Текст книги "Саша, Володя, Борис... История убийства"

Автор книги: Алекс Гольдфарб

Соавторы: Марина Литвиненко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

Мой источник рассказал, что начиная с 1995 года резидентура СВР в Швейцарии стала следить за Березовским во время его посещений этой страны. “В разработке” были все его деловые контакты, а особенно тщательно следили за деятельностью “Анадавы” в Лозанне. Донесения поступали лично к директору СВР Примакову. Три года спустя, когда Примаков стал премьером, эти материалы послужили основанием для так называемого “Дела Аэрофлота”.

После преобразований, проведенных Глушковым, финансовые показатели авиакомпании резко пошли вверх. Весь авиапарк был застрахован в западных страховых компаниях, стареющие советские лайнеры заменили на новые “Боинги”, на рейсах появились миловидные стюардессы, говорящие на иностранных языках, и резко улучшилось качество бортпитания. В течение трех лет компания стала прибыльной, а цены на ее акции взлетели с 7 до 150 долларов.

В начале 1998 года 51 процент “Аэрофлота” по-прежнему принадлежал государству. Остальные акции находились в частных руках, в основном у трудового коллектива. Партнер Бориса Роман Абрамович начал потихоньку скупать акции “Аэрофлота” у мелких акционеров. Шла подготовка к приватизации государственного пакета.

Весной 1998 года я и сам оказался втянутым в аэрофлотовскую эпопею. То была моя вторая попытка поучаствовать в российской золотой лихорадке. По просьбе Бориса я нашел ему американского стратегического партнера – холдинг, владевший одной из крупнейших американских авиакомпаний. Хорошенько изучив российский авиарынок, американцы пожелали участвовать в приватизации “Аэрофлота” и обещали вложить громадные средства, а также свой опыт и мощь одного из крупнейших мировых авиаперевозчиков. Их энтузиазм не уменьшился даже, когда в августе в России грянул финансовый кризис – они видели в этом проекте долгосрочную перспективу.

Однако спустя две недели потенциальные инвесторы пришли в полное недоумение, услышав от Бориса, что сделка не состоится. Причина была простой, но непостижимой для американцев – “фактор Примуса”. С приходом в Белый дом нового премьер-министра Борис был убежден, что никакой приватизации “Аэрофлота” не будет; он даже не мог гарантировать, что команда Глушкова будет и дальше работать в компании.

Американцы уехали домой сильно разочарованные, а я в очередной раз попрощался со своим шансом разбогатеть на российской приватизации.

Среди проблем, которые возникли у Березовского с назначением Примакова, неудача приватизации “Аэрофлота” была, пожалуй, самой небольшой. Главное заключалось в том, что ослабли позиции тандема Тани-Вали, его союзников в Кремле. Да и сам Ельцин, похоже, впал в депрессию после того, как был вынужден назначить правительство, навязанное коммунистами. До августовского кризиса Белый дом полностью находился под контролем Кремля, и президент преспокойно назначал и увольнял министров. Но Примаков своим назначением был обязан не столько президенту, сколько Думе, и Ельцин уже не мог позволить себе отправить его в отставку, по крайней мере сейчас – вскоре после того, как его прежняя команда привела страну к финансовой катастрофе. Теперь уже премьер давил на президента, пытаясь расставить своих людей на ключевые позиции. Звезда Березовского заметно потускнела. В Клубе уже не толпились, как прежде, посетители. Бар с чучелом крокодила опустел.

ПОКА БОРИС СТРОИЛ оборону в ожидании атаки со стороны нового премьера, Саша и его друзья пытались устоять под давлением со стороны нового директора ФСБ, которого ничуть не смущало то обстоятельство, что он получил свой пост во многом благодаря им.

После встречи с Путиным Саша и вся его команда оказались “под колпаком”. Их телефоны прослушивались. Их вывели за штат и отобрали удостоверения и табельное оружие. Управление собственной безопасности ФСБ изучало их прошлые дела. Кто-то запустил “утку” в прессу, что Саша и его сотрудники подозреваются в нападениях на квартиры московских бизнесменов и вымогательстве.

Путин действительно расформировал УРПО по прямому распоряжению Ельцина. Тем не менее Хохолькова перевели на хлебную должность в налоговую службу. Камышникова трудоустроили в АТЦ. Все бывшие опера из УРПО, кроме семи бунтовщиков, получили новые должности. В Конторе поговаривали, что дни Саши и его друзей сочтены.

30 сентября военная прокуратура неожиданно прекратила тянувшееся пол-года следствие по жалобе Саши и его группы. Борис получил официальное уведомление, в котором отмечалось, что 27 декабря 1997 года капитан Камышников действительно позволил себе ряд “необдуманных высказываний в Ваш адрес”. Хотя эти заявления и “дискредитируют его как руководителя, тем не менее они не свидетельствуют о намерении организовать совершение убийства”.

По второму эпизоду, писал прокурор, выяснилось, что в разговоре с полковником Гусаком в ноябре 1997 года генерал “Хохольков спросил, сможет ли он [Гусак] убить Вас”. Однако “Гусак не воспринял слова своего начальника как постановку конкретной задачи о совершении убийства. Сам Хохольков категорически отрицает наличие каких-либо намерений убить Вас или высказывания на эту тему”.

Во время последнего визита в прокуратуру, когда им объявляли о прекращении следствия, Саша познакомился с Трепашкиным, которого узнал по фотографии в деле.

– Миша, я твой несостоявшийся убийца, – представился Саша.

– А-а, приятно познакомиться. Значит, я твоя несостоявшаяся жертва.

С этого момента Трепашкин примкнул к Сашиной компании.

В середине октября бунтовщики встретились с Борисом в Клубе, чтобы посоветоваться, как им быть дальше. Саша настаивал на том, чтобы продолжать борьбу. Трепашкин, которого также пригласили на совещание, поддержал Сашу. Шебалин, как обычно, молчал. Понькин, Щеглов и Латышенок склонились к Сашиной точке зрения. Гусак к тому времени уже с ними не общался; понимал, что ситуация складывается не в их пользу.

Борис и сам чувствовал, как сгущается атмосфера. В первых числах ноября коммунисты начали новую шумную кампанию, обвинив “евреев на верхах власти” во всех экономических бедах России, имея в виду в первую очередь Березовского и Чубайса. Тему поднял депутат от коммунистов генерал Альберт Макашов. Выступая на митинге, он заявил, что “жиды”, окружившие Ельцина, виноваты в хаосе, царящем в стране. Они “пьют кровь русских людей, они разрушают промышленность и сельское хозяйство”, – кричал он под аплодисменты толпы. Его поддержал один из думских коммунистов Виктор Илюхин, заявивший, что в окружении президента “слишком много лиц еврейской национальности”. Весь сентябрь еврейский вопрос был главной темой политических дискуссий, включая яростную перебранку между патриотами и либералами в Думе и заявление Ельцина, осуждающее антисемитизм. Коммунисты еще выше подняли градус антиельцинской кампании, обвинив его в “геноциде русского народа” и потребовав импичмента по длинному списку обвинений, начиная от развала СССР и разрушения армии и кончая пропагандой противозачаточных средств и либерализацией абортов.

Примаков отмалчивался, но Борис был уверен, что весь этот шабаш есть ни что иное, как артподготовка к предстоящей в следующем году политической битве, в которой коммунисты намереваются использовать Примакова в качестве “патриотической” альтернативы Ельцину.

Тогда-то у Бориса в офисе и появилась команда Саши Литвиненко с рассказом о том, как новый директор ФСБ сживает их со света. Однако они решили не сдаваться и хотят устроить публичный скандал. Они опять просят у него совета и помощи.

Борис колебался. С одной стороны, он хотел помочь Саше и понимал, что публичность – их единственная защита. Но он не был уверен, что в сложившейся политической ситуации будет разумно выступить против Путина. А вдруг это подтолкнет директора ФСБ к переходу в лагерь Примакова? Борис взял неделю на размышление.

Политические симпатии Путина оставались для него загадкой. После августовского кризиса и назначения Примакова премьер-министром директор ФСБ не спешил раскрывать свои карты и спрятался, как рак-отшельник, в своей лубянской раковине. Путин считался человеком, лояльным президенту, однако Контора всегда была бастионом реакции. К тому же дело УРПО не могли закрыть без согласия Путина. Пожалуй, настало время заставить его определиться, на чьей он стороне – коммуно-патриотов или реформаторов-ельцинцев. Публичный скандал вынудит его занять какую-то позицию. И Борис согласился: пора предавать дело огласке.

13 ноября в газетах появилось открытое письмо Березовского Путину, в котором олигарх призывал возобновить расследование антиконституционного заговора в Конторе. Он писал, что сотрудники ФСБ, сообщившие ему о готовящемся покушении, подверглись преследованиям и были обвинены в том, что “помешали патриотам убить еврея, который ограбил Россию”, что подлило масла в огонь бушевавшей дискуссии об антисемитизме.

Спустя четыре дня Саша, Шебалин, Латышенок, Щеглов, Понькин и их “несостоявшаяся жертва” Трепашкин вышли на знаменитую пресс-конференцию. В ФСБ процветает коррупция и беззаконие, заявили они. Президент, Парламент и общественность должны провести независимое расследование. Они готовы выступить свидетелями. Все участники, кроме Саши и Трепашкина, скрывали лица лыжными масками или темными очками. Через несколько дней Доренко показал по телевизору фрагменты из их пасхального ночного интервью.

– Это был самый настоящий бунт, – вспоминал Саша потом. – Такого еще никогда не было, чтобы взбунтовалось целое подразделение из секретного управления, которое создали для совершения убийств. Все ФСБ смотрело, что будет дальше.

Пресс-конференция стала сенсацией, но прозвучала совсем не так, как хотели того Саша и его друзья. Они рассчитывали, что этот шаг всколыхнет общество, что обвинение Конторы в преступной деятельности от лица шести старших офицеров будет иметь последствия по существу и, как минимум, даст им защиту общественности и прессы. Но все пошло не так: пресс-конференция была воспринята исключительно как политический ход Березовского, а вовсе не как разоблачение порядков, царящих в ФСБ.

Три года спустя Саша с горечью написал в своей книге “Лубянская преступная группировка”: “Мы хотели обратиться к обществу, предупредить: если никто сейчас не остановит эту чуму, через два-три года она возьмет власть… Я рассчитывал, что журналисты поймут… Но на следующий день читаю в газете, что это провокация Березовского. Да при чем тут Березовский?! Он никого не заставлял туда идти, все шли сами, и никому он денег не предлагал… Сейчас все кричат – спецслужбы у власти! Немцов говорит про полицейское государство. Где они были тогда, в ноябре 1998 года? Никто даже слова не сказал!”

Пресс-конференция не достигла и того, чего ждал Борис, она не выкурила Путина из раковины. Новый начальник ФСБ отреагировал сдержанно и, с политической точки зрения, очень осторожно. Он заявил, что у бунтовщиков нет никаких доказательств, и обвинил их в нарушении дисциплины и даже, возможно, закона. Но ни слова не сказал по существу обвинений.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ЕЛЬЦИН все больше погружался в депрессию. Он чувствовал себя глубоко одиноким. Его надавние фавориты, “младореформаторы” и их друзья-олигархи, предали его и занялись личным обогащением в самый ответственный момент борьбы с коммунистами. Конфликт между Чубайсом и Березовским, который расколол его политическую базу, продолжался в вялотекущей форме даже теперь, когда надо всем реформаторским лагерем нависла общая угроза. До выборов оставалось чуть больше года, а у президента не было ни малейшего понятия, кто мог бы стать его преемником и какие ресурсы этот человек сможет противопоставить коммунистам.

7 декабря 1998 года Ельцин прервал пребывание в больнице, чтобы уволить главу администрации Валентина Юмашева, заменив его пятидесятилетним генералом Николаем Бордюжей, в прошлом начальником отдела кадров КГБ СССР, а в последнее время командующим Пограничными войсками. Было ясно, что президент вновь стал искать противовес коммунистам среди силовиков. По Москве поползли слухи, что Бордюжу примеряют на роль ельцинского преемника.

“Теперь меня или убьют, или посадят в тюрьму”, – сказал Саша Марине.

На фоне кризиса, разразившегося в Москве, продолжает ухудшаться ситуация на Кавказе. 19 августа 1998 года радикальная секта ваххабитов захватила две дагестанские деревни, провозгласив “независимую исламскую республику” и установив здесь законы Шариата. После примирительной встречи с мятежниками, которых он назвал “симпатичными экстремистами”, министр внутренних дел Сергей Степашин позволил им остаться на захваченной территории, создав тем самым плацдарм для радикалов, недосягаемый для сил Масхадова.

Тем временем число заложников в Чечне перевалило за сотню. Заместитель Степашина Владимир Рушайло, при неофициальном участии Березовского, начал прямые переговоры с полевыми командирами, в обход правительства Масхадова. 20 сентября Березовский вывез из Чечни двух англичан, Джона Джеймса и Камиллу Карр, которые провели в плену четырнадцать месяцев.

8 декабря 1998 года в шестидесяти километрах от Грозного в брошенной на улице сумке чеченские власти обнаружили отрубленные головы четверых заложников – трех англичан и новозеландца. Убийство спровоцировала попытка их освободить, которую предприняли верные Масхадову подразделения. Масхадов обвинил в похищении и убийстве полевого командира Арби Бараева. Бараев, в свою очередь, пригрозил устроить теракты в России, если Масхадов атакует его опорный пункт в Урус-Мартане. Лидеры исламистской оппозиции Шамиль Басаев и Мовлади Удугов потребовали отставки Масхадова.

1998 ГОД ОЗНАМЕНОВАЛСЯ полным крахом российско-чеченского взаимопонимания. По словам Ахмеда Закаева, произошло это по вине российской стороны. Закаев считал, что резкое усиление радикальных исламистов было российской спецоперацией, которая преследовала цель дестабилизировать Масхадова. Началась эта деятельность с приходом Путина в ФСБ.

– Мы хотели строить светское, демократическое, прозападное мусульманское государство, что-то вроде Турции, и со временем вступить в НАТО и в ЕС, – объяснял он. – Но вдруг появились все эти ваххабиты с мешками денег и стали проповедовать совершенно иную, чуждую нам разновидность ислама. Как, ты думаешь, они попали к нам? Через Москву – у них у всех были российские визы!

В июле 1998 года, во время столкновений с радикальными полевыми командирами, правительство Масхадова захватило нескольких ваххабитов и выдворило их в Иорданию.

– Они все были опытными бойцами, – вспоминал Закаев, – но не имели ничего общего с талибами или “афганцами”, то есть джихадистами, прошедшими американскую и пакистанскую подготовку, против которых в Афгане воевали советские войска. Это все были говорившие по-русски арабы, старые кагэбэшные кадры с Ближнего Востока. И мы знали, что их финансирует вовсе не Саудовская Аравия, а ФСБ из Москвы.

Он напомнил, что организатор терактов 11 сентября Халид Шейх Мохаммед, прежде чем присоединиться к Осаме Бин Ладену, пытался в 1997 году проникнуть в Чечню. Но ему это не удалось – не смог проехать через Азербайджан. То же самое произошло еще как минимум с четырьмя террористами из группы, захватившей самолеты 11 сентября, включая их лидера Мохаммеда Атту. Все они, прежде чем отправиться к талибам в Афганистан, пытались пробраться в Чечню, но не смогли: в то время это было просто невозможно.

– Теперь объясни мне, как эти ребята, которых мы поймали с иорданскими паспортами (про их чисто арабские физиономии я вообще молчу), спокойно пришли в посольство России, получили визы, потом прилетели в Москву, а оттуда – на Северный Кавказ? И все это без ведома ФСБ? Да такого быть не может! Они все у них в картотеке с 80-х годов! “Симпатичные террористы”, сказал Степашин! Кстати, зачем Степашину нужно было брать под опеку те дагестанские деревни? Это было здорово сделано! Мы пытались вытеснить ваххабитов из Чечни, а им дали убежище на российской территории, под защитой ФСБ!

Закаев особенно возмущался индустрией захвата заложников, которая развилась благодаря практике платить за них выкуп. Это лишь поощряло полевых командиров на новые захваты и приносило им большие деньги. А в это время правительство Масхадова сидело без средств. Он утверждал, что российская сторона заплатила 7 миллионов долларов только за Валентина Власова, представителя Ельцина на Кавказе, который был взят в плен в мае, а освобожден в ноябре 1998 года.

Российские спецслужбы имели отлаженную систему контактов с похитителями; посредником был полковник Дауд Коригов, министр внутренних дел Ингушетии. В Москве все эти действия курировал заместитель министра внутренних дел Владимир Рушайло.

– У них было разделение труда, – объяснял Закаев. – Одна банда специализировалась на захвате людей, другая удерживала их, третья вела переговоры с русскими. Они перепродавали заложников друг другу, как скот. Мы не имели сил разорвать эту цепочку.

По словам Закаева, о выкупах было прекрасно известно на самом высоком дипломатическом уровне, но вместо того чтобы заставить Россию прекратить эту практику, европейцы стыдливо отмалчивались; англичане и французы были в курсе, когда дело касалось их подданных. Все об этом знали. Но публично это отрицалось.

Сначала чеченское правительство просто просило российскую сторону прекратить выкупы. Потом Масхадов публично обвинил русских в том, что они поощряют захват заложников. Он даже заявил, что российские спецслужбы находятся в доле с бандами, похищавшими людей. Но все продолжалось по-прежнему.

Когда много лет спустя, в Лондоне, я расспросил об этом Бориса, он объяснил, что “все было не так просто. Масхадов кривит душой, целиком сваливая ответственнось за исламистов на российскую сторону. Он сам пытался их приручить, когда взял Басаева и Удугова в правительство”.

– Причин ослабления Масхадова было две, – объяснил Борис, – невыполнение Россией взятых на себя экономических обязательств и его собственное нежелание жестко обойтись с исламистами, после того, как он победил на выборах. Проблема заложников – следствие его слабости. Когда я был в правительстве, главным для нас было заключить мир, и мы это сделали. Позже, когда Чубайс с Немцовым “ушли” меня из Совбеза, Чечня покатилась по наклонной плоскости, и с этим уже ничего нельзя было сделать. Рушайло тогда попросил меня помочь с заложниками, потому что мне доверяли чеченцы. Я ни о чем не жалею: мы спасли от верной смерти человек пятьдесят, и большинство из них были простыми солдатами. Поверь мне, все это делалось строго официально, с ведома и согласия Кремля”.

Однако в главном мнения Бориса и Закаева совпали: именно в этот период расширились и окрепли оперативные контакты между ФСБ и теми, кто брал заложников. К началу 1999 года сотрудничество перешло в политическую плоскость: российские спецслужбы и радикальные группировки стали подыгрывать друг другу в усилиях подорвать стабильность в Чечене.

НАЧАЛО 1999 ГОДА ознаменовалось массированной атакой на разобщенный и ослабленный междуусобицами лагерь Ельцина. В авангарде этого наступления шла Генеральная прокуратура во главе с ветераном советский юстиции Юрием Скуратовым, слегка грассирующим импозантным мужчиной лет пятидесяти, любившим появляться на публике в генеральском кителе.

Наступление шло по трем линиям – на Березовского, членов семьи Ельцина и клан Чубайса с помощью трех уголовных дел.

В начале февраля всю команду Глушкова уволили из “Аэрофлота”. Прокуратура объявила, что ведет расследование по подозрению в отмывании денег швейцарской компанией “Андава”, той самой, посредством которой чекистов отлучили от аэрофлотовских денег. Так началось “дело Аэрофлота”.

Второе расследование, “Дело Мабетекс”, касалось обвинений во взяточничестве ближайшего круга президента. Швейцарская строительная фирма “Мабетекс” уже несколько лет работала на российском рынке, выполнив несколько десятков престижных проектов, в том числе восстановление Белого дома, поврежденного обстрелом во время путча 1993 года. В январе 1999 года, по запросу Скуратова, следователи швейцарской прокуратуры произвели обыск в штаб-квартире “Мабетекса” в Лугано. Искали доказательства того, что швейцарцы заплатили “откат” сотрудникам ельцинской администрации за 300-миллионный контракт на реконструкцию Кремля. Вскоре после этого во французской “Ле Монд” появилась статья о том, что среди получателей фигурирует президентская дочь Татьяна Дьяченко.

Наконец, выступая 11 января по телевидению, Скуратов сообщил, что расследует информацию о незаконном обогащении высшего звена госчиновников, Так началось “дело об исчезнувшем займе МВФ”. Прокурор объявил, будто в июле-августе 1998 года Центробанк истратил средства займа Международного валютного фонда “нецелевым путем”. Речь шла о последнем транше в 4,3 миллиарда долларов, полученном Россией за месяц до кризиса. Впоследствии, уже после своей отставки, Скуратов утверждал, что несколько приближенных к правительству банков и более семисот госчиновников экономического блока, все птенцы гнезда Чубайса, узнали о предстоящем дефолте заранее и успели в последний момент ликвидировать свои личные вклады в обреченные ГКО и вывести средства за границу. На это будто бы и ушел весь “исчезнувший” транш МВФ.

Из трех дел наибольший шум в прессе в то время вызвала атака на Березовского, но знающие люди понимали, что речь идет о тотальном наступлении на Кремль по всем фронтам. Скуратов никогда бы не осмелился начать эти расследования в одиночку; за ним стоял Примаков, сговорившийся с думскими коммунистами криминализовать режим. Проблема заключалась в том, что сам Ельцин поначалу так не думал. Он отказывался верить в коррумпированность своего узкого круга и доверял Примакову, с которым договорился совместно уйти “ловить рыбу” в 2000 году, передав власть “молодому, сильному” реформатору.

^{Николай Глушков (слева), Березовский и Бадри Патаркацишвили, 1995 г. (Архив Бориса Березовского)}

^{“Но это было только начало, – продолжал Глушков. – Настоящий шок у них наступил, когда мы взяли под контроль денежные потоки”.}