Текст книги "Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Пустяки, Белль, – сказал он. – Привычка...

– Все так быстро произошло, я ничего не успела понять... Теперь, конечно, не до приятного вечера с жареными колбасками...

– Отвезти тебя домой? – спросил Мазур.

– Только не домой! – на ее лице отразился натуральный страх. – Вы представляете, что будет с родителями? Они и до этого считали, что моя служба опасная, хотя она была совсем не опасная. А если я появлюсь в таком виде... – Белль уставилась на него прямо-таки умоляюще. – Не оставляйте меня, пожалуйста! Можно, я этот вечер просижу с вами? Если у вас, конечно, нет никаких секретных дел?

А почему бы и нет? – подумал Мазур, никаких секретных дел нет. Налить ей пару бокалов вина, накормить чем-нибудь вкусным из гостиничного ресторана, рассказать пару забавных случаев из тех, что происходили и с ним, и с другими – те, которые вполне можно рассказать приличной девушке. Одним словом, снять напряжение. Впервые оказаться под огнем – переживание нешуточное, тут просто необходима походно-полевая психотерапия. Конечно, без всяких задних мыслей...

Да что там, под гитару что-нибудь спеть – она как– то говорила, что ей очень хотелось бы послушать «русские романсеро», только не военные, не наподобие того, каким Мазур ее в тот вечер безусловно утомил, хотя она и не показала виду...

– Ну, что же, – сказал он. – Поедем в гостиницу и культурно скоротаем вечер. Ты не против? Скажи официанту, чтобы вызвал такси.

– Конечно, не против, это замечательно! Только я сначала по-русски...

И она браво прикончила свой бокал, снова почти не поперхнувшись, Мазур только головой покрутил, но ничего не сказал: совершеннолетняя, в конце концов, флотский офицер, стойкий оловянный солдатик...

Психотерапия проходила, в общем, на уровне, какого не постыдился бы покойный доктор Лымарь. Из ресторана принесли отменный ужин, Белль без труда и принуждения одолела три солидных бокала доброго портвейна (конечно, нисколько не напоминавшего то пойло, которому Мазур отдал должное в курсантские годы). Стала чуточку хмельной, но никак не пьяной, и никак не походило, чтобы сегодняшний эпизод с пальбой так уж на нее подействовал.

Над ее мундиром сейчас где-то трудились, возвращая ему новехонький вид. Давненько уж узнав, что гостиница принадлежит военно-морскому флоту и приказы адмиралов здесь исполняются на полусогнутых, Мазур сразу, как они приехали, вызвал коридорного в цивильном с неистребимой военной выправкой и поставил перед ним задачу. Тот обещал, что все будет сделано в лучшем виде в течение двух-трех часов.

Так что все обстояло крайне благолепно: Белль сидела в мягком кресле с видом умиротворенным и довольным, завернувшись в роскошный гостиничный халат Мазура, доходивший ей до пят, а Мазур услаждал ее слух обещанными «русскими романсеро» – их за все эти годы накопилось в памяти предостаточно, на любой вкус. Раз она не хотела военных, военных и не будет, клиент всегда прав...

Я люблю сюжет старинный, где с другими наравне

я не первый год играю роль, доставшуюся мне.

И, безвестный исполнитель, не расстраиваюсь я,

что в больших твоих афишах роль не значится моя,

что в различных этих списках исполнителей ролей

среди множества фамилий нет фамилии моей.

Воспользовавшись тем, что он прервался чуточку подтянуть пару струн, Белль состроила обаятельную гримаску и пожаловалась:

– Ничего не понимаю. Хорошо понимаю обычную речь, а когда быстро поют, никак не удается... Эго о любви?

– Скорее о нашей жизни, – ответил Мазур. – С легким налетом философии...

Все проходит в этом мире, снег сменяется дождем,

все проходит, все проходит, мы пришли, и мы уйдем...

– Какая-то она, по-моему... очень уж философичная.

– Возможно, – пожал плечами Мазур. – Перевести тебе прозой?

– Вот только не надо! – живо запротестовала Белль. – Стихи нельзя переводить прозой, они от этого теряют всякую прелесть. Вы так задушенно поете...

– Задушевно, – машинально поправит Мазур.

– Что-то у вас с этой песней связано, – убежденно сказала Белль. – Философия, да... Адмиралы имеют право быть философами, это таким, как я, не по звездам... А вы и в самом деле пели так задушевно...

Возможно, все оттого, что эта песня, если вдуматься, о нас, подумал Мазур. Это наших фамилий никогда не изображают на афишах даже мелким шрифтом, даже не называют скопом, как в старые времена «поселяне и слуги», в крайнем случае – «молодой человек без речей». Но вся хитрушка в том, что в спектакле мы играем порой одну из главных ролей, кто бы там ни значился на афишах. И стреляют именно в нас, а вот в тех, кто значится крупными буквами – очень, очень редко...

– Спойте романсеро чисто о любви, – попросила Белль, глядя так умоляюще, словно речь шла о самой важной вещи на свете. Притворялась, конечно, умирающим лебедем, бесенок очаровательный.

Чуть подумав, Мазур упарил по струнам:

Все скрылось, отошло, и больше не начнется.

Роман и есть роман, в нем все, как надлежит.

Кибитка вдаль бежит, нить вьется, сердце бьется,

дыхание твое дрожит, дрожит, дрожит.

И проку нет врагам обшаривать дорогу,

им нас не отыскать средь тьмы и тишины.

Ведь мы видны, должно быть, только Богу,

а может и ему – видны, да не нужны...

Он снял пальцы со струн, услышав деликатный стук в дверь. Как он и подозревал – там оказался очередной молодец в штатском, прямо-таки пафосно, словно полковое знамя, державший перед собой никелированную вешалку с мундиром Белль и аккуратно повешенной на особый крючок пилоткой. Смотрел так. будто ждал похвалы. И было за что – мундир выглядел так, словно вчера, а то и час назад покинул мастерскую портного. Правда, заслуги самого детинушки в этом наверняка не было ни малейшей, но тем не менее...

– Благодарю, – сказал Мазур, принимая у него вешалку. – Вы отлично справились.

Видно было, что детина явно собирался по привычке щелкнуть каблуками, но в последний момент, конечно же, передумал. Закрыв за ним дверь, Мазур продемонстрировал мундир Белль:

– Отлично справились ребята, а?

– Отлично, – согласилась она. – Как новенький. Повесьте в шкаф, пожалуйста...

Мазур так и сделал. Вернувшись за стол, вновь взял гитару:

...И бесконечен путь, и далека расплата,

уходит прочь недуг, приходит забытье,

и для меня теперь так истинно, так свято

чуть слышное в ночи дыхание твое...

Белль слушала, подперев щеку кулачком, сосредоточенно и отрешенно. Мазур давно прекрасно понял, чем этот вечер кончится – с его-то жизненным опытом. Самое интересное – это глаза Белль. Никаких кокетливых, завлекающих, обольстительных взглядов – она просто смотрела ясными глазами открыто и спокойно, и в них читалось огромными буквами: «Вы правильно поняли, я ваша. Только протяните руку».

Когда поняла, что песня кончилась и отзвучали последние аккорды, встала и подошла к Мазуру, нимало не озаботясь тем, что халат изрядно распахнулся. Так же открыто и спокойно улыбнулась.

– Вам нужно что-то объяснять, сеньор адмирал? Никогда не поверю.

Мазур медленно поднялся, осторожно взял ее за плечи и тихо сказал:

– Белль, если тут есть хоть что-то от благодарности за сегодняшнее...

Вот такой Белль он еще не видел – синие глаза прямо-таки полыхнули гневом, она гордо выпрямилась, напоминая сейчас молодую необъезженную лошадку из сертанов:

– Мы не в форме и не на службе... Неужели вы и в самом деле такой дурак? При чем тут благодарность? Я и раньше этого хотела, я к вам вчера и пришла... Но вы были очень усталым, и я не хотела с изрядно пьяным... Поцелуйте меня без философии, только по– настоящему, я не школьница.

Мазур поцеловал ее по-настоящему – глупо было притворяться перед самим собой, что ему этого не хочется.

Очень быстро Белль очутилась в его объятиях на необозримой адмиральской постели, оказалась темпераментной и ласковой, и очень долго Вселенная была маленькой и тесной, состоявшей лишь из крохотного кусочка сладкого забытья. И Мазур вовсе не чувствовал себя старым. И никак не походило, чтобы его чувствовала таким Белль.

Когда наслаждение чуточку схлынуло, прильнувшая к нему Белль прошептала на ухо:

– Я вас не разочаровала?

– С чего бы вдруг? – с искренним удивлением спросил Мазур. – Ты прелесть.

– Ну, я подумала... Вы столько странствовали по свету, у вас было столько женщин, а я девочка, как это... из захолустья...

– Интересно, – сказал Мазур, поднося ей огонек и закуривая сам. – Ас чего ты взяла, что я странствовал по свету? Может, я только и делал, что сидел на берегу в уютном кабинете?

Огонек сигареты осветил лукавое личико Белль:

– Вы не будете осерчать?

– Не буду, – пообещал Мазур. – Вообще не собираюсь на тебя сердиться. Выкладывай, что ты обо мне знаешь. Ты ведь обо мне что-то знаешь, девочка из захолустья...

– Совсем немного. Я заранее знала, что вы не просто моряк, а боевой подводный пловец. Это очень романтично, у нас на флоте таких не было до самого негодного времени...

– Недавнего, – машинально поправил Мазур.

– Да, недавнего... Мне стало интересно, и я позавчера, когда уже назначилась вашим адъютантом, взяла в архиве интересную папку – она старательно процитировала: – «Обзор действий боевых пловцов мировых флотов во второй половине двадцатого века». У меня был допуск – но на материалы по нынешнему столетию его уже не хватило. Ничего, мне и этого было в достатке, чтобы понять, чем занимались такие, как вы. Там многое подробно описано. Знаете, у нашей разведки есть своя специфика...

– Знаю, – сказал Мазур.

Еще Ольга ему рассказывала двадцать лет назад о здешней специфике: местные разведки слабоваты, но они сплошь и рядом потаенно утаскивают по крохам информацию у больших. Там, где дерутся из-за добычи два громадных тигра, крохотная, вся из себя незаметная мышка-норушка сумеет отщипнуть и себе кусочек...

–Очень много там интересного, —сказала Белль. – Только нет никакой конкретики в том, что касается той или иной страны. За пятьдесят лет один-единственный раз просветились... нет, не так, засветились французы, когда их пловцы подорвали суденышко «гринписовцев». В остальных случаях – полный мрак. Только иногда идут примечания: «предположительно, русские», «предположительно, американцы», «предположительно, англичане». А иногда написано: «Вероятно, результат действий боевых пловцов, но точно утверждать нельзя».

Я бы тебе больше сказал, милая, с натуральным превосходством взрослого над неопытным малышом подумал Мазур. Иногда об этих «действиях» вообще никто никогда не узнавал. Только те, кто в них участвовал – и, разумеется, их начальство. Так тоже случалось не так уж редко... Вот именно, «предположительно». Американцы могут лишь предполагать, что случилось с группой Драйтона, а мы так и не знаем, где конкретно осталась на дне тройка Ковбоя...

Белль продолжала:

– Вот так я и поняла: вам немало пришлось странствовать по свету, как и вашим соперникам. Вы все равно не скажете, вы профессионал, куда уж мне, но я все равно догадываюсь... Догадываться ведь никому не запрещено?

– Верно, – хмыкнул Мазур, покрепче прижав ее к себе. – То-то и зашел разговор о женщинах по всему свету...

– У женщин своя логика, – Мазур почувствовал щекой, что Белль улыбается. – Они и из секретных документов часто делают сугубо женские выводы... Сеньор адмирал...

– Слушай, – сказал Мазур. – Можешь ты наконец называть меня по имени и на «ты»? Я не владею испанским, но точно знаю, что обращение на «ты» там есть.

– Есть, – сказала Белль. – Я обязательно попытаюсь, но мне нужно будет привыкнуть. Если только вы мне дадите время...

– Ты о чем? – искренне не понял Мазур.

– Я распрекрасно понимаю, что будущего у нас нет, – сказала Белль с неприкрытой грустью. – Рано или поздно вы обязательно уедете. Вы здесь не останетесь навсегда, а я, даже случись все, как в кино, не смогла бы с вами ехать – я отдавала присягу. Будущего у нас нет. Но... Вы не оставите меня, пока будете здесь? Ведь правда, не оставите?

– Ты что, всерьез полагаешь, что я могу...

– Не особенно так, —сказала Белль. – Но моряки...

– Моряки бывают разные, – сказал Мазур. – Пока я здесь, ты со мной. Уясни накрепко. Если честно, я вообще не пойму, зачем такая девушка связалась со старым чертом вроде меня. Вокруг столько блестящих лейтенантов...

– Они мальчишки, – серьезно сказала Белль. – И молодые, и те, кто постарше. Они в жизни, как это, не обнюхали пороха. А вы – мужчина. Настоящий. Десперадо... как-это по-русски... удалец. Здесь, в Южной Америке, женщины любят десперадо. Они перед ними растаивают, как я таю в ваших объятиях... И перестаньте твердить, что вы старый. Никакой вы не старый. Вы только что великолепно любили меня... И я хочу, чтобы вы это сделали со мной еще и еще... Чтобы я побыстрее набралась смелости прозывать вас по имени и на «ты»...

Глава VII
Золотые пляжи

Хитроумная машинка Лаврика исправно вертела крохотными радарами и мигала разноцветными огоньками, служа Родине изо всех своих электронных сил. Мазур (что греха таить, изрядно невыспавшийся) приканчивал третью чашку кофе, глядя на экран огромного адмиральского телевизора. Звук он не выключал – просто убавил до той громкости, которая, как Лаврик заверил, его машинке нисколечко не мешает, наоборот, служит точной настройкой для какого-то хитроумного процесса, суть которого он и сам не понимает, но ничуть от этого не комплексует.

Еще один диск из купленных здесь Мазуром. На экране лихо выплясывали три совсем молоденьких девчонки в коротеньких разноцветных платьях, звучала задорная песенка на языке, которым Мазур не владел, но это не имело значения. Ностальгия и так пробивала со страшной силой, и не было нужды понимать слова. Те две, по бокам, служили чисто для декорации – так, припевочки. А посередине... Неповторимая, прелестная Сандра, сорок лет назад – сексуальная фантазия очень многих, не только юных курсантов, но и офицеров постарше. Тогда, правда, словечко «сексуальная фантазия» было совершенно не в ходу, но сути дела это не меняло. Видеомагнитофоны в Советском Союзе тогда существовали исключительно в фантастических романах, но фотографии (порой переснятые с десятых копий) туда попадали, были и счастливчики, которым удавалось попасть на ее концерт (она когда-то часто гастролировала в СССР). Но очень многим доставался только голос...

– Ну вот и все, – удовлетворенно сказал Лаврик. – Твой номер по-прежнему чист, как помыслы трехлетнего карапуза. Это хорошо. Дай-ка я тоже кофейку... – он налил себе полную чашку из большого серебряного кофейника, отпил немного, уставился на экран со столь же ностальгической тоской. – Ах, Сандра... Ох, Сандра... Как молоды мы были... Все. Как мы не верили, что когда-нибудь состаримся... Знаешь, дело прошлое, но теперь рассказать можно – и жизнь не та, и мы не те, и замполитов сто лет как нет. Был я однажды на ее «живом» концерте. Еще когда она пела в «Арабесках», с этими двумя коряжками.

– Это как же ты ухитрился? – с некоторым недоверием спросил Мазур. – Вся наша тогдашняя бандочка мечтала на ее живой концерт попасть, но как-то так получалось: когда она приезжала в Союз, никого из нас в Союзе не было, как ведьма какая ворожила. И тебя тоже. Уж тогда бы ты неделю хвастал, как любой, наверно, из нас...

– Да это не дома, – безмятежно сказал Лаврик. – В Амстердаме. Ей тогда и восемнадцати не было, без каких-то месяцев...

Мазур пытливо посмотрел на него. Лаврик ответил чистейшим, незамутненным ангельским взглядом, прекрасно Мазуру знакомым за сорок с лишним лет.

– Так-так-так... – сказал Мазур. – Я не супершпион, как ты, но тут не такая уж хитрая дедукция нужна. Сандре не было и восемнадцати, Амстердам... Это могла быть только операция «Канал». В ходе которой нам всем категорически запрещалось посещать какие бы то ни было места скопления народа – от митингов за мир до кабаков. Не говоря уж об эстрадных концертах. Вот только однажды вечером кое-кто прочно слег в постель с подозрением на легкое пищевое отравление, ему вкатили кучу лекарств, дали снотворное, велели до. утра не беспокоить...

– Черт знает какую дрянь можно было сожрать в Амстердаме, даже во вполне приличном кафе, – ухмыльнулся Лаврик.

–Ага, – уверенно сказал Мазур. – В полном соответствии с указаниями нашего эскулапа тебя и не тревожили в номере до утра, а утром тебе полегчало. Ты, конечно, не в окно вылезал? Мы тогда на четвертом этаже жили, улица была ярко освещена, полицаи ходили...

– Я ж не супермен, – еще шире ухмыльнулся Лаврик. – Как культурный европейский человек, прошел по коридору. Правда, в паричке, с дурацкими приклеенными усиками, в очочках с простыми стеклами, с парой вкладышей за щеки и зубной накладкой. Этакий провинциальный учителишка. Вполне вписался в толпу.

– Огрести мог, – покачал головой Мазур.

– При провале, – серьезно сказал Лаврик. – Но я все рассчитал и пришел к выводу, что риск провала минимальный. И Сандра того стоила. Кирилл, ты бы видел ее во всем очаровании неполных восемнадцати лет... Всего-то из третьего ряда...

– Погоди-ка, – сказал Мазур. – Кто-кто, а Генка Лымарь, царство ему небесное, симулянта, мог отличить за километр, о чем бы речь ни шла. Значит, он...

– Ага, – безмятежно сказал Лаврик. – Он меня прикрыл. Потому что понял. Сам, правда, со мной идти не рискнул, не хотелось ему угодить судовым врачом куда-нибудь на Тихоокеанский флот, и хорошо еще, если на эсминец, а не в береговую службу... Ну, а по мне – Сандра стоила риска... Бог ты мой, какая была девочка, и как пела! Нынешние так не умеют, у них синтезаторы, «фанера», силикон во всех местах, по сцене в трусах скачут...

Мазур покрутил головой. Всю жизнь его изумляло, как причудливо это в Лаврике сочеталось: железный профессионализм и страсть к самым лихим эскападам, способным довести до инфаркта, а потом до остервенения целый батальон замполитов. На Ахатинских островах он беззастенчиво фарцевал значками – идеологически выдержанными, правда, с профилем Ленина, но в случае провала это его участь не облегчило бы нисколечко. Замешавшись в съемочную группу, нахально взял автограф у тогдашней звезды эротического кино Сильвии Кристель – а будучи уличен, ухитрился отговориться своим полным невежеством в зарубежном кинематографе: он-де, простая душа, искренне полагал, что там снимают совершенно безобидное кино, они ж все там, на улице, были одетые, и она тоже, кто бы мог подумать... И еще в доброй полудюжине уголков на глобусе отметился проказами, за любую из которых его как минимум списали бы на берег подшивать бумажки десятой степени секретности в самом пыльном уголке архива. Теперь, как оказалось сорок лет спустя, еще и концерт Сандры...

Мазур вспомнил один из разговоров с Белль.

– Слушай, Лаврик, – сказал он с искренним любопытством. – Помнишь «Белль»? Не нашу Исабель, а мюзикл? «Я душу дьяволу продам за ночь с тобой...» Честно, продал бы душу дьяволу за ночь с Сандрой?

– Тогда – безусловно, – ответил Лаврик не задумываясь. – Да и ты, наверное, тоже, молодые были, глупые, не понимали, что душу следует беречь... Да, – он усмехнулся. – Я тут в коридоре, когда к тебе шел, встретил Белку. Она так смущенно глазенки в сторону отвела. А под глазенками круги от недосыпа. Поди, всю ночь девочку мучил, старый греховодник?

«Ее замучаешь...» – проворчал Мазур про себя, а вслух сказал:

– Мало ли что в жизни бывает... Замполиты все равно чуть не тридцать лет как в небытие провалились...

– Ну как, Балтфлот оказался на высоте?

Мазур поморщился:

– Лаврик, давай без пошлостей, а? Она хорошая девочка.

– Ого! – сказал Лаврик. – Это, часом, не поздняя любовь ли? Тогда пристыженно умолкаю.

– Поди ты. Просто она хорошая девочка, вот и все. И не надо о ней так.

– Да это я исключительно от зависти, – с обезоруживающей улыбкой сказал Лаврик. – Вечно тебе достаются хорошие чистые девочки, а мне – плохие и коварные.

– Ну, это ты гонишь, —усмехнулся и Мазур. – Попадались и тебе хорошие девочки, и мне – законченные стервы. Парочка даже, помнится, всерьез пристукнуть меня собиралась. Было ведь и то, и это?

– Было, – согласился Лаврик. – Но вот взять данный конкретный случай. К тебе приставили хорошую девочку, так что у вас, по сути, роман, а мне подложили в постель гадючку с микрофонами. Я об ее микрофоны скоро спотыкаться начну, честное слово, не знает, где бы еще и присобачить, стервочка...

– Слушай, – сказал Мазур. – Если это не страшный секрет... Почему к тебе приставили стервочку с микрофонами, а ко мне – обычную хорошую девочку? Что, я их не интересую?

– Кое-кого страшно интересуешь, конечно, – сказал Лаврик. – И не только иностранную агентуру. Никаком это не секрет. Всего-навсего местная специфика. Можно сказать, коловращение жизни. Они все тут друг за другом шпионят, и военные, и цивильные. Авось удастся раздобыть что-нибудь интересное, которое позволит увеличить именно свое влияние, а конкурента припачкать, новые ассигнования выбить – и прочие насущные бытовые потребности. Я тут с самого начала занимался не только флотскими делами, и даже в первую очередь не ими. Вот мне армейская контрразведка и начала своих шлюшек подкладывать. С тобой чуточку по-другому обстоит. Твои дела – чисто флотские, да к тому же пребывающие под личным контролем президента. Вообще-то именно по этой причине и военные, и цивильные с удовольствием тебе своих гадючек подсунули бы. Но флот не дремлет. Да и я кое с кем у них поговорил. Ты еще собирал чемодан в России, а тебе уже Белку определили без малейших задач на шпионство. Смекаешь? А вообще, мою гадючку еще ждет неприятный сюрприз. Флотские – народ находчивый. Когда я им рассказал, кто такая и чем у меня в номере мусорит, они разозлились и натолкали ко мне в номер своих мини-камер. И уже прилежно отсняли несколько хороших порнофильмов. А она, между прочим, не стукачка со стороны, а штатный сотрудник из рядов, с лейтенантскими погонами. Карьеру делать жаждет. Дальше – сам понимаешь. Придет к ней кто-нибудь обаятельный, покажет пару пленок и вежливо растолкует, что они могут на порносайтах появиться, а кадры из них – в мужских журналах С комментариями вроде: вот как в свободное время за хорошие денежки подрабатывают на стороне лейтенанты военной контрразведки женского пола. С указанием ее настоящей фамилии и звания. Она ж, сам понимаешь, в жизни не сможет вякнуть, что это она задание выполняла. И даже если ее шефы прекрасно поймут, что это подстава, все равно оборвут погоны и выкинут – за то, что засветилась. В самом лучшем случае загонят куда-нибудь в жуткую дыру, среди обезьян осведомительную сеть налаживать. Без малейших карьерных перспектив. Так что сто шансов из ста за то, что моряки из нее сделают свою стукачку в родном ведомстве. Она девка вообще-то умная, прикинет хрен к носу и быстренько поймет, что надо выбирать. Вот так они тут и живут, дружно и весело, все Отечеству служат, только каждый на свой манер...

Мазур покрутил головой:

– Уважаю я тебя все-таки, шпион старый. Мозги у тебя прежние...

– Да вроде не заплесневели еще, – скромно сказал Лаврик. – Ну ладно, потрепались о пустяках, давай о вещах посерьезнее. Зря ты все-гаки к Эчеверрии сунулся. Себе же хуже сделал, уж извини старого друга за откровенность... Скажешь, я неправ?

Мазур внимательно посмотрел на него и сказал убежденно:

– Ты все знал, стервец этакий. Давно уже. И молчал.

– Ну, знал. Ну, молчал, – без всякого раскаяния согласился Лаврик. – Потому что, как сказал мудрый пророк Экклезиаст, во многом знании многие печали. Не сунься ты туда, мог бы думать, что Ольга жива-здорова и даже, может быть, генеральствует где-нибудь. А для сына ты человек чужой, он другого отцом считает, и грех его в этом разубеждать... Себе же хуже сделал, добавил лишний рубец на душу, а она у тебя и так изрубцованная... Ну как, зла на меня не держишь?

– Честное слово, нет, – глядя в стол, сказал Мазур. – Во всем, что ты сказал, есть своя правда, отрицать это было б глупым упрямством. Только вот что... – он поднял глаза и заговорил с нескрываемым вызовом: – Я прекрасно понимаю, что не имею права рассказать парню правду – от нее все будет только хуже. Но вот побыть с ним денек, ничего не рассказывая, я, по-моему, имею полное право. Он ничего не заподозрит. Все железно замотивировано: отец его попросил показать старому другу матери достопримечательности столицы. Эчеверриа, разумеется, в курсе. И ничего не имеет против, умный мужик, все понимает. Так что, если для меня сегодня нет никаких поручений...

– Да никаких, – досадливо поморщился Лаврик. – Хозяйство ты принял, ознакомился с ним вдумчиво. Текучкой будет заниматься Грандовский. Здесь, кстати, многие из высокого начальства так и поступают: появляются на службе, лишь когда возникнет необходимость в их личном вмешательстве. А в остальное время со всем отлично справляется толковый зам. И это, по-моему, вполне целесообразно: если генерал или адмирал будет просто-напросто тупо отсиживать штаны в кабинете, никакой пользы для дела от этого не получится... Валяй, осматривай достопримечательности хоть до посинения. Я бы на твоем месте этого делать не стал, но хозяин – барин... А вот завтра вечером, друг милый, полетишь в командировку. Пора немного поработать. Именно что немного, но серьезно...

Мазур не испытал ничего, кроме откровенного облегчения: наконец-то что-то стало проясняться, явно замаячила впереди настоящая работа, а не просиживание штанов в роскошном кабинете, где он, есть сильные подозрения, был не более чем декоративной фигурой, в первую очередь предназначенной служить вывеской заведения для кое-каких иностранных разведок...

И он уже деловито, как много раз до того в самых разных уголках света, спросил:

– Какие будут вводные?

– Самое забавное – необременительные и где-то откровенно приятные, – усмехнулся Лаврик со знаменитым своим мнимым простодушием. – Завтра вечером летишь на курорт Тукуманья, конкретнее – на пляжи Баррадилья. Не рейсовым – самолетик будет наш, небольшая, но шустрая птичка. Паспорт возьмешь местный – там, естественно, не написано, кто ты такой. Ну, правда, в номере и серии есть определенные секретки, чтобы полиция или кто другой любопытный сразу поняли: к этому мужику вязаться не следует. Номер в хорошем отеле обеспечим. Можешь взять Белку, она будет только рада. И вот что... – он задумчиво наморщил лоб. – Можешь пригласить и Кирилла. Вместе с его девушкой – есть у него девушка, и там все вроде бы серьезно. Так еще убедительнее: развеселая компания небедных туристов, представительный сеньор с молодой подругой, парень с девушкой... В самом деле, хорошая идея...

– И что мне там делать? – спросил Мазур. – Ясно ведь: коли уж ты отправляешь такую компанию, боевых не предвидится.

– Конечно, не предвидится, – кивнул Лаврик. – Я же не вурдалак, чтобы прикрывать тебя посторонними людьми, сроду за мной такого не водилось... делать ты – и все остальные тоже – будешь то, что обычно и делают на курорте: пляж, танцы вечером, рестораны и что там еще есть... Вот только одновременно будешь изучать местность. Мне нужно, чтобы ты заранее своими глазами присмотрелся к району, где, возможно, в скором времени придется работать. Уже без посторонних, только свои... Одним словом, классическая рекогносцировка. Ты их в жизни кучу провел, дело насквозь знакомое.

– Да уж... – сказал Мазур. – Значит, будет работа? И связана она, я так думаю, с одним-единственным обстоятельством...

– Догадки пока что оставь при себе, – сказал Лаврик без всякого раздражения. – То, что ты будешь там работать, еще не факт. До этого придется провести парочку блиц-акций... и вот если они не сладятся, тогда не останется ничего другого, как работать в море. Но если хотя бы одна из двух удастся – уже хорошо. Ну, об этом мы поговорим, когда вернешься. Пока что твоя задача – присмотреться к району. А до того изучишь эту нехитрую премудрость...

Он убрал свою хитрую машинку в кейс, а взамен вынул оттуда несколько листов, положил их перед Мазуром. Мазур моментально определил, что перед ним: для моряка с его стажем не опознать с первого взгляда лоции было все равно, что жокею не узнать седло.

– Что-то маловато... – сказал он, видя, что лоций всего четыре-пять.

– А больше тебе и ни к чему, – сказал Лаврик. – Все побережье нас не интересует – только три с лишним километра пляжей Тукуманьи. Когда поедешь в город, брось их в стол. Лоции совершенно общедоступные, никаких «секретных фарватеров». В совершенно гражданском магазине куплены. Есть тут, в столице, такой «Парус» – магазин в три этажа, набитый всевозможной литературой для гражданских моряков, рыбаков и яхтсменов. Кстати, лоции можешь взять с собой на курорт. Никто ничего не заподозрит; богатенький буратино собирается завести яхту и заранее озаботился лоциями. Обычное дело для тех мест. Только вот что... Будь готов к неожиданностям. На второй или третий день вашего там пребывания на пляже случится шумная, но совершенно безопасная заварушка. Будь к этому готов и смотри в оба – мне интересно будет твое мнение как профессионала, насмотревшегося подобного. Это гораздо полезнее, чем посылать кого-то из мальчиков, да и ни к чему тебя дублировать, у тебя по любому лучше получится. Может быть, и на третий день... Честное слово, не знаю точно.

Мазур сказал с сомнением:

– Но ведь если заварушка...

Лаврик поморщился, словно от целого лимона откусил:

– Я же говорю: не делай из меня вурдалака. Заварушка получится шумная, но абсолютно безопасная, даю слово. Никому даже в задницу из рогатки не выстрелят. Существуй хоть малейшая опасность, я бы ни за что не отправил бы с тобой ни Белку, ни Кирилла с его девчонкой. Кстати, оружие не бери, оно тебе там будет совершенно ни к чему...

Вот последняя фраза Мазура и заставила поверить Лаврику окончательно...

– А потом? – только и спросил он.

Лаврик ухмыльнулся:

– А потом ты сам поймешь, что делать. Что все будут делать, то и ты. Ты уж извини, что я от тебя кое-что скрываю. Мог бы рассказать подробно, но мне нужен именно незамутненный взгляд со стороны ничего не подозревающего человека. Так тоже бывает, сам знаешь.

– Знаю, – проворчал Мазур. – Что ты опять придумал, аспид хитромудрый?

Лаврик ответил с невиннейшей улыбкой:

– А с чего ты взял, будто это я что-то придумал? Как будто это я все на свете хитрое придумываю. И без меня от любителей не протолкнуться, – он встал и подхватил кейс. – Ну, все, я пошел. Если парень с тобой полетит и девчонку возьмет, звякни мне при первой возможности. Чтобы я заранее знал, сколько номеров заказывать. Это вам с Белкой одного будет достаточно, никто не удивится и коситься не станет, а у твоего парня барышня из очень хорошей семьи, да и молоденькая совсем, им приличия соблюдать необходимо...