Текст книги "Саша, Володя, Борис... История убийства"

Автор книги: Алекс Гольдфарб

Соавторы: Марина Литвиненко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Глава 10. Пути подполковничьи

В то пасхальное утро 19 апреля 1998 года, Марина с Сашей поехали в гости к друзьям. Накануне она целый день красила яйца и пекла куличи. Пост они, правда, не соблюдали.

Был чудесный день. Снег наконец-то растаял, и солнце так припекало, что пришлось снять пальто, впервые за много месяцев. Марине даже показалось, что Сашино уныние, в котором он пребывал с самого Нового года, рассеялось. Он был весел и уверен в себе, и она подумала, что неведомые ей проблемы, которые в последнее время его терзали, наконец-то разрешились.

Но едва они успели пообедать, как зазвонил его телефон. Он опять погрустнел и сказал, что пора ехать.

– Куда? – спросила Марина.

– Увидишь.

Всю дорогу он молчал, поглощенный своими мыслями.

“Возможно, что-то было в его голосе или выражении лица, но меня охватило ощущение, что я сейчас попаду в тот мир, от которого Саша оберегал меня все эти годы”, – вспоминала она потом.

И действительно, то пасхальное воскресенье обернулось для нее днем (и ночью) больших сюрпризов.

Они приехали домой к Виктору Шебалину, одному из Сашиных коллег. Там находился еще один человек, которого Марина не знала. Пока она разговаривала с женой Шебалина, мужчины закрылись в комнате. Потом незнакомец уехал, а Шебалин и Саша, посадив Марину за руль, поехали к Гусаку, где их уже дожидался еще один коллега. Так она познакомилась с Андреем Понькиным, о котором была наслышана.

Мужчины были крайне возбуждены. Гусак нервно ходил по комнате и все время курил. Марина хотела выйти, но Саша жестом показал, чтобы она осталась. Затем Шебалин начал говорить, и то, что она услышала, стало для нее первым потрясением того дня.

– Короче, нас собираются арестовать завтра. Нас всех, – объявил Шебалин.

Человек, которого она только что видела в квартире Шебалина, оказался “источником” в Федеральном агентстве правительственной связи (ФАПСИ). Он и рассказал им, что подслушал телефонный разговор, из которого следовало, что в понедельник в здании министерства на Лубянке будет взята под стражу группа лиц.

– Все сходится, – сказал Саша. – Ковалев звонил мне вчера и велел нам всем явиться к нему в десять утра.

Марина очень хорошо запомнила этот разговор. Шебалин был спокоен и давил на остальных – “источнику” из ФАПСИ можно верить, а поэтому необходимо что-то предпринять. Взять их под стражу со стороны Ковалева было вполне логичным ходом, учитывая, что на неделе они должны давать показания в прокуратуре.

Гусак и Саша возбужденно спорили. Понькин поворачивал свою большую голову от одного к другому, по очереди соглашаясь с обоими.

Гусак был бледен, непрерывно курил и явно паниковал; кричал, что все пропало, и теперь поздно что-либо предпринимать. Он обвинял Сашу в том, что тот “втянул их в это дерьмо”. Кричал, что идти к Березовскому было “самой идиотской из всех его идиотских затей”. Что если бы он знал обо всем заранее, то никогда бы этого не допустил. Саша кричал в ответ, что если бы они сделали так, как хочет Гусак, то потом им “пришлось бы убивать всех, кого прикажет Хохольков, без разбору”, и они “влипли бы еще в большее дерьмо”. Дело дошло бы до драки, если бы Шебалин и Понькин их не остановили.

Марина слушала в полном оцепенении. И хотя с каждой фразой суть проблемы для нее все более прояснялась, она пыталась убедить себя в том, что на самом деле этого не может быть. Может, это просто розыгрыш?

Наконец Саша заставил всех замолчать и выслушать его. Марина поймала себя на мысли, что она снова видит перед собой другого, “жесткого” Сашу, который однажды на миг показал ей себя, когда приструнил гаишника и опять скрылся под личиной беззаботного тинэйджера-переростка.

Побывав в кремлевской администрации, сказал он, они сожгли мосты, и отступать теперь поздно. Сегодня, хотят они того или нет, друг другу противостоят два лагеря: кремлевская администрация и ФСБ.

– Если мы сейчас откажемся от своих слов, – доказывал он, – от нас отвернутся и те, и другие. Тогда нам крышка.

В общем, заключил он, “у нас нет выбора, нам нужно держаться за Березовского, который одолел же и Коржакова, и Барсукова”. Саша был уверен, что Борис снова одержит победу.

Это звучало убедительно. Но, с другой стороны, если в понедельник их арестуют, им не удастся дать показания в военной прокуратуре в среду. Наконец сошлись на том, что Саша должен звонить Борису.

Тот сказал: “Немедленно приезжайте ко мне на дачу”.

Было без пяти минут полночь.

Когда они – Гусак, Понькин, Саша и Марина – приехали на Рублевку, там уже находился телеведущий ОРТ Сергей Доренко с камерой.

Девять лет спустя, просматривая эту запись в Нью-Йорке, я все никак не мог отделаться от мысли, как же должна была тогда чувствовать себя несчастная Марина – единственный свидетель ночного интервью, которое открыло ей глаза на тайный мир ее мужа?

– Я понимаю, что офицер госбезопасности не должен ни интервью давать, ни выступать по телевидению, – говорил Саша. – Я за свою жизнь никогда не боялся и сейчас не боюсь. Если бы я боялся за свою жизнь, я бы не делал то, чем я занимаюсь. Но я боюсь, что они расправятся с моей женой, с моим ребенком… Если этих людей сейчас на остановить, то этот беспредел захлестнет вообще страну, полностью…

Марина сидела в полном оцепенении. А Борис исчез через полчаса после начала записи. Он уже все понял и отправился спать.

ГОДЫ СПУСТЯ, АНАЛИЗИРУЯ эти события, Саша заключил, что Шебалин с самого начала был провокатором. Он примкнул к ним, когда они пошли к Борису первый раз, хотя до этого не проявлял никакого недовольства нравами и методами УРПО. Скорее всего, он напрямую работал на Ковалева. Возможно, поначалу ему было велено таким способом внедриться в окружение Березовского. Но по мере того как “производственный конфликт” превращался в политический скандал, а Ковалев все явственнее ощущал свою уязвимость, “объектом” Шебалина становился сам Саша и группа поддержавших его офицеров.

В ту ночь Шебалин отказался ехать к Борису, сославшись на какие-то дела. Возможно, ему необходимо было посоветоваться со своим куратором. Его спокойствие и вся эта история о “грозящем в понедельник аресте” могла быть всего лишь попыткой их запугать и заставить отказаться от показаний в военной прокуратуре. Если это было так, то уловка возымела противоположный эффект, подтолкнув группу к полуночному телевизионному признанию, которое, возможно, спасло им жизнь.

Саша позже вспоминал, что Шебалин никогда не участвовал в каких-либо спонтанных действиях, а только в тех, что планировались заранее, а также ни разу не проявлял инициативы.

А вот Гусак был искренен. Тот факт, что он никак не мог определиться, на чьей же он стороне, только подтверждал, что он не вел двойной игры. Он отчаянно пытался понять, кто в конце концов одержит верх, и соответственно менял свою позицию. Поначалу его не было среди участников бунта, не знал он и о походе к Борису, не ходил с ними в Кремль. Позже пытался быть посредником между Хохольковым и Сашей. Но в ту ночь, на даче у Бориса, он принял самое активное участие в телезаписи и рассказал всю правду. Хотя полгода спустя, в ноябре 1998 года, когда Саша и его друзья устроили знаменитую пресс-конференцию, Гусак снова пошел на попятную и предусмотрительно уехал из города, чтобы быть в безопасности.

Трое других бунтовщиков – Андрей Понькин, Герман Щеглов и Константин Латышенок – были верными членами Сашиной группы. Они поддержали его во всем и пошли до конца.

Примечательно также и то, что девять лет спустя, уже после Сашиной смерти, Гусак неожиданно всплыл в интервью на “Би-Би-Си”, назвавшись “московским юристом”. Он подтвердил, что Хохольков предлагал ему убить Березовского. Но тут же сказал, что не воспринял эти слова всерьез: “Если бы директор ФСБ Николай Ковалев отдал мне персональный приказ, то я бы его исполнил”.

В ту пасхальную ночь на даче у Бориса все трое исповедовались перед ошарашенным Доренко искренне и были похожи на кающихся грешников. К концу второго часа видеозаписи Марина больше не могла отрицать очевидное: Саша и его друзья вошли в смертельный конфликт со своей “Конторой”. Она узнала о Трепашкине, с которым нужно было “разобраться”, о плане похищения Джабраилова, о приказе “убрать” Бориса и о многих других вещах, которые Саша называл “противозаконными и преступными”. Марина знала, что за Сашей была такая особенность – делить мир на черное и белое, и понимала, что это общая для них профессиональная черта. Теперь, когда он пошел против Конторы, ей было ясно, что он стал врагом для ФСБ, и ему будут мстить.

ХОТЯ ПЕРВОНАЧАЛЬНО БУНТОВЩИКИ намеревались немедленно показать эту запись по телевидению, к утру они передумали.

Борис, ознакомившись с ситуацией, с этим согласился. “Такой материал будет для вас эффективной защитой до тех пор, пока его не покажут, – сказал он. – В виде исключения мы, конечно, сможем организовать эксклюзивный просмотр в Кремле для узкого круга, но в данный момент в этом нет необходимости. Что же касается ваших начальников, то я думаю, что им уже известно, чем вы тут занимались всю ночь. Делайте то, что собирались: идите в прокуратуру. И посмотрим, что будет”.

Когда утром они приехали на Лубянку, их никто не арестовал. Ковалев еще раз пытался договориться с ними, но это ни к чему не привело.

Спустя два дня они отправились в прокуратуру. Вскоре всех участников конфликта – Хохолькова с Камышниковым, Гусака с Шебалиным и Сашу с его группой отстранили от работы до конца расследования.

25 мая московский либеральный еженедельник “Новая газета” опубликовал статью журналиста Юрия Щекочихина, являвшегося также депутатом Госдумы. В ней Щекочихин обнародовал свой депутатский запрос директору ФСБ Ковалеву:

• Правда ли, что скандал с закупкой партии специальной техники для оборудования помещений в Кремле, парламенте и Белом доме, которую негласно проводили Коржаков и Барсуков на средства из госбюджета, проходил с участием Е. Хохолькова и что средства, якобы потраченные на закупку подслушивающей аппаратуры, на самом деле похищены?

• Правда ли, что по инициативе Хохолькова образовано Управление по разработке и пресечению деятельности организованных преступных формирований (УРПО)?

• Нашли ли подтверждение компрометирующие Хохолькова материалы о его связи с известными узбекскими преступными «авторитетами» Гафуром и Салимом?

• Правда ли, что Хохольков ведет образ жизни богатого нувориша, несовместимый с денежным содержанием даже генерала ФСБ? Правда ли, что он и его жена имеют в распоряжении дорогие иностранные автомобили и проживают в загородном особняке стоимостью минимум в несколько сот тысяч долларов? Соответствует ли действительности утверждение, что Хохольков регулярно посещал казино «Ленинградская» и «Метрополь», где проигрывал очень крупные суммы? Однажды он расплатился за проигрыш 120 тысячами долларов. Что это за деньги?

• Правда ли, что, отбирая сотрудников на работу, Хохольков требовал от некоторых из них подписать обязательство выполнить любой приказ руководства, включая и незаконные – вплоть до убийства, и при этом взять ответственность целиком на себя?

• Правда ли, что сотрудники управления Хохолькова с ведома руководства и под видом оперативной работы занимались прямым вымогательством и угрозами убийства? Ведется ли следствие по заявлению директора мебельного салона торгового центра «Щелковский» Степанова, который был вызван на допрос в один из кабинетов управления на Лубянке, после чего на служебных машинах вывезен в лес в Подмосковье, где его заставили вырыть себе могилу и затем имитировали его расстрел?

• Правда ли, что с началом чеченских событий Хохольков получил возможность контролировать негласные средства, отпущенные на проведение специальных мероприятий, и что при этом бесконтрольно было потрачено примерно 500 тыс. долларов США?

• Правда ли, что сотрудники Управления собственной безопасности ФСБ нашли возможность довести до ряда руководителей правительства и президентской администрации сведения о Хохолькове, но при этом содержание разговоров стало известно Хохолькову и Ковалеву и было использовано для давления на сотрудников?

• Правда ли, что генерал Хохольков и некоторые его подчиненные под видом оперативной работы на самом деле покровительствуют подольской организованной преступной группировке и выполняют поручения ее лидеров?

Много лет спустя, в Лондоне, я спросил Сашу и Бориса, не они ли организовали утечку. Оба категорически отрицали свою роль в появлении статьи. Щекочихин, будучи активным членом партии “Яблоко”, был известен своей нелюбовью к олигархам, а Березовского просто терпеть не мог.

Борис и Саша были убеждены, что у Щекочихина имелся собственный источник информации, возможно, кто-то из Управления собственной безопасности ФСБ или в Кремле. Скорее всего, Щекочихину не было известно о плане похищения Джабраилова и покушении на Трепашкина, иначе бы он непременно их упомянул. С другой стороны, и Саша ничего не знал об эпизоде с директором мебельного магазина, которому устроили инсценировку расстрела.

Так или иначе, два независимых сигнала – жалоба Саши и его друзей и запрос Щекочихина давали Кремлю достаточно поводов, чтобы устроить чистку в ФСБ.

В СЕРЕДИНЕ ИЮНЯ руководитель кремлевской администрации Валентин Юмашев, который имел обыкновение советоваться с Березовским по поводу назначений в правительстве, спросил его мнение об одном из своих заместителей, человеке по имени Владимир Путин.

Борис довольно хорошо знал Путина. Они познакомились, когда тот курировал экономику в мэрии Петербурга, а Борис еще занимался автомобильным бизнесом. У Путина была репутация некоррумпированного чиновника – большая в то время редкость.

– Мы рассматриваем его кандидатуру на должность директора ФСБ, – сказал Юмашев.

Он объяснил, что личная преданность президенту – главное качество, которым должен обладать будущий руководитель спецслужб. Ельцин не доверял никому из известных ему генералов ФСБ – повязанных друг с другом членов чекистского клана. Путин в этот круг, судя по всему, не входил.

Что же касается личной преданности, то взаимоотношения Путина с его бывшим боссом, мэром Петербурга Анатолием Собчаком, характеризовали его с самой лучшей стороны. Когда Собчак проиграл выборы, Путин предпочел остаться безработным, но не предал босса. Понимая, что Путин знал множество секретов Собчака, новый мэр предложил ему сохранить занимаемую должность. Но Путин отказался. Позже он перебрался в Москву, где занял должность среднего уровня в президентской администрации и довольно быстро сделал там карьеру.

На Ельцина произвел неизгладимое впечатление рассказ о так называемом “спасении Собчака”, которое Путин организовал в ноябре 1997 года с большим риском для себя. В то время новый мэр Петербурга, сговорившись с заклятым врагом Кремля генеральным прокурором Юрием Скуратовым, добился того, чтобы на Собчака завели уголовное дело. Московские либералы побежали к Ельцину за помощью: спасите Собчака. Но тот сам находился “в прокурорской осаде” и не слишком мог помочь соратнику.

Тем временем у Собчака во время допроса случился сердечный приступ, и его срочно отвезли в больницу. В тот же самый день Скуратов подписал ордер на его арест. И тут Путин, взяв отпуск, ринулся в Петербург и организовал Собчаку побег. Перехитрив сотрудников милиции, круглосуточно наблюдавших за бывшим мэром, люди Путина погрузили его на носилки и прямо из больницы отвезли в аэропорт, где его ждал частный самолет. На следующий день он был в Париже, в кардиологической клинике; его жена была рядом с ним.

Теперь, обсуждая с Борисом кандидатуру Путина на пост директора ФСБ, Юмашев не преминул отметить этот его подвиг. Прошлое кандидата тоже вполне соответствовало должности. Когда-то Путин был офицером внешней разведки и служил в Восточной Германии. После распада СССР он уволился из спецслужб в звании подполковника.

Борису понравилась идея назначить отставного подполковника командовать генералами: он не вхож в их узкий круг, не связан боевым прошлым, общими тайнами, взаимными обязательствами. Кагэбэшные зубры наверняка примут “выскочку” в штыки, что только укрепит его в преданности Кремлю.

– Поддерживаю кандидатуру на 100 процентов, – сказал Борис.

Так, благодаря смуте в УРПО и интригам Бориса, Путин вынырнул из безвестности и покатил по рельсам, которые два года спустя привели его прямиком в президентское кресло.

“ЖИЛИ-БЫЛИ ДВА брата, один умный, а другой дурак, – сказал Саша. – Знаешь, после того, как я спас его от ментов в “Логовазе”, Борис сказал мне, что теперь мы как братья. Из нас двоих дурак, видимо, я. Но почему-то вышло, что дурак оказался прав. С самого начала я говорил ему, что Путин – змея, которая рано или поздно его укусит. Но он мне не верил”.

Когда 25 июля 1998 года новый директор ФСБ вступил в должность, Борис сказал Саше: “Пойди познакомься с ним. Посмотри, какого классного парня мы поставили с твоей помощью”.

По звонку Бориса Путин принял его в своем новом кабинете на Лубянке, но общий язык два подполковника так и не нашли. Путин держался холодно и официально. Он молча выслушал пылкий Сашин доклад о масштабах коррупции в Конторе, но не захотел встречаться с остальными бунтарями из УРПО и никак не отреагировал на сообщение, что все они до сих пор отстранены от работы.

– Я узнаю человека по рукопожатию, – сказал Саша Марине после этой встречи. – У него рука холодная и неприятная, а по глазам видно, что он меня терпеть не может.

Спустя два года, на ночном турецком шоссе, Саша в непечатных выражениях высказал все, что думает об этом человеке, как и он, питомце Конторы, от которого он теперь спасался бегством.

– После встречи с ним я сказал Борису, что этому человеку верить нельзя. Но он не хотел слушать, говорил, что Путин будет реформировать Контору. Они там, в Кремле, не понимали, что Контору невозможно реформировать. Путин быстро Лубянку успокоил: свой я, ребята, не собираюсь я вас ущемлять, буду поддерживать ваши интересы. И они его приняли.

– Он плоть от плоти, кровь от крови Конторы, поэтому я для него предатель, – продолжал Саша. – То, что он попал туда благодаря мне, для него ничего не значило. Ему нужно было показать, что у него нет передо мной обязательств, именно поэтому он меня и посадил в тюрьму. Так же поступил и с Борисом, после того как Борис сделал его президентом.

Чечня, лето 1998 года. В республике царит полный экономический хаос. Усиливается инфильтрация радикальных исламистов из-за границы, которые сливаются с местными бандитскими группами, превратившими похищения людей в доходный бизнес. По данным правительства Масхадова, в заложниках удерживается шестьдесят пять человек, в том числе двое англичан. Среди похищенных – Валентин Власов, специальный представитель Ельцина в Чечне, сменивший на этом поприще Березовского. Масхадов отдает приказ разоружить экстремистов. В результате столкновений верных Масхадову сил с радикальными полевыми командирами погибает девять человек. 23 июля и самому Масхадову чудом удается избежать смерти от взрыва фугаса, установленного на пути его автомобиля.

28 июля 1998 года группа отставных российских политиков, известных как “партия мира”, включая Черномырдина, Лебедя и Березовского, призвала к назамедлительному выполнению договора с Чечней и в первую очередь возобновлению экономической помощи правительству Масхадова. Новый премьер Сергей Кириенко заявил, что готов встретиться с чеченским президентом.

Глава 11. В осаде

Надежды на стабилизацию в Чечне, как и российская демократия в целом, потерпели сокрушительный удар в результате неожиданно налетевшей экономической бури. Дефолт августа 1998 года окончательно добил реформаторов и привел в кресло премьер-министра Евгения Примакова, старорежимного аппаратчика, открыто заявлявшего об откате по всем линиям: от экономики до внешней политики. Ельцин и его окружение, включая Березовского, оказались в осаде. А бунтовщики из УРПО в свою очередь ощутили жесткий прессинг со стороны нового директора ФСБ.

ТУЧИ НА ЭКОНОМИЧЕСКОМ горизонте России начали сгущаться еще весной 1998 года. Немногие могли предсказать грозу точнее, чем Джордж Сорос. Сползание в экономический кризис началось с проблем на фондовых рынках Юго-Восточной Азии. Международные инвесторы стали выводить капитал с этих рынков, а заодно и с российского. Это совпало с падением мировых цен на нефть, которая была главным источником государственного дохода России. В январе 1998 года цены снизились до 15 долларов за баррель – самой низкой отметки с 1994 года. К августу нефть стоила уже 13 долларов.

Между тем российское правительство практически не собирало налогов, поскольку предприниматели не спешили декларировать прибыль. В мае Дума, большинство в которой составляли коммунисты, нанесла очередной удар по иностранным инвесторам, введя ограничения на участие “нерезидентов” в одном из главных российских ресурсов – энергетической монополии РАО ЕЭС, тем самым сильно уменьшив привлекательность российского фондового рынка в целом. После этого никто не выразил желания принять участие в торгах на аукционе по продаже “Роснефти”, последней крупной нефтяной компании, находившейся в руках государства. Долг по невыплаченным зарплатам изнурял правительство – горняки устраивали акции протеста, блокируя железнодорожные пути.

Чтобы увеличить государственные доходы, правительство начало выпуск ГКО – краткосрочных рублевых облигаций государственного займа. Но так как риск существенно возрос, держатели ГКО требовали все более высоких процентных ставок, которые к концу лета достигли уже 150 % годовых. Чтобы платить по процентам, государству приходилось выпускать все больше и больше облигаций, тем самым все крепче затягивая петлю на собственной шее.

Руководители российской экономики были убеждены, что если дела пойдут совсем плохо, то Запад придет на помощь, как это произошло в 1994 году в Мексике. У России слишком много атомных бомб, чтобы допустить здесь экономическую катастрофу, полагали они. И продолжали выпускать ГКО и изводить Международный валютный фонд просьбами о новых займах. Как впоследствии сказал Анатолий Чубайс, который по-прежнему был неофициальным лидером экономической команды Ельцина: “Мы кинули Запад” на 20 миллиардов долларов, потому что “у нас просто не было другого выхода”.

Джордж Сорос был хорошо знаком с этой ситуацией, потому что однажды сам одалживал России деньги, чтобы поддержать правительство на плаву между очередными западными вливаниями. В самом начале августа, когда дефицит ликвидности на короткое время парализовал российский межбанковский рынок, Сорос понял, что настало время бить тревогу.

13 августа 1998 года он опубликовал открытое письмо в “Финаншл Таймс”, которое начиналось так: “Ситуация на российском финансовом рынке стала окончательно неуправляемой”. Чтобы избежать катастрофы, он посоветовал российскому правительству “умеренно” – на 15–25 процентов девальвировать рубль и создать промежуточную валюту наподобие той, которая существовала в первые годы Советсой власти – золотой рубль, жестко привязанный к курсу доллара, который был бы гарантирован еще одним чрезвычайным западным вливанием в российскую казну в размере 50 миллиардов долларов.

Джордж просто хотел дать совет и привлечь внимание Запада к этой проблеме. Но его письмо сработало как спичка, поднесенная к пороховой бочке: акции на московской бирже резко упали, а цена доллара пошла вверх. 17 августа Центробанк уже не смог поддерживать курс рубля. Цены на розничные товары резко взлетели. Люди лихорадочно пытались обменять рубли на доллары. Из регионов пошли сообщения о нехватке продуктов, потому что обезумевшие толпы скупали все подряд. Россияне выстраивались в очереди в банки, чтобы забрать свои сбережения. Но так как правительство не смогло выполнить обязательства перед банками по ГКО, то и там не оказалось наличности. Банки рушились один за другим. 23 августа Ельцин отправил в отставку пятимесячное правительство Кириенко, которого население ассоциировало с командой Немцова-Чубайса и считало виновным в кризисе.

Когда дым рассеялся, несколько крупных банков практически улетучились, а вместе с ними и сбережения миллионов вкладчиков; сотни тысяч людей остались без работы. Иностранные инвесторы потеряли около 33 миллиардов долларов, из которых 2 миллиарда потерял сам Джордж Сорос.

АВГУСТОВСКИЙ ФИНАНСОВЫЙ КРИЗИС не особенно затронул бизнес Бориса; у него не было своего банка, а нефтяная компания получала прибыль в долларах. Поэтому девальвация даже была ему на руку.

Но в политическом плане это была катастрофа.

После двух неудачных попыток получить одобрение Думы, чтобы вернуть Виктора Черномырдина на пост премьер-министра, Ельцин встал перед выбором: распустить Думу и объявить новые выборы, что неизбежно закончилось бы победой коммунистов, или уступить коммунистам премьерское кресло. Конфронтация продолжалась почти три недели. Наконец, обе стороны согласились на компромиссную фигуру – шестидесятивосьмилетнего министра иностранных дел Евгения Примакова, бывшего начальника Службы внешней разведки (СВР), которого за спиной насмешливо называли “Примусом”. Напоминая видом и манерами члена Политбюро брежневского призыва, он излучал подзабытую за пятнадцать лет ауру эпохи позднего застоя. Ельцин рассматривал Примуса как промежуточную фигуру, которая давала ему возможность передохнуть и пережить кризис. Назначая его главой правительства, президент взял с него честное слово, что в 2000 году они “вместе найдут молодого сильного политика”, поддержат его на президентских выборах, а потом “вместе уйдут на покой [и будут] ловить рыбу”, – пишет Ельцин в мемуарах.

Впервые после распада Советского Союза правительство возглавил человек, который не был ни демократом, ни реформатором, ни “западником”. Ветеран разведки, с тоской вспоминавший о былом имперском величии СССР, Примаков видел в США главного геополитического соперника, а вовсе не центр демократической цивилизации, к которой Россия примкнула после падения коммунизма. Еще со времен своей работы в КГБ он был дружен со многими антиамериканскими диктаторами – от Саддама Хуссейна до Слободана Милошевича.

В экономической сфере он тяготел к социалистической модели, где доминирует государство. Правам и свободам он предпочитал безопасность и порядок. Он боялся свободной прессы. Объявляя амнистию для ста тысяч заключенных, он сказал: “Мы освобождаем места для тех, кого собираемся посадить за экономические преступления”, чем нагнал страху на все деловое сообщество.

Примаков был заклятым врагом Березовского. Для него Борис, как никто другой, олицетворял скверну капитализма. Но это была не просто классовая ненависть – уже несколько лет между ними происходил острый конфликт в связи с “Аэрофлотом”, российской национальной авиакомпанией.

“АЭРОФЛОТОМ” БОРИС НАЧАЛ интересоваться давно. Из всех советских предприятий эта компания, пожалуй, была больше прочих нашпигована сотрудниками спецслужб. Каждый, кто осмелился бы приватизировать государственную авиакомпанию, должен был быть готовым к противоборству с тремя могущественными ведомствами – ФСБ, СВР и ГРУ.

Но Бориса это не отпугнуло. Удобный случай представился в конце лета 1995 года, когда вместо прежнего советского директора руководить российскими авиалиниями Ельцин поставил маршала авиации Евгения Шапошникова, министра обороны при Горбачеве. Будучи новичком в деловой сфере, Шапошников попросил Березовского помочь наладить работу авиакомпании: в тот год 110 самолетов “Аэрофлота” перевезли три с половиной миллиона пассажиров в 102 государства с убытком в несколько миллиардов долларов.

Рассчитывая со временем приватизировать “Аэрофлот”, Борис привлек к управлению авиакомпанией свою лучшую команду менеджеров во главе с Николаем Глушковым, ведущим экономистом “Логоваза”.

Когда в феврале 1996 года Глушков появился в “Аэрофлоте”, он пришел в ужас, обнаружив, что “шпионская проблема” была гораздо серьезнее, чем можно было предположить.

Как и все государственные службы во времена шоковой терапии в 1991–1995 годах, российские спецслужбы, предоставленные самим себе, действовали практически бесконтрольно и плохо финансировались. Предприимчивые разведчики, оставшиеся в “Аэрофлоте” с советских времен, превратили государственную авиакомпанию в дойную корову; из средств “Аэрофлота” финансировались шпионские операции и тысячи сотрудников по всему миру.

– То, что нам открылось, было уму непостижимо, – рассказывал мне Глушков много лет спустя в Лондоне. – Финансовые потоки “Аэрофлота” за границей управлялись из загадочных офшоров; мы так и не смогли установить, кто за ними стоял.

Выручка от продажи билетов поступала на 352 счета в иностранных банках, но установить, кто контролировал эти счета, было совершенно невозможно. Все иностранные представительства “Аэрофлота” возглавлялись сотрудниками СВР или ГРУ, а центральная администрация – офицерами ФСБ; и они отчитывались перед своим начальством, а не перед руководством авиакомпании.

– Чтобы ты лучше представил себе проблему, скажу, что в штате авиакомпании из 14 тысяч человек три тысячи были сотрудниками спецслужб. Отдел кадров возглавлял офицер ФСБ. Службу безопасности возглавлял офицер ФСБ. И их нельзя было тронуть. Знаешь, что я тогда сделал? – злорадно ухмыльнулся Николай. – Я выставил им счета. Отправил письма в СВР Примакову и в ФСБ Барсукову с просьбой выплатить своим сотрудникам зарплату. Мне тогда позвонил Коржаков. Он рвал и метал, обещал уничтожить, если я буду посягать на права спецслужб.

Все это происходило весной 1996 года, когда Березовский, Чубайс и Гусь схлестнулись со спецслужбами в битве за Кремль.

– Но это было только начало, – продолжал Глушков. – Настоящий шок у них наступил, когда мы взяли под контроль денежные потоки. Мы просто закрыли все 352 счета и перенаправили заграничные доходы в единый финансово-расчетный центр в Швейцарии, который сами и контролировали. Компания называлась “Андава”. Вот это чекистов вконец разъярило.

Спустя годы, собирая материал для этой книги, я разговаривал с одним российским перебежчиком, ныне живущим под вымышленным именем в тихой европейской стране. Он рассказал, что до 1996 года главы европейских резидентур свободно использовали средства “Аэрофлота” для своих нужд – как оперативных, так и личных. И вот в один прекрасный день шпионы из аэрофлотовских представительств начали слать в Москву рапорта, что у них больше нет доступа к денежным средствам. По словам моего информатора, в результате глушковской реформы оперативные расходы СВР моментально сократились более чем на треть, а это были десятки миллионов долларов.