Текст книги "Колеса фортуны"

Автор книги: Александр Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Я ошибался. Никакие не радушные люди здесь жили. Скорее просто душные. Именно так, с пробелом.

Шел дождь. Ирка сидела на скамейке у автобусной остановки, накинув на голову дешевую куртку-ветровку. Она промокла насквозь.

Проехав метров сто, я решился. Затормозил. Врубил заднего. Макс и Костик, задремавшие было под утомительный шум дождя, поглядели на меня с недоумением. Шериф загадочно усмехнулся.

Ирка подняла голову. Попыталась пригладить темные от дождя волосы. У нее были тонкие пальцы с небрежно накрашенными ногтями. И свежий синяк под глазом. Но она не плакала. Мне показалось.

Шоссе было пустынным. Никакого автобуса не было и в помине.

Я дотянулся до ручки и открыл переднюю дверцу.

– Тебе куда? – спросил я.

– Я хотела к тетке уехать, – сказала Ирка, забираясь внутрь. – Не хочу дома оставаться.

– Кто тебя так?

– Так… Козел один.

– Этот мент, что ли?

– Он вообще озабоченный какой-то, – пожаловалась Ирка сквозь зубы. – К матери пришел, посидел-посидел, а потом…

Я кивнул.

– А что мать-то смотрит?

– Да эта сука только рада. Она же вечно под статьей ходит. За воровство, за самогонку. А так он ее не трогает.

– Как это – так?

Ирка не ответила. Оглянулась, неловко прикрыв синяк ладонью.

– А Мишка где? – спросила она.

– Домой поехал.

– Есть хочешь? – спросил Макс с заднего сиденья. – На, колбасы поешь. Уже нарезанная.

Несколько минут Ирка с плохо скрытой жадностью жевала колбасу. Я же глядел на дорогу. Вокруг тянулась холмистая равнина. На пригорках зеленели березки. С раскисших полей тянуло русским духом. Всё это казалось до странности знакомым и близким, и уже невозможно было представить, что люди могут жить иначе.

– Тетке твоей сколько лет? – спросил я у Ирки.

– Тридцать восемь, – отвечала она с полным ртом. – Она мне не родная тетка, а двоюродная. Не работает нигде. Пособие на детей получает.

– Ну и чего ты к ней едешь тогда?

– Так…

Я не стал уточнять. Дворники сгребали воду с ветрового стекла и со стуком возвращались на свое место. Чтобы не запотевали окна, я включил обогрев. Двигатель мирно постукивал, сзади под полом привычно выл редуктор. Меня начало клонить в сон, и я понял, что после ночи в Мишкиной сауне нам просто необходимо нормально выспаться.

– Ирка, а у твоей тетки места много? – спросил я. – У нее можно до завтра перекантоваться?

– Вчетвером? – усмехнулась она. – Ты серьезно?

– Я денег дам, – уточнил я.

– На чердаке можно спать, – сказала она. – Внизу ты и сам не захочешь.

– Нормально на чердаке, – откликнулся сзади Макс. – Там хоть ноги вытянуть можно.

– Только денег ей не надо, – добавила Ирка. – Пропьет. Купим лучше детишкам пожрать чего-нибудь.

Я умилился. А после призадумался.

Вскоре мы были на месте. Название этого поселка не запечатлелось в моей памяти, а может, люди просто постыдились дать ему имя. Был там какой-то длинный бетонный ангар с просевшей крышей, кирпичный трехэтажный дом казенного вида и несколько деревянных избушек, окруженных огородами – а больше и ничего. «Это называлось совхозом, – подумал я. – Совковым хозяйством. Вон там, наверно, был свиноконвейер. Свинки сняты с производства, а люди-то остались».

Дождь продолжал лить. Съехав с дороги, я едва не посадил наш крейсер на мель. Пробуксовав с полминуты в жирной грязи, мы подплыли к крайней избе. Тут и жила Иркина тетка.

Ирка осторожно поднялась на крыльцо, постучалась. Я заметил, что она немного нервничает. Дверь отворилась, и на порог вышла простоволосая баба в застиранном домашнем халате, похоже, навеселе. За халат ее цеплялась девчонка лет пяти. Тетка перекинулась парой слов с племянницей, ухмыльнулась, потом с пьяным изумлением поглядела на наш автобус.

Я вышел и захлопнул дверцу.

– Здравствуйте, – сказал я вежливо.

– Здорово, коль не шутишь, – ухмыльнулась баба. «Здравствуйте», – старательно выговорил ребенок.

– Это Петр, – представила меня Ирка. – Нинка, отойди. Мы в дом пройдем. Чего на дожде-то стоять.

Нинкой оказалась девочка. Она сунула грязный палец в рот и исчезла.

– А чего в доме? – поинтересовалась тетка. – В доме ничего. Или у вас что-то с собой есть?

– Понял, – развязно подмигнул я, сделав над собой определенное усилие. – Щас будет. Сельпо где тут?

«Наверно, так нужно себя вести с деревенскими?» – решил я.

– Магазин за углом, – величественно указала тетка. – Рекомендую взять портвейну. Или «Изабеллы». Даже предпочтительнее – «Изабеллы».

Я широко раскрыл глаза и оглянулся на Ирку.

– Наша Клавка городская, – рассказывала она, пока мы вместе с парнями шли к магазину. – В институте училась. Она всегда так говорит, когда подопьет.

– Клавка, – усмехнулся Костик. – Клавка – это клавиатура.

– Чего? – не поняла Ирка.

– От компьютера, – пояснил Костик. – Буквы набирать.

– А-а, – протянула Ирка. – Компьютер. Понятно.

– А чего это ее из города сюда занесло? – спросил я.

– В совхоз распределили. Зоотехником или кем-то. А она, дурища, и осталась. Замуж выскочила. Лет пятнадцать назад.

– А муж-то где?

– Муж-то? – Ирка зло рассмеялась. – А он почти и не заходит. Он, как третьего заделал, к молодой сбежал. У нас тут, чтоб вы знали, с мужиками совсем х…ево.

– А без мужиков-то еще… хуже, – заржал Макс, но сразу умолк.

Мы долго шлепали по грязи, обходя лужи, и наконец ввалились в магазин. Это был низенький кирпичный домишко с окнами, защищенными толстой сварной решеткой. «От алкашей», – понял я. В лавке воняло керосином, хлебом и рыбой. Три эти запаха не смешивались и били в нос попеременно, как бы на разных уровнях. У рыбного прилавка дремал кот; в дальнем углу стояли косы, вилы, корыта из оцинковки и много других удивительных вещей. Я толкнул локтем Костика. Он только языком щелкнул.

– Не хватает игр для playstation, – сказал он.

Ирка оглянулась на него, но ничего не сказала.

За продавца был какой-то мужик нерусской внешности. Он тупо посмотрел на нас, на Ирку и отвернулся. Мы взяли крепленой «Изабеллы». Честно признаться, когда-то мы с Максом пробовали такую Изабеллу и остались довольны. Костик повертел головой и попросил себе пива. Ирка оказалась хозяйственнее: она, не глядя на продавца, набрала каких-то продуктов и даже конфет подешевле. Посмотрела на меня, и я полез в карман за деньгами.

Шериф поступил любопытнее всех. Он переглянулся с лавочником, о чем-то с ним поговорил на непонятном нам языке и помахал нам рукой: «идите». Мы подождали его за дверью, и через пару минут он вышел, таинственно улыбаясь.

– Есть шмаль, – объявил он.

И мы тронулись в обратный путь.

Жилище тети Клавы производило удручающее впечатление. Там воняло подсолнечным маслом. Девочка Нинка за руку таскала по полу младшего брата – тому было года два. Старшего сына не было дома. «Где-то шляется, опарыш, – так выразилась про него мамаша. – Может, и до утра не придет». В наиболее чистой комнате стояла кое-какая мебель и сломанный советский телевизор, накрытый сверху салфеткой. Ирка отнесла продукты на тесную кухню, и они с теткой принялись что-то готовить. Запахло жареным. Потом я услышал отчетливый хлопок: так отлетает пластиковая пробка от винной бутылки, если ее открывать тупым ножом. «Начинается», – подумал я.

– Ой, бл…дь, я-то думал – это у родителей на даче полный п…дец, – промолвил Макс, глядя в окно на убогий огород. – А тут вообще что-то необыкновенное.

– Даже радио нет, – сказал Костик.

– У нас тоже было бедно. Но не так, – оценил Шериф. – Пьют много?

– Так ведь везде пьют, – предположил я.

– А здесь – только пьют.

Сказав это, Шериф вытащил из кармана пачку беломора и занялся некими специальными приготовлениями.

– Мальчишки, садитесь жрать, пожалуйста, – пропела Клава чуть погодя. Она вошла в комнату, сжимая в одной руке бутылку, а в другой – кухонный нож, как разбойничья атаманша. – Пошли, пошли. У меня гости… Да все такие славные… а? Кому рассказать?

Дети получили одну миску на двоих, а нам досталось каждому по тарелке жареной картошки с колбасой. На столе стояли сразу три бутылки «Изабеллы». «Изабелла» пахла искусственной земляникой. Граненые стаканы наполнялись.

– Я говорю – на это государство, бл…дь, трудишься, трудишься… И чего? Что я с этого имею? – пьяная Клава уже забыла о городских манерах. Она закрывала лицо руками, мотала головой, указывала на Ирку: – Вот, смотрите. Девке семнадцать лет. А? Щас залетела – и пошло-поехало. Прощай, молодость. Гляди, Ирка! Двадцать лет просвистит – не заметишь! Не заметишь!

– А мне сейчас жить хочется, – нагло замечала Ирка, ковыряя вилкой в своей тарелке. – Особенно глядя на тебя.

– Что-о? Что ты мне говоришь?

– Да я лучше сразу повешусь, Клава, – отвечала Ирка уже серьезно. – Не надо мне твоих двадцати лет. А насчет залёта – так, если хочешь знать, я…

Она тянулась через весь стол и что-то шептала тетке на ухо. Та качала головой, сердилась, порывалась встать, но не могла. Потом тетка и племянница мирились, громко смеялись и толкали друг друга. Младшие ползали по полу, доедая свою кашу руками из плошки.

– Пособие за троих, – косилась на них Клавка. – Вот и вся от вас польза, от спиногрызов. А что? Может, четвертого сотворить? А, парни? Это же все равно как ваучер. Неплохая прибавка к пенсии. А?

Мне стало противно. Я поднялся из-за стола и вышел.

Вслед за мной на улицу выбрался Костик. Мы стояли на крыльце рядом и глядели в мутное низкое небо. Оно нависало над нами, как отсыревшее ватное одеяло, и из него все еще сочились капли. Я закурил сигарету, руки у меня дрожали.

– Ты что, Пит? – спросил Костик.

– Да ничего. Нервы.

– Что ты обо всем этом думаешь?

– Да какая разница. Уже стемнеет сейчас. Иди спать.

– Нет, но это же кошмар какой-то. Петь, неужели так люди живут?

– Теперь ты понимаешь, зачем мы едем? – сказал я, схватив его за плечо: увы, я чувствовал, что пьянею. – Чтобы никогда, блин… вот так.

– Да мы и сами всё пьем и пьем, – сказал Костик. – Всё никак не остановимся.

– А чего останавливаться? Мы же еще не приехали, – засмеялся я.

Сзади скрипнула дверь.

– Эх, у баб там такая тема пошла, вам бы послушать, – проговорил Макс. – Шериф наверх свинтил. Зовет всех туда же. Мало-мало подкурить.

– И это правильно, – согласился я.

– Дождь… Мрак… – Макс огляделся и почесал в затылке. – Да, кстати, я тут подумал: чего-то здесь реально не хватает.

– Чего, блин, тебе не хватает? – спросил я устало.

– Бассейна с подсветкой.

Эпизод27. – Мне хватит, – поднял руку Костик. – Пропускаю.

Мы вчетвером сидели, поджав ноги, на дощатом чердачном полу. Посередине на блюдечке горела свечка. Низкие своды двускатной крыши то вытягивались ввысь готическими формами, то валились на голову, как крышка гроба. Лучше всего было не обращать на них внимания.

Поэтому я время от времени закрывал глаза и прислушивался к собственным мыслям.

«Вот огонь свечи, – чудился мне голос внутри. – Он притягивает человеческий взгляд. Но почему? Что означает этот огонь?»

«Рекламный сэмпл адского пламени, – отвечал кто-то другой насмешливо. – Глядя в огонь, начинаешь понимать, что такое вечные муки. Представить вечное блаженство куда труднее».

«Но я гляжу на это пламя и не чувствую боли», – отвечал первый голос.

«И даже совсем наоборот, – соглашался тот, второй. – Ведь ты обычно видишь, как сгорают другие. А это всегда так приятно».

«Кто сгорает? Это же всего лишь свечка», – не верил первый.

«Ну, в сущности, любой дух – это горючий газ. А тело – это фитилек. Тебя устраивает такая система образов?»

«Да как бы нет, – сомневался первый голос. – Тогда получается, я тоже горю?»

«Всенепременно».

«И это так мучительно?»

«До умопомрачения».

«Так, может, мне это… задуться?»

Тот, другой, помолчал. А потом заметил холодно:

«А кто, интересно, тебе даст такое право?»

«Вот именно, – осмелел первый. – Интересно – кто? Это же не только я интересуюсь. А всё человечество».

Тот, другой, как будто даже слегка замялся.

«Да я чисто и сам не в курсе, – проговорил он. – Врать не буду: сам его не видел. Знаю только, что любит он, когда огонечки дружно горят. Свет очень любит. Вот мы тут и… зажигаем».

Полчаса спустя Шериф лежал на своем матрасе, закрыв глаза. Он то ли спал, то ли грезил наяву. Макс лежал на животе, поджав одну ногу (так всегда спал и я). Костик свернулся калачиком и посапывал.

А я всё сидел и смотрел на огонь.

Мне пришло в голову поднести ладонь к свечке. Стало горячо. Включались привычные фильтры восприятия. Сознание неохотно сжималось.

Неожиданно внизу послышался какой-то стук и детский плач. Потом хлопнула входная дверь.

– Клавка, пробл…дь, чего не открываешь? – раздался грубый и полупьяный, как и всё здесь, голос. Клавка не отвечала. Дети орали, запертые в задней комнате.

– Не, я не понял, на х…й. Как мужа встречаешь? – гневно закричал гость. Потом, кажется, заговорил о чем-то с Иркой, тихо и невнятно. Звук шагов перемещался.

Макс поднял голову и тоже начал прислушиваться. Шериф не шелохнулся. Видимо, он все-таки спал.

Под нами началась возня. Костик нервно поднялся, схватился за стропила и чуть не упал. Мы с Максом переглянулись и бросились по лестнице вниз.

Мы не увидели ничего нового. Пьяная в хлам Клава валялась на топчане, но теперь ее халат сполз набок, открыв дряблый живот (прощай, молодость, – вспомнил я). Из ее руки выпал стакан, недокуренная сигарета откатилась под кровать и, к счастью, погасла в винной луже. Клавкин муж на пару с Иркой куда-то делись.

Реальность распознавалась медленно. Подойдя к двери спальни – или того, что в этом доме именовалось спальней – я решительно пнул ее ногой. Дверь распахнулась. То, что я увидел, взбесило меня. Это было уродливо, невозможно, недопустимо. Еще миг – и меня бы стошнило. Жлобоватый мужик лет сорока обернулся, рожа его перекосилась, он зарычал и, подтягивая штаны, бросился на нас с Максом. Попробовал по-простому схватить меня за грудки – но, получив в челюсть снизу, прикусил язык и завыл дурным голосом, брызгаясь кровью. В максовой руке появился щербатый кухонный нож, и мужик без лишних слов ломанулся между нами, к двери. Запнулся о порог и, теряя сползающие портки, вылетел из комнаты на кухню. Мы бросились за ним. Он подхватил в углу топор: ситуация грозила измениться. Макс с грохотом и звоном сдвинул кухонный стол и припер урода задом к неостывшей плите. Тот вскинулся и со всей дури метнул топор в его сторону. Топор завертелся в воздухе, как чистый томагавк, и обухом – то есть, тупой стороной – влетел Максу в грудь. Макс вскрикнул и выронил ножик, а я запустил в старого козла бутылкой. Тот увернулся, обеими руками отшвырнул стол и рванулся к выходу. Схватив табуретку, я обрушил ее на хребет беглеца. Табуретка разлетелась в щепки, а ударенный растянулся на пороге. Жабой шлепнулся с крыльца на землю. Поднялся на четвереньки, тупо матерясь. Не в силах сдержаться, я за ним следом слетел с крыльца в сырую темноту и, опустившись на опорную ногу, с разгона влепил правой кроссовкой во что-то мягкое. Куда пришелся удар, я не понял, но повторять не потребовалось. Враг опустился на землю, захрипел, потом издал что-то вроде: «охху…» – то ли просто охнул, то ли невежливо умолк на полуслове.

Я не видел, но чувствовал, как он пытается встать и не может. Он кряхтел и шевелился там, между жалких грядок с луком. Он даже перестал материться, как будто потерял дар единственной известной ему речи. Зато где-то далеко вдруг залаяла собака.

Тут я опомнился. Меня била дрожь. Я попятился и едва не споткнулся о ступеньку. Человек, лежавший внизу, все же поднялся и, проломившись через кусты, побрел куда-то в беспамятстве. Я различал его силуэт на дороге. Собака гавкнула в последний раз и умолкла. Наступила тишина.

Как вы понимаете, этой ночью я вполне мог убить человека. Но и он тоже мог убить меня – хотя бы этим своим топором. Мы оба сумели бы уложиться в пять секунд.

Я зажмурился и помотал головой. Моя ненависть улеглась в дальнем углу души, как поганый пес в своей будке, звеня цепью и роняя слюни. А когда злость прошла, осталось только недоумение. Опять мне повезло вписаться в чью-то чужую историю, подумал я с горечью. Словно тому курсанту, что угодил под БМП на первомайском параде.

Я вернулся в дом. Захлопнул дверь и запер ее на засов. Макс стонал на грязном полу. Он обеими руками держался за грудь.

– Максик, что с тобой? – склонился я над ним.

– Болит. По ребрам попал. С-сволочь.

Моя злость снова вскинулась и лязгнула цепью. Я хмуро произнес:

– Этому уроду тоже мало не показалось.

Я помог Максу снять футболку. В том месте, куда Клавкин муж засветил ему топором, вскоре обещал возникнуть здоровенный синяк.

По лестнице осторожно спустился Костик. Оглядел комнату, поморщился. Перевел взгляд на Макса.

– У тебя подбородок весь в крови, – сказал он. – Я сейчас из машины аптечку принесу.

– Топорище бл…дское по зубам стукнуло, – отозвался Макс. – Погоди, вместе сходим.

Он кое-как поднялся. Вдвоем они вышли на улицу. Я выглянул в окно, но ничего не увидел.

Сзади скрипнула дверь, и я обернулся. Ирка вышла на свет, прикрывая обеими руками разорванное платье. На нее было больно смотреть.

– Ну что за козел, а, Ирка? – спросил я, прикинувшись, что ничего не заметил. – Он же в Макса топором кидался!

– Я видела. Я пойду, детей успокою, – сказала она грустно.

Через пару минут плач утих.

Ирка вернулась. Ни слова не говоря, подняла с пола несколько неразбившихся тарелок, пару стаканов и кухонный нож. Взяла веник, собрала осколки.

– Петь, мне нужно умыться, – сказала она потом. – Пусть ребята не заходят.

Я молча кивнул и вышел во двор. Она не выключила свет. Сквозь линялые занавески я прекрасно видел, как она расстегнула пуговицы и сняла платье. Повернулась ко мне спиной и подошла к умывальнику. «Рыжие волосы. Худенькое тело. И очень красивые ноги», – отметил я.

Мне вспомнилось старое видео, которое мне случилось увидеть в детстве – там парень тоже стоял и смотрел, как девушка раздевается у себя в спальне, зная, что он стоит и смотрит, а он знал, что она знает. Эта обоюдная недосказанность всегда казалась мне чрезвычайно волнующей. Хотя, если по правде, досказать историю не составляло труда: парень сядет в свой американский седан, вернется домой, хорошенько помастурбирует и ляжет спать, а телке для этого даже и ехать никуда не надо.

Хлопнула дверца нашего автобуса. Макс и Костик шли к дому; Макс прижимал к губе пропитанный йодом кусок ваты. Я жестом остановил их. Макс открыл рот и хотел что-то сказать, потом глянул на меня и махнул рукой. Костик, прищурившись, смотрел в окно.

– Странно, – сказал он. – Такие тонкие ноги. Куда здесь ими ходить?

– У Наташки не хуже, – вспомнил Макс и сладко вздохнул. Но тут же схватился за грудь: дышать ему было больно.

– Парный секс на сегодня отменяется, – усмехнулся он. – Остается одиночный. На спине.

Ирка приоткрыла дверь:

– Не замерзли?

Она выглядела присмиревшей и виноватой.

Мы отвели Макса наверх и уложили на мягкую подстилку. Шериф загадочно глядел на нас. Потом произнес:

– Сами разобрались?

Макс кашлянул и болезненно поморщился. А Костик сказал вполголоса:

– Зря мы вообще сюда заехали, в эту… в это…

– Зато, если кто за нами и гнался, теперь уже точно со следа сбились, – предположил я.

– Может, и так.

Шериф перевел взгляд на меня. Потер в задумчивости подбородок. Сказал:

– Поменьше бы дрались. Зачем полезли?

На это мы не знали, что ответить. Задули свечку и улеглись.

– Только давай с утра пораньше двинем, – прошептал мне Костик. – Невозможно здесь оставаться.

– Я тоже так думаю, – ответил я тоже шепотом. – Ничего. Завтра на трассу выедем – и вперед.

– Макс-то за руль не скоро сядет.

– Херня, пройдет, – откликнулся Макс. Оказывается, он еще не спал. – Уже прошло почти. Основные механизмы целы.

Мало-помалу разговоры утихли, и под ровное сопение друзей я начал и сам засыпать. И уже почти отключился, когда ступеньки лестницы тихо-тихо скрипнули, и кто-то еле слышно позвал меня:

– Петь, ты спишь?

Я привстал на своем матрасике.

– Спускайся, ладно?

По ряду причин мне хотелось надеть джинсы, прежде чем вставать на ноги, но все равно было темно, а потом это уже и не потребовалось. «Она – просто шлюшка, и я у нее за сегодня четвертый», – успел подумать я перед тем, как все случилось.

Эпизод28.Рано, рано утром мы погрузились и уехали, и даже не стали будить хозяев. Не знаю, что подумали они про нас (или вы про меня), но после мы ни разу не вспоминали о том, что случилось. Я откровенно клевал носом за рулем, и Макс уселся вести сам, хотя грудь у него еще побаливала. Включая передачу, он только проговорил негромко:

– Ничего так у вас было. Даже завидно.

Я не ответил. Закрыл глаза и почти сразу вырубился.

Мне снилась дорога. Снились милиционеры на мерседесах, ИЧП Джавадов и вслед за ним почему-то Арслан. Во сне Арслан говорил по-русски, и говорил он странные вещи:

– Всё пьете и пьете. И никак не остановитесь.

– Надо остановиться, – отвечал на это Макс, и я вздрогнул и проснулся. Машина съезжала с трассы на проселочную дорогу, за деревьями виднелись крыши какого-то поселка.

– Там речка есть, если судить по карте, – сказал мне Макс. – Смотри, жара какая. Искупнемся, полежим, отдохнем.

– А потом что? – спросил Шериф, который воду не любил.

– А потом – на южную трассу.

Речка нашлась километрах в трех. Похоже, бездельники со всей округи собрались на берегу. Некоторые даже на машинах, как будто издалека. Эти жарили шашлыки, слушали популярную музыку, разливали сладкое противное вино из картонных упаковок. Местные поглядывали на них с презрением. Сельские мальчишки вообще плескались в сторонке.

Мы взъехали на поросший травой пригорок и поставили автобус в каких-то кустах, подальше от чужих. Разложились на травке. Оставили Шерифа стеречь вещи. А сами поскорее разделись и с разбегу бросились в воду (вода оказалась довольно прохладной). Костик прыгать не стал, и хорошо, что не стал:

– Э-э, тут глубоко, – воскликнул он. Он мог плыть, только когда знал, что под ногами есть дно.

Действительно, бережок обрывался резко вниз. «Это вам не Финский залив», – подумал я. В счастливом прошлом мы с отцом часто ездили купаться в Питер, и дальше, на залив. Один раз (мне было пятнадцать) где-то за Сестрорецком мы случайно забрели на пляж нудистов: их лужайка таилась за веселой речкой, за густыми кустами, и попасть туда можно было только случайно, если, конечно, не знать дороги заранее. Отец был в хорошем расположении духа. А тут он и вовсе развеселился. Он уселся на песочек и мигом скинул с себя всю одежду. А потом, как будто сто лет так делал, встал и пошел купаться.

Вы знаете, я не испытал никаких там эдиповых комплексов. А что касается всего остального – так в душевой после волейбольных тренировок мы и покруче развлекались.

Итак, он ушел, а я остался.

На мой тогдашний взгляд, на нудистском пляже загорали одни только старые тетки и при них бодрящиеся мужики. Это было так себе зрелище. Сперва я побаивался смотреть на них на всех. Потом я подумал, что им совершенно все равно, смотрю я на них или нет – или они делают вид, что им все равно, но ведь это одно и то же. Как будто что-то стукнуло мне в голову: я встал, стянул футболку и сделал вид, что расстегиваю джинсы.

Ох, блин, как я ошибался.

Эти тетки – даже те, кто был с мужьями – мигом подняли головы и уставились ко мне в штаны. Такого свинства от них я не ожидал. И вдобавок (да вы и сами уже догадались!) там нашлось довольно много излишне любопытных мужиков, которые, судя по всему, только за этим сюда и приходили. «Вот ведь дерьмо какое», – подумал я и остался в джинсах. Я просто стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на них. Один за другим они отводили глаза. Забавно, правда?

Когда вернулся отец, мокрый и смеющийся, провожаемый взглядами, я ему ничего не сказал. Больше я ни разу в жизни не попадал на нудистский пляж.

Это было три года назад. С тех пор многое изменилось. Мне ничего не стоило раздеться хоть при ком – но далеко не все этого заслуживали.

Мы с Максом плавали и ныряли, тянули Костика на глубину, а тот барахтался и отмахивался руками и ногами. Макс уже собирался выходить (все же ушибленные ребра давали себя знать), а я решил переплыть речку.

Когда я вылез на пустынный противоположный берег, Костик издали показал мне кулак, развернулся и пошел прочь из воды. Он обиделся. Я увидел голову Макса где-то на середине реки. «Я всегда первый», – подумал я.

Можно было возвращаться обратно. Течение тянуло меня вбок, но я легко справлялся и уже проплыл порядочно, когда у меня вдруг свело ногу. Резко, как будто от удара током.

«Бл…дь, – подумал я. – Хреново». Мне стало страшно.

– Макс, – крикнул я. Потом поджал ногу и попытался растирать мышцу. И мигом потерял плавучесть.

– Макс, – заорал я еще раз, высунув голову из воды.

Долгие секунды я барахтался, пока не почувствовал рядом чью-то руку. Я вцепился в эту руку, вынырнул и глотнул воздуха. Макс вырвался и крикнул: «За шею держись, за шею!» Он добавил еще кое-что, чтобы я опомнился. Я обхватил его за шею, и мы поплыли к берегу. Я старался загребать рукой. В воде нас встретили обеспокоенные местные и помогли выбраться. Вконец обессилевшие, мы свалились на песок. Костик с Шерифом довели нас до нашей стоянки.

– А если бы захлебнулся? – спрашивал Макс. – Как бы я тебя вытащил?

– Да я вообще не знаю, как всё получилось, – оправдывался я.

– Зато я знаю!

В общем, все обошлось. У Макса снова заболела грудь, и он пошел в машину за пивом. Вернулся нагруженный. Мы взяли себе по две – кто сядет за руль, было совершенно наплевать. Меня всё еще трясло, как в лихорадке. Но вокруг щебетали птицы, с реки доносился плеск и веселые крики. Я глотнул из горлышка, и отвратительный вкус воды во рту стал полегоньку забываться.

И, что еще лучше, начал стираться из памяти вчерашний день.

Эпизод29.Мы понемногу выбирались на южную трассу. На очередной заправке нам залили полный бак, и я с удовольствием отметил, что до Волгореченска уже не так далеко, а денег в кармане еще достаточно… хватило бы даже на обратный путь.

Мы уклонились от прямой дороги и потеряли целых четыре дня. Но жалеть об этом не приходилось. Да и некогда было: мы с удивлением наблюдали, как меняются пейзажи вокруг.

Сначала стало жарко. А потом на горизонте показались горы. Макс решил было, что это Урал, но Шериф лениво объяснил: Урал гораздо, гораздо дальше, а это никакие не горы, а просто горушки, за которыми течет Волга. А за Волгой – те места, где он родился. Макс повертел в руках карту и подтвердил, что так оно и есть.

Я улыбался. Эти горы я уже видел в детстве, когда мы с отцом ездили на его родину, к Азовскому морю. И задавал те же вопросы. Правда, тогда мы ехали по железной дороге. Помню, проводница разносила чай в тонких стаканах с подстаканниками, которые ползали по столику и нещадно гремели. С тех пор подстаканники стали для меня символом дороги, и я даже хотел захватить один такой в наш автобус. Но потом рассудил, что те времена ушли безвозвратно, да и пиво наливать в стакан будет как-то неловко; впрочем, разве я еду не за тем, чтобы прошлое вернулось? Или хотя бы на разок повернулось ко мне своей самой приятной стороной? Прошлое было в будущем: past-in-the future. В несовершенном прошлом остался неподаренный мне форд. В несовершившемся будущем скрывался загадочный «Бмв ХЗ» (я представлял его небольшим паркетным джипом и оказался прав), а может быть, даже сам «gelandewagen-brabus» мигал мне фарами на туманном горизонте. Именно туда нас вез, подвывая редуктором, бывший санитарный автобус с замазанным красным крестом на боку.

Вот такие причудливые мысли роились у меня в голове, пока я вел машину по южному шоссе мимо редких поселков, полей и пересохших речек. Мы не останавливались. В зеркалах заднего вида я не замечал ничего подозрительного. «Может, хоть один день пройдет без экстрима», – подумал я, и сразу же вслед за этим указатель у поста ГАИ объявил нам, что мы добрались.

Волгореченск уже был похож на южный город. Он начался как-то сразу и весь разместился на обрывистом волжском берегу: мы с полчаса наблюдали, как с обрыва слетают и скользят над рекой дельтапланы. Мы бы и сами полетали с удовольствием, но у нас были другие дела.

Пока мы ездили вверх-вниз по нешироким улицам старого города, я высматривал почту или телефонный автомат. Наконец мы увидели на углу старенькую красную будку советского образца, и я выскочил, сжимая в руке записанный на клочке бумаги номер. Парни выгрузились тоже. Макс мигом нашел в подвальчике продуктовый магазин и отправился изучать цены.

Аппарат, как ни странно, работал. Я наудачу опустил в щель несколько монеток и набрал шесть цифр.

После пяти гудков шероховатый мужской голос в трубке произнес: «алло».

– Меня зовут Петр, я от Николая Петровича, – сказал я.

– От Николая Петровича? А фамилия ваша как? – спросил голос недоверчиво.

Я назвался.

– Значит, всё же приехал. И где ж ты находишься, Петр?

Оглядевшись, я заметил на доме номерной знак: Алеши Пешкова, 2/3. Усмехнувшись про себя, я назвал адрес.

– А, будка на углу. Так это совсем рядом. Тогда вот что, Петр. Пройди вниз по Пешкова, пешком, хе-хе… Возле дома 16 остановись и стой. Лицом к желтому дому, понял? Я тебя в окно увижу и спущусь.

Пожав плечами, я повесил трубку.

Двухэтажный домишко был покрыт желтой облупившейся штукатуркой; там, где она отвалилась, виднелась дранка, прибитая крест-накрест, и клочья сухой пакли: дом был деревянным. «Нельзя Максу показывать, – решил я. – Или зажигалку у него отобрать». В окне второго этажа дрогнули занавески. Через пару минут дверь подъезда, висевшая на одной петле, скрипнула, и на улице показался мой собеседник, в спортивных штанах, майке и шлепанцах.

– Олег Анатольевич, – представился он.

Ему было лет сорок. Густые волосы, когда-то ярко-рыжие, теперь стали пегими, голубые глаза потеряли блеск. Впрочем, он был еще трезв и довольно приветлив.

– Мы с твоим отцом в одном классе учились, – сообщил он, оглядев меня с ног до головы. – Еще в Хворостове. Ты похож на него, один в один. Я чего и посмотреть-то хотел сперва: думал, узнаю, нет?

– А это он просил? Сперва посмотреть?

– Сечешь, – одобрил он. – Верно, он попросил. Пойдем-ка в хату уже. Посидим, чаю попьем.

Чай у Олега Анатольевича отдавал шваброй. Зато у него были замечательные хлебные сухарики, не из магазина, а домашние. Притом черные, ржаные: почему-то в этих местах обыкновенный черный хлеб был редкостью, все ели какой-то серый. Я грыз эти сухарики и ждал, пока Олег Анатольевич отыщет в глубинах комода фотоальбом выпускного класса. А почему нет, думал я. Хватит уже меня опознавать. На вас тоже не мешало бы полюбоваться.

Хозяин отрыл альбом и принес мне. «Смотри, вот мы, – ткнул он на два снимка рядом. – Друзья были».