Текст книги "Чудовище (Страшно красив)"

Автор книги: Алекс Флинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 5

Прожив в этом доме неделю, мы вдруг обнаружили санки. Точнее, их нашла Линди. Утром она из любопытства забрела на чердак и… Крик раздался такой, что на мгновение я подумал, не напало ли на нее настоящее чудовище.

Когда мы поднялись на чердак, то увидели Линду, с восторгом разглядывавшую пыльные санки, придавленные грудой старья.

– Ты испугалась обыкновенных санок? – спросил я.

– Я впервые вижу настоящие санки. Понимаешь, у меня их никогда не было. Я только читали, как ребята катались на них с гор.

Она прыгала, как маленькая. Не могла дождаться, пока я вытащу санки. После этого я внимательно осмотрел неожиданную находку. У санок было лакированное деревянное сиденье со спинкой и металлические полозья. Полозья выглядели почти новыми. Сзади на спинке была этикетка с названием фирмы. Линди хлопала в ладоши.

– Жаль, что санки одни. А то бы мы устроили гонки.

Я улыбнулся.

С моей помощью Линди наверстывала зимние забавы, которых была лишена в детстве. Мы слепили целую армию снеговиков («снежных людей», как называла их Линди). Не далее как вчера я проснулся раньше обычного, взял лопату и пошел расчищать пруд, чтобы потом покататься на коньках. Конечно, весь пруд я расчистить не мог – он был большой. Работа оказалось довольно тяжелой, я весь взмок. Но усилия того стоили.

– Мы будем кататься на коньках! – обрадовалась Линди. – На настоящем льду! Я чувствую себя Джо Марч.

Мне не надо было объяснять, кто такая Джо Марч. Линди заставила-таки меня прочитать «Маленьких женщин [28]28
  Роман американской писательницы Луизы Мэй Олкотт.


[Закрыть]», хотя я отнекивался, считая эту книгу типичным женским романом.

Надо же, я совсем забыл про эти санки. Отец купил их, когда мне было лет пять или шесть. В санках помещались двое. Помню, мы поднялись с ним на вершину холма (тогда холм казался мне горой). Съезжать вниз один я не решался. Это был уик-энд. Рядом катались другие ребята, но они были старше. Потом на вершину поднялись мальчишка моего возраста с отцом. Они уселись в санки: отец сел сзади, сын – спереди. Чтобы мальчишка не выпал, отец обхватил его руками, потом оттолкнулся, и под счастливые крики моего ровесника они понеслись вниз.

– Давай и мы спустимся вдвоем, – попросил я отца.

– Кайл, неужели ты боишься? Ведь все так просто. Смотри, другие ребята съезжают сами.

Я был уверен, что мы скатимся вниз вместе. Зачем же отец поднимался сюда со мной?

– Но эти ребята старше меня. Ты видел, как мальчик поехал вместе с отцом?

– Зачем брать пример с малышей? Ты уже большой. Покажи всем, что ты не боишься.

Отец стал усаживать меня в санки. Я испугался и заплакал. Другие мальчишки смотрели на меня и усмехались. До сих пор не понимаю, почему отец не согласился съехать вниз вместе со мной. Наверное, ему хотелось, чтобы у него был идеальный сын, а я, как говорится, портил ему сценарий. Наконец он предложил мальчишке постарше пять долларов за то, что тот спустится со мной. После того первого раза я не боялся кататься на санках, но желание быстро прошло. И вот теперь – такая возможность.

– Одевайся, – сказал я Линде. – Мы идем кататься.

– И ты научишь меня управлять санками?

– Конечно. Для меня нет большего счастья, чем сделать что-то для тебя, – ответил я.

Я мысленно отметил, насколько изменилась моя речь с тех пор, как в нашем доме появилась Линди.

Я стал говорить… изысканнее, что ли? Мои фразы все больше напоминали разговоры героев любимых книг. Помнится, когда мы начинали заниматься с Уиллом, он жаловался, что моя речь засорена подростковым жаргоном. В Таттл это считалось нормой. Но сейчас, несмотря на манерность моих слов, я говорил правду! Для меня не было большего счастья, чем подняться с Линдой на вершину холма и помочь ей забраться в санки. Если она не будет возражать, мы и спустимся вместе.

Она надела ярко-красную куртку с капюшоном.

– В такой куртке ты точно не потеряешься, – пошутил я. – Идем.

Близлежащие холмы не годились для катания – можно было запросто напороться на куст или удариться о дерево. Я повел Линду на тот самый холм. Дорога заняла около часа.

Линди уселась в санки.

Когда спускаешься один, лучше не сидеть, а лежать. И обязательно лицом вперед. И показал ей, как надо ложиться.

– Мне как-то страшновато, – призналась она.

– Хочешь, спустимся вместе? – Если она согласится, мне придется сесть сзади и держать ее за талию. По-другому нельзя, иначе мы оба можем выпасть на спуске.

– Да, – ответила она. – Спустимся вместе.

– Конечно, – облегченно выдохнул я.

Я подвел санки к последнему ровному участку, за которым начинался спуск, и сел. Махнул Линде, чтобы садилась впереди. И обнял ее за талию, ожидая услышать крик ужаса. Но Линди молчала. Наоборот, она прижалась ко мне крепче. Мне вдруг показалось, что я могу ее поцеловать. Точнее, она не станет возражать, если я это сделаю.

Однако я не решился и лишь сказал:

– Раз ты сидишь впереди, тебе и управлять санками.

А мой звериный нос остро чувствовал запах ее волос – смешанный запах шампуня и духов. Я ощущал, как бьется ее сердце. Живая, настоящая, она сидела рядом, и это наполняло меня радостью.

– Готова? – спросил я. – Ее сердце забилось чаще.

– Да.

Я оттолкнулся, прижал Линду еще крепче, и мы с детским хохотом и визгом понеслись вниз.

Вечером я устроил костер. Но не на улице, а в гостиной. Широкий камин вполне это позволял Разведение костров – навык из моей прежней жизни, когда я еще не был чудовищем. Для растопки я выбрал сосновые полешки и наколол из них лучинок. Для розжига взял старые газеты, свитые в жгуты. Поверх сложенного «шалашика» я поместил толстое полено. Затем чиркнул спичкой поджег газетные жгуты. Они быстро вспыхнули. Линди сидела на диване. Я устроился рядом. Наверное, пару дней назад я бы не решился это сделать и сел отдельно. Но ведь сегодня мы катались с горы, я обнимал Линду за талию, и она не попыталась вырваться. Тем не менее я сел на расстоянии фута от нее. Никаких возражений. Линди с наслаждением смотрела на огонь.

– Как красиво. За окнами – белый снег. В доме – пылающий огонь. Пока я не встретила тебя, камины я видела только в фильмах.

– Все для вас, миледи.

– Я благодарю вас, сэр, – в тон мне ответила она. – А где Уилл с Магдой?

– Уилл любит читать в постели. У Магды что-то спина побаливает. Тоже решила лечь пораньше.

Я слукавил. Я сам попросил Уилла и Магду не выходить в гостиную. Вдруг этот вечер станет для меня решающим?

– А тишина какая, – сказала Линди. – Даже не верится. В Нью-Йорке и ночью не бывает по-настоящему тихо.

Она забралась на диван с ногами, встала на колени и выглянула в окно.

– И никаких фонарей. Каждую звездочку на небе видно. Посмотри!

Я тоже повернулся и оказался совсем рядом с ней.

– Я бы поселился среди такой красоты и не тосковал по городу… Линди?

– Что?

– А ты действительно больше не чувствуешь ненависти ко мне?

– Ты-то сам как думаешь? – вопросом ответила она, продолжая глядеть на звезды.

– Я думаю, твоя ненависть прошла. А ты была бы счастлива, если бы навсегда осталась жить со мною?

Как уже не раз бывало, я затаил дыхание, ожидая ее ответа.

– В чем-то я гораздо счастливее себя прежней. До этого моя жизнь была ежедневной борьбой. Отец никогда обо мне не заботился. Ты удивился, что нам отключали свет. Это не самое страшное. Хуже, когда ты ходишь по соседям и просишь у них либо еду, либо деньги на еду. Когда я подросла, один из учителей в школе сказал, что у меня есть единственный способ выбраться из этой кошмарной жизни – образование. И тогда я стала не просто хорошо учиться. Учеба заменила мне все. Я боролась за муниципальную стипендию и добилась ее.

– Но ведь ты очень способная, Линди.

– В моем положении способностей было недостаточно. Требовалась усидчивость. Я без сожаления жертвовала развлечениями. А здесь я впервые играю. Просто играю, как все дети.

Я улыбнулся. Огонь в камине добрался до полена, охватил его со всех сторон. Значит, костер сложен правильно.

– Так ты счастлива?

– Очень счастлива. Если бы не…

– Если бы – что? Ты же знаешь, Линди: тебе достаточно попросить, и ты получишь все, что хочешь.

Она глядела куда-то вдаль. Может, на звезду, может – просто в темноту.

– К сожалению, не все. Я часто думаю об отце, и до сих пор не знаю, как он. Поначалу я была очень зла на него. Считала, что он продал меня в рабство, потом злость прошла. Знаешь, Адриан, он не такой уж плохой человек… если бы не наркотики. Он болен. Я знаю, что не могу его вылечить. Но мне удавалось хоть как-то заботиться о нем. Ты, конечно же, скажешь, что глупо заботиться о том, кто мог продать тебя за щепотку зелья. Кто схватил свой чертов героин и ушел не оглянувшись. Но все равно я о нем беспокоюсь.

– Почему же глупо? Родители бывают разные. Даже если они тебя не любят…

Теперь Линди глядела на огонь. Я тоже стал смотреть, как он неторопливо пожирает полено.

– Адриан, я по-настоящему счастлива здесь. Только… только хотела бы убедиться, что с отцом все более или менее в порядке.

Неужели ее поведение – умело разыгранный спектакль? Может, она преодолевает отвращение ко мне, чтобы добиться от меня чего-то дорогостоящего? Например, устройства ее папаши в хорошую клинику, где его попытаются избавить от тяги к героину?

Я вспомнил наше катание на санках, то, как крепко она прижималась ко мне. Не верю, чтобы и это было частью шоу. И все равно у меня от сомнений заболела голова.

– Если бы я могла хоть на несколько минут увидеть отца…

– Тогда ты осталась бы здесь, со мной?

– Хотела бы остаться. Только бы…

– Ты можешь его увидеть. Подожди.

Я ушел, чувствуя на спине ее взгляд. Входная дверь, как всегда, осталась незапертой. Думаю, Линди это заметила. Она могла уйти прямо сейчас. Скрыться в темноте, и я бы не стал возвращать ее назад. Но она этого не сделает. Она сказала, что счастлива со мной. Она готова и дальше оставаться в этом доме, однако ей нужно время от времени видеть отца. Наверное, если она увидит его вместе с его наркотой, вполне довольного жизнью, это успокоит ее. Я понимал чувства Линды. Смотреть на своего отца я мог по нескольку раз в день – достаточно включить телевизор. Пусть она посмотрит на своего.

Я вернулся с ведьминым зеркалом. Линди все так же сидела на диване.

– Что это? – удивилась она, увидев у меня зеркало.

Линди оглядела серебряную оправу, затем повернула зеркало стеклом к себе.

– Это волшебное зеркало, – сказал я. – Заколдованное. Глядя в него, ты можешь увидеть любого человека, где бы он ни находился.

– Хорошая шутка.

– Это не шутка.

Я забрал у нее зеркало и, держа перед собой, произнес:

– Хочу видеть Уилла.

В то же мгновение мое уродливое лицо исчезло, и мы увидели Уилла. Он действительно лежал в постели и читал книгу. В комнате не было света, кроме лунного, но Уиллу было все равно.

Я вернул зеркало Линде. Она недоверчиво поглядела на свое отражение и хихикнула.

– Значит, это не шутка? И я тоже могу попросить зеркало показать мне того, кого захочу?

Я едва успел кивнуть, как она сказала:

– Хочу увидеть… Слоан Хаген.

Поймав мой вопросительный взгляд, Линди пояснила:

– Помнишь, я тебе рассказывала про эту злую и капризную девицу? Она еще устроила Кайлу скандал из-за розы.

В зеркале появились очертания комнаты Слоан. Сама Слоан сидела перед туалетным столиком и тоже смотрелась в зеркало, выдавливая прыщик. Прыщик был большой, из него выползала противная белая слизь.

– Ого! – засмеялся я, глядя на панически испуганную Слоан.

Линди тоже рассмеялась.

– Не повезло красавице… На кого бы мне еще посмотреть?

Я замер. Вдруг ей захочется взглянуть на Кайла Кингсбери? Она же говорила, что влюбилась в него по уши. И каково ей будет увидеть в зеркале мою звериную физиономию?

– Ты сказала, что хочешь увидеть отца. Развлекаться с зеркалом мы можем и потом. Если хочешь, увидишь даже президента. Я однажды застал его в туалете Овального кабинета.

– Оказывается, ты представляешь угрозу для национальной безопасности, – засмеялась Линди. – Хорошо, президент от нас никуда не денется. Но сначала, – она заглянула в зеркало, – я хочу видеть своего отца.

И вновь изображение поменялось. Мы увидели темный и грязный нью-йоркский перекресток. Возле стены дома лежал какой-то человек, бесцветный, как любой другой бездомный Нью-Йорка. Зеркало показало его ближе. Человек кашлял и дрожал от холода. Ему было очень плохо. Я с трудом узнал в нем отца Линды.

– Боже мой! – всхлипывала Линди. – Что с ним? И он хвастался, что прекрасно проживет без меня!

Ее плач перерос в рыдания. Я попытался ее обнять, но Линди оттолкнула мои руки. Я все понимал без слов. Она винила меня. Это из-за меня ее отец остался без присмотра. Вполне вероятно, что он теперь жил на улице.

– Тебе нужно поехать к нему.

Едва произнеся эти слова, я страстно пожелал вернуть их обратно. Но это было невозможно.

Я должен был что-то сказать, чтобы она прекратила плакать и злиться на меня. Хотя бы это. Прежде всего это.

– Поехать к нему?

Линди подняла голову, решив, что ослышались.

– Да. Завтра утром. Я дам тебе денег, и ты поедешь ближайшим автобусом.

– Уехать? Но…

Рыдания стихли.

– Ты не пленница, я не собираюсь удерживать тебя насильно. Мне хотелось, чтобы ты оставалась со мной, поскольку…

Я замолчал, не решаясь закончить фразу. В камине; ярко и весело пылало бревно. Но если не подложить другое, огонь очень скоро погаснет.

– Я хочу, чтобы ты поехала и нашла отца.

– И ты без возражений отпускаешь меня?

– Каким бы он ни был, он твой отец. Ты ему сейчас очень нужна. Вернешься, когда захочешь и если захочешь. Как друг, а не как пленница.

Я тоже плакал и потому говорил очень медленно, чтобы голос меня не выдал. Слез на моем лице она, конечно же, не видела.

– Я никогда не считал тебя пленницей. Тебе нужно было лишь сказать, что ты хочешь уйти А теперь это необходимо.

– А как же ты?

Вопрос, на который у меня не было ответа, но отвечать пришлось.

– Обо мне не беспокойся. Я останусь здесь на зиму. Тут можно гулять, не опасаясь чужих взглядов. А весной вернусь в город, к своим розам. В апреле. Ты придешь меня навестить?

Линди замешкалась с ответом.

– Да. Ты прав. Я приду тебя навестить. Но я буду по тебе скучать, Адриан. По времени, которое мы провели вместе. Все эти месяцы… Ты мой самый верный друг.

Друг. Это слово рубануло меня, как топор, которым я колом поленья на лучинки. Друг. Дружба – единственно возможные отношения между нами. Значит, я прав, отпуская Линду. Чтобы снять заклятие, дружбы недостаточно. Но ничего другого у меня не было, и часть меня отчаянно цеплялась за дружбу.

– Линди, тебе нужно ехать. Завтра же. Я вызову такси, и оно довезет тебя до ближайшей автостанции. К вечеру будешь в Нью-Йорке. Но прошу…

Я отвернулся.

– О чем, Адриан?

– Не сердись, что утром я не выйду проститься с тобой. Иначе я… могу не отпустить тебя.

– Может, мне не ехать?

Они обвела взглядом уютную гостиную с пылающим камином, потом взглянула на меня.

– Если тебе будет плохо, я не поеду.

– Нет, так нельзя. Ты останешься, а думать будешь об отце. И этот дом превратится для тебя в настоящую тюрьму. Удерживать тебя глупо и эгоистично. Не хочу, чтобы ты считала меня эгоистом.

– Ты не эгоист, Адриан. Ты относился ко мне добрее, чем кто-либо в моей жизни.

Она схватила мою руку – мою уродливую когтистую руку. Линди с трудом сдерживала слезы.

– Тогда и ты будь ко мне добра. Постарайся уехать, не задерживаясь. Это все, о чем я тебя прошу.

Я осторожно высвободил руку.

Линди посмотрела на меня, попыталась что-то сказать, потом кивнула и выбежала из гостиной.

Я вышел из дома и побрел наугад. На мне были лишь джинсы с футболкой. Я быстро промерз до костей (шерсть не помогла), но в дом не вернулся. Пусть хотя бы холод заглушит ощущение пустоты и утраты. В комнате Линды горел свет. Несколько раз за плотными шторами мелькнул силуэт. Она собирала вещи. Ее окно было единственным пятном света в холодной и темной ночи. Я поискал глазами луну, но ее закрывали деревья. Небо было усыпано яркими точками звезд.

Таких звезд не увидишь в Нью-Йорке. Но сейчас я не мог смотреть на их блеск. Красота этих сиявших россыпей, их веселое перемигивание причиняли мне боль. Мне нужна была луна, холодная, одинокая, пустынная луна. Свет в комнате Линды погас. Я ждал, когда она заснет. Я уже не мечтал оказаться в одной постели с нею. Мне хватало боли и без этих мечтаний…

Наверное, она уснула. Я повернул голову и за сосной увидел луну. Я присел на корточки, запрокинул голову и завыл. Завыл, как зверь. Ведь я был зверем и, наверное, навсегда им останусь.

Глава 6

Следующий день был субботним – день наших совместных занятий. И вдруг – внезапный отъезд Линды. Вызвав такси и проверив расписание автобусов, я ушел к себе и наблюдал за ней в зеркало. У меня была мысль отдать зеркало Линде: пусть смотрит на меня и помнит обо мне. Но я почувствовал, что не могу расстаться с подарком Кендры. Мне не хотелось терять возможность видеть Линду. К тому же, если я отдам ей зеркало, она и не захочет смотреть на меня. Вдруг она постарается меня забыть? Эта мысль была невыносима.

Я держал перед собой зеркало и смотрел, как Линди собирает вещи. Она взяла книги, которые мы вместе читали, и фотографию нашего первого снеговика. Моих снимков у нее не было. Я вдруг разозлился на себя. Сколько можно лежать и терзать свое сердце? Я встал и пошел завтракать. Когда я вернулся, в моей комнате сидел Уилл.

У него был брайлевский вариант книги, которую мы вместе читали.

– Я только что заглядывал в комнату Линды и услышал весьма странную новость.

– Про ее отъезд?

– Да, – ответил Уилл и вопросительно посмотрел на меня незрячими глазами.

Мне не хотелось говорить ему про зеркало. Пришлось соврать.

– Линди мне вчера сказала, что очень беспокоится об отце. У нее предчувствие, что ему совсем плохо. Я ее понимаю: каким бы мерзавцем он ни был, это ее отец. И я сам предложил ей уехать и узнать, что и как с отцом.

Уилл по-прежнему глядел на меня.

– У нас сегодня день занятий. Может, к ним и перейдем? Кстати, я уже дочитал «Отверженных» Забавная книга.

– Послушай, Адриан. У вас все так замечательно складывалось. Я думал…

– Было бы лучше, если бы я силой заставил ее остаться? Она не моя собственность. Я слишком ее люблю, чтобы удерживать подле себя. И она дала слово, что весной вернется.

Уилл хотел сказать что-то, но не стал. Он отложил книгу и спросил:

– И какие мысли появились у тебя по поводу полицейского Жавера?

– Если бы на Бродвее поставили мюзикл «Отверженные», Жавер стал бы одним из главных персонажей, – ответил я и заставил себя рассмеяться.

Естественно, мне было не до смеха. Я взглянул на часы. Такси подъедет с минуты на минуту. Ближайший автобус отойдет где-то через час. Будь это сентиментальный фильм с непременным хэппи-эндом, сейчас разыгралась бы драматическая сцена. Я бы вызвал другое такси, помчался бы на автостанцию, упал к ногам Линди и умолял ее не уезжать. А она, вдруг осознав, как много я для нее значу, поцеловала бы меня. Заклятие снято! Впереди – долгая совместная жизнь.

Но в реальной жизни я отвечал на вопрос Уилла о политических взглядах Виктора Гюго, которые тот выразил в романе «Отверженные». Я уже не помню, что говорил. Зато помню, как в 9:42 за Линдой приехало такси. Когда она вылезла на автостанции, было 10:27. В 11:05 отошел автобус на Нью-Йорк. Я не смотрел на часы, но почему-то знал время с точностью до минут. И в зеркало я тоже не смотрел. В этом сценарии хеппи-энда не было.

Всю зиму я провел за городом. Какой смысл возвращаться в слякоть Нью-Йорка и затворническую жизнь в пятиэтажном бруклинском доме? Здесь я мог уходить далеко-далеко, и никто, кроме зверей, меня не видел. Постепенно я стал замечать, что птицы, оставшиеся зимовать, летают не беспорядочно, как им вздумается. Их полет имел определенный рисунок, причем очень красивый. Я находил места, где прячутся белки, натыкался на кроличьи норы. А ведь я могу проводить здесь каждую зиму. Через какое-то время появится легенда об американском «снежном человеке». Раньше я не верил в «снежных людей», считал рассказы о них чепухой и журналистскими домыслами, сейчас я был убежден в их реальности. Не удивительно, если кого-то из этих существ тоже когда-то прекратили в чудовище.

Признаюсь, я брал зеркало и шпионил за Линдой. У меня не было роз, и подглядывание стало моей жизнью, моим наваждением.

В свое оправдание скажу: я разрешал себе наблюдать за Линдой не более часа в день. Она разыскала отца. Мои предположения подтвердились, с прежней квартиры его выгнали. Они поселились в другой, еще обшарпаннее той. Их жилье находилось в самой отвратительной части Браунсвилла. Линди ходила в школу, один вид которой вызывал содрогание. Я был виноват в этом. Решив поселить ее в своем доме, я разрушил то, чего она добивалась несколькими годами упорного труда. Ее стипендия была аннулирована, путь в школу уровня Таттл закрыт. Я смотрел, как Линди по грязным улицам идет в школу мимо ветхих домов со стенами, густо разрисованными графити. Тут же ржавели брошенные раскуроченные машины. Рядом играли дети, весь мир которых ограничивался улицей. Линди входила в школу, шла по узким, людным коридорам. На шкафчиках висели здоровенные замки. Со шкафчиками соседствовали «вдохновляющие» плакаты вроде: «УСПЕХ – В ТВОИХ РУКАХ!»

Как, должно быть, Линди ненавидела меня.

В марте я перенес наблюдения за ней на вечер. Это было еще хуже. Я не знал, скучает ли она по мне и думает ли обо мне вообще. Я видел ее склонившейся над книгами. И снова: учеба, учеба и ничего другого.

Наконец я передвинул наблюдения на ночь. Дождавшись полуночи, я брал зеркало и смотрел на спящую Линду. Так я хотя бы мог фантазировать, что она видит меня во сне. Она все время мне снилась.

Но в апреле, когда она не вернулась, я понял все кончено.

На земле появлялись проталины. Лед на пруду начал таять и крошиться. В воде плавали маленькие айсберги, будившие заспавшихся лягушек. Скоро начнется туристский сезон, и по горным речкам понесутся любители спускаться на плотах и надувных лодках.

– У тебя еще не появилась мысль вернуться домой? – спросил меня Уилл.

Была суббота, как и в тот раз. Мы обедали втроем. Я перестал выходить на прогулки и дни напролет смотрел в окно. По дороге, недавно такой пустой, ездили машины. Туристские лагеря готовились к открытию сезона. Заслышав шум мотора, я уходил в глубь комнаты или задергивал шторы.

– Домой – это куда? Дом там, где семья. У меня нет дома. А может, мой дом здесь, – сказал я, глядя на Магду, сидевшую напротив.

Я давно перестал относиться к ней как к прислуге и старался не загружать ее лишней работой.

– Прости меня, – сказал я Магде. – Я знаю, ты очень давно не видела свою семью. Наверное, ты думаешь о моей неблагодарности.

– Нет, я так не думаю, – возразила она. – За два года ты очень сильно изменился.

Услышав про «два года», я остолбенел. Два года еще не прошли, но до конца срока оставалось совсем немного.

– Раньше ты был жестоким парнем, умел лишь унижать людей да говорить им гадости. Теперь ты добрый и внимательный.

– Добрый и внимательный, – повторил я, передернув плечами. – А что толку?

– Если бы на земле была справедливость, ты бы освободился от этого ужасного заклятия. Тебе бы не пришлось пытаться сделать невозможное.

– Почему невозможное? Это было вполне возможно, – сказал я, поигрывая суповой ложкой. (Кстати, я неплохо научился есть и своими когтистыми лапами.) – Но я оказался недостаточно добрым и внимательным. – Я повернулся к Уиллу. – Ты спросил, собираюсь ли я домой. А зачем? И здесь, и там я пленник. Возвращение в город напомнит о том, как много я потерял.

– Но, Адриан…

– Уилл, я не строю иллюзий. Она не вернется.

Я по-прежнему не рассказывал ему про зеркало и потому не мог сказать, что Линди не выказывает ни малейших признаков тоски по мне.

– Я не могу вернуться в город и постоянно ждать, придет она или нет.

Ночью, когда я взял зеркало и собрался взглянуть на спящую Линду, вместо нее я увидел Кендру.

– Ну и когда ты возвращаешься в город?

– Почему все пристают ко мне с этим вопросом? Мне здесь нравится. Ради чего мне возвращаться в Нью-Йорк?

– Ради Линды.

– Каждый день тешить себя надеждой: вдруг придет?

– У тебя еще есть целый месяц.

– Это невозможно. Игра закончена. Я проиграл. Мне суждено навсегда остаться чудовищем.

– Адриан, ты ее любишь?

Она впервые назвала меня Адрианом. Я смотрел в странные зеленые глаза ведьмы.

– Ты никак сделала новую прическу? Уложила волосы. Кажется, даже завила… Тебе идет.

Она засмеялась.

– Прежний Кайл Кингсбери вряд ли заметил бы мою новую прическу.

– Прежний Кайл Кингсбери как раз заметил бы это и всласть поиздевался над тобой. Но я не имею с ним ничего общего. Я не Кайл Кингсбери.

Она кивнула.

– Знаю. Оттого-то мне и грустно, что ты вынужден нести на себе чужое проклятие. – Почти то же самое я сегодня слышал от Магды. – Я снова задаю тебе вопрос, от которого ты так блестяще уклонился. Ты любишь Линду?

– А почему я должен тебе об этом рассказывать?

– Потому что у тебя есть жгучая потребность хоть кому-то об этом рассказать. Я слышу, как стучит твое сердце. Тебе необходимо с кем-то поделиться.

– И ты думаешь, я открою свое сердце… тебе? Ты разрушила мою жизнь. Теперь тебе нужна моя душа? Отлично. Да, я любил Линду. И до сих пор люблю. Она единственная, кто не испугался меня, кто общался со мной не из-за красивой внешности или знаменитого папочки. Она увидела мою внутреннюю суть, и облик чудовища… пусть и не сразу… перестал ее пугать. Но она так и не полюбила меня.

Я не смотрел в зеркало. Я не мог туда смотреть, поскольку, при всей язвительности моего тона, говорил правду.

– Без нее у меня не останется никакой надежды. Я проживу никчемную жизнь и умру в одиночестве.

– Адриан…

– Я еще не закончил.

– По-моему, закончил.

– Впрочем, ты права. Я – конченый человек. Да и человек ли? Будь у меня обычное, человеческое уродство, я мог бы рассчитывать на какие-то отношения с Линдой. Я не говорю о прежней красоте. Но глупо ожидать, что девчонка влюбится, даже заинтересуется тем, кто вовсе не человек, она не сумасшедшая.

– Ты человек, Адриан. И в твоем распоряжении – месяц. Неужели ты не хочешь вернуться в город хотя бы на месяц? Ты что же, не веришь в нее?

Я не знал, что ответить ведьме.

– Лучше я останусь здесь. Здесь не так тошно.

– Всего месяц, Адриан. Ты ничего не потеряешь.

Я задумался над ее словами. В общем-то, я уже сдался. Смирился с дальнейшей жизнью в облике чудовища. Мне было трудно возвращаться – хоть на один месяц – и будить в себе надежду. Но без надежды… у меня не оставалось никаких перспектив, кроме вечного затворничества до конца своих дней. Комфортабельная пятиэтажная тюрьма, исправно финансируемая моим отцом, бесконечные эксперименты с розами, чтение до одури и… ожидание смерти.

– На один месяц, – согласился я.