Текст книги "Багровый молот"

Автор книги: Алекс Брандт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Эпилог

– Вы оставили своего друга там, у реки?

– Да, ваше…

– Альфредо, я уже говорил вам: достаточно короткого «монсиньор». Если мне потребуется напомнить вам о том, сколько ступеней иерархической лестницы нас разделяет, поверьте, я найду способ. Итак?

– Да, монсиньор. Я оставил его там, у моста. Он перестал быть моим другом, и я не желал вмешиваться в его судьбу.

– То есть вы даже не знаете, жив он или мертв?

– Не знаю.

Кардинал в задумчивости переплел пальцы.

– Признаться, не вижу поводов для сомнений. Выстрел, который вы слышали…

– Этот выстрел ничего не значит, поверьте. Он мог выстрелить в воздух – от злости. А мог выстрелить мне в спину.

– Возможно, – с сомнением сказал священник. – Но он истекал кровью…

– Монсиньор, вы не знаете Ханса. Он невероятно живуч. Не удивлюсь, если сейчас, несколько лет спустя, он жив и здоров и все так же наслаждается жизнью, как прежде.

– Вы не простили его?

– Нет, монсиньор.

– Круг жизни вращается, Альфредо, и каждый его поворот меняет картину перед нашими глазами. Вы оставили свой город, свою родину, свою семью. Время и перемены в судьбе должны были смягчить ваше сердце.

– Боль – единственное, что осталось, монсиньор. Любовь, дружба, надежда на будущее – все умерло. В тот день, на дороге, я потерял все.

Комната, где беседовали двое, выходила окнами в сад. Абрикосовые деревья, усыпанные бело-золотыми звездами, широкие листья пальм, прозрачно-голубая вода в мраморной чаше фонтана – дрожащая, танцующая, искрящаяся.

– Вы полагаете, Альфредо, что потеряли все? – спросил кардинал. – Не могу согласиться. Умирающее животное идет в пустыню или на край пропасти. Человек, потерявший все, идет прямо перед собой до тех пор, пока не встретит смерть. Вы поступили иначе: приехали в Рим, сумели получить место и немало преуспели в делах. Значит, что-то осталось.

Альфред уже собрался ответить, но кардинал остановил его, чуть заметно шевельнув правой рукой. Пальцы его высокопреосвященства были длинными, тонкими. Их белизну подчеркивал алый струящийся шелк кардинальского облачения.

– Мост, выстрел, всадник, исчезающий в темноте… Интригующая история. Скажите, Альфредо: куда направился этот всадник?

– Боюсь, монсиньор, эта часть истории покажется вам менее интересной.

– И все-таки.

– Вначале я думал, что поеду к канцлеру в Шпеер. Но затем, после некоторых размышлений, решил отправиться в Мюнхен и добиться аудиенции у курфюрста.

– Максимилиан Баварский – могущественный человек. Многие считают его ничуть не менее могущественным, чем сам император. И вы были уверены в том, что получите аудиенцию?

– Нет, монсиньор. Я не был ни в чем уверен. Но что я мог сделать в Шпеере? Сопровождать канцлера, разделить вместе с ним его горе – и только. Если и была хоть малейшая возможность вытащить из тюрьмы его жену и детей, эту возможность следовало искать в Блютенбурге[109]109
  Блютенбург – замок в Мюнхене, служивший резиденцией Виттельсбахов.


[Закрыть].

– Разумно. Итак, вы отправились в Мюнхен.

– Да, монсиньор. Но прежде мне нужно было увидеть Веронику и Вильгельма. Я нашел их в условленном месте, на постоялом дворе, на полпути между Бамбергом и баварской границей. Томас был вместе с ними. Именно он должен был отвезти Вейнтлетт к родне, в Мергентхайм.

– А ваш друг, Вильгельм?

– Собирался вернуться в Бамберг – прежде чем заметят его отсутствие. Я передал Вильгельму письмо для своего дяди, в котором предупредил, что мне придется покинуть город на время. После этого мы расстались.

– Дальше.

– Примерно через месяц мне удалось встретиться с курфюрстом и рассказать ему обо всем.

– Вы говорили с ним лично?

– Я видел его так же близко, как сейчас вижу вас.

– Он обещал помощь?

– Он сделал больше, чем можно было надеяться. В моем присутствии он продиктовал письмо, адресованное князю-епископу Бамберга, в котором просил – можете себе представить, просил! – в память о заслугах канцлера Хаана проявить снисхождение к нему и его семье, позволить им уехать в Баварию.

Альфред умолк. Провел ладонью по вспотевшему лбу, расстегнул крючок на рубашке.

– Вам жарко? – спросил кардинал. – Потерпите. Солнце скоро уйдет.

– Простите, монсиньор, – сдавленно проговорил Юниус. – Мне до сих пор трудно говорить обо всем этом…

– Я понимаю ваши чувства. Но у нас мало времени.

– Еще раз простите… Я остался в Мюнхене на какое-то время. Вильгельм писал мне, и из его писем я узнавал о том, что происходило в Бамберге.

– И передавали эти сведения курфюрсту?

– Разумеется. Хотя уверен, что он знал обо всем и без моих отчетов.

Кардинал, кивнув, отщипнул виноградину от пурпурно-розовой грозди.

– Итак, – сказал он, перекатывая ягоду в пальцах. – Что же происходило в Бамберге?

– После ареста Катарины Хаан князь-епископ начал уничтожать городскую верхушку. Казнили Нойдекера, Морхаубта, Дитмайера. Казнили Иоганна Юниуса, моего дядю. Казнили Георга Флока и двух его дочерей. Казнили тех, кто осмелился поставить свою подпись под ходатайством канцлера, и тех, кто не слишком рьяно выступал за осуждение ведьм. В течение полутора лет почти все, кто заседал в Сенате, были сожжены или обезглавлены, один за другим, а их имущество – миллион гульденов золотом, а может, и больше – конфисковано в княжескую казну. Франц фон Хацфельд уехал в Вюрцбург; должно быть, только это его и спасло. Для всех остальных спасения не было.

Солнце скрылось за маленьким облаком, и алый шелк на груди и плечах кардинала слегка потускнел.

– Вы говорите о людях влиятельных и богатых. Вполне резонно предположить, что у них имелись покровители при дворе, которые могли бы за них заступиться.

– Вы совершенно правы. Но все эти связи помогли им не больше, чем Георгу Адаму Хаану.

– Что стало с канцлером и его семьей?

– Катарину Хаан сожгли после двух месяцев следствия. Она полностью признала свою вину в колдовстве, и мне даже не хочется думать, что ей пришлось испытать во время допросов… Ее везли на площадь в телеге, как простую преступницу. Единственное послабление, которое сделали для нее, – повесили перед тем, как сжечь. Его Трижды Проклятое Сиятельство Иоганн Георг Фукс фон Дорнхайм решил явить народу свою доброту. Что же касается Урсулы… Ее имя было в списке казненных. Но где и когда совершилась казнь – этого не знает никто. Остается лишь строить догадки. Вильгельм предположил, что после приговора ее сразу, без шума, сожгли в цайльской печи…

– Вы побледнели, Альфредо, – сказал кардинал, наблюдая за его лицом. – Теперь я вижу, что эти воспоминания действительно мучают вас.

– Я… Я любил ее, монсиньор, хотя она никогда не отвечала мне взаимностью. И люблю до сих пор… Я жив, а она умерла, и я даже не могу прийти на ее могилу…

Наступившее молчание было прервано словами кардинала:

– Значит, Вероника осталась единственной наследницей состояния Хаанов?

– Не совсем так, монсиньор. Маленькие сыновья канцлера, Даниэль и Карл-Леонард – они остались в живых. Фон Дорнхайм не посмел их тронуть.

– Из ваших рассказов я понял, что князь-епископ не проявлял особого милосердия к детям.

– Это так. Но он не сумел бы ничего сделать. Перед отъездом канцлер составил завещание, по условиям которого все имущество Хаанов переходило к двум его младшим сыновьям. И самое главное: опекуном мальчиков Георг Хаан назвал курфюрста Баварии Максимилиана.

– Могу представить, как это обрадовало князя-епископа.

– Фон Дорнхайм рассчитывал наложить лапу на имущество канцлера – и остался с носом. Оспорить завещание – один экземпляр которого уже находился к тому времени в Мюнхене – и вступить в открытый конфликт с Баварией он не посмел.

– Ваш прежний патрон был весьма предусмотрительным человеком… Вы больше не виделись с ним?

– Только один раз, в Шпеере. Курфюрст отправил меня туда. Я должен был передать канцлеру, что в Мюнхене ему предлагают почетную должность и при этом настоятельно советуют не возвращаться в Бамберг, где никто не сможет его защитить.

– Однако канцлер не внял этому предупреждению.

– В точности так, монсиньор.

– Столь искушенный и опытный человек – неужели он не понимал, что возвращение в Бамберг означает для него гибель?

– Видите ли, монсиньор… Когда я увидел его там, в Шпеере, то не сразу понял, что это он. Он словно постарел на десять лет – облысел, глаза постоянно слезились. Он уже знал обо всем: о смерти жены, Адама и Урсулы. Единственным утешением для него стало то, что Вероника смогла скрыться от палачей Фёрнера.

– Кстати, – перебил его кардинал, – вы что-нибудь знаете о том, где она сейчас?

– Нет, монсиньор. О судьбе Вейнтлетт мне ничего не известно. Знаю только, что Томас благополучно привез ее в Мергентхайм. Молю Бога, чтобы она была сейчас в добром здравии и сумела справиться с горем, которое обрушилось на ее семью.

– Скажите, Альфредо: во время нашего разговора вы несколько раз назвали младшую дочь канцлера именем Вейнтлетт. Как это понимать?

– Вейнтлетт – что-то вроде домашнего имени, которое придумал для Вероники ее отец. Я не знаю, что означает это имя, и в церковных книгах его вряд ли найдешь. Но задавать его высокопревосходительству вопросы…

– Так что же канцлер? – перебил кардинал.

– При встрече он сказал мне: я должен быть со своей семьей; если фон Дорнхайму хватило смелости сжечь их, пока меня не было в городе, пусть сожжет и меня.

Альфред замолчал на какое-то время, а затем заговорил снова:

– Все, что случилось дальше, вы, наверняка, знаете, монсиньор. Георг Хаан вернулся в Бамберг и был немедленно брошен в тюрьму. Против его ареста и казни одновременно высказались Имперский надворный совет, Верховный суд и князья Католической Лиги. Но смертный приговор все равно был вынесен и приведен в исполнение. Два года спустя – в декабре тысяча шестьсот тридцатого – умер генеральный викарий Фёрнер. За несколько недель до его смерти из Вены поступил циркуляр о немедленном освобождении заключенных Малефицхауса и приостановлении всех находящихся в производстве дел о колдовстве. Имперский надворный совет сообщил при этом, что в случае неповиновения земли княжества Бамберг будут оккупированы кайзерской армией. Князю-епископу пришлось подчиниться.

– Что же, по-вашему, заставило Вену действовать столь решительно?

– В Регенсбурге созвали сейм, на котором князья должны были провозгласить сына кайзера, кронпринца Фердинанда, римским королем и наследником своего отца. Как вам, должно быть, известно, монсиньор, в Германии императорский титул не переходит от отца к сыну по праву наследования. Для этого требуется согласие имперских князей. Максимилиан Баварский и остальные курфюрсты предъявили кайзеру ультиматум: кронпринц Фердинанд не станет наследником, если его отец не остановит бамбергские процессы.

Кардинал усмехнулся:

– Меня удивляет упорство, с которым ваш князь-епископ настраивал против себя высшую имперскую аристократию. Но надо отдать ему должное: он своего добился.

– Вряд ли это было упорство, монсиньор. Скорее, жестокость и тупость… В довершение всего Иоганн Георг оказался трусом и подлецом. Когда зимой тысяча шестьсот тридцать второго года к Бамбергу подошли шведы[110]110
  Швеция вступила в войну против Империи в 1630 г. и в феврале 1632 г. оккупировала земли епископства Бамберг.


[Закрыть], князь-епископ тайно бежал, прихватив с собой двенадцать сундуков с золотом и драгоценностями, бросив город на произвол судьбы.

– Вы не знаете, что стало с ним после бегства?

Альфред отрицательно покачал головой.

– В таком случае, я буду первым, кто сообщит вам новость. Иоганн Георг Фукс фон Дорнхайм умер примерно два месяца назад. Не удивляйтесь, Альфредо. Эти сведения надежны.

– Где это произошло?

– В какой-то Богом забытой деревне в Верхней Австрии. Он умер, как и подобает изгнаннику: в безвестности, без пышных проводов и церемоний. И похоронили его в общей могиле. Новым главой епархии избран Франц фон Хацфельд.

Кардинал поднялся, подошел к распахнутому окну.

– Осталось всего две вещи, Альфредо, которые нам следует прояснить, – сказал он. – Ханс Энгер, ваш друг…

– Бывший друг, монсиньор.

– Никогда не перебивайте меня, – спокойно, но жестко сказал кардинал. – Ваш друг признался в том, что отправил на костер трех человек.

– Да, монсиньор. Первого звали Йозеф Кессман, другого – Карл Мюллершталь, третьего…

– Не столь важно, как их звали. Меня интересует другое: каким образом он обрек их на смерть? Написал донос?

– Не думаю, монсиньор. Скорее, он поступил так же, как и в случае с Юлианой Брейтен.

– То есть?

– Поговорил с кем-то из обвиняемых. Посулил освобождение, или избавление от пыток, или еще что-то – в обмен на ложные показания.

– Хорошо. В таком случае скажите мне вот еще что, Альфредо: вы пробыли в Мюнхене около полутора лет, после чего переехали в Рим и получили место апостольского клерка в ведомстве покойного Людовико Людовизи[111]111
  Людовико Людовизи (1595–1632) – вице-канцлер Ватикана, умер в Болонье в 1632 г.


[Закрыть]. Все верно?

– Да, монсиньор.

– Чем можно объяснить ваш карьерный успех? Вы, чужестранец, прибывший из ниоткуда, не имеющий в Риме ни друзей, ни влиятельных знакомых, вдруг получаете место в Апостольской канцелярии[112]112
  Апостольская канцелярия – самый древний институт Римской курии, истоки которого восходят к IV в. До XI в. была объединена с папской библиотекой и архивом; с XIII в. занималась преимущественно составлением и рассылкой актов Святого Престола.


[Закрыть]. Что это – везение? Чудо? Или… – тут кардинал сделал паузу, – чужая протекция?

– Буду откровенен с вами, монсиньор.

– Очень на это рассчитываю.

– Я получил место благодаря помощи курфюрста Максимилиана. Он знал, что я обучался в Болонье и знаю итальянский язык. И решил, что мои способности будут востребованы на Ватиканском холме.

– Курфюрст Максимилиан, должно быть, очень заботливый человек? Или же он питал к вам какую-то особенную привязанность?

– Не думаю, монсиньор. Одним из условий моей поездки в Рим было то, что каждый месяц я буду пересылать через доверенного человека донесения для курфюрста и докладывать ему обо всем, что мне доведется увидеть, услышать или узнать.

– Вот как… Не скрою, Альфредо, ваша откровенность делает вам честь. Вы правильно поступили, сообщив мне об этом. Позвольте в таком случае вернуться к началу нашего разговора. Как я уже сказал, в вас есть что-то, что заставляет вас двигаться дальше. И я хочу понять, что именно. Месть? Желание хоть немного изменить наш грешный несправедливый мир? Или, быть может, обрести новое счастье, забыв о прежних утратах?

– Должно быть, все вместе, монсиньор, – после некоторого молчания ответил Альфред.

– В таком случае вы можете быть полезны мне. Ваше сердце еще не остыло.

– Зачем… Зачем вы говорите мне это, ваше высокопреосвященство?

На этот раз кардинал его не поправил.

– Я ожидал, что вопрос будет задан в начале беседы, – улыбнулся он. – Действительно: зачем мне, кардиналу римско-католической церкви, племяннику Его Святейшества, понадобилось разговаривать с вами? Не спорю, Альфредо: у вас острый ум, и ваши способности могут принести пользу Святому Престолу. Но в Риме вы – мелкая сошка, крохотный, незаметный камешек в стене огромного здания. Элемент, ценность которого невелика и который легко заменить. Знаете, египтяне изображали людей сообразно их статусу. Фараона они рисовали размером с гору; вельмож и жрецов – ростом пониже; чиновников – еще ниже, и так до последнего раба, который был ростом с финиковую косточку. Наивный, но вместе с тем довольно наглядный способ подчеркнуть разницу между людьми. Вам известно, что изображено в гербе моего рода?

– Каждый, кто живет в Риме, знает, – ответил Альфред. – Герб семьи Барберини – три золотые пчелы.

– Верно. Пчела – символ созидания, неутомимой и плодотворной деятельности. Мы, Барберини, сделаем то, чего не сумели сделать Борджиа, Пикколомини или делла Ровере[113]113
  Борджиа – испанский дворянский род из Арагона, представители которого дважды становились римскими папами (под именами Каликст III и Александр VI). Пикколомини и делла Ровере – итальянские дворянские фамилии, чьи представители также несколько раз избирались римскими папами.


[Закрыть]. Мы изменим Рим. Мы сделаем его сияющим, сильным, вызывающим зависть – таким, каким он был когда-то. Мы вернем церкви власть над умами людей. У нас достаточно воли, чтобы добиться желаемого. Однако одной воли мало. Замысел подобного рода требует большого числа исполнителей. Людей с определенными принципами. Не наемников, а паладинов, если вы понимаете суть такого сравнения. Во все времена великие преобразования совершались людьми, преданными идеалу. И вы, как мне кажется, один из таких людей.

– Какую работу вы намерены мне поручить, ваше высокопреосвященство?

– Время покажет, Альфредо. Время покажет.

– Что делать с письмами, которые я отправляю курфюрсту?

– Отправляйте как раньше. Но каждое письмо будете предварительно показывать мне.

Кардинал Франческо Барберини[114]114
  Франческо Барберини (1597–1679) – кардинал, племянник папы Урбана VIII, один из наиболее влиятельных иерархов католической церкви.


[Закрыть] подошел к сидящему Альфреду почти вплотную, посмотрел на него сверху вниз.

– И вот еще что, Альфредо, – мягко сказал он. – Никогда не забывайте того, что случилось в Бамберге. Не хочу говорить высокопарно, но… Память об этой великой несправедливости не даст вашей душе зачерстветь. Поверьте, это многое значит.

Альфред молчал. С ним что-то происходило. Кровь прилила к его лицу и тут же отхлынула. Перед глазами вдруг снова возник тот осенний вечер. Дорога, маленький домик смотрителя у каменного моста. Мертвое лицо Урсулы. Вымученная улыбка Ханса…

Голос дрогнул, но Альфред сумел совладать с собой.

– Я буду помнить, ваше высокопреосвященство, – твердо сказал он. – Помнить так, как будто это было вчера.