Текст книги "Сигиец (СИ)"
Автор книги: Александр Dьюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
За исключением стола, стула у плотно занавешенного окна, шкафа в углу и кровати возле стены в комнате больше не было ничего. Зато хватало пестрых шамситских ковров, которые устилали не только пол, но и висели на стенах. В моду эти ковры вошли еще при императоре Сигизмунде Шестом и спустя сто с лишним лет выходить из нее не собирались. Такие ковры, а вернее, их дешевые и безвкусные подделки, украшали даже некоторые ночлежки и притоны, в которых Бруно доводилось бывать. У Кассана они, естественно, были самыми что ни на есть настоящими, вытканными шамситскими ткачами, и украшали буквально каждую комнату. Их было столько, что спустя всего час после того, как Бруно оказался в гостях, глаз совершенно перестал их воспринимать, если не сделать над собой усилие.
Сигиец сидел с закрытыми глазами на застеленной кровати в одной рубашке и штанах, скрестив босые ноги. Бруно ждал, что тот недовольно поморщится, привлеченный светом, злобно зыркнет и выгонит вон, но быстро вспомнил, что обычные человеческие реакции сигийцу не свойственны. Он вообще никак не отреагировал на вторжение и не пошевелился. Даже веко не дрогнуло. Бруно с волнением присмотрелся к нему повнимательнее. Смотрел довольно долго, чтобы сделать тревожный вывод – сигиец не дышал.
Бруно растерянно поскреб пальцем за ухом. Странностей у сигийца, конечно, хватало, но дышать он любил ничуть не меньше самого Маэстро, а помирать вроде бы не собирался. Чувствуя себя и глупо, и неуютно, Бруно все же шагнул по мягкому ковру к кровати. Встал возле нее, затаив дыхание, склонился к неподвижной физиономии, поднес свечу…
Сигиец внезапно распахнул веки, цепко уставившись на Бруно. Пламя свечи отразилось двумя жуткими огоньками в зеркальной поверхности серебряных бельм.
– Еб твою мать… – полушепотом простонал Маэстро, отшатываясь от неожиданности и страха и хватаясь за сердце.
– Что? – спросил сигиец.
– Да ничего, – раздраженно проворчал Бруно. – Проверяю, живой ты или кони двинул, – почти честно признался он.
– Куда?
– Что «куда»?
– Коней двинул.
Бруно с шумом втянул сквозь зубы воздух, сдерживая рвущееся наружу негодование. Огонек свечи мелко задрожал. Сигиец моргнул, возвращая глазам обычное состояние, и продолжил смотреть на Бруно, слегка прищурившись от яркого с непривычки света.
– Я, знаешь ли, начинаю верить, что ты и впрямь покойник, – пробормотал Бруно, пятясь к двери. – Ну или точно с Той Стороны явился.
– Почему?
– По кофейной гуще!
Сигиец чуть нахмурил брови.
– Как это связано? – спросил он.
Бруно сокрушенно вздохнул от безысходности. Он уже толком не понимал: раздражает, настораживает, пугает или вызывает жалость странное поведение сигийца, который как будто знает все, но теряется в самых простых вещах.
– Это была шутка, – устало проговорил Бруно. – Ты понимаешь, что такое шутка?
Сигиец снова задумался, что выдало лишь робкое дрожание бровей, затем неуверенно кивнул – по крайней мере, Бруно этот кивок показался неуверенным – и сделал неглубокий вдох, начав спокойно и размеренно дышать, как будто не просидел неподвижной каменной статуей невесть сколько времени.
– Слушаю, – сказал сигиец, вырвав Бруно из легкого оцепенения.
– Тебе объяснить, что такое шутка? – постарался усмехнуться Маэстро.
– Ты хочешь спросить. Спрашивай.
Маэстро потоптался у порога. Захотелось молча выйти из принципа и банального упрямства, однако Бруно сдержал этот порыв. Он всегда считал, что если что-то само идет в руки, не стоит воротить нос, а пользоваться моментом.
– Зачем ты убил того кабирца? – притворив дверь, тихо спросил Маэстро и слишком поздно осознал, что спросил совсем не то, что намеревался.
Собственная наглость и смелость несколько встревожили. Бруно твердо решил не лезть не в свое дело от греха подальше. А даже если бы и собирался, раньше он никогда бы не спросил вот так сразу и в лоб. Наверно, знакомство с новым приятелем, не разменивающимся на церемонии, все-таки оказало свое пагубное влияние. И пугающе быстро.
Однако у сигийца, похоже, сегодня была по плану ночь признаний.
– Чтобы не передал информацию, – ответил он, не моргнув глазом.
Бруно нетерпеливо облизнул губы.
– Чего?
– Чтобы не рассказал, что Хуго Финстера, Дитера Ашграу и Вернера Зюдвинда больше нет.
– А кто это такие? Приятели Ашимаха?
– Не приятели. Ученики Машиаха.
– Смотрю, учиться у этого мужика очень вредно для здоровья, – нервно усмехнулся Бруно. – Слушай, – он перемялся с ноги на ногу, – а на этом свете есть хоть кто-нибудь, кого ты еще не убил или не хочешь убить, а? Ну, кроме Кассана.
Сигиец уставился на Маэстро, затем отвернулся, едва нахмурив брови.
– Ассам шайех-Ассам, – сказал он наконец, – Ассам-младший, Юсуф, Назир, Казим…
– Ладно, я понял, – торопливо перебил Бруно. – Понял, что саабинном быть рядом с тобой безопаснее – их ты убиваешь реже… Не надо! – он вскинул руку, испугавшись, что сигиец решит опровергнуть это высказывание и предоставит полный список кабирцев или гутунийцев, которых он предупреждал, а те не послушали.
– Это снова была шутка? – спросил сигиец.
– Это была ирония, – вздохнул Бруно со всей безысходностью.
– Ты не саабинн, убивать тебя не собираюсь.
– Прям камень с души упал! – всплеснул свободной левой рукой Маэстро. – Это не мое дело, конечно, – он переложил подсвечник из руки в руку, потряс освободившейся кистью, – но неужели ты настолько ненавидишь этого Машихама, что готов перебить кучу народу, лишь бы отомстить?
– Нет ненависти.
– Тогда почему?..
– Потому, что он не должен быть.
Бруно кисло поджал губы и цокнул языком с досады.
– По-твоему, это все объясняет, да? – пробормотал он, уже ни на что не надеясь.
– Семь лет назад Машиах, Дитер Ашграу, Вернер Зюдвинд, Артур ван Геер, Рудольф Хесс и Карл Адлер убили… меня, – сказал сигиец, глядя перед собой. – Всех меня, кроме этого. Этот преследовал Карла Адлера, но получил много повреждений… ранений, поэтому не смог убить Карла Адлера. Карл Адлер ушел, решил, что убил этого. Но этот восстановился.
Бруно настороженно замер и слегка сгорбился, оборачивая к сигийцу левое ухо. Он часто заявлял, что левым слышит лучше.
– Значит, – Бруно поморгал, – тебя было много?
– Семь.
– А! – воскликнул Маэстро, стуча пальцами по лбу. – Понял! Это на твоем языке означает «семья», да?
Сигиец посмотрел на него, выветривая из головы Бруно все надежды на проницательность, догадливость и здравый смысл.
– Это означает, что меня было семь, – сказал сигиец.
Бруно надул щеки и натужно выдохнул, делая круглые растерянные глаза человека, который осознает, что собеседник потерял связь с реальностью, а любые вменяемые доводы не только бесполезны, но и имеют прямо противоположный эффект.
– Ладно, – Бруно помотал головой, принимая услышанное, как должное. – И зачем он убил тебя… всех тебя, кроме этого?
– Чтобы стать мной.
Бруно раскрыл рот. Бруно закрыл рот. Ощутил острую потребность сесть. Не спрашивая разрешения, он прошел по комнате, поставил свечу на стол, выдвинул стул, приподняв его над полом, сел напротив сигийца, уставился на того и долго не моргал. Сигиец неподвижно сидел на кровати, сложив руки на коленях, и бесцельно смотрел на ковер на противоположенной стене.
– Ты – это Машиах? – наконец моргнул Маэстро, от потрясения даже впервые выговорив это имя правильно.
– Нет. Он – это я.
– А какая разница? – Бруно почесался за ухом. Привычное движение почему-то не помогло снизить умственное напряжение и не принесло успокоения.
– Я не стал им. Он стал частью меня.
Маэстро схватился за голову и принялся яростно чесаться, больно царапая ногтями кожу.
– У меня из-за тебя сейчас мозги расплавятся и через уши потекут! – простонал он.
Сигиец повернул к нему голову, равнодушно взглянул.
– Ты спросил, – безразлично констатировал он.
– И уже жалею! – хныкнул Бруно. – Я тебя вообще не понимаю! Ты что, хочешь убить сам себя, получается?
– Нет, Машиаха.
– Но ведь он – это я… В смысле ты… В смысле… ну, ты понял.
Сигиец прикрыл глаза и склонил голову набок. Наверно, это был признак еще более глубокой задумчивости, чем обычно.
– Не смогу объяснить так, чтобы ты понял, – ответил он.
– А ты постарайся. Я ж не совсем дурак.
– В вашем языке нет таких слов. Я – биртви, с которым через ксели были соединены цариэлеби. Их было семь, остался лишь этот, когда пришел Машиах, – сигиец говорил медленно, хоть и по-прежнему равнодушно, но словно действительно хотел что-то объяснить. – Машиах пытался захватить биртви, но не смог, поэтому биртви уничтожен. Я лишь то, что осталось от биртви в этом цариэлеби, когда ксели оборвалась. Троих он… убил. Троих захватил… живыми. Один… перестал существовать позже. Этот не знает, что с ним произошло – перестал чувствовать его существование. Двое… слились с чем-то третьим. Результат слияния зовет себя «Машиах». То, что я ощущаю, как часть меня, но… как болезнь, которая угрожает фрагменту меня в этом. Угрозы не должно быть, поэтому Машиаха не должно быть.
Бруно пару раз хватил ртом воздух, пытаясь успокоиться.
– А кем этот Манишах был раньше? – хмуро поинтересовался он.
– Это уже не имеет значения.
Маэстро умолк, обдумывая услышанное. Все равно получался бред сумасшедшего, но, по крайней мере, Бруно тешился мыслью, что этот сумасшедший пока что не он сам, раз ничего не понимает. Вот если начнет понимать и видеть в словах сигийца смысл…
– Слушай, – Бруно оторвался от раздумий, – если он это ты, почему ты его вообще ищешь? Неужели…
– Нет, – перебил сигиец. – Знаю, что он есть, но не знаю, где. И кто.
Бруно похлопал глазами. Рука потянулась к уху, но он одернул ее и посмотрел, как на врага.
– А как тогда?..
– Узнаю, когда встречу.
Маэстро нахмурился. Смысла в ответах сигийца он по-прежнему не находил. Это обнадеживало.
– Почему ты уверен, что он в Анрии? – несмело поднял палец Бруно.
– Потому что в Анрии состоится встреча членов партии «Новый порядок», на которой должен присутствовать Машиах…
Бруно резко выпрямился на стуле.
– Так, стой! – перебил он, для убедительности вскинув руки. – Это те, о ком я думаю?
– Не знаю, о ком ты думаешь, – сказал сигиец. – Это революционная партия, которая в 1631 году намеревалась осуществить переворот в имперской столице.
– Так их же всех перевешали!
– Не всех.
– Здорово! – Бруно схватился за покрасневшее лицо. – То есть твой Машимах еще и главарь шайки цареубийц?
Разъяренный Беделар, который рано или поздно найдет его и спустит шкуру, начинал уже казаться сущим пустяком по сравнению с тем, во что ввязался Бруно, опрометчиво польстившись на серебряную накуду.
– Он не главарь, – сказал сигиец. – В «Новом Порядке» нет главаря, все решают несколько человек. Машиах ходит на их собрания, если считает нужным. Помогает, если просят. Говорит, если молчат. Но он ничего не решает и никому не указывает. Он лишь предлагает идеи. И смотрит.
Бруно сдержал саркастическую ухмылку и порыв объяснить очевидное.
– Куда? – спросил он вместо этого.
– Смотрит, как идеи захватывают людей и что из этого получается.
Хоть сигиец по-прежнему не вкладывал в голос никаких эмоций, прозвучало это почему-то до дрожи жутко, и Бруно воздержался от каких-либо комментариев.
– Откуда ты-то это знаешь? – спросил он настороженно.
– От Дитера Ашграу, Вернера Зюдвинда и Хуго Финстера.
– Ага, – натужно рассмеялся Бруно. – Значит, ты завалился к ним… побеседовать, а они тебе, значит, все и выложили?
Сигиец нахмурил брови. Бруно тяжко вздохнул, приготовившись переводить на понятный тому язык, однако тот сумел удивить:
– Они ничего не выложили. Пришлось забрать их.
– В смысле «забрать их»? – Бруно нервно поскреб за ухом.
– Забрать их сули́. На вашем языке самое близкое по значению слово «душа».
Бруно тяжело сглотнул. Не спрашивай, ничего не спрашивай, мысленно завопил он, прикусив язык и не вспоминая недавний разговор с Кассаном.
Маэстро тоскливо посмотрел на огонек свечи. Странно все-таки. Он сидит в одной комнате с убийцей-психопатом, который спокойно рассказывает о том, сколько людей уже убил и сколько собирается убить еще. Бруно видел, как сигиец убивает, видел, что человеческая жизнь для него не стоит ровным счетом ничего. По идее, это должно пугать, совесть должна выть от таких издевательств над моралью и элементарными понятиями о человечности, но Бруно ничего такого уже не испытывал. Он просто сидел и смотрел на огонек свечи. Думал, что не возьми он кабирскую накуду за подсказанную дорогу до Сухак-Шари, все сложилось бы иначе. Ничего бы этого не произошло. Жизнь продолжалась бы своим чередом: сон в вонючей ночлежке, анрийские улицы, униженно смиренный вид, жалобы, мольбы, воззвание к милосердию, звон нидеров, презрение в глазах прохожих, поборы и побои от коллекторов Беделара, кислое пиво, сивуха, мерзкая отрыжка от прогорклого масла в слипшейся каше, сон в очередной вонючей ночлежке, похмелье, анрийские улицы… И снова, и снова, и опять, и опять…
Бруно сдержал горькую усмешку. Может, зря он называл сигийца ненормальным?
Он задумчиво потер подбородок, на котором пробивалась колючая щетина.
– Слушай, я не профессиональный убийца, в отличие от тебя, – сказал он, – но чем гоняться за каким-то Геером, почему бы не дождаться встречи и не прирезать этого Машихама, а потом просто не исчезнуть, ну, как ты умеешь?
Сигиец перевел на него взгляд.
– Машиаха с ними не будет, – ответил он.
– Но ты же сам сказал…
– Он знает, что я здесь.
Бруно подскочил со стула.
– То есть он заманивает тебя в ловушку?
– Такая вероятность высока.
– Ты знаешь это, но все равно лезешь?
– Да.
– Я говорил тебе, что ты сумасшедший? – вздохнул Бруно.
– Да.
Маэстро сложил руки на груди.
– Ты не думал, что в жизни есть более подходящие занятия, чем убивать людей ради того, чтобы убить какого-то там Машихама, которого ты в глаза даже не видел?
Сигиец пристально посмотрел на Бруно, и под его изучающим взглядом Маэстро медленно опустился на стул.
– Зачем ты живешь? – спросил сигиец.
– Я?.. – растерянно кашлянул Бруно. – Хм… – он потер нахмуренный лоб. – Чтобы жить! Привычка, знаешь ли, такая. Не так-то просто от нее избавиться.
Глаза сигийца блеснули серебром. Щека со шрамом коротко дрогнула, заставив на мгновение искривиться его губы в чем-то, что отдаленно напоминало ухмылку.
– Для чего тогда задаешь этот вопрос?
Глава 8
Томаса Швенкена прозвали «Илой». За что именно – никто толком не знал и не пытался узнать. Большинству людей он был известен под другим прозвищем – Толстый Том. Этот барыга снискал себе в Анрии славу человека, способного найти что угодно и по сходной цене. Каждый знал: если что-то нужно, срочно и без лишних вопросов, иди к Толстому Тому. Это либо уже есть у него, либо появится буквально завтра. Ломбард был всего лишь прикрытием, чтобы не привлекать к настоящим делам Толстого Тома излишнего внимания со стороны ненужных людей. Для ненужных людей он был одним из многочисленных скупщиков краденого, к которому забредали прощелыги и мелкие воры сбывать обручальные кольца покойных бабушек, тетины серьги, дедушкины часы и случайно найденные дядины золотые зубы. А еще считался самой злобной сволочью, к которой шли от безысходности полунищие обитатели прифабричных улиц Модера – закладывать под бешеные проценты последние рубашки и чуть ли не душу в надежде получить мизерную сумму, чтобы не протянуть ноги с голоду. Магнаты, держащие фабрики и мануфактуры, далеко не всегда считали своим долгом платить рабочим так, чтобы те хотя бы доживали до следующей выдачи жалования, считая обеспечение рабочими местами уже самой по себе достойной платой. Естественно, практически никто не выкупал заложенные вещи, и они просто пылились на полках и витринах. Дела никому до них не было. Настоящие клиенты Толстого Тома приходили не за этим, а за настоящим товаром, хранимым за крепкой железной дверью, вход за которую не получил еще никто.
Там хранились, по слухам, несметные сокровища и богатства, сравнимые разве что с Садимовой казной. Впрочем, какие именно, никто точно не знал тоже. Именно поэтому о хранилище Толстого Тома ходили самые смелые фантазии. Кто-то считал, что там натуральным образом хранятся горы золота в монетах, слитках и украшениях, уже не поместившиеся в массивных сундуках. Кто-то полагал, что на полочках аккуратно расставлены самые разные диковинки и чудные, дорогущие штучки со всего света. Кого-то посещала мысль, что за дверью есть всего лишь одна волшебная лампа на пьедестале, джинн которой исполняет любое желание. Кто-то всерьез думал, что там живет беглый чудаковатый мастер-артефактор Ложи, денно и нощно колдующий над талисманами. А кто-то уверял, что за дверью обитает демон Той Стороны с двадцатидюймовым членом, заказанный когда-то эксцентричной дамочкой с Имперского проспекта, которой никак было не найти достойного любовника, но даже она не пережила встречи с подобным монстром и преставилась на пике оргазма.
Эта легенда была особо любима сплетниками. Поговаривали, что когда-то одному безрассудному и ловкому вору удалось-таки вскрыть замки ломбарда и проникнуть за таинственную дверь. Правда, выйти оттуда он не смог. Говорили, что стерегущий хранилище демон забил бедолагу своим страшилищем до смерти, прежде чем применить по назначению, а потом сожрал нарушителя с потрохами. Но так это или нет, никто на личном опыте до сих пор не осмеливался проверить и за много лет никто серьезно не задумывался об ограблении ломбарда на Тресковой. Даже если демон-охранник всего лишь выдумка, на чем сходились во мнении большинство здравомыслящих слушателей страшных рассказов, за Толстым Томом стояли банды Адольфа Штерка. Человека, даже по анрийским меркам считавшегося неприятным.
Переходить ему дорогу не осмеливался никто.
* * *
Сигиец стоял посреди тротуара и рассматривал фасад ломбарда. Прохожих было немного, однако это не помешало одному из пары типичных представителей анрийского пролетариата с деланным видом увлеченности беседой на громких тонах задеть его плечом. Сигиец едва заметно покачнулся, не прекратив разглядывать ломбард через дорогу.
– Смотри, куда прешь, хакир понаехавший! – зло выругался анриец, приостанавливаясь.
«Хакир понаехавший» повернул к нему голову, и желание пролетария разбавить скучное утро занимательным времяпрепровождением странным образом развеялось. Даже обладай он интеллектом выше среднего, объяснить причину столь резкой перемены настроения не смог бы. Он просто неуютно передернул плечами, стараясь избегать равнодушного немигающего взгляда серо-стальных глаз, подозрительно блеснувших в лучах утреннего солнца, и прибавил шаг, поспевая за приятелем.
– Вали в свой Кадахлянд! – нервно огрызнулся пролетарий, показывая неприличный жест на прощанье.
Сигиец почти сразу утратил интерес к доброжелательному прохожему и вновь уделил внимание фасаду, а потом молча перешел улицу, не глядя по сторонам, поднялся по ступеням крыльца ломбарда и открыл звякнувшую колокольчиком дверь.
Внутри царил полумрак, разгоняемый огарком свечи на прилавке за прочной решеткой, огораживающей небольшой закуток. Кругом была пыль, из-за которой тесное помещение со скудной обстановкой казалось еще теснее. Пыль толстым слоем лежала на полу, подоконниках, вилась в столбах солнечного света, пробивающегося сквозь небольшие давно не мытые окна, покрывала прилавок и, казалось, даже самого Толстого Тома, дремавшего на стуле за решеткой. При взгляде на ломбардщика сразу возникал вопрос о странной и совершенно непредсказуемой природе прозвищ и кличек: Швенкен был тощим, как высушенная вобла, долговязым, как жердина, коротко стриженым, с оттопыренными ушами и телячьими глазами на небритой вытянутой физиономии, производящей впечатление дремучего сельского полудурка. Хотя те, кто был хорошо знаком с Толстым Томом, знали, что это не так, и более расчетливого и хитрого сукина сына надо еще поискать. Сигиец, впрочем, Швенкена не знал и ни о чем подобном не задумался, а просто спустился по короткой лесенке. Задержался у входа, к чему-то принюхиваясь, поднял глаза к потолку, где был начертан какой-то знак. Затем бесшумно прошел по пыльному полу.
Толстый Том разлепил глаза, причмокивая губами спросонья, нехотя поднялся со скрипучего стула, который вполне можно было назвать антикварным. По крайней мере, внешний вид свидетельствовал, что стул мог застать времена императора Людвига, если не самого Менниша. Швенкен проморгался, окончательно просыпаясь, озадаченно хмыкнул, на глаз оценивая, сколько клиент должен весить при таком росте, и несколько обеспокоился: половицы обязаны поскрипывать при каждом его шаге, но они как будто в страхе молчали.
Швенкен встал за прилавок, хозяйски навалился на него и поднял глаза на посетителя.
– Ммм? – протянул он апатично.
– От Кассана, – сказал сигиец.
Ломбардщик смерил его взглядом еще раз, задержавшись на распахнутом черном мундире кабирского офицера и повнимательнее вглядываясь в отталкивающую физиономию со шрамом, застывшую, как у покойника или куклы с заводным механизмом. Последние пугали Илоя до слабости в кишечнике с самого детства.
– А, – поморщился Швенкен, подавляя зевоту. – Ну здоро́во тогда. Чего надо?
Сигиец без особого интереса оглядел часы, подсвечники, столовое серебро, кинжалы и ножи на полках, между которыми находилась мифическая дверь в сокровищницу. Потрепанные временем и сыростью картины в потемневших рамах, небрежно приставленные к стене. Выставленные за решеткой на обозрение кольца и браслеты, ваарианнские дубовые святые пламени, бюст какого-то государственного деятеля под рукой Толстого Тома, который тот использовал как подставку для цепочек. Ни на чем не задержал взгляд надолго. Ломбардщик потер вспотевшие ладони: тип очень действовал на нервы. По всему видно, ненормальный, свалившийся с луны или еще из какой задницы дьявольской выползший.
Сигиец повернул голову вправо и вдруг напряженно замер. В темном углу за ветхим комодом на деревянном кресте висела помятая рейтарская кираса со следами ремонта и печально накренившийся на шесте открытый шлем с наносником. Кто заложил доспехи славного прапрапрадеда, не помнил даже сам Толстый Том, но сигиец не задержался на них, а поднял глаза чуть выше, где на гвозде висели ножны с мечом. Его брови на долю секунды удивленно полезли на лоб, а щека со шрамом коротко дрогнула. В равнодушных глазах вспыхнул огонек искреннего интереса.
– Это, – сигиец пальцем указал на меч.
Толстый Том лениво повернул голову и, сообразив, куда указывает клиент, сбросил напускную апатию. Вытянулся в полный рост, отлипнув от прилавка, похлопал на сигийца телячьими глазами, тщательно пряча тревогу и волнение.
– Это? – недоверчиво переспросил ломбардщик, подозрительно щурясь.
– Да.
– А! Эээто, – протянул Толстый Том, пытаясь улыбнуться. – Очень интересный экземпляр. «Весгинский меч» зовется. Говорят, с такими хреновинами когда-то по Западу шлялись егеря, борцуны со всякой поганью, упырями и вурдалаками, ну, когда их всех еще не перебили. И упырей, и егерей, – натужно хихикнул ломбардщик. – Говорят, эти штуки то ли темные колдуны делали, то ли вообще из самой Бездны получали в обмен на душу. Говорят, любую сволочь обратно на Ту Сторону отправит, хоть живую, хоть мертвую. Сейчас таких уже не делают. Во всей Ландрии, говорят, пара штук осталось, а может, вообще последний у меня. Реликт древности, – с гордостью заметил Толстый Том. – Достался мне с большим трудом… А вот этого не надо делать! – предостерегающе вскрикнул он, когда сигиец, явно слушая историческую справку и хвалебную тираду вполуха, нагло прошел в темный угол и потянулся к мечу.
Ранхар замер, оглянулся через плечо.
– Без обид, фремде, – произнес Толстый Том, примирительно подняв руки. – Для твоего же блага. Видишь ли, эта штука то ли про́клятая, то ли заколдованная. Наверно, признает только руку законного владельца, а он, как понимаешь, преставился лет этак сто, а то и все двести назад. Потому штука, конечно, красивая, но совершенно бесполезная, на стенку только и годится, чтоб дружкам байки травить. Любой, кто за рукоятку возьмется, тут же схватит ожо…
Сигиец, утратив интерес к предостережению где-то в самом начале, снял ножны с гвоздя и сцепил пальцы на эфесе меча.
–…г, – докончил Толстый Том, со щелчком зубов закрыв рот. – Ожог, значится, – растерянно кашлянул он, – аж до кости корявку спалишь, ага.
Ломбардщик пристально проследил, как сигиец вернулся из угла на свободное пространство, вынул меч и отложил ножны на край прилавка. Поднял его лезвием вертикально вверх, словно салютовал воображаемому противнику. Меч был простым, без каких-либо украшений и излишеств, с крестовидной гардой и узким, почти как у шпаги, прямым клинком, рукоятью, обмотанной старой, тертой кожей, и яблоком противовеса. Сигиец пробежался по клинку взглядом, взвесил меч в руке. Затем ловко раскрутил его кистью сначала в одну сторону, затем в другую, описав в пыльном воздухе серебристые дуги. Подкинул и подхватил, положил его у самой гарды на ребро ладони, проверяя почти идеальный баланс. Подкинул и подхватил вновь, выставил перед собой на вытянутой руке и, прикрыв левый глаз, проверил прямоту клинка, оставшись вполне удовлетворенным. После несколько раз молниеносно взмахнул, проверяя, как меч лежит в ладони.
Толстый Том, глядя на это, инстинктивно отодвинулся вглубь своего закутка. Неприятный и наглый клиент нравился ему все меньше.
– А ты умеешь с такими штуками обращаться и явно знаешь в них толк, – натянуто улыбнулся Швенкен и побарабанил по дереву пальцами, когда сигиец со щелчком вогнал меч в ножны и, подойдя к окну в решетке, положил их на прилавок.
– Сколько?
– Че? – тупо вытаращился на него Швенкен.
– Сколько стоит?
– Аааа… ээээ… – протянул Толстый Том. – Нисколько.
Сигиец пристально уставился ему в глаза, и ломбардщик непроизвольно сжался.
– Эта хрень не продается, – торопливо пробормотал он. – В смысле уже того… продана, то бишь. Я обещал ее другому клиенту. Вот, жду – должен прийти со дня на день.
– Тысяча, – сказал сигиец.
– Нет, – с сожалением покачал головой Швенкен.
– Две.
– Да говорю же: товар куплен, – виновато пожал плечами Томас. – Хочешь, расписку покажу?
– Три.
– Слышь, фремде, – нервно облизнул губы ломбардщик, – мне совесть не позволит наебать хорошего клиента. Он уже и задаток внес…
– У тебя ее нет.
– Э? – состроил дурацкую мину Швенкен. – Кого?
– Совести. Четыре.
– Слышь? – набычился Толстый Том. – Ты мне тут это, не наезжай, а? Я щас плюну на все твои рекомендации да выставлю к херам собачим!
– Пять, – с упрямством и равнодушием чародейского вокса сказал сигиец.
– Да еб твою мать… – безнадежно вздохнул Толстый Том. – Ты не отвалишь?
– Нет.
– А если скажу, что десять?
Сигиец невыразительно посмотрел на ломбардщика, умудрившись проделать это крайне выразительно и красноречиво.
– Понял, – кивнул Швенкен. – Ну, – набрал он в тощую грудь воздуха, – значит, пять так пять. Считай даром за реликт, а?
Сигиец ничего не ответил.
– Но знай, – погрозил пальцем Томас, – я из-за этого спать теперь не смогу!
– Это твои проблемы.
– А ты не самый чуткий мужик, да? – усмехнулся ломбардщик. – Я тут, можно сказать, во грех впадаю, репутацией рискую, доверие дорогого клиента подрываю – мог бы и посочувствовать ради приличия.
– Нет, – сказал сигиец.
– Ладно, – безнадежно махнул рукой Толстый Том. – Давай аванс.
– Принесу все сразу.
– Ты в курсе, что я совершаю сделки по установленным правилам: половину вперед и половину, когда придешь за товаром? Но… – ломбардщик перемялся с ноги на ногу, встретившись с немигающим взглядом бездушного механизма, – но для тебя, так и быть, сделаю исключение. Скажи спасибо Кассану, этому хитрожопому хакиру, который крепко взял меня за яйца, иначе я б с тобой тут не цацкался. Чтоб еще раз с ним связался! – проворчал Швенкен. – Завтра приходи. Вечером, с деньгами. А я пока улажу дела с клиентом. В ножки ему поклонюсь, покаюсь, в жопу поцелую.
Сигиец молча передвинул по прилавку ножны с мечом, чуть не ткнув Тома рукоятью в тощее брюхо. Ломбардщик отскочил, как ошпаренный.
– Ты че, бля, угробить меня удумал? – взвыл он. – Не знаю, как ты свой фокус провернул, но я этой хреновины боюсь до усеру! Сам видал, как один полудурок сдуру чуть руки не лишился!
Сигиец молча развернулся и, не оборачиваясь, направился к выходу. Толстый Том, косясь на меч, задумчиво потер небритый подбородок.
– Эй! – окрикнул он поднимающегося по ступеням клиента. – И смотри не опаздывай! Опоздаешь – никакой сделки! Я тут из-за тебя сидеть до ночи не собираюсь!
Но дверь за сигийцем, звякнув колокольчиком, уже захлопнулась.
– Вот урод… – облегченно выдохнул Толстый Том и, осторожно взявшись за ножны дрожащими руками, убрал меч под прилавок.
