти годы в Ибанске и в мире вообще произошли такие перемены, что было бы более удивительно, если бы они не появились здесь. Они вылезли на сцену серой и нудной ибанской истории, отчасти отпихнув старых знакомых, отчасти приручив их для своих целей, отчасти включившись в их среду. И всю эту мразь потянуло к искусству. И разумеется – к неофициальному. К почти гонимому. В особенности к такому гонимому, общение с которым не наказуемо и не может помешать карьере. А мастерская Мазилы – передний край мирового искусства. Но передний край совершенно безопасный для посетителей. За общение с ним еще никого не посадили, не понизили в должности и даже не застопорили дальнейшее продвижение. Недаром же у Помощника в квартире висят гравюры Мазилы. Ходит слух, что даже будто бы у Самого в кабинете кое-что висит такое... Одним словом, в мастерской – как на приличном книжном или киношном фронте: и пули свистят, и никого не убивают. Здесь бывают и убиваемые, но их убивают не здесь и не за это.

Когда все это кончится, орал Брат, размахивая бутылкой и стараясь привлечь к себе внимание собравшихся. Мы что – крепостные что ли?! Рабы?! Во всех цивилизованных странах поездки деятелей культуры за границу суть элементарные нормы жизни. А у нас до сих пор это привилегия начальства, их блядей и стукачей,... твою мать! Кто-то пил стаканами растворимый кофе, купленный в наборе с нагрузкой в виде тухлых несъедобных яблок и не имеющего спроса одеревеневшего печенья. Стаканы ставили на книги и рисунки, и по ним растекались светло-коричневые лужицы. Кто-то пил коньяк. Тоже стаканами, закусывая вареной колбасой с зеленоватыми оттенками и пирожными и разбрасывая вокруг сладкие крошки. Кто-то сосал недозревший импортный виноград, выплевывая косточки на пол и на свежеотпечатанные гравюры. Все курили, обсыпая себя и соседей пеплом, туша сигареты о распятия и бросая окурки в разорванный живот Пророка, Мыслитель выколачивал трубку о голову Орфея. Нет, подумал Болтун, это все-таки Париж. Правда, после присоединения к Ибанску.

Группа иностранцев пробиралась к выходу, уверяя друг друга и окружающих в том, что они были потрясены виденным. Все они держали в руках маленькие рулончики – подаренные Мазилой гравюры. Какое безобразие, сказал Сотрудник Мыслителю. Все они – состоятельные люди. Купить могли. А они унесли минимум на тысячу долларов. И даже глазом не моргнули. Другая группа иностранцев разглядывала огромного деревянного болвана, начатого много лет назад одним рехнувшимся помощником Мазилы и не выброшенного из мастерской на дрова по причинам, не известным даже стукачам и Отделу Культуры. Иностранцы фотографировал болвана, качали от восторга головами и уверяли друг друга и окружающих в том, что они тоже потрясены. Все вроде бы то же самое, подумал Болтун, но все уже другое. Зачем я здесь? А где же тебе еще быть? Твое тело вернулось, и ты – дух – должен вернуться в свое тело. Только тело, судя по всему, не торопится вернуть свой дух обратно.

Мазила, одетый во все иностранное, сильно похудевший, но не помолодевший, лепил какой-то гигантский бюст. Привет, старик, кивнул он Болтуну, не прерывая работы и продолжая что-то рассказывать о Париже девицам, глядевшим ему в рот. Привет, сказал Мыслитель Болтуну. Уже выпустили? Дешево отделался. Учитель еще сидит? Мы так и не поняли, за что вас. Такая глупая и смешная липа. Это Бульдозер раздул, чтобы на этом карьеру сделать. Но он погорел. Не слыхал? Анекдот!...

Собравшиеся время от времени подходили к Мазиле, разглядывали с видом знатоков и ценителей кусок глины, отдаленно напоминавший голову Заведующего Ибанска (Заибана, как теперь стали говорить), и высказывали глубокомысленные суждения. Ты здорово продвинулся вперед, сказал Социолог. Вот что значит несколько лет пожить на Западе. Я только что вернулся из Англии. Ездил с делегацией. Встречался с самим... Потрясающе, завопил Неврастеник. Ну и урод! Левый глаз оставь так. У меня недавно книжечка вышла. Хорошая книжка, честно признаюсь. Я обязательно тебе подарю. Мне удалось кое-что сказать. Ты здорово передаешь его духовное убожество и мелкое тщеславие, сказал Сотрудник. Не хотел бы я, чтобы меня изобразили в таком виде. Только так не пропустят. Ни за что! Наши вожди – по постановлению красавцы. Так что лоб надо немного повыше, а подбородок подать вперед. Иди сюда, заорал Брат, разливая коньяк в кофейные стаканы. Брось ты этих м.....в!

А ты что скажешь, спросил Мазила Болтуна. Когда-то один человек, считал, что нельзя написать гениальную передовицу в газету, сказал Болтун. А где...? Болтун осмотрел мастерскую и с трудом разглядел в углу, заваленном ящиками и обломками старых работ. Великий Замысел. Мазила уловил взгляд Болтуна. Заходи как-нибудь в другой раз, потолкуем. А то видишь – народ. Что нового, сказал он, обернувшись к Крысу. Двурушник погиб в автомобильной катастрофе. Его наши убрали, сказал Крыс. Не думаю, сказал Мазила. Там автомобильные катастрофы – обычное дело. Последнее время он здорово пил. К тому же он живой был выгоднее тем, кого Вы называете словом Наши. Как пример, к чему ведет дурное поведение. Певец покончил с собой. Почему? Трудно сказать. Он там имел успех, пока был здесь. А там к нему быстро утратили интерес. Полная изоляция. Что делает Правдец? Книги пишет. Сразу три. Одна – подлинная история Ибанска. Другая – ложность идеологии ибанизма Третья – куда и как должен идти ибанский народ. Это несерьезно, сказал Мыслитель. Полная потеря чувства реальности. Что он берется не за свои дела? А где установлено, какие дела свои, а какие – не свои, спросил Посетитель. Но мы живем в двадцатом веке, сказал Социолог. Должно же быть чувство гражданской ответственности! Вы упрекаете Правдеца в отсутствии такого чувства, спросил Посетитель. Странно. Я имею в виду другое, сказал Социолог. О какой, например, подлинной истории может идти речь? Такой вообще не бывает. Историю пишут лишь для того, чтобы исказить прошлое в интересах какой-то предвзятой идеи. Все искажают. Важно лишь то, в каком направлении и с какой целью это делается. Это же азбучные истины, Я в своей статье в Журнале писал... Направление Правдеца известно, сказал Мазила, увеличивая лоб Заибана еще на четыре сантиметра. Направление это – антисоцизм. А цель – благо народа. А что такое народ, заорал Брат. Пошли вы все в ж...у со своим народом! Плюнь ты на этих м.....в! Иди сюда, выпьем! Это будет та же официальная история, только наизнанку, сказал Мыслитель. Поменять местами охранников и заключенных, – вот вся философия Правдеца, сказал Тля. Только будет ли от этого лучше? Будет хуже, сказал Мыслитель, обдумывая, под каким соусом он попросит у Тли в долг крупную сумму на длительное время. А что он смыслит в ибанизме, сказал Мазила. Вот Мыслитель, например, мог бы, действительно, разоблачить его. Если бы захотел, конечно. Он специалист. Вряд ли, сказал Неврастеник. Он мог бы защитить лучше, чем другие. Но это очень опасно. Опаснее, чем разоблачение. Для этого нужно большое мужество. Ты шутишь, сказал Мазила. Никак нет, сказал Неврастеник. Конкуренция. Хорошая книга по ибанизму сразу дает положение, славу, звания, средства. Они легче простят плохую книгу против, чем хорошую за. Он, конечно, шутит, захихикал Крыс. Ну как, спросил Мазила у Болтуна. Так лучше? Ха-ха! Ну и рыло получается! Наполеон! Ха-ха! Римский патриций! Ха-ха-ха! Это не имеет значения, сказал Болтун. А что имеет значение, спросил Мазила. То, что ты лепишь Его, сказал Болтун. И то, что его лепишь Ты. Это суть эпохи. Потрясающе, услыхал Болтун уже в дверях возглас Неврастеника. Нос! Не трогай больше нос! Вот это нос! Вот это морда!! Вот это рыло!!