Текст книги "В канун грозных потрясений: Предпосылки первой Крестьянской войны в России"

Автор книги: Александр Зимин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

25 апреля 1597 г. по царскому указу от 1 февраля в Холопий приказ М. И. Внукову и дьяку П. Кокошкину послана была память: [692]692
  ПРП, вып. IV, с. 370–374, 517–521.


[Закрыть]. царь «приговорил со всеми бояры» присылать в Холопий приказ служилые кабалы и другие старые крепости (на людей, живущих за господами, или беглых) и их переписывать в специально заведенные для этой цели книги. Речь шла о проверке прав холоповладельцев на их людей, владение которыми было документально оформлено. При этом юридическое положение старинных видов холопов не изменилось. Записывать холопьи имена и крепости предписывалось «с нынешняго нового уложения бессрочно». Запись в книги следовало произвести в течение одного года. Если же кто-либо из холоповладельцев находился на дальних службах (на Тереке, в Астрахани или Сибири), то срок увеличивался до трех лет. Если же крепости на холопов пропали, но об этом своевременно были сделаны «явки», то в соответствии с мартовским указом 1593 г. надлежало писать новые крепости на холопов взамен утраченных. Предписывалось не принимать иски на тех холопов, которые давали на себя кабалы до 1 июня 1586 г. (хотя они не записаны в Холопьем приказе), после этого указа и которые будут давать на себя кабалы после 1597 г., а находиться они должны в холопстве по кабалам. Дети человека, записанного в холопство, и его жена должны были разделить судьбу их отца и мужа. В случае возникновения споров между холоповладельцами холопа надлежало отдать тому его господину, который предъявит более старую кабалу. В памяти указывалось, что делами о полных и докладных кабалах ведает постельничий и наместник трети Московской И. О. Безобразов или его преемники. Если бывшие прежде кабальными холопами люди захотят дать на себя полные и докладные грамоты, а затем откажутся это сделать, то их следует отдать прежним законным государям по служилым кабалам. Те из них, кто добровольно служил пять-шесть недель, подлежат отпуску на свободу, но на тех, кто служил с полгода, следует давать служилые кабалы, так как хозяева их обували и одевали. Беглых добровольных холопов надлежит выдавать их хозяевам. Попытка ликвидировать институт добровольного холопства отвечала интересам представителей служилого класса, получавших теперь право и возможность закрепить за собой значительное число добровольных слуг.

Смысл уложения 1597 г. был однозначным. Развивая начала указа 1586 г., оно имело основной задачей произвести учет наличного состава челяди у холоповладельцев, с тем чтобы обеспечить хозяевам сыск и возвращение холопов в случае их побега. Отныне только записная кабала (т. е. записанная в книгу крепостей) признавалась документом, обеспечивающим возврат беглецов. Очень важным был запрет выхода кабальных холопов на свободу путем выплаты долга. Одновременно был ограничен и срок их службы – по смерть господина. Следовательно, записные кабалы, как государственно санкционированные и учтенные документы, становились таким же юридическим основанием для владения холопами, каким были писцовые книги для владения крестьянами [693]693
  Подробнее об уложении 1597 г. см.: Панеях В. М. Холопство в XVI – начале XVII в. М., 1975, с. 72–145.


[Закрыть].

Результат уложения оказался совершенно иным, чем тот, на который рассчитывали правительство и холоповладельцы. Поток беглецов не только не уменьшился, но даже увеличился (особенно в голодные 1601–1603 гг.). Холопы стали одной из движущих сил Крестьянской войны начала XVII в., а вышедшие из холопьей среды Хлопко и Иван Исаевич Болотников – ее выдающимися вождями.

24 ноября 1597 г. издается указ, сыгравший крупную роль в становлении крепостничества. Отныне подлежали сыску крестьяне, которые «выбежали» из-за бояр и дворян «до нынешнего 106-го году за пять лет». После сыска и суда их следовало «возити… назад, где хто жил». Крестьяне, бежавшие за шесть – десять лет и больше, суду и вывозу старым господам не подлежали (если те ранее о них не «били челом») [694]694
  ПРП, вып. IV, с. 539–540.


[Закрыть]. Следовательно, основное значение немногословного указа 1597 г. сводилось к тому, что он, исходя из мысли о недопустимости крестьянских побегов, устанавливал пятилетний срок сыска беглецов.

Указ 1597 г. породил большую литературу ввиду и своей принципиальной важности в истории крестьянского закрепощения, и лаконичности и неясности формулировок. В самом деле, кого считать беглецами? Конечно, крестьян, покинувших господ в нарушение закона. Но разрешал ли закон крестьянский выход или исходил из мысли об его отмене, остается неясным. Возможно, законодатель не хотел этот вопрос уточнять, считая отмену выхода временной мерой. Формулировка же закона давала возможность его использовать и в условиях отмены Юрьева дня, и при сохранении права крестьянского выхода. Неясно также, имел ли закон в виду сыск крестьян, бежавших только до указа 1597 г., или распространял новый порядок и на тех крестьян, которые покинут своих хозяев после 1597 г. Наконец, что устанавливал указ: дату ли отсчета поиска беглецов или срок, в течение которого производился сыск беглых крестьян?

В 1597 г. оба понимания были возможны, ибо 101-й год (ноябрь 1592 г.) был за пять лет до издания указа. Но в дальнейшем с каждым новым годом расхождение между обоими пониманиями указа становилось все более значительным. В одном случае (если считать, что закон 1597 г. устанавливал дату отсчета поиска беглецов) срок сыска беглых крестьян все увеличивался, в другом – оставался неизменным. В 1606 г. Лжедмитрий I подтверждает пятилетний срок сыска, что отвечало интересам южнорусских помещиков, во владениях которых скапливалась масса беглецов. Через год Василий Шуйский издал указ о сыске крестьян в течение 15 лет, т. е. принял «101-й год» за начальную дату отсчета сыска беглецов. Эта интерпретация закона 1597 г. соответствовала нуждам землевладельцев центральных районов страны, стремившихся предотвратить крестьянские побеги.

Какой же смысл вкладывал в понятие «пятилетний срок сыска» законодатель 1597 г., сказать трудно. Возможно, он считал указ мероприятием временным и поэтому не предусмотрел возникающей коллизии. Не исключено, что речь шла о сроке сыска беглых (см. упоминания об указах о пятилетнем сроке вершения крестьянских дел). Но речь могла идти и о 1592 г. как о дате отсчета поиска беглецов (именно тогда закончилось поземельное описание в стране – основа крестьянской крепости). Известная недоговоренность в указе 1597 г. могла быть и преднамеренной, ибо давала возможность вернуться к рассмотрению проблемы в дальнейшем. Во всяком случае правительство считало указ компромиссным, а решение, предложенное им в 1597 г., не окончательным [695]695
  Греков Б. Д., кн. 2, с. 322–323.


[Закрыть].

Изучение крепостнических мероприятий 90-х годов XVI в. позволяет определить происхождение пятилетнего срока сыска беглых. 1592 год – это не только год завершения переписи, но и год, когда в последний раз упоминаются заповедные лета. В указной грамоте на Двину 14 апреля 1592 г., адресованной земскому судье, говорилось, чтобы он с товарищами «из Никольские вотчины (Никольского Корельского монастыря. – А. З.) крестьян в заповедные лета до нашего указу в наши черные деревни не волозили». По смыслу распоряжения заповедные лета рассматриваются как обычные нормы, действующие до тех пор, пока их не отменят особым указом. Это как-то перекликается с приказной справкой к указу Василия Шуйского 1607 г., в которой говорилось, что царь Федор «по наговору Бориса Годунова, не слушая советов старейших бояр, выход крестьяном заказал» [696]696
  РИБ, т. 14. СПб., 1894, стлб. 137; Смирнов И. И. Новый список Уложения 9 марта 1607 г. – ИА, кн. IV. М.; Л., 1949, с. 82. Кроме едровских грамот заповедные лета упоминаются в Торопецкой уставной грамоте 1590/91 г. (Побойнин И. Торопецкая старина. Исторические очерки г. Торопца с древнейших времен до конца XVII в. – ЧОИДР, 1902, кн. 2, с. 359).


[Закрыть]. Следовательно, выход крестьян был «заказан» еще в годы царствования Федора Ивановича.

В какой форме осуществлялся запрет на выход, несколько проясняют новгородские документы, обнаруженные В. И. Корецким. В царской грамоте от 8 июля 1595 г. говорится о жалобе старцев Новгородского Пантелеева монастыря на то, что им «навести» крестьян во владения «не мочно, потому что ныне по нашему (царя Федора. – А. З.) указу крестьяном и бобылем вых[оду] нет, а казны деи у них… нет же». В грамоте от 25 июля 1595 г., адресованной кн. Д. А. Ногтеву, сообщается, что подходит срок пяти льготным обжам Пантелеева монастыря, а «навести» крестьян на них невозможно, «потому что ныне по государеву указу крестьяном и бобылем выходу нет». Текст, близкий к грамоте от 8 июля. Итак, как будто в Новгородской земле к 1595 г. действовал закон о невыходе крестьян (если это только не режим заповедных лет). В грамоте от 18 июля 1594 г. содержится распоряжение отдать крестьян старому их владельцу И. Баранову, отобрав у Лисицкого монастыря, «потому что по государеву указу велено в крестьянском владенье давати суд и крестьян велено отдавати назад всево за пять лет, а те крестьяне за Иваном за Борановым живут двенадцать лет». Наконец, в выписи 9 июня 1594 г. А. Ф. Бухарин писал, что его крестьяне на пустошах П. Т. Арцыбашева не живут. «А ныне, – прибавлял он, – твой государев указ: старее пяти лет во владенье и в вывозе суда не давати и не сыскивати» [697]697
  Корецкий. Дела, с. 309, 311, 316, 327.


[Закрыть]. Текст повторяет июльскую грамоту 1594 г.

Все приведенные упоминания перекликаются с предшествующими и позволяют предположить, что около 1592 г. был издан закон, запрещавший крестьянский выход и устанавливавший пятилетний срок разбора крестьянских дел. Тогда указ 1597 г. можно рассматривать как развитие этого закона, т. е. как распространение его действия и на беглых крестьян. Временно или постоянно был запрещен крестьянский выход (скорее всего «покаместа земля поустроитца», как в уложении о тарханах), сказать трудно.

Впрочем, в литературе по поводу приведенных документов существует разномыслие. По В. И. Корецкому, около 1592/93 г. издан был общий указ, запрещавший крестьянский выход и содержавший установление пятилетнего срока подачи исковых челобитных по делам о крестьянах. Юридическим основанием запрета была запись в писцовых книгах, причем регистрацию крестьян в них правительство объявило обязательной. В. М. Панеях полагает, что термин «указ», употребленный в документах, допускает и толкование его как распоряжения по конкретному вопросу, не имеющему общегосударственного значения. Г. Н. Анпилогов, считая, что существовал закон о пятилетней давности дел о крестьянском владении и вывозе, склонен допустить, что режим заповедных лет сыграл в утверждении крепостничества большую роль, чем полагает В. И. Корецкий (в этом духе он и трактует грамоту 8 июля 1595 г.). Этот режим в начале 90-х годов распространен был на южные районы государства (в 1592 г. отказ тяглых крестьян был еще в районе Ельца). Р. Г. Скрынников пишет, что новая законодательная норма о пятилетнем сроке дел о крестьянах «не была облечена в форму законодательного акта», а «возникла в текущей судебной практике московских приказов из обобщения вполне конкретных прецедентов» [698]698
  Корецкий. Закрепощение, с. 127, 145; Панеях В. М. Закрепощение крестьян в XVI в.: Новые материалы, концепции, перспективы изучения (по поводу книги В. И. Корецкого). – ИСССР, 1972, № 1, с. 157–165; Анпилогов, с. 322–325, 335–336, 359–360; его же. К вопросу о законе 1592–1593 гг., отменявшем выход крестьян, и урочных летах в конце XVI – первой половине XVII в. – ИСССР, 1972, № 5, с. 160–177; Скрынников. Россия, с. 205; его же. Борьба, с. 66.


[Закрыть]. Словом, вопрос нуждается в дальнейшем тщательном изучении.

Но так или иначе, пятилетний срок исковых дел о крестьянах существовал к середине 90-х годов и явился источником законодательной нормы 1597 г. А если так, то тогда, говоря о пятилетнем сроке сыска беглых, указ 1597 г. имел в виду не столько сакраментальную дату «101-й год», сколько практику пятилетнего вершения крестьянских дел. Поскольку указ 1597 г. говорил только о крестьянском побеге, то тем самым закон как бы склонялся к тому, чтобы рассматривать незаконным любой уход крестьян от господина. Это было шагом вперед в крепостническом мировоззрении правительства, ранее говорившего о «выходе», «свозе», «владении» крестьянами, а теперь лишь о крестьянах-беглецах.

И вместе с тем в условиях хозяйственной разрухи правительство не могло пойти на установление бессрочного сыска крестьян, т. е. на что оно пошло в уложении о холопах 1597 г. К тому же, проводя политику хозяйственного развития окраин страны (Сибири, Юга и Поволжья), куда устремлялся поток беженцев, Годунов не хотел препятствовать наметившемуся там экономическому подъему путем сыска и вывоза оттуда бежавших крестьян. Сравнительно небольшой срок сыска (пять лет) отвечал интересам помещиков окраин [699]699
  Ср. Корецкий. Закрепощение, с. 157.


[Закрыть]. Впрочем, что будет в дальнейшем, никто не знал, и Борис, возможно, собирался вернуться к крестьянскому вопросу позднее. Он это и сделал, но уже в обстановке голода 1601–1603 гг., нарушившего его первоначальные планы решения крестьянского вопроса. Вспыхнувшая Крестьянская война перечеркнула начинания Годунова.

Восшествие на престол
(Земский собор 1598 г.)

Болезненный царь Федор Иванович пробыл на престоле недолго – менее 14 лет. 6 января 1598 г. он умер. Его преемница царица Ирина 15 января постриглась в монахини и удалилась «на покой». 17 февраля Земский собор избрал царем брата Ирины Бориса Годунова, но венчался он на царство только 3 сентября. О том, что происходило в придворных сферах с января по сентябрь 1598 г., сохранились многочисленные известия современников, как русских, так и иностранных.

Официальная версия интересующих нас событий содержится в окружной и утвержденной грамотах об избрании Бориса, а также в Сказании, занесенном на страницы разрядной книги [700]700
  ААЭ, т. 2, № 1, с. 1–6; № 7, с. 16–54; Буганов. Сказание, с. 167–184. Ср. Тихомиров. Памятники, с. 236; ПСРЛ, т. 34, с. 201–203, особенно с. 201, где сообщается: Борис велел «написати излюбленную запись и руки прикласти», что Иов и все другие и сделали. Краткие записи есть в новгородской и псковской летописях (НЛ, с. 350; ПЛ, вып. 2, с. 265), в Хронографе редакции 1617 г. (РИБ, т. 13, стлб. 1282). Рассказ о смерти и похоронах Федора см.: Житие царя Федора (ПСРЛ, т. 14, с. 16–22).


[Закрыть]. Большой рассказ о восшествии на престол Бориса есть в московском летописце, вышедшем из служилой среды (автор близок к дворянам Яновым). Здесь рассказывается, что патриарх Иов якобы просил умирающего царя вручить «жезл царствия» Борису, но тот, «мало помолчав, рече: «Брат Федор»», т. е. якобы царь Федор хотел видеть на престоле Федора Никитича Романова, а не Бориса. Ирина на восьмой день по смерти супруга отправилась в Новодевичий монастырь, «не восхоте… царствовати». Тогда Иов, Освященный собор, бояре «и всякия служилыя и торговые люди, видя, что Борис мимо себя изобрати на государство не даст, начата молити его, дабы воцарился. Он же, кабы не хотя, отрицался клятвами». На четырнадцатый день по смерти Федора состоялось шествие в Новодевичий монастырь, а 3 сентября – венчание на царство [701]701
  ПСРЛ, т. 34, с. 235–236.


[Закрыть].

В «Повести, како отомсти» (1606 г.) рассказ приобретает резко антигодуновскую направленность. Согласно «Повести», Федор умирает «от неправеднаго убивствия» Бориса. Именно Борис посылает по всем городам «злосоветников своих и рачителей», чтобы «на государство всем миром просили его». Никто против него не смел «глаголати», ибо все боялись его «злаго прещения, и казни, и межьусобные брани». Так «лукавством» Борис венчался царским венцом. Этот рассказ был расцвечен в «Ином сказании». С. И. Шаховской кратко пишет, что «народи же купно и единомышленно воздвигоша гласы свои, да царствует на Москве Борис». Тот сначала слезно отказывался, но потом «повеле народ собрати и обеща им, яко годе вам, тако и будет». Авраамий Палицын также писал, что Борис «от народнаго же множества по вся дни принужаем бывайте к восприатию царствиа… но никако же прекланяшеся» [702]702
  Повесть, како отомсти, с. 243–244; РИБ, т. 13, стлб. 152–153 (тот же рассказ в «Повести, како восхити»), стлб. 11–16, 565–566, 633–635; Сказание Палицына, с. 103.


[Закрыть].

Подробный рассказ об избрании Бориса содержится во Временнике Ивана Тимофеева. Для Тимофеева Борис – раб, отравивший своего господина, т. е. царя Федора. «Рабоцарь» Борис скрывался в монастыре, как в берлоге, «лестне» – «в нехотения образе самохотящ нам поставитися». Издеваясь над Борисом, Тимофеев пишет, что «новоизбранный наш хотяй быти царь» ополчился на крымского хана, узнав, что тот не вступил в пределы Руси. В «Новом летописце» – официозном памятнике летописания 1630 г. – рассказывается, в частности, о последних днях жизни царя Федора и избрании Бориса. Когда патриарх Иов спросил у умирающего царя: «Кому сие царство и нас, сирых, приказывает и свою царицу?» – то Федор Иванович якобы ответил: «..в сем моем царстве и в вас волен создавшей наш бог». Следовательно, ни о каком «брате Федоре» (Романове) царь не упоминал. В летописце прямо говорится об избрании Бориса Земским собором. Бориса выбрали потому, что при Федоре все видели «праведное и крепкое правление к земле, показавше людем ласку великую». Только Шуйские не хотели видеть его на царстве [703]703
  Временник Тимофеева, с. 53, 56, 57; ПСРЛ, т. 14, с. 49–50.


[Закрыть].

Особенно интересны рассказы иностранцев, не связанные официозной идеологией. Основаны они на толках, ходивших среди русских современников. Так, Ж. Маржерет рассказывал, что, по мнению некоторых, Борис был «виновником» смерти Федора. После кончины царя он стал «более, чем прежде, домогаться власти, но так скрытно, что никто, кроме самых дальновидных, которые, однако ж, не осмелились ему противиться, не заметил этого». Тем временем он распустил слух о вторжении крымского хана. Устрашенный народ стал настоятельнее просить его возложить на себя корону. В конце концов Борис выразил готовность принять корону, но не ранее, чем он отразит нашествие хана. Тогда его провозгласили царем. Борис собрал войско и прибыл в Серпухов. Но вместо войны дело окончилось миром, и Борис короновался. И. Масса прямо пишет: «..убежден в том, что Борис ускорил… смерть» Федора «при содействии и по просьбе своей жены». По его словам, перед смертью Федор «вручил корону и скипетр ближайшему родственнику своему, Федору Никитичу, передав ему управление царством». Об избрании Бориса и серпуховском походе Масса рассказывает сходно с Маржеретом и описывает коронацию нового царя [704]704
  Маржерет, с. 151–152; Масса, с. 45. По Жолкевскому, «он отравил и самого царя Феодора» (Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. Изд. 2-е. СПб., 1871, с. 5). Ср. ЛАС, с. 343; Петрей, с. 172; Масса, с. 47–52


[Закрыть].

По К. Буссову, бояре еще до кончины Федора собрались у больного царя, чтобы спросить, кого он сделает преемником. Царица Ирина обратилась к мужу с просьбой передать скипетр ее брату. Но царь этого не сделал, а протянул скипетр старшему из четырех братьев Никитичей – Федору, поскольку тот был ближе всех к трону и скипетру. Но Федор Никитич скипетр не взял, а предложил его брату Александру, а тот – третьему брату Ивану, а он – четвертому брату Михаилу, который предложил его другому знатному князю и вельможе, «и никто не захотел прежде другого взять скипетр». Тогда царь сказал, что пусть скипетр берет тот, кто хочет, а Борис протянул руку и схватил скипетр. «Тем временем царь скончался». Легенда, приведенная Буссовым, напоминает рассказ московского летописца, но более расцвечена деталями [705]705
  Хроника Буссова, с. 80–81. Тот же рассказ у Петрея (Петрей, с. 172).


[Закрыть].

Попытаемся представить ход событий от смерти царя Федора до коронации Бориса. В ночь с 6 на 7 января 1598 г. болезненный царь скончался. На престол вступила его вдова Ирина, сестра Бориса Годунова [706]706
  Согласно Пискаревскому летописцу, «бояре, и дворяне, и вся Руская земля крест целоваше ей, покамест она произволит, кому быть». И далее: «..прияша власть… по челобитью Руския державы… бояр, и окольничих, и дворян, и всяких чинов людей, и всего православного христианства на малое время» (ПСРЛ, т. 34, с. 201). М. Н. Тихомиров полагал, что Ирина была избрана Земским собором. Думается, более прав Л. В. Черепнин, считавший это предположение маловероятным (Тихомиров. Государство, с. 65; Черепнин, с. 141–142).


[Закрыть]. Р. Г. Скрынников пишет, что ее правление пытался «навязать» стране Борис, но из-за «напряженного положения в столице» через полторы недели она «вынуждена была удалиться в монастырь». Вряд ли Борис хотел «навязать» сестру в правительницы. И. Масса рассказывает, что после смерти Федора «простой народ» собрался около Кремля и домогался, чтобы Ирина стала управлять страной [707]707
  Скрынников. Собор, с. 144. См.: ЛАС, с. 344; ДА, с. 299; Масса, с. 47–48.


[Закрыть].

Переход власти к царице Ирине, как вдове бездетного монарха, был естественным, но оказался недолговременным. Ирина решила постричься в монахини, рассчитывая, что ее на престоле заменит брат. Одним из первых мероприятий царицы Ирины было объявление 8 января всеобщей амнистии. Все «тюремные сидельцы» подлежали отпуску на свободу, причем их имена следовало переписать, а «самых пущих воров… выпускать с поруками». 15 января Ирина выехала в Новодевичий монастырь, где приняла постриг под именем старицы Александры, наказав до времени оставаться при ней в монастыре Борису [708]708
  ПСРЛ, т. 14, с. 22; ЧОИДР, 1875, кн. 2, с. 18; Соловьев, с. 359; Корецкий В. И. Из истории закрепощения крестьян в России в конце XVI – начале XVII в. – ИСССР, 1957, № 1, с. 188; Мордовина. Амнистия, с. 84–86; ААЭ, т. 2, № 1, с. 2; Буганов. Сказание, с. 176; Э, л. 872 об.


[Закрыть]. Но и после этого «царица инокиня Александра» номинально правила страной [709]709
  Очевидно, Борис формально стал считаться царем только после его избрания 17 февраля 1598 г. Так, в феврале грамоты составлялись от имени царицы… Александры Федоровны (Мордовина. Амнистия, с. 86; Э, л. 866).


[Закрыть]. От ее имени издавались указы, посылались грамоты, к ней шли отписки с мест. Реальная власть в Москве находилась у патриарха Иова («по государыни царицы… указу патриарх Иев Московский и всея Руси писал в Смоленеск») [710]710
  Э, л. 865 об. – 866, 867 об.


[Закрыть].

Отъезд Бориса из Москвы вызван был сложной обстановкой в стране, и особенно в столице. Москва переживала тревожное время. По слухам, просочившимся в Оршу в конце января 1598 г., выставлена была «на границах везде стража по погостам и дорогам, даже по тропинкам», чтобы никто из Москвы не проник в Литовское княжество. Иностранных купцов не пускали ни в Москву, ни из Москвы, только из Орши в Смоленск и обратно. Усиленно строили смоленскую крепость. Имперский дипломат М. Шиль сообщал, что по смерти Федора немедленно были закрыты все государственные границы России, а купцы польско-литовского и немецкого происхождения задержаны были в Москве, Смоленске, Пскове и других городах [711]711
  ЛАС, с. 340; Шиль М. Известие о кончине… Федора Ивановича. – ЧОИДР, 1875, кн. 2, с. 11.


[Закрыть].

Политика консолидации феодальной знати, которую проводил Годунов в 90-е годы, давала положительные результаты только при условии, что управление страной находилось в его руках. Но когда встал вопрос о том, кто станет государем всея Руси, ситуация в Думе оказалась весьма противоречивой. (Впрочем, так было и после смерти Ивана IV.) К концу 1597 г. в Думу входило 19–20 бояр. Девять-десять из них принадлежали к кругу Годуновых (Б. Ф., Д. И., И. В. и С. В. Годуновы, Б. Ю. Сабуров, кн. И. М. Глинский, князья Ф. М., Н. Р., Т. Р. Трубецкие и кн. Ф. И. Хворостинин). Семеро бояр входило в окружение Романовых (кн. Ф. И. Мстиславский, Ф. Н. Романов, князья А. И. и И. И. Голицыны, кн. Б. К. Черкасский, кн. И. В. Сицкий, кн. Ф. Д. Шестунов). Трое Шуйских (Василий, Александр и Дмитрий Ивановичи) склонялись к Годунову. Из восьми окольничих пятеро поддерживали, очевидно, Годуновых (Я. М. Годунов, А. П. Клешнин, С. Ф. Сабуров, кн. А. И. Хворостинин, Д. И. Вельяминов) и трое – Романовых (И. М. Бутурлин, М. Г. Салтыков, кн. И. В. Гагин). Думными дворянами к концу 1597 г. были И. П. Татищев, Е. Л. Ржевский, кн. П. И. Буйносов-Ростовский и Д. И. Черемисинов. С конца 1597 г. Д. И. Черемисинов и И. М. Бутурлин «в опале» сосланы были в Царицын [712]712
  РК 1475–1598 гг., с. 515, 520; ПДС, т. II, стлб. 486–487. Кн. Ф. М. Трубецкой, Д. И. Годунов и Б. Ю. Сабуров упоминаются и позднее (РК 1559–1605 гг., с. 314; РК 1475–1598 гг., с. 542, 543). Кн. Ф. И. Хворостинип последний раз упомянут в разрядах в мае 1597 г. (РК 1475–1598 гг., с. 517). С. П. Мордовина считает боярами кн. И. И. Шуйского и А. П. Куракина (Мордовина. Грамота, с. 134), но это не подтверждается источниками: Куракин назван боярином только в Шереметевском списке под 1584 г. (ДРВ, ч. XX, с. 61).


[Закрыть].

Таким образом, несмотря на преобладание в Думе сторонников Годунова, его противники, группировавшиеся на этот раз вокруг Романовых, пользовались сильным влиянием. «Пока длился траур, – рассказывает К. Буссов, – все шло, как говорится, вкривь и вкось. Правитель перестал заниматься делами управления, никакие суды не действовали, никто не вершил правосудия. К тому же во всей стране было неспокойно, и положение было опасным». 25 января (4 февраля по н. ст.) 1598 г. оршанский староста А. Сапега сообщал Хр. Радзивиллу, что выборы нового царя предполагаются в Москве в Соборное воскресенье 6 (16) марта, так как «выборные сеймы» у русских происходят «всегда после первой недели поста по их старому календарю». Посланные А. Сапегой за границу шпионы сообщали, что на корону претендуют четверо: Годунов, который, «говорят… очень болен»; Ф. И. Мстиславский, якобы занимавший в Думе первое место после царя; Ф. Н. Романов, «родной дядя по матери покойного» царя, точнее, двоюродный брат, и Б. Я. Бельский, который ранее «хотел быть великим князем», за что вызвал гнев на себя царя Федора. Бельский «приехал в Москву со множеством народа». Люди поговаривают, что из-за выборов «будет жестокое кровопролитие, если… не будет общего согласия всего их государства». Считают, что «больше всего сторонников» имеет Ф. Н. Романов [713]713
  Хроника Буссова, с. 81; ЛАС, с. 339.


[Закрыть].

5 (15) февраля 1598 г. А. Сапега писал Хр. Радзивиллу о том, что удалось узнать его агенту. Перед смертью Федор якобы говорил Годунову: «Ты не можешь быть царем из-за своего низкого происхождения, «разве только если тебя выберут по общему соглашению»» – и «указал на Федора Романовича (Никитича. – А. З.), предполагая, что скорее изберут его». Царь просил Федора Никитича, чтобы тот постоянно держал при себе Годунова и «без его совета ничего не делал, убеждая его, что Годунов умнее».

Годунов же «будто бы держал при себе своего друга, во всем очень похожего на покойного князя Дмитрия, брата великого князя московского». От имени этого Дмитрия Годунов написал письмо в Смоленск о том, «что он (Дмитрий. – А. З.) уже стал великим князем. Москва стала удивляться, откуда он взялся». Астраханский тиун Михаил Битяговский (?!) сообщил, что он убил истинного Дмитрия, а Годунов хотел выдать за него своего друга. «А так как его самого не хотят избрать в великие князья, то того избрали бы великим князем… Годунова стали упрекать, что он… Дмитрия изменически убил». Федор Никитич даже «подбежал к Годунову с ножом, желая его убить, но остальные удержали его».

После этого Годунов «в совете не бывает вместе с другими, а у него есть свой двор в том же дворце в Кремле, куда съезжаются на совет». Шуйский, будучи шурином Годунова, «мирит его с остальными, убеждая их, чтобы они без него ничего не делали и великого князя не избирали. Они действительно соглашаются и думают скоро избрать великого князя, но ни на кого не указывают, только на князя Федора Романовича (Никитича. – А. З.). Все воеводы и думные бояре согласны избрать его, ибо он родственник великого князя. За Годунова же стоят меньшие бояре, стрельцы, ибо он хорошо платил им, и чернь». В приписке к письму А. Сапега передает новое сообщение, на этот раз полученное от подвыпившего купца из Смоленска. По словам купца, выборы состоятся на сороковой день по смерти царя; за Федора Никитича стоит уже «большая часть воевод и думных бояр», а за Годунова – только «некоторые думные бояре и воеводы, а стрельцы все за него стоят и чернь почти вся» [714]714
  ЛАС, с. 340–343.


[Закрыть].

13 (23) февраля 1598 г. в очередном письме Радзивиллу А. Сапега вновь подчеркивал, что в связи с предстоящими выборами в Москве «великое замешательство». Передавал он и слух о том, что царь перед смертью назвал четырех кандидатов в преемники – Федора и Александра Никитичей, Мстиславского и Годунова. «Воеводы и думные бояре согласны выбрать одного из них (Романовых. – А. З.).. чернь и стрельцы сильно стоят за Годунова».

О стремлении боярской оппозиции дать бой Годунову писали и другие современники событий. Немецкий агент из Пскова передавал 18 (28) февраля слух, будто «за последние две недели в Москве из-за этого нового царствования (Годунова. – А. З.) возникла великая смута. Важнейшие [из русских] не хотят признавать Годунова великим князем. Недавно печерский игумен написал к монахам; они тоже не захотели присягнуть без грамоты от своего игумна» [715]715
  ЛАС, с. 344; ДА, с. 299.


[Закрыть].

Сквозь дебри измышлений, порожденных недостоверными рассказами, все же вырисовывается совершенно определенная картина придворной борьбы, которая объясняет отъезд Бориса из Москвы. Всесильный при Федоре правитель теперь предпочитал дирижировать событиями, находясь вне «Царствующего города». Его опорой были дворянство и стрельцы. Пользовался он и поддержкой «черни».

Положение в столице в январе – начале февраля 1598 г. хорошо описывает К. Буссов. После смерти Федора вельможи начали вести агитацию против кандидатуры Бориса в цари. Они говорили «перед народом о его незнатном происхождении и о том, что он недостоин быть царем». Борис и Ирина вели себя хитро. Царица призвала сотников и пятидесятников города, обещала их щедро наградить, если они убедят население столицы ни на кого, кроме Бориса, не соглашаться, когда народ позовут для выбора царя. Впрочем, и у самого правителя были сторонники: влиятельные монахи, вдовы и сироты, «длительные тяжбы которых он справедливо разрешил», а также те бояре, «которым он дал денежную ссуду», чтобы они уговаривали народ выступить за него [716]716
  Хроника Буссова, с. 81.


[Закрыть].

Наиболее продуманным и далеко рассчитанным ходом Бориса было требование созыва Земского собора, который должен был избрать царя, т. е. он хотел придать своему избранию характер волеизъявления «всей земли». Жак Маржерет писал, что Борис требовал «созвать сословия страны, именно: по восемь или десять человек от каждого города, чтобы вся страна единодушно приняла решение, кого следует избрать». С 20 января по 20 февраля в Новодевичий монастырь потянулись шествия, участники которых просили Ирину дать «на Московское государство» Бориса. В них принимали участие патриарх Иов (один из наиболее деятельных сторонников Бориса), Освященный собор, бояре и дворяне, приказные люди, гости и «много московского народу» [717]717
  Маржерет, с. 152. Из рассказа Маржерета не ясно, было ли исполнено желание Бориса или нет (Павлов, с. 224); Буганов. Сказание, с. 176–177.


[Закрыть].

Красочный рассказ об этих шествиях содержится в «Ином сказании» («Повесть 1606 г.»). Борис якобы «от народнаго же множества по вся дни понужаем к восприятию царства». Но этот народный «крик души» был не что иное, как хорошо организованное мероприятие «советников и рачителей» Бориса. Именно они «принудиша народи», в то время как «велицыи же бояре… даша на волю народу»; «не хотяху же кто Бориса, но ради его злаго и лукаваго промысла и никто же сме противу его рещи». В Новодевичий монастырь «мнози же суть и неволею пригнани, и заповедь положена, еще кто не приидет Бориса на государство просити, и на том по два рубля правити на день». Для надзора были назначены приставы, которые принуждали простолюдинов «с великим воплем вопити и слезы точити». «Они же, не хотя, аки волцы, напрасно завоюще, под глазы же слинами мочаще, всяк кождо у себе слез сущих не имея» [718]718
  РИБ, т. 13, стлб. 13–15. Р. Г. Скрынников видит в этом рассказе «летописца» (?) «полное пренебрежение к истине» (Скрынников. Собор, с. 147–148), ссылаясь на то, что ничего подобного не пишут И. Тимофеев, А. Палицын и «Новый летописец». Однако К. Буссов рисует картину, сходную с той, которая есть в «Ином сказании». Очевидно, были и проявления народного энтузиазма, и организованные агентами Бориса мероприятия.


[Закрыть]. О том, что сторонники Бориса «стали подстрекать простонародье», пишет и К. Буссов. Они предупреждали, что правитель может постричься в монахи, и «из-за этого в простом народе началось большое волнение, стали кричать, чтобы вельможи прекратили совещания… шли вместе с ними к Новодевичьему монастырю» [719]719
  Хроника Буссова, с. 82, Ср. Петрей, с. 174–175.


[Закрыть].

Шествия проходили во время подготовки и проведения заседаний соборного типа. 17 февраля 1598 г. Борис Годунов был избран на царство [720]720
  «Тое же зимы в великий поет на Федоровой неделе во вторник… по избранию всего Московского государства… наречен бысть на царство Борис Федорович, рекомый Годунов» (Корецкий В. И. Новое о крестьянском закрепощении и восстании И. И. Болотникова. – ВИ, 1971, № 5, с. 139).


[Закрыть]. О подготовке собора сообщал немецкий агент из Пскова в депеше от 28 февраля: недели три или четыре назад (т. е. в начале февраля) «выписали для выборов духовных прелатов, воевод и некоторых именитых бояр из главных городов, как-то Новгорода, Пскова, Onür’а и проч., важнейших из общества; так как имели в виду избрать великого князя, то их потребовали к присяге. По таковом призыве к избранию на их место были тотчас назначены другие воеводы, родственники (приверженцы?) Годунова». Борис, по его мнению, «сел на царчетво насилием» [721]721
  ДА, с. 298. Р. Г. Скрынников пишет, что всех выбранных лиц «задержали в пути, так как Годунов велел пропускать в столицу только своих гонцов» (Скрынников. Собор, с. 145). Это слишком вольная интерпретация документа.


[Закрыть].

К. Буссов пишет, что когда в Москву были созваны «все сословия, высшие и низшие», то большинство остановилось на кандидатуре Бориса, ибо он «вершил государственные дела так, как не вершил их еще никто с тех пор, как стоит их монархия». Это было неприятно слушать «многим знатным вельможам, князьям и боярам, да пришлось им стерпеть». И. Масса считал решающим моментом в избрании Бориса позицию народа, который кричал, что не знает другого, более достойного быть царем; что Годунов правил при покойном Федоре и был любим народом. Федор Никитич, чтоб избежать междоусобия, передал корону Борису, но тот отказался от трона. Тогда бояре стали упрашивать Федора Никитича, а народ – Бориса. Присягу народа Борису принял И. В. Годунов, его «дядя», затем присягнули и бояре, и Романовы. Борис же все время находился дома и делал вид, что ничего не знает [722]722
  Хроника Буссова, с. 81–82. Ср. Петрей, с. 175; Масса, с. 48–50.


[Закрыть].

Согласно «Новому летописцу», «князи… Шуйские едины ево (Бориса. – А. З.) не хотяху на царство: узнаху его, что быти от него людем и к себе гонению; оне же от нево потом многие беды и скорби и тесноты прияша». Степень достоверности этого позднейшего известия не ясна [723]723
  ПСРЛ, т. 14, с. 50. Видимо, прав С. Ф. Платонов, считавший, что тогда Шуйские находились «в послушании» у Бориса (Платонов. Очерки, с. 174).


[Закрыть].

Московские события 1584 и 1586 гг. показали, какую силу представляет народ при решении важнейших политических вопросов. Этот опыт отлично усвоил Борис. Сложившуюся в 1598 г. ситуацию он использовал для того, чтобы при посредстве «московского многолюдства», церкви и аппарата управления оказать прямое давление на боярскую оппозицию и вынудить ее на избрание его царем. Видя, что всякое сопротивление этому решению приведет не только к внутрибоярским сварам, но и к взрыву народного негодования, Ф. Н. Романов и связанная с ним группа феодальной знати в конечном счете присоединились к тем, кто настаивал на избрании Бориса.