Текст книги "Сигиец (СИ)"
Автор книги: Александр Dьюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Маэстро с готовностью закивал бы и согласился во всем, а еще добавил бы, что сердечно раскаивается, что с радостью вернулся бы в заботливый коллектив, оставить который пришлось не по своей воле, но не смог. Мышцы шеи от страха задеревенели и отказывались слушаться.
– Затем нам удалось выяснить, – продолжил Ротерблиц, по-своему расценив реакцию Бруно, – что и в день убийства Саида ар Курзана, и раньше на Имперском, хм, проспекте видели пару подозрительного вида мужчин. Одного из них работники заведений описывали как высокого и исключительно неприятного человека, скупясь на подробности, а вот второго… – Ротерблиц многозначительно улыбнулся. – В это довольно сложно поверить, но его описание очень уж совпадало с описанием сбежавшего из Модера… хм, неблагодарного нищего. Понимаете ли, хэрр Бруно, у него была особая примета: выбит передний верхний зуб. Как он его потерял? – чародей обернулся на коллегу.
– Фальшборт поцеловал во время шторма, – угрюмо буркнул ван Блед.
– Ага, – кивнул Ротерблиц. – Очень любил наш, хм, нищий рассказывать друзьям-приятелям эту историю…
Бруно сжал губы до дрожи.
– И так уж вышло, что тот второй подозрительный человек производил исключительно положительное впечатление своей добродушной, простоватой и искренней улыбкой, совершенно не стесняясь… хм, своего дефекта.
Бруно очень стеснялся своего дефекта. Стеснялся настолько, что губы побелели, а колени затряслись от стеснения.
– А еще он постоянно чесался, будто вши зажрали, – брезгливо добавил ван Блед.
Маэстро молча помолился паре известных ему богов за связывающие веревки, которые не позволили инстинктивно прихлопнуть кусачих вшей отчаянных мыслей и паники.
– Да, – согласился Ротерблиц. – Это, конечно, ни о чем не говорит, мало ли в Анрии нуворишей с дурными манерами и, хм, нехваткой зубов, – развел чародей руками. – Но вот что интересно: в ту пятницу в гостиницу «Империя» пытался вломиться некий провинциал, слишком переоценивающий свои финансовые возможности. Швейцар запомнил его имя, Ганс Штизель, и раздражающую манеру улыбаться, как – хм, цитирую – «беззубый сельский дурачок». Это, конечно, всего лишь совпадение, но произошло это буквально перед самым приездом убитого той же ночью хэрра ван Геера. Чуть позже в «Пивной Хуберта» некий, хм, мужчина оставил приличную сумму в тридцать крон, напившись, как это говорится, до чертиков. Но вопреки всем прогнозам работников пивной умудрился не только уйти на своих двоих, но и отправиться в публичный дом, о чем и заявил во всеуслышание. Кстати, где найти приличный и по сходным ценам, но с безвкусным названием «Волна страсти», ему подсказали там же, в пивной.
Бруно крепко зажмурился. Это он и сам помнил плохо, но вроде бы в бордель его направил тот самый официант, который без устали бегал за пивом. Наверно, Бруно чем-то ему приглянулся, потому Маэстро и умудрился изрядно нажраться не на все деньги.
– Хм, оставим достижения на любовном поприще на совести кутилы, – усмехнулся Ротерблиц. – Нас интересуют показания владельца дома греха, который рассказал, что утром за ночным гулякой пришел, хм, некий человек, внешность которого каким-то немыслимым образом совершенно не отложилась ни в чьей в памяти, хотя его видели все. А вот самого гуляку запомнили хорошо. Особенно его добродушную, слегка глуповатую, но такую располагающую улыбку и дырку вместо переднего зуба, которую… хммм… жрицы любви сочли милой и привлекательной. Хотя, возможно, это обусловлено тем, что кутила был очень щедр. Кстати, блудница, с которой он уединился, рассказывала, как он жаловался на нелегкую жизнь и, хм, советовал никогда не брать деньги у сумасшедших. Правда, развить свою философскую мысль так и не смог – алкоголь сморил раньше, – печально вздохнул чародей и пожал плечами.
Бледное лицо Маэстро насытилось краской. Мышцы не выдержали напряжения, расслабились, и он издал непроизвольный вздох.
– Потом на Тресковой улице, – немного помолчав, проговорил Ротерблиц, – кто-то совершил налет на ломбард Томаса Швенкена. Это, хм, происшествие обязательно попало бы в газеты, если бы Адольф Штерк лично не пригрозил газетчикам расправой, но нехорошие слухи даже сам босс риназхаймцев пресечь не смог. Говорят, после налета ломбард еще и разграбили и едва не убили его владельца, который только чудом умудрился сбежать от толпы. Где он скрывается, неизвестно до сих пор. Кстати, знаете, что хэрр Штерк пообещал сделать с… хм, негодяями, посмевшими безобразничать на его территории?
Бруно спазматически сглотнул.
– Вам лучше, хм, не знать, – виновато улыбнулся Ротерблиц. – Да и вряд ли смогу передать его слова. Я – человек культурный и не привык так выражаться…
– Выебать их трупы в пустые глазницы, – услужливо подсказал ван Блед с мерзкой ухмылкой. – Это для начала…
Ротерблиц повернулся на «коллегу» и поморщился, а затем вздохнул, закатив глаза.
– А еще той же, хм, ночью после налета на ломбард, – сказал он и взглянул на Бруно, – на Мачтовой улице кто-то устроил резню и перебил всю банду Виго ван дер Вриза, известного по кличке «Вешатель». Знаете, хэрр Бруно, если известие о погроме в ломбарде привело Штерка в неистовое бешенство, то известие о том, что, хм, кто-то открыто развязал против него войну… – Ротерблиц сокрушенно покачал головой. – Между прочим, он подозревает, что эту провокацию устроили люди Панкраца Пебеля, с которым у Штерка очень, хм, натянутые отношения. Догадываетесь, чем это может закончиться?
Бруно энергично и отчаянно замотал головой.
– Вы связались с опасным, безжалостным и коварным человеком, хэрр Бруно, – сказал чародей после паузы. – С настоящим мясником, который за неполных две недели оставил за собой дорожку из дюжины трупов. Как знать, не оказались бы вы следующим, если бы мы, хм, вовремя не спасли вас? Мы рассчитываем на ответную услугу: вы рассказываете, где его можно найти, тогда мы, хм, отпускаем вас и гарантируем вам безопасность и надежную защиту.
Бруно украдкой взглянул на ван Бледа, догадываясь, какая защита самая надежная.
– Хм, или продолжаете молчать, – вздохнул Ротерблиц. – Тогда за вас возьмется мой коллега. Уверяю, вы заговорите. Но не волнуйтесь, мы вас не убьем. Мы же не какие-то мясники, получающие удовольствие от человекоубийства. Мы просто… хм, отдадим вас Бертраму Беделару. Или самому Адольфу Штерку. Он тоже найдет, о чем с вами побеседовать…
– Вряд ли… – просипел Бруно.
– Хм, что? – насторожился чародей.
– Вряд ли отдадите меня Штерку, – поморщившись и прочистив горло кашлем, тихо сказал Бруно. – Пока мы тут ля-ля, он уже наверняка спрашивает Штерка, где Маши-как-его…
На пол хлынула вода. На всю комнату прогремело ругательство отряхивающего полы намокшего сюртука ван Бледа, соскочившего со стола. Ротерблиц замер, подозрительно смерив Маэстро взглядом исподлобья.
– На вашем месте я бы, хм, относился к делу серьезнее, – нравоучительно заметил чародей.
– А я, бля, не серьезен, что ли? – нервно рассмеялся Бруно. – Он же ебнутый – ему вообще все похую! Виго ему сказал, что Штерк знает, где этот Машимах, вот он к нему и пошел.
– Машиах? – уточнил Ротерблиц. Ван Блед подошел к коллеге и встал рядом.
– Ну да.
Чародеи растерянно переглянулись.
– Слушайте, – Бруно облизнул губы, – я вообще к вашим разборкам никаким местом. Я не знаю, кто вы такие, не знаю, кто этот ваш Машихам, не знаю даже толком, кто он такой! Меня вообще здесь быть не должно! Я всего лишь показал ему дорогу. Ежели б я знал, как мне аукнется та сраная накуда…
– Заткнись! – прошипел сквозь зубы ван Блед. – Не выделывайся. Лучше бы тебе говорить все, как есть.
– Так я и сказал, – мученически простонал Бруно и всхлипнул. – Если он вам так нужен, идите к Штерку. Может, успеете и застанете хоть кого-нибудь живым.
– Ты ходишь по тонкому льду, – зло прищурился ван Блед, занося напряженный кулак. Ротерблиц перехватил его руку в запястье.
– Когда он ушел к Штерку? – спросил чародей.
Бруно болезненно поморщился – вновь начинала раскалываться голова.
– А когда вы меня у «Слона» взяли?
– Пару часов назад.
– Ну вот, пару часов назад и ушел, наверно. Ежели б вам не взбрело в голову гоняться за мной, а просто подождать, вы бы с ним и поговорили уже. Он же со мной в «Слоне» был!
– В «Морском слоне» не было ни одной живой души, – сказал ван Блед.
– Конечно! – Бруно едва сдержал нервный смешок. – Он же всех там перерезал! А вы думали, чего народ на улицу так ломанулся!
– Кого «всех»?
– Ублюдков Беделара, кого ж еще?
– Так, – Ротерблиц потер переносицу пальцами. – Рассказывайте, хэрр Бруно.
– А чего мне рассказывать-то? Он сказал: «Надо к Штерку». А я ему: «Ты совсем уже? Ты Виго подвесил, а потом отпустил!» А он… – Бруно тяжело вздохнул, унимая дрожь. – Ничего не сказал, просто притащил меня сегодня утром в Модер…
Глава 23
Фриц сковырнул гнойную язву на ноге. У него их было много, в отличие от ног. Правой он лишился из-за гангрены еще пару лет назад, да и левой оставалось недолго. Но Фриц особо не печалился. У него была простая арифметика жизни: когда обе ноги были на месте, подавали плохо, приходилось подворовывать, а иногда и зажимать в темной подворотне припозднившихся прохожих, чтобы расплачиваться с Беделаром вовремя. Когда одну ногу оттяпали, подавать стали значительно лучше, а Беделар стал забирать меньшую долю. Значит, логически рассуждал Фриц, если ног не будет совсем, подавать станут в два раза лучше, а Беделар будет забирать еще меньше.
Язвы свои Фриц любил и всегда выставлял напоказ. Они прекрасно демонстрировали его неимоверные страдания и подтверждали, что в этом мире не осталось справедливости. О какой справедливости можно заикаться, если даже ветеран тьедемондской компании, лично принимавший поздравления от генерала, а ныне фельдмаршала Альбрехта фон Беренхолля, вынужден побираться на замызганных анрийских улицах? Конечно же, те, кому делалось больно от несправедливости, из милосердия и желания сделать этот мир хоть чуточку справедливее и добрее, охотно подавали брошенному ветерану, потерявшему ногу в боях против революционной заразы, поразившей Ландрию, как гнойная чума. Особенно были щедры такие же ветераны и отставные солдаты, которым повезло пройти войны и вернуться целыми. А стоило им услышать о Нордвальдском полку, где служил Фриц, они всегда подбрасывали пару лишних зильберов, а то и крону.
Правда, Фриц несколько лукавил. Генерала он лишь видел, да и то издали, когда рядового второго плутонга девятой роты Нордвальдского полка Фрица Гаунера секли за нарушающее воинскую дисциплину пьянство. Он действительно был ранен картечью в ногу, признан негодным к строевой службе и комиссован, однако самой ноги лишился, когда в очередной пьяной драке в анрийском кабаке получил ржавой заточкой, а потом провалялся до утра в грязи. Да и воевать, если честно, Фрицу пришлось недолго. Под Солинье Нордвальдский полк встретился с народной армией Конвента, поддержанной тяжелыми драгунами Густава Ольсона. Драгуны прорвали каре, и рота Фрица бежала с поля боя. Если бы не шальной заряд картечи из своей же пушки и если бы Фриц со страху не забыл бросить ружье, быть ему в числе того десятка дезертиров, показательно расстрелянных перед строем по личному приказу Беренхолля. Или в числе той сотни трусов, которых пару раз прогнали через шпицрутены. Беренхолль любил нордвальцев и очень злился, когда кто-то позорил славный полк имперской армии.
А так, можно сказать, Фрицу повезло – он вернулся в Анрию, получал положенный ему небольшой пенсион. Денег не хватало, с работой не везло: Фриц нигде долго не задерживался, потому как бутылка становилась единственной его спутницей и с каждым годом уводила в запойные променады все дольше и дальше. Хотя из лавки одного геда, где Фриц подрабатывал то грузчиком, то дворником, его все же не выгнали. Не успели – геду пришлось срочно распродавать имущество и бежать с семьей из Анрии, пока подминавшие под себя мелких лавочников конкуренты не вспомнили старинную менншинскую забаву. В конце концов, денег совсем не осталось, весь пенсион Фриц пропивал, и его выселили из угла, который он снимал.
Так Фриц и осел в Модере под крышей Беделара. Какое-то время был зол на весь белый свет, а потом связался с Бруно. Хотя ни друзьями, ни приятелями они не стали, так, постоянными собутыльниками. И как часто бывает в таких ненадежных компаниях, за напускным дружелюбием кроются затаенная злоба, зависть и обида. Фриц недолюбливал Бруно. За то, что тот сохранил руки-ноги, а умудрялся за день наклянчить столько, что не только отдавал Беделару положенную долю, но и умудрялся кое-чего припрятывать. За то, что был душой рваной компании. За то, что умел веселить народ дурацкими историями, придуманными или нет. Ну и за то, что к нему тянулись женщины. Потасканные, грязные, побитые жизнью, дружками и соперницами, с гнилыми зубами, постоянным перегаром и сыпью на причинном месте, но тянулись. Сам Фриц уже и забыл, что такое женщина и что с ней делать.
Последней каплей стала накуда, которой Бруно хвастался. Дескать, вытянул ее из заезжего либлаха за просто так, за красивые глаза и доброе слово. Вот Фриц и шепнул кому надо и очень надеялся, что хоть какое-то время Бруно перестанет своей вечно растянутой в идиотской улыбке рожей светить. Полежит в углу, подумает, поссыт кровью – в общем, получит урок.
Но Бруно исчез, как говаривали в Модере, угробив Йорга и Ганса, самых злобных коллекторов Беделара. Фриц в это верил слабо. Лично он считал, что Бруно поставили на перо, а Ганс и Йорг просто перешли дорогу риназхаймцам. Очень уж любила эта компашка шляться там, где не надо. Ну а Кристоф с перепугу наплел с три короба – не только Беделар, сам Пебель запрещал нарываться на риназхаймских и бил за нарушение запрета морды, хотя это и не сильно помогало. Как враждовал Модер с Риназхаймом и пускал друг другу кровь, так и продолжал враждовать до сих пор.
Фриц немного тосковал по Бруно. Все-таки Маэстро никогда не скупился на сивуху, если были деньги. Да и истории были, хоть дурацкими, а все равно смешили. Да и костыль ни разу не выбивал. И набок поворачивал, чтобы Фриц не захлебнулся рвотой после очередной попойки. А как-то раз всю ночь просидел рядом, когда Фриц лихорадка взяла…
Но теперь хотя бы на душе спокойнее стало. Злоба больше не душила и обидно не делалось.
Фриц сидел у дороги на Рыбный рынок. Очень он любил это место – среди нищих оно считалось одним из хлебных, в удачный день Фрицу хорошо подавали. А еще здесь орудовала шайка беспризорников, ловко подрезающих кошельки у прохожих. Нередко по наводкам Фрица. Много уж очень на Рыбном непуганых клуш с большим милосердным сердцем, но маленьким глупым мозгом, беспечно светящих перед страдающим нищим мужниными кронами. И ведь как ни предупреждали, а меньше таких дур не становится.
Фриц склонился к выставленной напоказ ноге, чтобы сковырнуть еще одну язву, но вдруг утреннее солнце заслонила тень, а о дно покореженной оловянной миски зазвенела брошенная монета, распугавшая мелочь. Фриц сразу же бросил свою ногу и все внимание приковал к миске, едва не рыгнув от удивления, когда увидел среди медяков целую крону. Фриц поднял голову, готовясь отблагодарить неравнодушную душу, а заодно оценить толщину кошелька очередной наивной дуры или милосердного идиота. Мутным взглядом Фриц скользнул по хорошим туфлям, добротным брюкам, недешевому сюртуку с голубой рубашкой под ним, окончившимся…
Калека все же рыгнул, откинувшись на кирпичную стену дома, у которого сидел.
– Здоро́во, Фриц, – улыбнулся Маэстро, сверкнув дыркой вместо зуба.
Калека растерянно пошамкал ртом, зубов в котором тоже было значительно меньше.
– Б-бруно? – проскрипел пропитым голосом он. – Ты? Живой?
– Ага, – ответил Маэстро. – А чего бы мне быть не живым-то?
– Дак… это… слухи разные бродили, – поскреб заросшую щетиной впалую щеку Фриц. – Но я не верил! А ты… – он понизил голос, – ты чего здесь делаешь?
– Да вот решил проверить старого приятеля, о здоровье справиться, – Бруно скосился на изъеденную язвами лодыжку калеки.
– Да какое здоровье! – раздраженно проворчал Фриц, накрывая язвы ладонью. – До завтра бы дотянуть… А ты, гляжу, вона, здоровее всех здоровых. Помылся, приоделся, башмаки новые…
Бруно робко перемялся с ноги на ногу, изучая туфли.
– Да срань, а не башмаки, – фыркнул он. – Намучился…
– Чего приперся-то? – перебил его калека. – Тебе тут лучше не отсвечивать, кабы чего дурного не вышло.
– Беделар сильно на меня обиделся? – помрачнел Бруно.
– Ааааа, – безнадежно махнул рукой Фриц. – Кормилец не обижается, сам знаешь. Просто сказал, коли сыщет тебя, так отгрызет ноги по самые яйца да руку одну оставит, чтоб жопу мог вытирать, а потом выставит на Корабельной. Такой убогой чурке, сказал, каждая псина подаст, в шелках ходить будем всем Модером!
– Н-да, – Бруно почесал за ухом. – Так и сказал?
– Так и сказал.
– Плохо дело. Значит, на поклон к нему лучше не ходить?
– Ха!.. Хе!.. Ой-ха-ха-хи… – издал смесь непонятных прерывистых звуков Фриц, что обычно обозначало желчный смех. – Ну сходи-сходи… кхе-хе…
– Н-да, – повторил Бруно. – Слушай, ну я ж не виноват. Само так получилось. Ты ж знаешь, я – человек честный, все Беделару до последнего нидера отдавал, а тут вдруг Йорг со своей братвой… Как налетели! «Где деньги, где деньги? Фриц сказал, ты кусок закрысил!»
Фриц насторожился и на всякий случай притянул костыль поближе.
– Я им, конечно, не поверил, – продолжал Бруно с тем своим извечным видом незамутненного рассудком полудурка. – Не мог же друг мой такое сказануть, даж по пьяни не мог, ну?
– Не мог… кхе-хе… – харкнул Фриц, сплевывая мокроту.
– Вот-вот, и я о том же, не мог, думаю, – энергично закивал Бруно. – А эти давай мне почки мять, как будто у меня запасные есть! Ну а потом оно и получилось…
– Чего получилось?
– Да понимаешь… – Бруно затаил дыхание, огляделся по сторонам и чуть склонился к Фрицу, понижая голос: – Корешок ко мне один приехал…
– Корешок? – навострил уши калека.
– Ну как корешок, – пожал плечами Бруно. – Один камень в Нойесталле кайлом культяпили. Только я-то год, а он десяточку махал. Как-то раз я обмолвился, дескать, выйдешь, в Анрии меня ищи, я там большой человек, – кисло улыбнулся Маэстро. – Кто ж знал, что найдет? Да еще и тогда, когда меня воспитывать взялись. Бывает же такое, а?
– Угу, – мрачно протянул Фриц.
– А он мужик суровый. Тронутый, я б сказал. За убийство сидел, да. То ли ведьма опоила, то ли в мозгах затмение было. А как увидел, как мне бока отбивают, опять в башке помутнелось – вот на нож Ганса с Йоргом и поставил. На этом, как его… – Бруно отчаянно пощелкал пальцами, морща лоб, – рехфехсе, во!
Фриц попытался вспомнить, какое говно любят жрать и нюхать совсем уж опущенные животные и скоты, которых даже в Модере презирали и вышвыривали как можно быстрее, чтобы проблем не возникало. Однако на память ничего не пришло. Да и зачем знать уважающему себя алкоголику, что жрут и нюхают животные?
– Я еще на каторге заподозрил, что не так он прост, – говорил Бруно. – А тепереча сам рассказал, что на колдунов работал, да ошибся крепко и едва не напортачил. Если б не колдуны, висеть бы ему высоко и недолго, а так десяточку кайлом отмахал – и свободен. Он и хотел на свободе погулять, а тут Йорг… Да только из-за Ганса с Йоргом ему нет резону ни с Беделаром, ни с легавыми связываться. И меня подставлять не хотел. Ну и вот, – развел руками Бруно, – за шкирку меня взял и деру. А мне чего? А ничего! Стою обосравшийся, меня хоть куда. Это уж потом понял, чего приключилось-то, да поздно уж было. Вот такая история.
– Угу, – мрачно повторил Фриц, потирая сизую щетину и оценивая туфли Бруно минимум в пять бутылок убойной сивухи.
– Вот бы кто Беделару рассказал, а? – Маэстро уставился на калеку щенячьими глазами. – Ну, что я не при делах, невиноватый и вот это все…
– Дак сходи да расскажи, – ухмыльнулся Фриц. – Невиноватый… кхе-хе-хи… тьфу!.. – сплюнул он мокроту.
– Да я б сходил, – Бруно почесал за ухом. – Да боюсь. Вот честно, боюсь. И времени нету: уезжаю я.
– Чавооо? – громко протянул калека, испугав проходившую мимо крупную молодую женщину.
– Сваливаю, – повторил Бруно вполголоса, – чего непонятного? Нечего мне в Анрии делать, а тут идейка нашлась, варьянтик нарисовался. Вот, сегодня-завтра отчаливаю. Потому и заскочил, ну, попрощаться да вот еще…
Бруно полез в карман сюртука, пошарил в нем, высунув язык и прикрыв один глаз, и выудил на свет три монеты в раскрытой ладони. Зажал их в кулаке, потряс, а затем бросил их по одной в измятую оловянную миску. Каждая монета летела как будто бы очень долго и медленно, ударялась о дно очень громко, чуть ли не на всю улицу, а звенела, разгоняя жалкую мелочь так, что Фрица мурашки по спине побежали.
Это были серебряные накуды с самого султанского монетного двора. Блестели на ландрийском солнце ярче пламени Бога Единого Вседержителя. И среди медных нидеров лежали, как алмазы в куче дерьма.
Фриц пошамкал почти беззубым ртом. Протянул дрожащую руку к накуде, прикоснулся к металлу и кисло срыгнул от умиления и сладострастия.
– Должки возвращаю, – полушепотом объяснился Бруно.
– А? – испуганно икнул калека, вырываясь из тумана заполнивших голову образов недалекого счастливого будущего.
– Слушай, передашь Беделару, хорошо? – сказал Бруно. – Скажи, что я ему больше ничего не должен. Тут за все… за все хорошее, в общем. А за Йорга с Гансом пусть простит, сам же должен понимать, что я б их никогда… Передашь? Ну, по старой дружбе?
– А? – переспросил Фриц, нехотя отрываясь от разглядывания накуды в руке. – А. Ага, передам-передам.
– Ну бывай. Даст Бог, может, когда еще свидимся.
– Даст Бог… свидимся… – тупо и отстраненно повторил Фриц и вдруг опомнился, помотав плешивой башкой.
Он огляделся, проводил удаляющегося Бруно взглядом и быстро отыскал шайку щенков-недомерков, трущихся у входа в кондитерскую на другой стороне улицы. Украдкой поманил одного из них. Чернявый мальчишка, неустанно следивший за разговором нищего и бывшего нищего, резво подскочил с корточек, растолкал приятелей и перебежал дорогу.
Фриц соскреб со дна миски мелочь и незаметно ссыпал ее в карман близко вставшего к нему мальчишки, шепнув несколько слов. Мальчишка удивился, но переспрашивать ничего не стал. Молча отошел, сунул руки в карманы спадающих штанов с заплаткой на правой ляжке и, насвистывая модный у взрослых мотивчик, отправился следом.
Чуть погодя его нагнала пара приятелей.
Через час Фриц узнал, что Бруно засел в кабаке «Морской слон». От такого известия он даже срыгнул – «Слон» находился на территории риназхаймских.
Еще через полчаса об этом стало известно Петре, одной из немногих красивых баб Модера, которые к своим годам умудрились сохранить не только хоть немного здоровья, но и товарный вид. Петра же была настолько товарна, что ее пользовал сам Беделар.
Через пятнадцать минут обо всем узнал и Кормилец. Потом говорили, что Петра неделю ходила с бланшем под глазом от переизбытка чувств Беделара и большой любви к ней, ведь раз бьет, значит, любит.
А еще через пять минут из малины, где чаще всего сидел Бертрам Кормилец со своими коллекторами, вышли четверо и направились в сторону Нового Риназхайма.
Беделар чтил советы старших, но обиды прощать обыкновения не имел.
Сам же Фриц накуды никому, естественно, возвращать не стал. Спрятал. Не так ловко, как это умел Бруно, но ему повезло сегодня, а может, просто не до него стало. Поэтому он в тот же вечер напился. От души и на все накуды, но один. С тех пор, как Бруно сбежал из Модера, Фриц предпочитал пить один, чтобы ни с кем не ссориться и не слушать идиотских разговоров.
Заснул тоже один. А утром не проснулся, захлебнувшись собственной рвотой, – никого так рядом не оказалось, чтобы заботливо перевернуть его на бок и накрыть дерюгой.
* * *
Бруно вошел в «Морской слон».
Кабак был паршивым. Не потому, что был грязным или притягивал со всей округи разный сброд, заливающий проблемы и отчаяние дрянной бормотухой. Как раз в этом плане «Слон» был вполне приличным, по крайней мере, с виду – бывать здесь раньше Бруно не доводилось. Просто скрывшись от настырных, неустанно следящих за чужаками глаз снаружи «Слона», он попал под взоры настырных, неустанно следящих за чужаками глаз внутри «Слона». А Бруно очень не любил, когда за ним так пристально наблюдают.
Он привык быть неприметным, никому ненужным убогим нищим, клянчащим мелочь на пропитание и выпивку, мимо которого пройдешь – анрийские улицы заполнены попрошайками, не отличающимися друг от друга ни мольбами, ни убогой внешностью оскотинившихся, потерявших самоуважение людей. И такое отношение было лишь на руку попрошайкам и нищим, промышляющим честным вытягиванием нечестно заработанных медяков. Будучи на виду и не откладываясь в памяти, они всегда внимательно следили и отмечали любого чужака, приезжего и просто подозрительно выглядевшего, кто по ошибке или злому умыслу забредал не в свой район.
А теперь Бруно сам стал таким же подозрительным неместным чужаком, и на него пялились со всех сторон. Запоминали, отмечали мельчайшие детали.
И это очень не нравилось Бруно. Он чувствовал себя голым и беззащитным, не понимал, как вообще можно так жить, когда буквально каждый или приценивается к твоим туфлям, или подсчитывает содержимое твоих карманов, или уже прикинул в уме, в какой подворотне или глухом переулке лучше всего приставить тебе к горлу нож.
Не то чтобы едва закрылась дверь, в кабаке стразу наступила гробовая тишина и буквально все глаза намертво прицепились к Маэстро. На Бруно никто и внимания не обратил. Разве что беспалый дед, сидевший у входа с полупустой пивной кружкой и увлеченно чистивший сушеную рыбину, оторвался от своего занятия и скучающе посмотрел на вошедшего. Просто потому, что заметил движение краем глаза. Или один из четверых игроков в домино отвлекся от костей, зажатых в руках, как самое дорогое сокровище, нервно отметил раздражающее его существование Бруно, и уставился в стол, где шла напряженная баталия математических расчетов и продумывания на два хода вперед.
Или бармен за стойкой откровенно пиратско-бандитской наружности, которому не хватало разве что попугая на плече. Серьга в ухе имелась. И седая бородка клинышком. И хитрый прищур. И тельняшка в крупную синюю полоску, и даже платок, из-под которого выбивались редкие пегие волосенки. Бармен отметил присутствие Бруно и прищурился еще хитрее, что придало ему еще сходства со старым бесом.
А вот девка на Бруно отвлекаться не стала. Она согнулась над стойкой, облокотившись на нее, выпятив худую задницу в красной юбке и уткнувшись во что-то очень интересное.
И сигиец.
Он сидел в углу, скрываясь во мраке полутемного кабака и плотном сизом тумане табачного дыма. Бруно даже не сразу его заметил и успел занервничать, испугавшись, что сигиец решил все переиграть. Однако он был здесь, неподвижно сидел, и даже не пошевелился, когда Бруно, разгоняя сизый туман, подошел к столику и тихо уселся напротив. Маэстро прищурился от едкого дыма, пригнулся, заглядывая под треугольную шляпу, и увидел, что глаза у того закрыты.
Ненадолго. Он распахнул их, как всегда, резко, безошибочно впившись взглядом в Бруно. Маэстро лишь вздохнул.
– Получилось? – спросил сигиец, отставив полную кружку пива в сторону.
– А то, – хмыкнул Бруно. – Меня от самого Рыбного аж досюда пасли. Небось, уже к Беделару бегут.
– Когда они будут здесь?
– Не знаю, – пожал плечами Маэстро. – Он мужик горячий, все делает на пердячем жару. Ежели ему уже все рассказали, то, – Бруно полез в карман, пошарил с напряженным видом и достал в зажатом кулаке свое воображение. Раскрыл его с тем видом, с каким обычно деловые господа раскрывают карманные часы на цепочке, поводил пальцем по ладони, как по циферблату. – То… сей… час! – указал он на дверь.
Дверь не открылась. Бруно с недоверием постучал кончиком пальца по ладони.
– Отстают? – спросил сигиец.
Маэстро с недоверием похлопал ошарашенными глазами на его каменную физиономию.
– Ага, – нервно усмехнулся Бруно, – отстают. А может, жопную топку недостаточно растопил.
Перед ним тяжело опустилась кружка, плеснув на стол пивом. Бруно поднял глаза и увидел жирно блестящее в полумраке лицо недовольной официантки. От нее крепко перло девичьим потом, даже сквозь насыщенный запах табака и подкисшего пива. Бруно едва не поморщился, инстинктивно опустил глаза чуть ниже, на липнущую к телу влажную рубашку, сквозь которую выпирали соски плоской, почти мальчишечьей груди, отметил худобу и отсутствие приятных глазу изгибов нескладного тела. Она не была красивой, и крупные бусины вокруг шеи, медные браслеты на тоненьких запястьях, яркая юбка, делающая ее похожей на кьяннку, лишь подчеркивали непривлекательность. Девка поняла, что не вызывает вообще никаких чувств, кроме досады, хоть Бруно и не подал виду, и в ее маленьких глазках под жиденькими бровями, загорелась злоба.
Она отошла, не сказав ни слова.
Бруно покосился на принесенное пиво, посмотрел на сигийца. Ничего не стал говорить, только отхлебнул из кружки и скривился: пиво было теплым, кислым, горчило, от него несло брагой. Когда-то Бруно было все равно, чем глотку смачивать, был бы хмель да покрепче, а сейчас он едва сдержал рвотный позыв.
– Слушай, – с трудом проглотив, очень тихо заговорил Маэстро и отставил кружку к стенке, – после того, что ты сделал с Виго, я, конечно, уже ничему не удивлюсь, но… это же сам Штерк. Ты об этом думал?
– Нужно с ним говорить, – сказал сигиец.
– А если ему не нужно говорить с тобой?
– Почему?
Бруно тяжело вздохнул, роняя лицо в подставленные ладони.
– Ты и вправду такой дурачок, – шмыгнул носом он, – или ловко прикидываешься?
Сигиец посмотрел на него равнодушными глазами.
– Не знаю, откуда ты выполз и как у вас там заведено, – продолжал Бруно, – а у нас, у людей, не так немного устроено. Нельзя просто так завалиться к человеку и с порога заявить: «Эй, слышь, как тебя там? Ну-ка быстро сказал мне, где этот, как его там!» Это, знаешь ли, бесит людей. Особенно таких, как Штерк.
– Почему?
Бруно испуганно вздрогнул от неожиданности – со стороны стола игроков в домино донеслось радостное:
– Вот тебе кобылья жопа! А вот тебе яйца! – и потонуло в стуке вколачиваемых в стол костей и дружном хохоте.
Маэстро неуютно поежился и склонился ближе к столу.
– Ну, может, – прошептал он, – потому, что ты Виго отпустил и ломбард евонный выставил, а?
– И что? – спросил сигиец.
– Да то, – раздраженно произнес Бруно, – что Толстый Том уже все рассказал Штерку.
