Текст книги "Сигиец (СИ)"
Автор книги: Александр Dьюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
– Что за?.. – растерянно пробормотал Хесс. – Ант’мме Сат! – повторил чародей.
Сигиец непроизвольно передернул плечами и шумно втянул ноздрями наполнивший комнату запах озона. Из-под треугольной шляпы заблестели серебряные бельма.
Сигиец вскинул правую руку. На долю секунды позже, чем Хесс успел выкрикнуть:
– Сто’рен Сол!
Активатор, высвобождающий волну чистой энергии арта, не взаимодействующей ни с одним элементом стихий. Грубая, неизящная сила, от которой легко защитится даже первокурсник, зажигающий яркие волшебные фонарики перед пищащими от восторга студентками.
Но она сработала.
Грудь чародея раздуло, как кузнечный мех, из неестественно широко раскрытого рта хлынул усиливающийся поток воздуха. Распахнуло полы плаща сигийца, шляпу сорвало с головы порывом сильного ветра. Он дернул щекой со шрамом, спешно проделал перед собой незамысловатый жест рукой. По шее Хесса словно хлестнуло плетью, но чародей этого почти не заметил, не позволил себе отвлечься. Привстав на кровати, он продолжил выдавливать из себя силу. Сигиец уперся ногами в пол, навалился на встречный поток ветра, шагнул вперед. Хесс напрягся, глубоко вздохнул, раздуваясь, как шар, и буквально плюнул силой. «Морская лилия» содрогнулась от основания до самой крыши. Сигиец успел закрыть лицо руками, скрипнул подошвами сапог по полу и, сопровождаемый ворохом верхней и нижней одежды сбежавших проституток, вылетел из комнаты в коридор.
Его с грохотом впечатало в стену. В лицо остаточным порывом воздуха швырнуло белыми панталонами. От удара сорвалась с петли и раскололась об пол рама картины солнечного леса на берегу реки, где вокруг беззастенчиво голой нимфы приплясывали фавны. Сигиец сорвал с лица тряпку, скомкал и отшвырнул в сторону. Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, из-за нее выглянул перепуганный, недовольный толстяк. Увидев мужика в плаще, сидящего на полу в ворохе белья, он удивленно заморгал, раскрыл рот, чтобы выразить возмущение. Сигиец взглянул в ответ серебряными бельмами, сдернул зацепившийся за портупею черный чулок и вытянул из кобуры пистолет. Толстяк охнул, присел и скрылся за громко хлопнувшей дверью.
Опустошенный Хесс тем временем схватил зацепившиеся за спинку в изголовье кровати кальсоны, пополз по переворошенной постели, чувствуя, что от сильного головокружения земля вот-вот поменяется местами с небом, дополз до края и, не рассчитав, свалился на пол. Не чувствуя боли, неуклюже поднялся, держась за гудящую голову, пошлепал босыми ногами к окну, пытаясь одновременно надеть на ходу кальсоны, удержать равновесие и не поскальзываться на каждом шагу.
Надо бежать. И бежать срочно.
Хесс давно не сталкивался с крысоловами, забыл, что они перестали быть шайкой придурков с дедушкиным ружьем. Теперь это псы Ложи, которых Собрание и Комитеты снабжают через прикормленных барыг всем необходимым, чтобы ловить и убивать неугодных и не марать руки. Правда, даже обвешанные талисманами крысоловы редко когда выходят один на один против чародеев. Но этот, похоже, был один. Возможно, сам был чародеем. У Хесса не было времени выяснять. Главное – унести ноги, а уж потом решать, что делать.
Все же вдев ногу и во вторую штанину, чародей вдруг услышал щелчок. Оглянулся и увидел в дверном проеме сигийца, целящегося из пистолета. Хесс вскрикнул и, то ли теряя от страха равновесие, то ли в очередной раз поскальзываясь, рухнул на пол. По барабанным перепонкам больно ударил хлопок выстрела. Комнату заполнил едкий, вонючий пороховой дым. Хесс вздрогнул, инстинктивно вжимаясь в пол и закрывая голову, и лишь с некоторым запозданием осознал, что жив. Где-то за стеной истерично выла женщина, слышался топот и отзвуки поднявшейся паники. Оглушенный чародей приподнял голову, морщась от звона в ушах, и отчаянно зарычал сквозь зубы, сбивая в кровь от удара по полу костяшки пальцев.
– Хар’ант Мор! – взревел он, и вся скопившаяся ярость исторглась изо рта нестерпимо горячей струей бешеного огня.
Сигиец, отшвырнув пистолет, молниеносно выхватил из ножен меч, выставил лезвие навстречу потоку пламени, и у Хесса вылезли глаза из орбит, когда вся струя огня просто впиталась в холодный металл клинка. Вся, без остатка. Лишь пара языков пламени несмело лизнула рукав плаща и обдала жаром лицо сигийца. Лезвие сыто и словно издевательски сверкнуло рыжим всполохом по всей своей поверхности. Сигиец раскрутил меч и опустил его к полу, а затем вскинул левую руку, крепко сжав в кулак.
Хесса подкинуло вверх. Он вскрикнул, извиваясь всем телом, но это не помогло – невидимые клещи крепко сдавили чародея. Его потащило по полу, обжигая подошвы босых ног, и остановило на расстоянии вытянутой руки от сигийца, который поднял меч, направив острие лезвия в горло Хесса.
– Вас’нек Лле… – ломким от волнения голосом пробормотал он.
Чародея покрыла полупрозрачная, отдающая изумрудным отливом оболочка. Сдавливавшие тело клещи ослабли, Хесс выскользнул из хватки, навалился на сигийца плечом, выталкивая в коридор.
– Сто’рен Сол! – глухо каркнул он, выплевывая остатки силы, сложившийся в кулак.
Но в этот раз удар не возымел такого эффекта, как впервые: сигиец резко взмахнул мечом, разрубая воздух перед собой. Кулак силы разошелся надвое и лишь слабо хлопнул дверью о стену, остаточной волной взъерошив редкие, короткие волосы сигийца.
Но Хесс не видел этого, он ковылял к окну, издавая на каждом шагу слабый хрустальный звон. Окно. Единственный путь к спасению. Пусть второй этаж, пусть щит слишком слабый, и очень повезет, если при падении Хесс не переломает ноги, но это все же хоть какой-то шанс.
По полу мерзко скрипнули ножки кровати. Хесс получил удар в бедро, ноги зацепились одна за другую, и чародей рухнул ничком, растягиваясь по полу и издавая жалобный хрустальный звон. Почувствовав угрозу, он перекатился на спину и увидел наступающего сигийца. Чародей попятился, перебирая руками и ногами, пока не вжался в стену под подоконником. Он бы ответил, если бы осталось чем.
Сигиец остановился, смерил Хесса серебряными бельмами.
– Где Машиах?
– Пошел… на хер! – огрызнулся Хесс.
Меч в руке сигийца сверкнул и вонзился в живот чародея, пробив изумрудный щит, как бумагу, не встретив никакого сопротивления. Хесс взвыл от нестерпимой, обжигающей боли, словно его прошибло раскаленным прутом.
Сигиец наклонился к пятну ауры Рудольфа Хесса, по которому от смертельной раны кривыми узорами расползались нити пустоты. Опустил ему на лоб левую руку и задрал голову.
Хесс вдруг вспомнил давно забытое чувство. Липкий, мерзкий страх, которым он наслаждался, когда видел в других. В последний раз ему довелось бояться семь лет назад. Во время ночной бойни, устроенной в развалинах древней крепости в пекле Сель-Джаар. Когда Машиах разменял около сотни человек на трех выродков, чтобы взять их на опыты. Когда последний из оставшихся в живых, обвалив на Хесса балку перекрытия, едва не придушил верещавшего от ужаса Адлера, а затем исчез вместе с ним в портале.
– Где он?
– Не… знаю!.. – прошипел сквозь зубы Хесс.
Сигиец прищурился, вглядываясь в сули чародея. Щека со шрамом коротко дрогнула.
Он убрал руку со лба Хесса, разогнулся, резко выдернул меч из тела истошно, коротко вскрикнувшего чародея. Боль мучила недолго. Сигиец коротко и точно ткнул чародея острием в грудь, между ребер в самое сердце. Тело еще какое-то время билось в агонии, но последнее, что увидел Рудольф Хесс сквозь хлынувшие из меркнущих глаз слезы – неподвижное лицо, на котором не отразилось ни злости, ни ненависти, ни сожаления.
Сигиец стряхнул на пол капли крови с лезвия меча и вогнал его в ножны. Моргнул, возвращая глазам обычное состояние, повертелся на месте, ища взглядом шляпу. Увидел ее торчащей из-за двери. Протянул к ней руку, и шляпа послушно вернулась в ладонь, перелетев почти всю комнату. Сигиец отряхнул ее, постучал по тулье, а затем надел на голову.
Он подошел к кровати, переворошил подушки, сорвал одеяло, из-под которого на пол медленно опустился мятый лист розыскного пермита. Сигиец наклонился, поднял бумагу и сложил вдвое, затем небрежно бросил на матрас и сел на край кровати.
У входа на полу валялся пистолет. Сигиец протянул к нему руку.
Из сумки на поясе он достал бумажный патрон. Поставил курок вернувшегося пистолета на предохранительный взвод, открыл крышку пороховой полки. В коридоре гремели шаги в тяжелых сапогах. Сигиец не стал отвлекаться. Скусив бумагу патрона, он насыпал порох на полку.
* * *
Губерт Штренг был очень недоволен и зол. Последнее, что он любил в своей жизни, – выходить из отделения участкового надзора. Особенно в дождь. Однако, когда в отделение прибежала девка Анжелики и, заикаясь и захлебываясь слезами, пропищала, что там кто-то кого-то убивает, Губерту Штренгу пришлось подняться из удобного кресла. Больше, чем выходить на улицу в дождь, он не любил, когда кто-то на его участке нарушал закон и порядок. Особенно в тех местах, где Губерта дополнительно благодарили за спокойствие и чувство защищенности.
Когда надзиратель вошел в «Морскую лилию», его встретила лишь стайка полуголых девиц, хлопочущая вокруг избитого вышибалы и бледной, полуобморочной Анжелики, возлежащей на софе. Штренг, упершись в бока, выпятив широкую грудь с золочеными имперскими львами значка надзирателя, грозно пошевелил усами, отмахнулся от налетевших на него девиц, с неразборчивым писком потянувших за рукав черного мундира, и призвал к порядку. Он умел это делать одним лишь словом. Буквально одним. В наступившей тишине страдающая Анжелика молча указала пухлой ручкой на лестницу. Штренг кивнул трем полицейским, взятым с собой, и поднялся по ступеням наверх. Ступени жалобно заскрипели под тяжестью имперского правосудия, возмущенного беззаконием.
Во главе полицейских Штренг демонстративно грохотал по коридору «Морской лилии» армейскими сапогами, грозно сверкал начищенной саблей. Из-за приоткрывшихся в комнаты дверей выглядывали оторванные от работы девки и прячущиеся за ними клиенты. Губерт не порицал безнравственность, хотя кое-кого из них не раз видел в окружении жен и выводка наследников. Грехом и развратом заведовал отец Фелиций. Обычно по субботам. Дальше по коридору.
Комнату, где произошли разбой и преступление, надзиратель определил сразу по вороху разбросанной одежды. Дверь была открыта. Не дойдя до нее нескольких шагов, Штренг жестом велел полицейским остановиться. Те скинули из-за плеча ружья, взвели курки. Двое из них по приказу надзирателя выступили вперед, взяли дверной проем на прицел. Сам Штренг прижался к стене и осторожно подступил к дверям. Кашлянул в кулак.
– Эй, недомерок! – гаркнул он. Штренг был отставным капитаном линейного пехотного полка, выслужившимся из солдат, и выбирать слова он любил не больше, чем выходить на улицу в дождь. – С тобой говорит участковый надзиратель Губерт Штренг! Приказываю, – он сделал значительную паузу, – немедля бросить оружие, выйти с поднятыми руками и сдаться! На милость императорского закона!
Штренг умолк, ожидая ответа. Ответа не последовало. Надзиратель недовольно пошевелил усами, однако продолжил переговоры, сменив тон:
– Не дури, сынок, нас здесь четверо, ты – один. Деваться тебе некуда. Начнешь дурить – враз наделаем дыр в твоей шкуре. Лучше сдавайся. Наш суд – самый честный и справедливый, Единый свидетель.
Ответа не последовало вновь, несмотря на призванного в свидетели Единого. Штренг нахмурился, шевеля усами и раздумывая, не кричит ли он в пустоту. «Морская лилия» была двухэтажным, но высотным зданием, прыгать из окна на брусчатку – однозначно переломать себе ноги. Да и куда прыгать – окна выходят на саму улицу, а не задние дворы. Преступник, конечно, подонок, но вряд ли самоубийца.
– Сдавайся! – крикнул Штренг, теряя терпение. – Или возьмем тебя силой! Считаю до пяти. Раз. Два…
– Заходите, – послышался голос из комнаты.
Губерт от удивления даже растерялся.
– Эээ? – протянул он, крепко сжимая эфес сабли. – Ты там сдурел, что ли? Ну-ка выходи! Живо!
– Вы нужны здесь, – сказал преступник. – Вам ничто не угрожает.
– Ну ты сукин… – заворчал Штренг, отступая назад. – Ганс! – властно кивнул полицейскому, указывая ему на свое место.
Полицейский подбежал, бряцая саблей и прижимая к груди мушкет наперевес, встал у двери, присел, опираясь на ружье, сдвинул кивер на затылок, быстро выглянул в дверной проем.
– Ну?
– Сидит, эдлерхэрр, – отозвался Ганс.
– Сидит⁈
– Угу, – энергично покивал полицейский.
Штренг тяжело задышал, шевеля усами, и решительно вынул саблю из ножен.
Надзиратель кивнул полицейским. Один из них встал напротив дверного проема, целясь в комнату. Второй, осторожно переступая, не опуская ружья и не убирая пальца со спускового крючка, вошел внутрь. Следом за ним – Ганс. Потом сам Губерт парадным шагом с саблей на плечо.
В тесной комнатенке красных тонов пахло пудрой, духами, порохом и кровью. Из мебели были разве что свернутая с места кровать, трельяж с зеркалом, опрокинутый на пол стул и полулежащий под окном покойник в кальсонах и в луже натекшей с него крови. На кровати неподвижно сидел его убийца, которого тоже можно было бы счесть за мебель: не шелохнулся при виде надзирателя и не соизволил повернуть головы в треугольной шляпе. Направленные в него ружья тоже как будто не взволновали.
– Так-с, – произнес Губерт, переводя взгляд то на труп, то на убийцу. Остановился на последнем. – Встать! – отрывисто приказал он.
Убийца послушно встал. Надзиратель сконфуженно кашлянул: назвать «недомерком» лося, в котором больше шести футов роста, он погорячился.
– Руки!
Убийца послушно поднял руки. В левой он держал клочок пожелтевшей бумаги.
– Лицом ко мне!
Убийца повернулся. В «сынки» он тоже не годился. Губерту Штренгу было сорок три, убийце, судя по всему, немногим меньше.
– Ганс! Разоружить голубка.
– Не советую, – сказал убийца. – Если не хотите неприятностей.
– Ну ты мне поговори еще! – фыркнул надзиратель. – Ганс! – крикнул он замешкавшемуся полицейскому.
– Прочти, – убийца взглядом указал на лист бумаги в своей руке.
– Ты мне тут писульками в морду не тычь, – усмехнулся Штренг. – В участке разберемся.
Подошедший Ганс вырвал бумагу из руки задерживаемого.
– Будет некогда, – сказал преступник.
– Это еще почему? – недовольно пошевелил усами Штренг.
– Будешь писать объяснительный рапорт полицмейстеру, на каком основании задержал гражданского исполнителя Комитета следствия Ложи.
При слове «Ложа» полицейские вздрогнули. Ганс принялся спешно разворачивать изъятый лист бумаги. Губерт Штренг брезгливо сморщился, словно кто-то в комнате протяжно, мерзко и очень громко перднул.
– Ну, что там? – нетерпеливо спросил надзиратель, когда Ганс поднял от листа растерянные глаза.
– Так это, эдлерхэрр… – промямлил полицейский. – Оно самое…
– Что «оно»? Ну-ка дай сюда, – потребовал Штренг, протягивая руку.
Ганс подошел к начальнику, нехорошо, с пренебрежением и неприязнью косясь на убийцу. Надзиратель выхватил лист бумаги из руки подчиненного, встряхнул, расправляя потрепанные края. И задрожал мелкой дрожью злобы, едва мельком пробежался глазами по содержанию.
Розыскной пермит с наглой рожей беглого колдуна на пол-листа. Настоящий, хоть и старый, с поистрепавшейся голубой печатью и всеми подписями главных колдунов. Ненастоящих, впрочем, и не бывает. Еще не нашлось мастака, в равной степени умелого и безмозглого, чтобы подделать чародейские документы.
А это значило, что перед Губертом Штренгом стоял с поднятыми руками временный гражданский исполнитель Комитета следствия Ложи, которого никто и пальцем тронуть не смеет, пока он размахивает такой бумажкой. Хоть к генерал-губернатору явится и пристрелит его – если Ложа посчитала, что генерал-губернатор угрожает Равновесию, значит, его можно стрелять. Если пермит выписала.
Можно, конечно, связать крысолова, кинуть в клетку и даже вздернуть, но это если совсем уж живется скучно или мозгов нет.
Губерт Штренг дураком отнюдь не был. И, как ни крути, все-таки являлся представителем закона и даже пытался делать так, чтобы все жили и не мешали жить другим. Но Штренг представлял закон имперский, а у колдунов свои собственные, и они очень не любили, когда кто-то лез на их территорию. Не любили сильнее, чем надзиратель Штренг не любил выходить на улицу в дождь и когда кто-то устраивал дебош на его участке.
– За неимением представительства Ложи в этом городе, – сказал крысолов, не опуская рук, – прошу зафиксировать и засвидетельствовать, что разыскиваемый преступник против Равновесия отказался сдаться и был убит при попытке задержания.
Губерт глянул на него из-под бровей, цокнул языком, брезгливо отпихнул с дороги женскую тряпку носком сапога, прошелся по комнате и остановился в паре шагов от окровавленного, с лишними, не предусмотренными природой дырками трупа. Хватило нескольких коротких взглядов, сверившись с портретом, чтобы прийти к очевидному выводу: рожа на пермите и рожа под окном – одна и та же, хоть и с разницей в несколько лет. Крысоловы, конечно, были сборищем отбросов, бывших каторжников и уголовников, но в одном их упрекнуть нельзя: они не ошибались. По крайней мере, надзиратель ни разу не слышал, чтобы кто-то рассказывал об ошибившихся крысоловах.
– Опустить оружие, – скомандовал Штренг. Полицейские с большой неохотой поставили курки на предохранительный взвод. Надзиратель повернулся к крысолову, сурово взглянул исподлобья, постукивая себя по плечу саблей. – Не стой, как сыроед пленный. Свободен.
– Благодарю, – сказал он, опуская руки.
– Что, вынес за Ложей мусор залежавшийся? – хмыкнул Губерт.
– Да.
– Ждешь, когда в ножки поклонюсь да спасибо скажу?
– Жду, когда вернешь пермит.
Надзиратель потряс документ, почему-то сомневаясь, стоит ли его возвращать, но все же передал крысолову и отошел на пару шагов. Что-то в нем было такое, отчего невольно возникало желание держаться подальше.
– Покойника сам вынесешь или трупоносов звать? – деловито поинтересовался Штренг.
– Он без надобности.
– Ну да, конечно, – мрачно усмехнулся надзиратель, со злостью вогнав саблю в ножны, и уперся в бока. – А мне, значит, теперь рапорт в Ложу твою писать, да?
– Да.
– Ну и как тебя, герой, в рапорте обозначить?
– Хуго Финстер, – ответил крысолов, на мгновение задумавшись.
Глава 21
На сцену Морского Театра опустился занавес, скрывая от публики двух влюбленных, которые, преодолев превратности судьбы на пути к взаимной и пылкой любви, застыли в многозначительном молчании, обратив взоры в неопределенное будущее. Зал взорвался овациями – пьесы Дарштеллера иначе не заканчивались никогда. На сцену вышли герои и злодеи и, выстроившись длинной цепью, обнимая друг друга за плечи, раскланялись перед благодарной публикой. Кто-то из зала бросал к их ногам розы.
О том, что произойдет дальше, Карл Адлер старался не думать. Наверняка влюбленной, молоденькой актриске, тоненькой, легкой, сияющей светом невинной юности, за кулисами поднесут огромный букет и записку от поклонника ее таланта. Наверняка этот поклонник далеко не первый в ее жизни. Наверняка все закончится довольно прозаически. Адлер не хотел думать о прозаичности жизни. Он наслаждался моментом очаровательной лжи – мастерством высокого искусства театра показать жизнь такой, какой она никогда не будет, – и хлопал в ладоши с искренним восхищением.
Адлер ценил красоту искусства. Красота, пожалуй, была единственным в жизни, что он действительно ценил. В детстве Карл мечтал стать художником. Или танцором. Или музыкантом. Или великим поэтом и складывать слова в красивые узоры рифм. Он мечтал стать тем, кто дарил бы людям красоту, однако пришлось довольствоваться малым и восхищаться красотой лишь со стороны.
Сестры Фернканте, Клара и Елена, смахивали слезы восторга. Если бы не воспитание, пищали бы от радости. Они тоже ценили искусство – Адлер потратил много времени и сил, чтобы привить им любовь к прекрасному. Но еще больше усилий потребовалось, чтобы обучить девиц хорошим манерам.
В светских кругах Анрии ходило много слухов о характере отношений Адлера с сестрами Фернканте, от самых пресных и банальных до фантастических. Подтвердить их или опровергнуть никто так и не смог. Адлер был для анрийского света загадкой, которая хоть и не чуралась выхода в свет, посещала каждый салон, банкет и бал, но всегда оставалась где-то в стороне. Кто-то, так и не сумев уличить Адлера в любовных связях с видными дамами, строил самые смелые догадки о его отношениях с бароном Фернканте. В Анрии вообще обожали кого-нибудь обсуждать, и считалось дурным тоном не давать повода для сплетен. Ведь если на страницы политических журналов не раз попадал голый зад самой кронпринцессы в разнузданной позе с задранной юбкой в окружении неких господ со спущенными штанами и смиренно взирающих на непотребство кайзера и наследника, чем анрийская элита хуже? Конечно, смакование чьих-то местечковых интрижек не идет ни в какое сравнение с обсуждением монаршей задницы, в которую Империю не поимел только ленивый, но хоть что-то.
Однако сплетники были бы крайне раздосадованы, узнай они правду. Карл Адлер действительно любил и старого барона, и его дочерей. Более того, испытывал к ним нежнейший трепет. Тот же трепет он испытывал, любуясь живописью или скульптурой. Многих повергало бы в шок открытие, что Адлер, испытывая равное влечение к мужчинам и женщинам, не имел за свою жизнь ни одной любовной связи.
Его влекла лишь красота, он мечтал, чтобы красота правила миром, лишенным уродства. Машиах когда-то заразил Адлера такой идеей, поверившего, что однажды это станет возможным – будущее довольных, счастливых людей, не испытывающих нужды удовлетворять животные потребности, стремящихся творить и нести красоту миру…
Но это было давно. Настолько давно, словно в прошлой жизни.
Когда Адлер под руку с сестрами Фернканте вышел из Морского Театра, уже стемнело. Он вдохнул свежий после недавнего дождя ночной воздух и огляделся по сторонам. На округлой площади перед театром в свете фонарей все еще стояло несколько экипажей, однако кареты барона Адлер не заметил.
Он тяжело вздохнул: Хенрик, кучер барона, был не самым добросовестным и ответственным. Адлер не понимал странной привязанности Фернканте к этому пьянице, который каждую свободную минуту посвящал выпивке. Вот и сейчас наверняка нализывался в каком-нибудь кабаке, совершенно позабыв, что пьеса заканчивается ровно в десять.
Адлер достал из кармана часы, взглянул на циферблат – стрелки спешили к половине одиннадцатого. До дома Фернканте ехать около часа. Можно было бы подождать, когда у Хенрика проснется совесть, но велика вероятность, что она уснула крепким сном в обнимку с ее обладателем и бутылкой. А вернуть барону любимых дочек Адлер обещался до полуночи.
Карл закрыл часы и решился.
Он подошел к краю дороги, высвободил руку из объятий Клары и высоко поднял над головой.
Кучер одного из экипажей хлестнул лошадь вожжами, нетерпеливо срываясь с места, словно только этого и ждал. Адлер многозначительно хмыкнул. Он, конечно, поддерживал народ и уважал право на заработок, но что-то в таком рвении извозчика показалось неприятным. Что-то было в этом животное и низменное. Будто стая волков или стервятников, где самый крупный самец расталкивает тех, что послабее, чтобы первым урвать лакомый кусок.
Экипаж остановился перед Адлером и сестрами. С козел спрыгнул лакей, неуклюже раскланиваясь, попятился до дверцы кареты, широко распахнул ее и вновь поклонился, приглашая внутрь.
Адлер снова вздохнул и помог сестрам подняться по ступеньке.
– Сколько? – тихо спросил Карл лакея, когда сестры уселись на сиденье.
– Пять крон, – широко улыбнулся тот, сверкнув дыркой вместо переднего верхнего зуба. – Не нервничайте, майнхэрр, дешевле нас никто не берет. Да и домчим быстрее ветра.
Адлер удержался от того, чтобы недовольно поморщиться. Цена откровенно грабительская, но делать было нечего. Он назвал адрес, сел в карету напротив сестер. Лакей с улыбкой закрыл дверь. Карл не заметил, как у того дрожит рука, не увидел и отразившейся паники на небритой физиономии.
Лакей влез на козлы, уселся рядом с кучером, нервно расчесывая кожу за ухом. Кучер взглянул на него из-под треугольной шляпы и молча хлестнул вожжами лошадь.
* * *
Неладное Адлер заподозрил слишком поздно, заболтавшись с восторженно щебечущими сестрами о тонкостях драматургии Дарштеллера. Карл выглянул в окно и с волнением осознал, что карета движется отнюдь не к дому Фернканте, а в сторону набережной. И не Гранитной, а значительно дальше вниз по реке, к фабричным районам. К заброшенной фабрике, больше похожей на израненное, умирающее древнее чудовище с множеством выколотых глаз, чем на построенное людьми здание.
Адлер постарался не выдать своего волнения и страха. Не хватало еще, чтобы сестры впали в истерику. Женщина в состоянии истерики – не самое красивое зрелище. А если их две – еще и опасное.
Адлер заговорил о высоком искусстве с удвоенным энтузиазмом, приковывая к себе внимание и всячески отвлекая сестер от попыток выглянуть в окно едущей кареты. Говорить он умел, сестры обычно впадали в состояние, близкое к гипнотическому трансу, и приходили в себя, только когда тот замолкал. Обычно вдохновенный монолог Адлера заканчивался томным девичьим вздохом и чуть смущенными улыбками. Карл находил это прелестным.
Но не в этот раз.
Когда карета, наконец, остановилась, Клара выглянула в окно и вздрогнула. Экипаж качнулся – кто-то соскочил с козел.
– Ой, – взволнованно пискнула Клара, приложив ладошку ко рту. – А где мы?
Елена выглянула из-за плеча сестры и непонимающе похлопала ресницами на темную улицу.
– Наверно, кучер что-то перепутал, – натужно улыбнулся Адлер, потирая влажные ладони о колени.
– Фи, – капризно поморщилась Елена, теребя кружевную манжету платья, – эти плебеи постоянно что-то путают! Ils sont tellement primitifs et non cultivés…
Адлер укоризненно поцокал языком. Он хотел по привычке нравоучительно возразить, но не успел – дверца кареты распахнулась. На улице стояла высокая, бесформенная фигура человека в треугольной шляпе. Карл привстал на сиденье и хотел возмутиться, однако не успел сделать и этого.
– Карл Адлер, – сказал человек.
Адлер тяжело сел, чувствуя, как бешено застучало сердце. Сестры замерли, инстинктивно придвинувшись друг к дружке плотнее.
– Простите? – переспросил Адлер, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее.
– Выходи, – сказал человек.
– Простите, – повторил Адлер, – но я не знаю, о ком вы говорите. Вы, верно, ошиблись. Меня зовут не Карл Адлер. Я – Жермен де Шабрэ, я…
– Нет, – перебил его человек и согнул в локте правую руку. Что-то щелкнуло. Настолько недвусмысленно, что даже Клара подпрыгнула в полумраке и крепко обнялась с задрожавшей со страху сестрой. – Выходи, – вновь сказал человек с упрямством механизма.
Адлер прикусил язык. Спорить с типом с пистолетом в руке было крайне неразумно. Даже для чародея арта.
– Что… что происходит? – пролепетала Елена.
– Все хорошо, – постарался улыбнуться Адлер. – Всего лишь досадное недоразумение. Я сейчас во всем разберусь, не бойтесь, mes petits anges.
Он вышел из кареты, стараясь держаться спокойно. Взглянул на человека, пытаясь в лунном свете разглядеть его лицо, однако тень шляпы не позволила сделать этого.
Человек захлопнул дверцу экипажа, молча приказал дулом пистолета идти. Адлер подчинился, несмело оглянувшись напоследок. В окне кареты он успел разглядеть перепуганные лица Клары и Елены, а потом экипаж тронулся с места.
– Предупреждаю: барон Зигфрид фон Фернканте – очень влиятельный человек, – проговорил Адлер. – Если с его дочерями что-то случится…
– С ними ничего не случится, – сказал человек за спиной. – Их отвезут домой. Они не имеют значения.
– Тогда что вам нужно?
– Ты, Карл Адлер.
– Но я не Адлер! – запротестовал Карл. – Говорю же, вы ошиблись. Я – Жермен де Шабрэ, я всего лишь учитель, обучаю дочерей барона этикету…
– Карл Адлер. Чародей Ложи пятого круга, – сказал человек. – В 1624 году попал под следствие Комитета Равновесия по подозрению в причастности к хищению в особо крупных размерах. Суд Ложи доказал вину и приговорил его к десяти годам ссылки с временным лишением членства Ложи. В декабре 1624 года Карл Адлер бежал из места отбывания ссылки. В 1627 году замечен в составе группы особо опасных ренегатов. Погиб при взрыве в замке Кастельграу.
– Но я не Адлер! – взвизгнул чародей. – Я – Жермен де Шабрэ!
– Жермен де Шабрэ убит Рудольфом Хессом во время Майского переворота 1626 года, – сказал человек.
Адлер задрожал и пошатнулся на ослабевших ногах. Он оперся рукой на холодную шершавую кирпичную стену и судорожно втянул ночной воздух. Откуда он все это знает? – панически думал чародей.
– Повернись, – приказал человек.
Адлер медленно повернулся. Увидел неподвижное лицо с застаревшим глубоким шрамом, рассекшим правую бровь и щеку. И глаза. Блестящие в свете луны серебром пустые бельма.
Они преследовали его. Он видел их в кошмарах. Он видел их в темноте. Они являлись ему в воспоминаниях. Из раза в раз Карл Адлер переживал ту ночь. Обвал, отрезавший его от Хесса. Коридор. Горы трупов. Прущий на него живой мертвец. Механизм из плоти. Отчаяние. Беспомощность. Страх. Паника. В голема всадили десяток пуль, а он шел и не собирался останавливаться. Адлер отчаянно полоснул кинжалом по бледной, бескровной морде, но это не остановило его. И тогда Адлер промямлил активатор талисмана возврата, когда голем вцепился ему в горло.
Адлера выплюнуло не в точке возврата в лагере, а где-то в песках пустыни, в нескольких милях от руин крепости. И выплюнуло не одного, как это должно обычно быть, а вместе с големом. Как и почему – этого никто не смог объяснить, даже Машиах. Голем не выпускал Адлера, пока тот не исколол его кинжалом, а едва освободившись и сбросив с себя бесчувственное тело, Карл побежал прочь. Бежал, пока не поднялось солнце, пока не рухнул без сил. Очнулся уже в руинах крепости, когда все закончилось.
Семь лет Адлер жил с мыслью и страхом, что не справился. Что нужно было вернуться, добить то извращенное и противоестественное, уродливое издевательство над природой. Но он промолчал. Испугался опостылевших насмешек. Карл успокаивал себя, был уверен, что после стольких ран не выживет никто.
Он ошибся. Как всегда, когда был в чем-то уверен.
И с ужасом смотрел на оживший призрак прошлого, которое практически успел похоронить.
Адлер почувствовал, что падает. Однако коснуться земли не позволила мертвая хватка, удержавшая на ногах.
– Нет… этого не может быть… – забормотал Адлер. – Ты сдох!.. Тогда… семь лет назад… ты не мог выжить!
