Текст книги "Багровый молот"

Автор книги: Алекс Брандт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 12

Обед князя-епископа был, по обыкновению, обильным и сытным. Айнтопф[64]64
  Айнтопф – густой мясной суп.


[Закрыть] со свиными ребрами, морковью и белой репой; запеченная на луковых кольцах форель; кровяные колбасы, овечий сыр и круглая коврига пшеничного хлеба размером вполовину тележного колеса. На десерт его сиятельству подали сладкое вино с медом, изюмом и имбирем и круглые франкфуртские пряники, на каждом из которых кондитер изобразил родовой герб фон Дорнхаймов – стоящие на задних лапах лисы и львы в рыцарском четырехугольном щите.

После обеда его сиятельство удалился в свой кабинет: вздремнуть пару часов и, может быть, со скуки прочесть несколько страниц из Тридентского катехизиса[65]65
  Тридентский катехизис – сборник документов по различным вопросам христианского вероучения, принятый на Тридентском соборе в 1545 г.


[Закрыть]. Туда же, в кабинет, он велел отнести пирог с крольчатиной и два кувшина грушевой воды, которая, по словам докторов, помогает при пищеварении.

Георгу Хаану пришлось полчаса дожидаться, прежде чем князь-епископ, наконец, принял его.

– Зачем явился, Георг? – опрокидывая в рот кусок пирога, поинтересовался фон Дорнхайм. – Или вы с Фёрнером, как собаки, бегаете друг за другом, разнюхиваете, чего бы еще утянуть со стола, пока хозяин не видит?

– Так господин викарий был здесь?

– Конечно. – Фон Дорнхайм усмехнулся набитым ртом. – Еще и запах не выветрился… Ну, что стоишь как кладбищенский сторож? Садись, рассказывай, зачем явился мне аппетит портить.

– Рад видеть ваше сиятельство в добром расположении духа. Что же касается вашего аппетита – я не знаю на свете силы, которая могла бы испортить его.

– Верно заметил, – пророкотал князь-епископ, хлопнув себя по подпирающему стол животу. – Силы и аппетита у меня с достатком что в молодости, что сейчас. Я вот смотрю вокруг и поражаюсь, как народ измельчал. В кого пальцем ни ткни – маломерок: крови у него с полстакана и семени два плевка. А вот со мной – другой разговор. Знаешь, когда меня еще только поставили соборным деканом, курфюрст Максимилиан прислал в Бамберг одного из своих захудалых родственничков: то ли троюродного племянника, то ли четвероюродного кузена. Отправил с каким-то официальным делом, с бумагами, да только поручение это было мелкое, и не о нем речь. Так вот, родственником он курфюрсту, может, и был захудалым, однако же телесной крепостью и прожорством вышел не хуже меня. Сели мы с ним, помню, за стол обедать, а к полуночи только закончили. Сожрали вдвоем полбочки голландских селедок, да трех поросят, да хлеба четыре ковриги. Я уже не говорю про закуски, и пироги, и пару бочонков пива. Жаль, на охоту с ним не получилось отправиться. Добрая бы вышла охота… Так ты зачем пришел, канцлер?

– Три недели назад на имя вашего сиятельства было подано ходатайство, касающееся законов о колдовстве.

– Помню, было такое.

– Ходатайство было рассмотрено комиссией правоведов. И отклонено.

– От меня чего хочешь? Я ведь не адвокат, не судейский, крючкотворством вашим не занимаюсь.

Хаан выложил на стол лист бумаги с двумя дюжинами подписей.

– Я бы просил ваше сиятельство повторно принять это ходатайство и передать его на рассмотрение более широкой комиссии. Куда, помимо людей Фридриха Фёрнера, были бы включены и те, кто выражает другую точку зрения на данный вопрос.

– Так ты хочешь, чтобы я это взял? – Фон Дорнхайм ткнул в документ пальцем.

– Да, ваше сиятельство.

– Возьму, – важно сказал князь-епископ. Наложил сверху рыжую пятерню, а потом вдруг резко, с хрустом смял бумажный лист в кулаке. – Возьму, – повторил он, глядя Хаану прямо в глаза. – В отхожем месте зад подтереть.

На щеках канцлера заиграли желваки, но голос по-прежнему был спокойным, ровным.

– Видимо, я чем-то прогневал ваше сиятельство.

– Может, и так, – сощурив кабаньи глазки, сказал епископ. – Думай, ученая голова.

– В таком случае мне остается только надеяться, что я сумею загладить свой промах. Что же касается ходатайства, то ваше сиятельство, вероятно, позволит мне вернуться к этому вопросу позднее.

– Мое сиятельство не позволит, – ответствовал фон Дорнхайм, уткнув в Хаана тяжелый, давящий взгляд. – Умные люди посмотрели, решили, и нечего больше воду в ступе толочь. Заикнешься об этом еще хоть раз – пожалеешь. Дальше.

Хаан опустил взгляд к папке с бумагами, пошуршал, переложил несколько листов.

– Известия из Вольфсбурга, ваше сиятельство. Конрад Хинтреггер избран на пост бургомистра.

– Что за человек?

– Я уже докладывал вам о нем. Трусоват, послушен, в меру амбициозен. Будет делать то, что ему прикажут.

– Много ли выгоды посадить городским головой в Вольфсбурге набитого дурака?

– Он далеко не дурак, ваше сиятельство. Патрициат[66]66
  Патрициат – лица, принадлежавшие к наиболее богатым и знатным бюргерским фамилиям, игравшим значительную роль в самоуправлении городов.


[Закрыть] его недолюбливает, они проталкивали в бургомистры своего кандидата. Хинтреггер получил победу исключительно благодаря нашей поддержке и прекрасно это понимает.

– Тебе, видно, неймется, Георг? Везде хочешь расставить своих людей?

– Вторым кандидатом был Максимилиан Штурф. Получив должность, он тут же начал бы сколачивать оппозицию и водить шашни с Баварией. А Хинтреггер – это пес, который будет сидеть в своей будке и сторожить вверенный ему двор.

Князь-епископ провел по потной лысине пятерней.

– Учти, Георг: если этот твой Хинтреггер вдруг обделается, отстирывать его дерьмо придется тебе. Тебе! И еще: впредь никогда больше не расставляй в магистраты людей, не получив сперва моего согласия. Ты понял?

– Да, ваше сиятельство.

– Что у тебя еще?

– Известия с севера. Армия Лиги разбила датского короля при Луттере[67]67
  В битве при Луттере 27 августа 1626 г. армия Католической Лиги под командованием фельдмаршала фон Тилли разбила армию датского короля Кристиана IV.


[Закрыть]. Захвачено две тысячи пленных, две дюжины пушек и шестьдесят знамен.

– Что король Кристиан?[68]68
  Кристиан IV (1577–1648) – король Дании и Норвегии (1588–1648). В 1625 г. объявил войну Священной Римской империи.


[Закрыть]

– Отступил.

– Стало быть, конец датчанам? – хлопнул себя по коленям епископ. – Тилли и Валленштайн их сомнут. Как думаешь, скоро кайзерские генералы примут ключи от ворот Копенгагена?

– Датчане спрячутся за проливом. Там их уже не достать, море – их родной дом. Но мир они подпишут в ближайшее время, в этом нет никаких сомнений.

Его сиятельство нахмурился, как будто вспомнил о чем-то.

– Когда произошла битва?

– Двадцать седьмого августа.

– Почему так долго молчал? Что-то выгадывал, скрывал от меня?

Взгляд Иоганна Георга не сулил ничего хорошего.

– Вы же знаете, как медленно перемещается по нашим дорогам почта, ваше сиятельство. Курьер может напиться вдрызг и пролежать на постоялом дворе несколько дней. Он может проиграть за карточным столом свою лошадь и подорожные деньги. Его могут убить, или ограбить, или подмешать сонное зелье в его киршвассер[69]69
  Киршвассер – крепкая настойка из черешни.


[Закрыть]. Будь каждый из этих слуг Гермеса умен, как столетний змей, он вряд ли бы смог преодолевать больше пятидесяти миль за сутки. Ливень, дорогу размыло – жди. Лошадь потеряла подкову и охромела – жди. На каждую милю приходится десять задержек. Разве можно после этого удивляться, что о свадьбе наследницы королевского трона мы узнаем лишь тогда, когда эта наследница уже успевает состариться и овдоветь?

Иоганн Георг вдруг булькающе рассмеялся.

– А ты хитер, канцлер, – пророкотал он, наблюдая за лицом Хаана. – Ловко все разъяснил… Вот только точит меня в последнее время этакая надоедливая крыса, зубастая крыса, все сердце мое изъела. Сначала это ходатайство: зачем, думаю, канцлер так радеет за колдовскую нечисть?.. Стой, не встревай с оправданиями; Бог с ним, с ходатайством. Спрашиваю себя дальше: канцлер ведет переписку с половиной Империи, отовсюду получает письма. Из Праги, из Имперского Суда, из богом проклятого еретического Магдебурга… А мне не говорит ничего. Хочешь не хочешь, начинаю думать, что ведет хитроумный служака игру за моей спиной. Может, курфюрсту хочет меня продать. Может – саксонцам. Может – Валленштайну. А может – всем сразу, скопом. Слыхал, небось, байку, как хитрый крестьянин одну соху трем покупателям продал?

– В следующий раз пусть эта крыса – имя которой мы оба знаем – сообщит вам что-то конкретное, а не пачкает ваш слух уличной грязью.

– На Фёрнера намекаешь? – оскалил желтые зубы фон Дорнхайм.

– Других врагов у меня в Бамберге нет.

– У любого человека врагов полно, умей только видеть, – нравоучительно заметил епископ. – Что же до остального – грязь не грязь, а смыть надо. С кем переписываешься в Магдебурге?

– Бургомистр Сигизмунд Гессе, советник Иоганн Алеманн, советник Готлиб фон Майер.

– Они католики, полагаю?

– Гессе – католик, Алеманн и фон Майер – лютеранского исповедания.

– Стареешь, Георг, умишко ссыхается, – каменно усмехнулся фон Дорнхайм. Его щеки медленно наливались злобой. – Когда при дворе узнают, что мой канцлер ведет переписку с еретиками, да не откуда-то, а из Магдебурга, этой чертовой лютеранской кафедры, через неделю сюда пришлют генерала с парой тысяч солдат. И мне быстренько отыщут замену. Старые ссыкуны в капитуле сделают все, лишь бы только выслужиться перед Его Величеством. Ты же знаешь здешний народец: рукоять ножа покажи – они и обделались.

Хаан спокойно смотрел на князя-епископа.

– Позвольте мне объяснить, ваше сиятельство.

– Да уж постарайся, – густо дохнул на него чесночной подливой фон Дорнхайм. – Очень постарайся мне все объяснить!

– Бамберг – княжество небольшое.

– Знаю и без тебя.

– В лесу крупные животные выживают силой и тяжестью; те же, кто помельче, – ловкостью и увертливостью. Чтобы сохранить себя, нам необходимо опережать чужие мысли, чужие шаги. Сейчас Бамберг – одно из самых спокойных в Империи мест. Лига получает от нас ландскнехтов и деньги. Взамен мы освобождены от постоев, и чужие вербовщики не имеют права показывать носа в наших границах. Армия Лиги и армия кайзера не проходят через бамбергские земли, и мы избавлены от разорительной необходимости содержать за свой счет десятки тысяч чужих солдат.

– К чему ведешь?

– Чтобы уберечься, нам необходимо знать все, что происходит в Империи. Мы должны собирать сведения отовсюду, откуда только возможно. Благодаря этим сведениям мы сумеем влиять на чужую политику, уходить от возможных ударов. Вы спросили меня о Магдебурге. Должен сказать вам, что и фон Майер, и Гессе, и Алеманн принадлежат к партии, которая проводит умеренную политику и выступает за нейтралитет Эльбского города. Я заверил этих господ в том, что Лига – давним членом которой является наше княжество – не имеет намерений продолжать войну и что боевые действия будут закончены, едва только католический Юг перестанет чувствовать военную угрозу с лютеранского Севера. Могу сказать, ваше сиятельство, что эта переписка возымела некоторый эффект. Когда магдебургский наместник, Христиан Вильгельм, потребовал от города денег и солдат на продолжение войны, перед ним просто закрыли ворота, не пустив внутрь ни его самого, ни его людей.

– Вот как, – выдохнул-хмыкнул фон Дорнхайм, и его тяжелые щеки сотряслись от этого выдоха. – Закрыли, говоришь, ворота… Ладно, канцлер. Время покажет, куда и зачем летают твои бумажные голубки. Отправляйся, работай дальше. И поменьше отвлекайся на мелочи.

И заросшая шерстью лапища указала Георгу Хаану на дверь.

Вернувшись домой, канцлер устало стянул с плеч камзол, принялся расстегивать крючки на рубашке.

Может быть, фон Хацфельд прав и им нужно действовать первыми? Заручиться поддержкой Вены и Мюнхена не так уж и трудно. У Франца фон Хацфельда есть друзья в Имперском надворном совете[70]70
  Имперский надворный совет (Хофрат) – один из центральных органов управления Священной Римской империи, выполнявший, помимо прочего, судебные функции.


[Закрыть]. С их помощью они смогут убедить кайзера, что городская верхушка недовольна князем-епископом и желает его скорейшей отставки. Письмо, которое Альфред Юниус отвезет в Нюрнберг, станет лишним камнем на чаше весов. Спокойствие и преданность Бамберга для Вены куда важнее, чем тучная фигура этого злобного кабана, Иоганна Георга фон Дорнхайма.

Если кайзер не станет вмешиваться, все остальное можно будет провернуть достаточно быстро. Главное – правильно оценить свои силы и силы противника. Рота епископской стражи – около ста пятидесяти человек под командованием капитана фон Розенбаха. Он и все его офицеры преданы Иоганну Георгу и будут драться за него до конца. Что дальше? Три роты бамбергского гарнизона. Рота капитана ван Бюрена: сотня пикинеров, шесть дюжин стрелков. Рота Генриха Кройца: по пять дюжин мушкетеров и мечников. Рота конных аркебузиров Вольфганга Дитмайера. Каждый из трех капитанов – наемник, которого ничто не связывает с домом фон Дорнхайм; такие люди всегда встают на сторону сильного.

Кто еще? Командующий армией княжества Нейтард фон Менгерсдорф. Не обладает достаточным авторитетом, будет плыть по течению; достаточно пообещать ему, что при новом князе-епископе он сохранит свой резной жезл и место в совете. Гарнизоны расположенных вокруг Бамберга крепостей? Чтобы переманить их на свою сторону, довольно будет золота и щедрых посулов. Если же что-то пойдет не так – на помощь явятся три сотни солдат, которых пришлет Мельхиор фон Хацфельд.

– Нужно только решиться, – сказал об этом каноник два дня назад. – Мельхиор предупрежден обо всем. Получив от меня сигнал, он немедля отправит к Бамбергу отряд в три сотни латников – сейчас они стоят лагерем в Зоннеберге. Ими командует Август фон Бюрстнер. Проверенный человек. Он и его люди сделают все, что мы им прикажем.

План складывался сам собой. Собрать верных людей в кулак и захватить князя-епископа в его резиденции. Взять под контроль городские ворота, поставить нового коменданта в крепости Альтенбург, перегородить Регниц цепями. Из приближенных князя-епископа достаточно арестовать только викария – вся остальная мразь, вроде Фазольта или Фаульхаммера, не представляет реальной угрозы.

Канцлер ясно представил себе эту картину. Всадники фон Бюрстнера и Дитмайера патрулируют улицы. Двойные караулы на Ратушном, Епископском и Мельничном мостах. Двойная цепь латников и стрелков возле дворца и здания канцелярии. Глашатаи, объявляющие, что до избрания нового князя-епископа обязанности главы княжества принимает на себя соборный каноник Франц фон Хацфельд.

Заманчивая картина… Но замысел такого масштаба очень редко удается сохранить в тайне. Слишком многих людей придется в него посвятить, слишком велика сила, с которой придется столкнуться. Кто-то в последний момент решит переметнуться к врагу, кто-то – проговорится, о чем-то разузнает этот таинственный Генрих Риттер… Да и фёрнеровых соглядатаев нельзя списывать со счетов. Любая осечка чревата кровопролитием. Люди фон Розенбаха и телохранители Фёрнера будут отбиваться до самой последней пули. Сколько трупов потребуется, чтобы вышвырнуть жирную задницу Иоганна Георга из кресла князя-епископа? И сколько трупов будет гнить в городских канавах или раскачиваться на вбитых в крепостную стену крюках, если заговор потерпит неудачу?

Канцлер нахмурился, провел рукой по редеющим волосам. Он не сможет пойти на подобный риск. Не сможет бросить на игорный стол жизни жены и детей, и свое честное имя, и судьбы тех, кто пойдет за ним. Даже если бы он был полностью уверен в успехе, и то не пошел бы на это. Власть нельзя сделать справедливой и доброй, расшатывая ее. Бамберг нельзя изменить, подтачивая опоры трона князя-епископа. Хаос безвластия куда страшнее, чем самая жестокая тирания. В особенности – в годы войны.

Что же ему остается? Делать то, что делал все эти годы. Ослаблять позиции Фёрнера. Привлекать на свою сторону новых союзников. Тайком рассылать во все уголки Империи письма с описанием творящихся в Бамберге беззаконий. Одно из таких писем Ханс Энгер тайком отвез в Ватикан полгода назад. Другие были отправлены в Мюнхен и Магдебург. Через несколько дней Альфред Юниус отвезет в Нюрнберг пакет для патера Ламормейна. Капля разбивает камень не силой, а частотой попадания. Наступит день, когда сановники императора надавят на его сиятельство и тому волей-неволей придется умерить свой пыл и пойти на уступки. И в этот день он, Георг Адам Хаан, поймет, что не зря прожил свою жизнь.

Канцлер поднялся со своего кресла, сделал по кабинету несколько шагов взад-вперед. Его мысли снова вернулись к человеку по имени Генрих Риттер. Что известно о нем? Этот человек имеет право в любое время посещать тюремные камеры и получает из Высокой Комиссии копии протоколов. Он вынудил служанку Хейера дать ложные показания, оговорить своего хозяина, назвать его колдуном. Вымышленное имя, негласные полномочия, которые мог дать только викарный епископ… Зачем он делает это? Какова его цель? Предстоит выяснить. Рано или поздно эта мразь все равно выдаст себя.

Глава 13

Трактир «Генрих Святой» – на полпути от ратуши до Нюрнбергских ворот. Два полутемных зала, сосновые лавки, запах пива и грязной одежды. Хозяин трактира, Фридрих Вюрцель, был человек оборотистый: держал низкие цены, твердо следил за порядком. Если в одном из залов начиналась вдруг потасовка, утихомиривал участников лично, с помощью двух вооруженных дубинками слуг.

Каждый вечер в «Генрихе Святом» стучали пивные кружки, стекла дрожали от взрывов громкого хохота, и пьяный тонкошеий скрипач со шрамом поперек лба рисовал смычком неверные дуги на струнах.

– А я смотрю, и меня смех разбирает, – рассказывал Ханс, стараясь перекричать штормовой рев вокруг. – Представляете, нос у него крупный, точно яйцо у индюшки, а ноздри здоровей, чем глаза. «Что с тобой? – говорю. – Свеклу тебе в нос запихали? Или с дверным косяком не вовремя повстречался?»

Ханс пригубил пива, хлопнул себя по колену.

– Ему, как вы понимаете, мои шутки поперек горла. «Ты, – говорит, – наглец. Я, – говорит, – сейчас тебе уши отрежу и прикреплю к своей шляпе на память».

– Ну, а ты что? – усмехнувшись, спросил Вильгельм. – В жизни не поверю, что ты промолчал.

– Был у меня при себе нож. Но разве стану я в пьяной потасовке оружие в ход пускать? Не по правилам это. Так я его честно предупредил. «Раз, – говорю, – пошел у нас с тобой такой разговор, имей в виду, что я тебе сейчас нос сломаю. Больно он у тебя великоват».

– И чем дело кончилось?

– Как это чем? Нос я ему сломал, будьте покойны. Костяшки на пальцах сбил, до сих пор саднит.

Ханс сделал новый глоток из глиняной кружки, утер пену с губ.

– Жаль только не знаю, как зовут тварь, что застрелила Германа. Тут, боюсь, сломанным носом дело не обойдется. Скажи, Вилли: твой отец – он ведь капрал, он должен…

– Фельдфебель. На прошлой неделе получил повышение.

– Капрал, фельдфебель, ротмистр – дело десятое. Он ведь должен знать, кто в тот день стоял у ворот.

– И что с того?

– Как друга прошу: узнай, кто это был.

Лицо Вильгельма было непроницаемым.

– Незачем, Ханс, – скупо произнес он. – Искалечите друг друга; спасибо, если не убьете. А Германа все равно не вернешь.

– Тот часовой застрелил Германа.

– Лишь выполнял приказ. Если бы не он, выстрелил бы кто-то другой.

– Вот что я тебе скажу, Вилли, – багровея, произнес Ханс. – Будь у меня приказ от Его Величества кайзера, от Римского Папы или даже от архангела Гавриила, я бы никогда – слышишь, никогда! – не выстрелил в спину убегающему человеку. Это подло. Дело ведь не в приказе, не в законах, не в чьих-то распоряжениях. Высший закон для каждого – вот здесь. – И Энгер постучал себя по груди пальцем. – Ты сам решаешь, как будешь поступать: как благородный человек или как последняя мразь.

Раздался новый взрыв хохота: мелодия скрипки окончательно превратилась в тоскливое коровье мычание, и один из гостей швырнул луковицей прямо в лоб музыканту.

– Хватит спорить, – примирительно сказал Альфред. – Послушайте-ка лучше вот это. Пришло в канцелярию утром.

Он вынул из-за пазухи листок бумаги и прочел:

– «Датский король Христиан Четвертый, теснимый победоносной армией Лиги, отступает на север. Эрнст, бастард из рода фон Мансфельд, враг церкви и кайзера, с остатками своих войск бежал из Силезии. Города и селения с радостью открывают двери перед благородными защитниками истинной веры. Да пошлет Господь свое благословение кайзеру Фердинанду Второму и его храбрым воинам и дарует им скорейшую победу над бандами еретиков!»

– Грех не выпить за это, – сказал Ханс. – Да здравствует кайзер!

– Да здравствует Лига! – хором отозвались Альфред и Вильгельм. – И да здравствует курфюрст Максимилиан!

Стукнули пивные кружки. Ханс рыгнул, Вильгельм вытер губы ладонью.

– Между прочим, – снова заговорил Альфред, – завтра я уезжаю в Нюрнберг.

От неожиданности Энгер поперхнулся пивом.

– С какой стати? Зачем?

– Нужно отвезти пакет для патера Ламормейна.

На лице Ханса мелькнуло удивление:

– Тебе хоть известно, что именно ты повезешь? В наше время куда безопаснее перевозить затравочный порох, чем письма.

– Канцлер ничего не сказал. Но кое-какие предположения у меня есть. Вот послушайте: бумага идет не напрямую в Вену, а через третьи руки. Кроме того, ее отправляют не дипломатической почтой, а тайком. Канцлер даже запретил вписывать ее в реестр.

– Вот как? – Вильгельм прищурился. – Любопытно.

– Ты прав, Вилли, весьма любопытно. Но это еще не все. Патер Ламормейн – один из самых могущественных людей при дворе. Он весьма активно выступает против процессов над ведьмами. Если собрать все обстоятельства вместе, вывод напрашивается сам собой.

Альфред умолк, многозначительно посмотрел на друзей.

– Зачем ты ввязался в это? – тихо спросил его Пфюттер.

– Странный вопрос. Неужели ты считаешь, что так и должно быть? Аресты, казни, выдуманные признания? Неужели ты не думаешь, что этому пора положить конец?

– Друг мой, я всегда считал, что выступить против законной власти – то же самое, что выступить против родного отца. Иоганн Георг отнюдь не святой, но он – законный суверен Бамберга.

– Ты помогал устроить Герману побег. Считаешь, это не было выступлением против законной власти?

– Во-первых, говори тише. За пару столов от нас сидят солдаты из роты ван Бюрена. Во-вторых, Герман был мой товарищ. В любом другом случае я не стал бы участвовать в этом. Что же касается бумаг, которые ты повезешь, – все это слишком опасные игры. И для канцлера, и, в первую очередь, для тебя.

– Посмотри. – И Альфред указал на картину, нарисованную на противоположной стене; на картине были изображены император Генрих Святой и его жена, Кунигунда Люксембургская, державшие в руках четырехглавый Бамбергский собор. – Прежде наш город был средоточием разума и красоты. Во что он превратился сейчас? Черные от сажи столбы, ложь, низкая угодливость в душах. Дело ведь не только в том, что людей казнят по обвинению в колдовстве. Гораздо хуже другое: эти идиотские обвинения, эти процессы, на которых люди признаются в преступлениях, которых никогда не совершали, – все это порождает страх. А страх калечит, превращает человека в раба. Знаешь, почему римляне смогли завоевать весь мир и создать величайшую из империй, когда-либо существовавших под солнцем? Они были народом свободных людей. Свободных, гордых и сильных. Именно поэтому их нельзя было победить.

– Однако свою империю они, в конце концов, потеряли, – заметил Вильгельм.

– Верно. Но почему? Потому что гордые римляне сами, по собственному выбору превратились в рабов. Из граждан сделались подданными, безмолвными и бесправными холопами своего государя. И тогда другие свободные народы пришли и покорили их, и одного толчка оказалось достаточно, чтобы огромная, кажущаяся непобедимой империя рухнула и раскололась на множество частей. Ложь и страх – вот то, что уничтожает государства и делает их легкой добычей соседей. Я не хочу, чтобы Бамберг сгнил изнутри.

Разговор был прерван. Служанка с толстой верхней губой и россыпью рыжих веснушек на круглом лице поставила на стол запеченный кабаний окорок, тушенную с тмином капусту и большую миску гороха со шкварками.

– Роза Крамер, да благословит тебя Бог! – Ханс подмигнул служанке и попытался ее ущипнуть. – Даже если ты и не самый прекрасный из здешних цветов, то уж точно самый медоносный и щедрый! Ты не дала нам умереть с голоду среди всеобщего пьяного буйства, и за это я буду поминать тебя в своих молитвах до конца дней. Не будь я Иоганн Леопольд Энгер!

– Пустозвон, – проворчала та, вытирая о передник испачканные руки.

– Отчего же? – со смехом возразил Ханс. – Ты прекрасная девушка, и я искренне желаю тебе счастья. Пусть Небо пошлет тебе богатого мужа и ласкового любовника. И если по первому поводу возникнет заминка, буду счастлив помочь со вторым!

Смерив Ханса оценивающим взглядом, служанка отправилась обратно на кухню.

– Разумеется, разговор должен остаться между нами, – сказал Альфред, выкладывая на тарелку кусок пахнущего дымом окорока. – Никто не должен знать, зачем я уехал.

– На этот счет не волнуйся. – Ханс Энгер хлопнул товарища по спине. – Главное, чтобы из твоей поездки вышел хоть какой-нибудь толк.

– Ты сомневаешься?

– Как сказать… Вспомни мое давешнее путешествие в Рим. В тот раз канцлер передал со мной бумаги для Его Святейшества Папы. Я сопровождал каноника Фиклера, этого старого, злого хрыча, и должен был тайком от него вручить бумаги одному из приближенных к понтифику кардиналов. И что? Не то что кардиналы – ни один из чиновников курии не принял меня, хотя я целую неделю только и делал, что обивал мраморные пороги на Ватиканском холме. Есть только одна вещь, из-за которой я не жалею о путешествии в Вечный город. – В глазах Ханса заплясали веселые искры. – Это женщины. Прошу вас, друзья, не надо сальных улыбок. Я вовсе не выступал в роли шмеля, опыляющего цветы в майском саду, – на подобные вещи попросту не было времени. Да и не в этом дело. Поймите же: на итальянских женщин нужно просто смотреть. Их кожа – как золото. В их глазах плещется солнечный свет. В каждом их движении есть щедрая и радостная красота, которой вы не встретите больше нигде под луной.

– Скажи-ка, Альф, – снова заговорил Вильгельм. – Поездка в Нюрнберг – это большой риск в первую очередь для тебя. Почему ты все-таки согласился?

– Мой дядя как-то сказал, что лучший способ сделать карьеру – выполнять деликатные поручения вышестоящих.

Вильгельм усмехнулся:

– Понятно.

– Что тебе понятно?! Что это за ухмылки, в чем ты хочешь меня упрекнуть? В том, что я хочу заслужить доверие канцлера? В том, что стремлюсь чего-то достичь? Сократ говорил: беден не тот, у кого ни гроша в кармане, а тот, у кого нет мечты.

– Значит, хочешь подняться наверх.

– Да, черт возьми!

– Говорят, Понтий Пилат был неплохим парнем, – пихнув Вильгельма в бок, шутливо сказал Ханс. – Просто он тоже делал карьеру.

– Идите вы оба к дьяволу со своими подначками! – рассвирепел Альфред. – По-вашему, лучше всю жизнь сидеть на одном месте? Перекладывать чужие бумаги, в кресло корни пустить? Да, я хочу подняться наверх. Хочу, чтобы мое имя произносили с почтением, чтобы имперские князья искали моего совета. Каждый человек должен к чему-то стремиться, у него должна быть высокая цель. Не так ли? В противном случае он не человек, а ленивая свинья, которая весь день валяется в грязи за плетеной оградкой и кончает свои дни на хозяйском столе, с тушеными сливами по краям и веточкой укропа в заднице.

– Чего ты кипятишься, не понимаю? – пожал плечами Вильгельм. – Разве с тобой кто-то спорит? Вот только очень тебя прошу: не поминай дьявола. Это Бамберг, и в трактире много лишних ушей.

– Запомните: я никогда не обменяю свою честь ни на какие подачки. И покончим на этом.

– Будь по-твоему, горячая голова, – примирительно улыбнулся Вильгельм. – Главное, чтобы никто не донес на тебя викарию. Ты ведь знаешь: его преосвященство имеет весьма своеобразные взгляды на справедливость. Спросишь его, что лучше: сжечь дюжину человек или же позволить пьяному ландскнехту ворваться в церковь и гвоздем выколоть глаза статуе Девы Марии, – уверяю, он, не задумываясь, выберет первое.

Альфред помрачнел.

– Можешь не объяснять. Должно быть, когда господину викарию ставят пиявок, они сдыхают прежде, чем успевают полностью насосаться.

– Тихо, – указывая взглядом куда-то в сторону, сказал вдруг Вильгельм. Из-за соседнего стола к ним направлялись четверо крепких парней с красно-белыми нашивками городской стражи.

Друзья переглянулись.

– Я их знаю, – наклонившись поближе к Альфреду, пробормотал Пфюттер. – Они из роты отца. Порядочные ублюдки. Вот этот, первый – Свен Бразак, из Регенсбурга. Второй – Курт Блаухельм по кличке Башмак. Третий…

Рассказать об остальных стражниках Вильгельм не успел – незваные гости уже были рядом. Крепкие сытые морды, плотно набитые салом бока. Свен Бразак был похож на большую деревянную куклу: грубое сочленение шарниров и чурбаков, скрепленных между собой проволокой. Солдат слева, по кличке Башмак, был на голову выше своих товарищей и производил впечатление человека сильного и опасного: раздвоенный булыжник крепкого подбородка, нечистая кожа, ржавого цвета усы…

– Сдается мне, что здесь кому-то не нравятся наши бамбергские порядки, – чуть заплетающимся голосом сказал Бразак. – Вы, трое, а ну-ка выметайтесь из трактира, пока вам ребра не пересчитали.

Самым разумным сейчас было бы действительно встать и уйти, расплатившись на выходе. Подобные стычки в трактирах добром не заканчиваются. Даже если они втроем сумеют начистить рыла солдатам – в чем Альфред отнюдь не был уверен, – на следующий день их могут арестовать. «Неповиновение представителям княжеской власти»: цена такого рода проступкам – несколько часов у позорного столба и потеря должности в канцелярии. А при неблагоприятном развитии событий – еще и месяц тюрьмы. Но как может уважающий себя человек подчиниться приказам злобного хряка?!

Обреченно вздохнув, Альфред потянулся рукой к ножнам.

– Вот это дело, – пьяно усмехнулся Башмак, выпятив заросшую пегой щетиной нижнюю челюсть. – Проверим, крепкие ли у вас кости.

У входа в залу показался трактирщик Вюрцель со своими помощниками. Быстро оценив ситуацию, он шепнул одной из служанок, чтобы та бежала за патрулем. Все головы в зале повернулись в сторону Альфреда и его друзей. Назревала крепкая потасовка: хруст зубов, багровые синяки, капающая из разбитого рта густая красная патока. Разве такое пропустишь?

– Слушай, – сказал Ханс, в упор глядя на Башмака, – а ведь ты похож на одного моего знакомца.

– Какой еще, к черту, знакомец? – подозрительно спросил тот.

– Которому свеклу в нос запихали, – пояснил Ханс.

– Ты своей смертью не умрешь, парень, – ответил солдат, поднимая дубинку. Губы у него были блеклыми, бледно-розовыми, словно жабры весь день провалявшегося на рыбном прилавке сома.

– Господа, – громко произнес Вюрцель, подходя ближе. – Если вам угодно поговорить, милости прошу во двор. Не портите честным людям отдых.

Ответом его не удостоили. Окованные железом дубинки неторопливо выползли из гнезд на широких кожаных поясах. Свен щелкнул пистолетным замком. Увидев это, Вильгельм вышел вперед и встал между друзьями и стражниками.

– Курт, узнаешь меня? – обратился он к Башмаку, который уже намеревался сцепиться с Хансом. – Я Вильгельм, сын фельдфебеля Пфюттера.