Текст книги "Багровый молот"

Автор книги: Алекс Брандт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4

– Письмо из Швайнфурта, госпожа Хаан. От господина канцлера.

– Спасибо, Томас. Где Урсула и Адам?

– Ваш сын ушел с молодым Юниусом в оружейную лавку. Фройляйн Урсула наверху, в своей комнате.

– Хорошо, Томас. Ступай. Мне нужно побыть одной.

– Будут ли какие-то распоряжения насчет обеда?

– Нет. Пусть Эмма сама все выберет.

Аккуратная круглая печать с выдавленными буквами «ГХ». Несколько листков в плотном бумажном конверте.

 
Дорогая Катарина, да благословит тебя Бог!
 

Плохие известия: мне придется задержаться в Швайнфурте дольше, чем я рассчитывал. Как долго? Сказать не могу. Соглашение еще не подписано, и это не тот вопрос, который я вправе доверить своим подчиненным. Я уже говорил тебе, что жители Швайнфурта – почти сплошь лютеране, и потому наши враги. Но сейчас об этом нужно забыть. Забыть! На время, но накрепко, так, как будто этого не было вовсе. Когда в Империи снова наступит мир, можно будет вернуться к теологическим спорам, драть глотки в Рейхстаге и всеимперских собраниях. Глупо рыхлить почву зимой, бессмысленно вспоминать о религиозных спорах в годы войны. Мы – католики, они – лютеране. Какая разница? Пусть бамбергский всадник и швайнфуртский орел помогают друг другу[14]14
  В гербе Бамберга изображен рыцарь на красном поле; в гербе Швайнфурта – белый орел на синем поле.


[Закрыть]. Во время бури лучше держаться вместе.

Кстати, Швайнфурт – довольно красивый город. Над мостом через Майн возведены стены и черепичная крыша, примерно так же, как и на Старом мосту во Флоренции. Жаль только, что имя у города столь нелепое. Лично я не хотел бы, чтобы кто-то назвал меня жителем «Свиного брода».

В любом случае, я не уеду отсюда до тех пор, пока соглашение не будет подписано. Ты ведь знаешь, я умею стоять на своем. Заключив договор, мы укрепим свои северные рубежи и одновременно ослабим саксонцев, лишив их потенциального союзника; кайзер и Бавария по достоинству оценят этот маневр. Что касается Швайнфурта – они получат нашу поддержку на случай возможных переговоров с Лигой[15]15
  Католическая Лига – объединение католических княжеств Германии, созданное в 1609 г., накануне Тридцатилетней войны. Союз был организован по инициативе герцога Максимилиана Баварского и стал ответом немецких католиков на создание протестантами Евангелической унии в 1608 г. Наряду с Баварией, в Лиге состояли духовные княжества – епископства Кёльна, Трира, Майнца, Констанца, Бамберга, Вюрцбурга и ряд других. Лига была распущена по условиям Пражского мира в 1635 г.


[Закрыть] и курфюрстом Максимилианом. Обе стороны сделки должны оставаться в выигрыше – таков мой всегдашний принцип.

Впрочем, довольно об этом. Мне нужна твоя помощь в одном весьма непростом деле. До меня дошли неприятные известия, касающиеся Германа Хейера. Ты должна помнить его – полгода назад он приходил к нам домой вместе с Карлом Мюллершталем, приносил бумаги по поводу устройства пороховых складов. Странный человек. Я никогда не оказывал ему особого покровительства: звезд с неба не хватает, неразговорчив, не умеет сходиться с людьми. Обычный канцелярский чиновник, просидевший на одной и той же должности четырнадцать лет. Ты спросишь меня, что же во всем этом странного? Попробую объяснить. Несмотря на мое прохладное к нему отношение, он всегда отличался удивительной преданностью, и это свойство лишь усилилось в нем после смерти жены. Ради моей пользы он мог пожертвовать собственным временем, собственными деньгами, тайком снять копию с письма, которое в ином случае не попало бы в мои руки. И это при том, что я никогда ни о чем подобном его не просил.

Возможно, я не ценил Германа Хейера по достоинству. Но ты ведь знаешь: в длинном списке человеческих добродетелей я никогда не ставил преданность на первое место. Если преданность – это главное, тогда нам всем следовало бы окружать себя собаками, а не людьми.

Так вот: до меня дошли слухи, что Хейера должны были заключить в тюрьму по обвинению в колдовстве и что в самый последний момент ему удалось бежать. Находится ли он в Бамберге или за его пределами – неизвестно. Неизвестно также, были ли у него сообщники.

Удар нанесен точно и своевременно, и я не сомневаюсь, что удар этот нацелен в меня. Если хотят свалить крепкое дерево, то вначале подрывают корни: один за другим, пока ствол не рухнет под собственной тяжестью, не станет добычей топоров и зазубренных пил. Герман Хейер – незначительный персонаж. Но он – один из тех корней, обрубив которые викарий сможет уничтожить меня самого.

Суть моей просьбы: тебе нужно встретиться с Кристиной Морхаубт. Наши семьи дружны, встреча не вызовет кривотолков. Лучше всего пусть придет к нам домой, в этом случае можно будет не опасаться, что кто-то приложит любопытное ухо к двери. Подробно расспроси, что ей известно о деле Хейера; если она ничего не знает, пусть спросит у мужа. Знаю, Кристина не из болтливых. И все же предупреди ее, что о вашем разговоре не должен знать никто, кроме нее и Ханса Морхаубта.

В виновность Германа я не верю. Но в наше время не принято выносить оправдательных приговоров. Франца Кауперта казнили, несмотря на то что улик против него не было, а обвинение строилось на показаниях двух бродяг, пойманных в Лестене за кражей винограда. Я готов дать голову на отсечение, что Хейера оговорили и он не совершил ничего такого, что заслуживало бы наказания. В любом случае, я сделаю все, чтобы обвинения против него были сняты. Атаки против моих подчиненных нужно отражать, отражать решительно, иначе в следующий раз, осмелев, викарий сделает выпад против меня самого.

Возможно, причиной происходящего является ходатайство, которое я перед отъездом передал князю-епископу. В окружении Иоганна Георга достаточно людей, которые истолкуют появление этой бумаги как покушение на авторитет княжеской власти. Фон Хацфельд улыбается и называет себя моим единомышленником, но я не сомневаюсь, что он ведет собственную игру и при первом удобном случае швырнет мне под ноги рогатку. Фон Менгерсдорф мечтает о том, чтобы пропихнуть на мое место собственного племянника. О викарном епископе не стоит и говорить: из всех моих врагов этот враг – самый сильный и непримиримый. Он не примет уступок, не примет временных соглашений, никогда не оставит мысли о том, чтобы уничтожить меня. Будь его воля, он самолично сбросил бы меня с крыши на вилы для сена, а потом стоял бы, смотрел на мою агонию и потирал свои холеные руки. Иногда мне кажется, что он обезумел. Один лекарь – ты знаешь его, это Макс Краузе, его дом в двух шагах от Мельничного моста, – рассказывал мне, что в некоторых озерах живет крохотный червь: попадая в тело человека, он по сосудам проникает в голову, а затем медленно, не торопясь, начинает пожирать мозг. Что, если именно такой червь поселился в голове у викария? Знаю, это звучит не слишком умно, но как иначе объяснить, что Фридрих Фёрнер искренне верит в существование ведьм, в колдовство, но при этом использует борьбу с ними для сведения счетов, для уничтожения своих личных врагов? Откуда подобная двойственность в поступках и мыслях?

Викарий жаждет моей смерти, хочет в один прекрасный день переступить через мой ободранный труп. Но я не отступлю. Насколько мне известно, разбор ходатайства поручен сенатору Шлейму. Это позволяет надеяться, что документ хотя бы прочитают и задумаются над его содержанием. Вольфганг Шлейм – здравомыслящий человек и не принадлежит к лагерю сторонников Фёрнера.

Катарина, я чувствую, что устал. Мои позиции в Сенате никогда не были достаточно прочными. Всегда приходилось договариваться с мерзавцами, уступать подлецам, подлаживаться под негодяев, да и самому совершать такое, чего постыдился бы иной негодяй. Такова природа власти. Если хочешь чего-то добиться, ты должен обманывать, вводить в заблуждение, кивать и соглашаться, когда сердце кричит от боли, улыбаться в лицо тому, в кого с удовольствием всадил бы по рукоятку нож. Я соглашался со смертными приговорами. Я убеждал князя-епископа в необходимости вступить в войну. Я выгнал со службы чиновников, в которых подозревал своих недоброжелателей. После того как курфюрст Максимилиан утопил в крови восстание в Верхней Австрии[16]16
  Восстание в Верхней Австрии – крестьянское восстание 1626 г., вызванное ухудшением жизни и значительным ростом налогов. Восстание было подавлено объединенными силами Католической Лиги и кайзерской армии под командованием Альбрехта Валленштайна.


[Закрыть], я при встрече восхитился его мужеством и решительностью. Я садился за переговорный стол с людьми, которых, будь моя воля, никогда не пустил бы к себе на порог.

Я не оправдываю себя и не кляну. Я совершил много дурного. Но знаю, что без этого не смог бы сделать ничего хорошего. Все эти интриги, маневры, все эти гимнастические упражнения, которые я проделывал за последние семь лет, имели своей целью только одно: защитить Бамберг и укрепить власть его правителя. Бамберг – не торговая республика, не город, которым могут управлять несколько патрицианских фамилий. Это богатое княжество, и единая, сильная власть должна стягивать его так же крепко, как железные обручи стягивают пузатую винную бочку. Процессы над ведьмами наносят этой власти огромный урон. Бамберг может жить в мире лишь до тех пор, пока мы полезны кайзеру и Баварии, до тех пор, пока мы можем лавировать между ними. Мы что-то вроде маленькой лоцманской лодки, которая прокладывает курс для больших кораблей: стоит нам замешкаться, стоит неправильно повернуть руль – и большие фрегаты раздавят нас своими бортами. Ведовские процессы бросают на Бамберг тень. Я знаю, что эти процессы уже вызвали недовольство Его Святейшества папы Урбана[17]17
  Урбан VIII, в миру – Маффео Барберини (1568–1644) – Папа Римский из флорентийского рода Барберини, годы понтификата – с 1623 по 1644.


[Закрыть], хотя Святой Престол прежде закрывал глаза на подобные вещи. Курфюрст Максимилиан, который всегда был ревностным гонителем колдовства, сейчас гораздо больше заинтересован в прочности католического лагеря, в успехах армии Лиги. Игры с огнем и живыми людьми для него теперь досадная, раздражающая помеха.

Но не будем уходить в сторону. Последнее, о чем я хотел написать тебе, – Урсула.

Я стал тем, кем стал благодаря умению понимать людей, читать их молчание, ложь, их улыбки и взгляды. Морщины на их лицах для меня то же, что строчки письма. Но то, что происходит в душе Урсулы, – этого я понять не могу. Я не понимаю, о чем она думает, что наполняет ее сердце. Благородство? Высокомерие? Желание опекать? Несколько раз я замечал, как меняется ее взгляд – в одно мгновение делается презрительным и холодным, как будто вода в ее глазах замерзает и превращается в лед.

Я хорошо помню гороскоп, составленный при ее рождении. «Солнце в первом доме. Сила, уверенность, власть. Мир будет вращаться вокруг нее, но гордый нрав принесет беду».

Катарина, я никогда не верил всем этим предсказаниям. Говорят, что Валленштайн, новый имперский главнокомандующий, держит при себе личного астролога и не предпринимает ничего важного без его советов. На мой взгляд, все это – суеверная чушь. Разумный и образованный человек не может верить в то, что его судьба определяется не собственными поступками, не волей Творца, а всего лишь расположением небесных светил. Я бы не разрешил составлять гороскоп для Урсулы, если бы не настояние моей матушки, да покоится она с миром. И, уж конечно, я был далек от того, чтобы придавать хоть какое-то значение словам, что написала гадалка. Но сейчас эти слова не идут из моей головы.

С самого рождения Урсула была моей гордостью. Я любовался ею. Ее смех, ее маленький лоб, ее первые шаги, ее удивленные слезы… Самое прекрасное и хрупкое создание из всех, что живут на земле. Я видел, как из крохотного младенца вырастает веселая и смелая девочка. Как девочка превращается в красивую девушку – девушку с рыжими волосами и глазами цвета озерной воды. Адам, Вейнтлетт, Карл-Леонард, Даниэль – я любил и люблю их всех. Но только в Урсуле я всегда видел продолжение самого себя. Адам, как ни печально, сильно уступает ей и характером, и умом. Он – большой ребенок; не знаю, сможет ли он когда-нибудь повзрослеть. Что касается Урсулы… Будь она мужчиной, то не сомневаюсь, что однажды среди фамилий высших имперских сановников мы увидели бы фамилию Хаан. Но женщина, обладающая амбициями и незаурядным умом, может чего-то достичь в этой жизни лишь посредством замужества. Удачного замужества.

Брак Урсулы укрепит положение рода Хаан, позволит сохранить и приумножить то, чем мы обладаем сейчас. Во все времена могущественные семейства заключали союзы посредством женитьбы своих детей. Знаю, ты бы хотела, чтобы Урсула сделалась женой молодого Альфреда Юниуса. Не стану спорить, Альфред был бы неплохой партией для нее. Они во многом похожи: независимый нрав, благородство, презрение к глупости… И все же в Альфреде есть что-то, что заставляет меня сомневаться в нем, относиться с опаской.

Впрочем, все это не более чем планы на будущее. Я не приму решения о замужестве Урсулы без твоего ведома и совета. И уж конечно, мне придется заручиться согласием самой Урсулы. К великому сожалению, она способна поступать наперекор исключительно из упрямства, нежелания подчиниться мудрости старших. Она не потерпит, чтобы ее судьбу решали за ее спиной.

Ее дерзость, неумение различать людей и придерживать, когда требуется, свой острый язык – вот что беспокоит меня больше всего. На прошлой неделе мы с ней серьезно повздорили. Бамбергский магистрат – по моему настоянию – выгнал за пределы города всех бродяг, не имеющих в городе жилья или поденной работы. Урсула узнала об этом. Видела бы ты, каким гневом сверкали в то утро ее глаза! Это было не возмущение, не обида, не недовольство, а именно гнев. Можешь себе представить? Она смотрела на меня так, как особа королевской крови смотрит на проштрафившегося придворного. Какая наглость, какое неуважение к собственному отцу! Иногда мне кажется, что она просто-напросто не понимает, кто я такой. Не понимает, что в подобном тоне со мной вправе разговаривать лишь те, кто носит на плечах горностаевую мантию и корону имперского князя.

Вначале я пытался держать себя в руках, пытался объяснить ей: в городе неспокойно. Неурожай, выросли цены на хлеб, у границ княжества рыскают жадные отряды наемников, за которыми нужно следить в оба глаза. Толпы бродяг, что стекаются в Бамберг, – это угроза общественному спокойствию. Угроза беспорядков, воровства, грабежей, заразных болезней. Чтобы противостоять этому, необходимо временное – подчеркну: временное! – ужесточение правил. В конце концов, когда человека валит с ног лихорадка, доктора прописывают ему кровопускания вместо веселой попойки и дурно пахнущие порошки вместо свиных отбивных. Разве они не ограничивают свободы больного ради его же блага, ради того, чтобы его тело окрепло и через время вернуло себе прежнюю силу? К тому же магистрат постановил, что каждое воскресенье у городских ворот будет производиться бесплатная раздача хлеба и горячей похлебки всем, кто в этом нуждается.

Увы, Урсула не поняла моих доводов. Или не захотела понять. Вела себя дерзко, обвиняла меня в бессердечии, в жестокости к людям. И мое терпение кончилось. Мне пришлось объяснить ей, что она – всего-навсего глупая семнадцатилетняя девчонка. Существо, которое полностью зависит от моей воли. Человек, чьи слова и поступки для других значат не больше, чем жужжанье осы. Признаться, я думал, что моя резкость приведет ее в чувство. Но я ошибся. Выслушав меня, она несколько мгновений стояла молча, только кожа на переносице вдруг сделалась яростно-алой. В руках у нее был серебряный кубок с вином – один из тех, что подарил нам на свадьбу отец. Урсула отшвырнула кубок и молча вышла из комнаты. Я закричал на нее, но она даже не обернулась.

Это стало лишь одной из нескольких ее выходок за последнее время. Вспомни хотя бы тот воскресный обед с мастером Дреппером. Урсула – умная девушка. Она должна понимать, какую роль для меня и всего нашего рода играют добрые отношения с гильдией пивоваров. И что же? Во время обеда она сидит, потупив глаза, не вмешивается в разговор, а потом – вдруг, ни с того ни с сего! – с ехидной улыбкой спрашивает у Якоба Дреппера, не трудно ли ему, дескать, таскать по лестнице свое огромное пузо? Каково?!! Смею тебя уверить: если бы один из моих подчиненных – к примеру, тот же Альфред Юниус – позволил себе хотя бы десятую долю того, что позволяет себе Урсула, то этот самый подчиненный уже сейчас сторожил бы амбар в какой-нибудь захудалой деревеньке на границе с Баварией. Да, именно: амбар. И сторожил бы его до скончания дней, забыв о карьере, забыв о городской жизни, забыв даже надеяться, что хоть кто-нибудь вспомнит о нем…

Было бы легко объяснить поведение Урсулы избалованностью или юношеским упрямством. Однако я уверен, что все обстоит гораздо сложнее. Не знаю, как лучше объяснить, но… Мне на ум часто приходят картины из ее детства. Облезлый серый котенок, которого она принесла с улицы и отпаивала молоком. Серебряный талер, который я подарил ей на Рождество – и который два дня спустя она кинула в глиняную миску бродяги. Ее глупая ссора с Адамом: они подрались, вцепились друг другу в волосы. Когда я подошел и крепко взял Адама за ухо, Урсула вдруг закричала, чтобы я его отпустил, и повисла у меня на руке.

Однажды я назвал Герду, нашу кухарку, нерасторопной ослицей. Урсула услышала эти слова и страшно на меня разозлилась. Прямо покраснела от злости. Представь: восьмилетняя девочка стоит, словно упрямый бычок, сжимает розовые кулачки и требует, чтобы я извинился перед кухаркой. Забавное и вместе с тем странное зрелище…

Я не знаю, что происходит в душе Урсулы. Иногда она мне кажется заносчивой и глупой девчонкой, которая считает, что ей все позволено. Иногда – чистой и благородной душой, которая умеет переживать чужое страдание сильнее, чем собственное. Время покажет, кем она станет. Остается только надеяться, что замужество пойдет ей на пользу: смягчит ее дерзость, сделает ее чуть более спокойной и мудрой…

Но довольно об этом.

Последние наставления, которым ты должна точно следовать.

Первое. Сожги это письмо сразу, как только прочтешь.

Второе. Если Фёрнер, или фон Хацфельд, или фон Менгерсдорф захотят поговорить с тобой – не соглашайся. Скажи, что больна.

Третье. Не выходите из дома без лишней надобности – ни ты, ни дети; если тебе что-то потребуется, отправляй посыльных и слуг.

Четвертое. Не принимай у себя никого из служащих канцелярии. Ни Альфреда, ни Мюллершталя, ни Йозефа Кессмана, ни кого-либо еще. В противном случае могут подумать, что ты имеешь какое-то касательство к происшествию с Хейером.

И последнее. Томас, Михель и Йенс должны все время находиться дома. В кладовой найдутся матрасы, что касается ружей – они в моем кабинете, в запертом шкафу, ключ от которого у тебя есть.

Прошу, пусть эти распоряжения тебя не пугают. Я лишь хочу быть уверен, что, пока меня нет в городе, с вами ничего не случится.

Я все время думаю о тебе, Катарина. Господь да благословит тебя и наших детей.

Георг, твой любящий муж.

Глава 5

Сенатор, почетный глава гильдии нотариусов Бамберга, член Высокой Комиссии по расследованию дел о порче и колдовстве Вольфганг Николас Шлейм был похож на озерного карпа. Покатый лоб, мягкие безвольные губы, сонное спокойствие на лице. Он приходился внуком одному из имперских министров, получил блестящее образование в университетах Парижа и Кёльна и слыл в Бамберге большим знатоком по части юриспруденции.

Распоряжение его сиятельства, переданное сенатору утром, гласило:

«Настоящим мы, Иоганн Георг Фукс фон Дорнхайм, назначаем экспертный совет для рассмотрения поступившего на наше имя ходатайства. Председатель совета – доктор права Вольфганг Николас Шлейм. Прочие члены совета: доктор права Дитрих Фаульхаммер; доктор права Эрнст Фазольт; доктор богословия Максимилиан Генрих Корф».

В конце страницы, рядом с резкой подписью Иоганна Георга, жирным красным пятном легла восковая печать.

Отложив документ в сторону, Шлейм улыбнулся. Что увидит в этой бумаге какой-нибудь мальчишка-канцелярист? Несколько имен, только и всего. Он, Вольфганг Шлейм, видел в строчках епископского письма гораздо больше.

Начать с того, что упоминание о ходатайстве было кратким. Презрительно кратким. А ведь подписали его люди уважаемые и влиятельные. Ну-ка, посмотрим: канцлер и вице-канцлер; половина членов бамбергского Сената; трое бургомистров, несколько гильдейских старшин. Двадцать четыре фамилии. Однако ни одну из этих фамилий его сиятельство не упомянул. Вывод? Иоганн Георг недоволен бумагой и очень зол на тех, кто поставил под ней собственные имена.

Идем дальше. Чего просят ходатаи? Изменить порядок рассмотрения дел о колдовстве: ограничить применение пыток, предоставить обвиняемым право на адвоката, запретить конфискации. Кому же его сиятельство поручил рассмотреть и оценить эти требования? Фазольт и Фаульхаммер участвуют в допросах, дают указания палачам; бывает, что не брезгуют собственноручно хлестнуть кого-то из обвиняемых плетью. Что касается Корфа – этот пишет трактаты по демонологии, всерьез рассуждая о том, что при помощи женской мочи и произнесенного навыворот «Te Deum»[18]18
  Te Deum (лат.) – «Тебя, Бога, хвалим»; христианский гимн.


[Закрыть] можно вызывать ураган. И эти трое будут рассматривать поданное ходатайство?! Нетрудно догадаться, каким будет вердикт…

И, наконец: если бы Иоганн Георг пожелал просто поставить ходатаев на место – или, по его собственному выражению, «сунуть под нос кулака», – для этого вполне сгодился бы грубиян Шварцконц. Или Фазольт. Или доктор Харзее. Однако председателем экспертного совета князь-епископ назначил именно его, Шлейма. Что из этого следует? Ответ очень прост. Его сиятельству угодно, чтобы документ швырнули в мусорную корзину. Но не просто швырнули, а сделали это аккуратно, изящно, со ссылками на теологические трактаты и нормы римского права.

Сенатор в задумчивости провел кончиками пальцев по высокому лбу. Взял в руки ходатайство, пробежал взглядом текст.

«…Пытки, которым их подвергают, чтобы вырвать признание, столь жестоки, что многие лишаются рассудка или умирают, не дожив до суда…»

«…Барбара Ройт, мать четверых детей и бабушка одиннадцати внуков, умерла после того, как ее поместили в ванну с горячей известью…»

«…Ханс Бейердорфер, тридцати семи лет, помощник нотариуса, скончался в тюремной камере: несколько дней кряду его кормили соленой пищей и не давали воды…»

«…Происходящее вызывает страх и недовольство среди жителей княжества…»

Кончив читать, Шлейм нахмурился, осуждающе покачал головой. Нелепо, грубо. К чему такие подробности? «Умер в камере», «известь»… Разве его сиятельству интересно знать, каким образом велось дознание по делу Бейердорфера? Или отчего скончалась старуха Ройт? Писать подобное в документе на высочайшее имя – то же самое, что вывалить на праздничный стол содержимое ночного горшка.

Против чего выступают Хаан и все прочие, кто подписал эту бумагу?

Несовершенство дознания? Ерунда. Дознание ведется по правилам, которые существуют не одну сотню лет и одобрены Святейшим Престолом.

Людей арестовывают на основании слухов? И что с того? Людская молва часто бывает правдива. К тому же любые слухи тщательно проверяются дознавателями.

Обвиняемые признают собственную вину под пыткой? Тем более! «Confessus pro judicato habetur» – сознавшийся считается осуждённым.

Шлейм откинулся на спинку кресла, разместив пухлые ладони на животе.

Странно, что канцлер поставил под этим пасквилем свою подпись. Неосторожный шаг, глупый шаг. Процессы ведутся по всей Германии. В Рейнланде колдунов и ведьм уничтожает Франц Бюирман[19]19
  Франц Бюирман (годы жизни неизвестны) – один из наиболее жестоких судей, занимавшийся преследованием ведьм в рейнских землях в 1-й половине XVII в.


[Закрыть]. Во владениях герцога Баварского – судья Иеремия Дрексель[20]20
  Иеремия Дрексель (годы жизни неизвестны) – один из приближенных герцога Максимилиана Баварского, убеждавший герцога в необходимости более сурового и активного преследования колдунов и ведьм.


[Закрыть]. В Саксонии – некто Бенедикт Карпцов[21]21
  Бенедикт Карпцов (1595–1666) – профессор Лейпцигского университета, один из верховных судей Саксонии, обладавший большим авторитетом в вопросах рассмотрения дел о колдовстве и проявлявший в данном вопросе большую активность. Автор вышедшего в 1635 г. труда «Об уголовных законах», где немало места посвящено методам пыток.


[Закрыть], про которого известно, что он прочел Библию пятьдесят раз от корки до корки и знает ее наизусть. Всюду трещат костры, всюду вскрываются чудовищные преступления прислужников дьявола. Никому из здравомыслящих людей не приходит в голову отрицать их вину и уж тем более – вставать на их защиту. Каждый, кто умеет читать, крепко вытвердил слова «Молота ведьм»: «Тяжкое наказание полагается пособникам колдунов, их защитникам, их укрывателям». Тем же, кому недостаточно слов, можно напомнить процесс Дитриха Фладе, судьи из Трира, который противился осуждению ведьм, а кончил тем, что сам был сожжен на костре[22]22
  Дитрих Фладе (годы жизни неизвестны) – судья, вице-губернатор Трира, активно противодействовавший охоте на ведьм. Был арестован по сфабрикованному обвинению в колдовстве и сожжен в 1589 г.


[Закрыть].

Так почему Хаан отважился приложить перо к столь опасной бумаге? В чем его цель? Неужели он и правда думает, что его сиятельство согласится изменить закон – изменить из-за каких-то знахарок и гадалок, которые сознались, что попирали крест и целовали зад сатане?

Кто-то, пожалуй, сочтет, что канцлером движет благородство, стремление к справедливости. Но так может рассуждать лишь человек, крайне наивный. В политике нет принципов. Нет благородства. Нет прочих вещей, о которых пишут оторванные от мира философы. В политике есть только цель и средства для ее достижения. Все остальное – не более чем красивые слова, которые прикрывают уродство человеческих душ, так же как ладно скроенная одежда прикрывает чирьи и дряблые животы. Каждый человек интересуется только своей судьбой. Его не волнует, что соседу отрубили голову, – куда больше он станет переживать, что порезал себе указательный палец. Его не беспокоит, что в двух шагах от его порога умирает от голода нищий, – куда важнее, чтобы кухарка вовремя достала из печи вишневый пирог. Подобное поведение не аморально. Оно естественно. Человек слаб. Может ли он накормить всех голодных и защитить всех обиженных? Нет, ему едва хватает сил, чтобы прокормить и защитить себя. И поэтому если человек вдруг ни с того ни с сего демонстрирует заботу о ближнем, значит, ему это выгодно, значит, у него имеется к этому свой интерес.

Сенатор улыбнулся. Ленивая, блеклая искра мелькнула в его глазах.

На судьбы казненных Хаану наплевать. В этом нет и не может быть никаких сомнений. Красноречивый пример: два месяц назад канцлер – один из членов Высокой Комиссии – отказался подписывать обвинительное заключение по делу Кристины Габель, дочери каноника церкви Святого Стефана. Дескать, признания обвиняемой противоречат имеющимся в деле материалам. Благородно? Ничуть. Месяцем ранее Георг Хаан преспокойно поставил свою подпись под точно таким же обвинением по делу Адельгейды Брунсвик и Хельги Герстекер. В чем же причина столь явной и бросающейся в глаза непоследовательности? Канцлер прозрел? Услышал ангельские голоса? Нет, многоуважаемые господа, тысячу раз нет. Все гораздо проще. Семейство Габель имеет влиятельную родню в Нюрнберге. Выступив против осуждения юной Кристины, Хаан всего лишь хотел заполучить новых союзников в борьбе за власть.

Власть. Вот та цель, ради которой Хаан рискует. Вот та цель, ради которой он толкует о законе и справедливости. Что ж, пускай. Но он, Вольфганг Шлейм, не станет играть в эти игры.

С самого утра Альфред Юниус разбирал бумаги, поступившие в канцелярию князя-епископа за последние дни. Стопка справа – документы не очень важные, рутина по большей части. Доклад об обрушении моста через Визент. Ведомость расходов по строительству нового форта неподалеку от Кронаха за подписью Карла Мюллершталя. Письма кастелянов, сообщения бургомистров, таможенные отчеты. Что еще? Известие о смерти господина Эттингена, судьи в Форхайме. Пожар на мельнице в Шлюссфельде: сгорело несколько мешков с ячменной мукой, никто не пострадал.

Отдельно – несколько конвертов, каждый из которых перехвачен шнуром с сургучной печатью: дипломатическая почта на имя князя-епископа. Эти конверты Альфред тоже откладывал вправо. Всю подобную корреспонденцию вначале просматривает господин Хаан, и лишь затем бумаги попадают в руки его сиятельства.

Что у нас здесь? Послание от эрцканцлера, Георга Фридриха фон Грайффенклау[23]23
  Георг Фридрих фон Грайффенклау (1573–1629) – архиепископ и курфюрст Майнца с 1626 по 1629 г., эрцканцлер (верховный канцлер) Священной Римской империи германской нации (титул эрцканцлера был закреплен за архиепископами Майнца).


[Закрыть]. Пакет желтоватой бумаги с размашистой подписью главнокомандующего войсками Католической Лиги, графа фон Тилли[24]24
  Иоганн Церклас фон Тилли (1559–1632) – имперский фельдмаршал, один из наиболее выдающихся полководцев Тридцатилетней войны.


[Закрыть]. Письмо из кемптенского аббатства, от преподобного Иоганна фон Вольфурта.

На каждый конверт следует сделать запись в реестре: отправитель; дата поступления в канцелярию; фамилия ответственного секретаря. Заполнив все полагающиеся строки, Альфред сложил письма в нижний ящик стола, провернул в замке ключ.

Итак, с правой стопкой покончено.

В левую стопку попадали документы иного рода: материалы судебных процессов, по которым требовалось утверждение смертного приговора. Дела убийц, фальшивомонетчиков, колдунов.

Наугад раскрыв одну из папок, Альфред перебрал лежащие внутри листки. Дело Вильгельмины Граубе, хозяйки постоялого двора с Доминиканерштрассе. Анонимное письмо, обвиняющее Вильгельмину в изготовлении ядов и колдовстве. Свидетельские показания девицы Клей и ночного сторожа Румперта. Обвинительный акт, составленный докторами из Высокой Комиссии:

«…Чтобы убивать, наносить вред людям и домашним животным, означенная Вильгельмина изготавливала порошки из внутренностей петухов, колдовских трав и мозга детей, умерших без крещения. Все указанные ингредиенты она складывала вместе и варила в черепе обезглавленного разбойника на огне из дубовых веток…»

К обвинительному заключению была подшита ведомость расходов на оплату услуг палача:

«…Устрашение путем предъявления пыточных инструментов – один гульден.

Дробление суставов большого пальца левой руки – пятьдесят крейцеров.

Подвешивание к потолку с прикреплением тяжелого груза к ногам, включая последующее вправление конечностей и мазь, необходимую для этого, – два гульдена сорок семь крейцеров.

Питание на день для палача и его помощников – полтора гульдена.

Веревки, рукавицы, крюки – шестнадцать крейцеров…»

Подобного рода бумаги приходили в канцелярию все чаще, но Альфред не мог к ним привыкнуть. Не мог отделаться от ощущения, что в папках, перевязанных алым шнуром, помещается чья-то исковерканная, вырванная с корнем жизнь. Чужая боль, чужое страдание…

Впрочем, почему чужое? Он хорошо знал Вильгельмину Граубе. Эта высокая, полная женщина была подругой его матери и часто приходила к ним в дом. Из всех кушаний она больше всего любила луковый суп, и кожа на ее ладонях была шершавой, точь-в-точь как луковая шелуха. Вильгельмина похоронила двоих мужей и несла на своих плечах все заботы по постоялому двору. «Рабочих лошадок вроде меня еще поискать», – смеясь, говорила она.

Перевернув последнюю страницу, Альфред прочел:

«Полностью признала вину по всем статьям обвинения. Снисхождения не заслуживает. Настоящим испрашиваем его сиятельство об утверждении смертного приговора».

Альфред отложил папку в сторону. Его руки тряслись.

Ворота Святого Георга, за полчаса до полудня. Именно это время назначил Ханс. И когда Хейер спросил его почему, объяснил: в это время много крестьян, которые везут в город овощи. Будет толчея у таможенной заставы, где проверяют грузы и платят ввозную пошлину, будет разноголосье, беспорядок и шум. И самое главное – до смены караула всего полчаса. Солдаты устали, им уже на все наплевать. Они считают минуты до тех пор, когда их вахта закончится. Воротят потные, загорелые шеи, оглядываются на башенные часы, на которых лениво отщелкивает бронзовая, размером с ружейный шомпол, минутная стрелка…

Ханс пришел накануне, поздним вечером, когда на улице уже было темно. Принес ворох заношенной старой одежды, пять минут сажей пачкал Хейеру волосы, придирчиво оглядывал со всех сторон. С удовлетворением кивнул: пойдет. Затем принялся объяснять:

– Запомни: ни с кем из них не встречайся взглядом. Глаза могут выдать. Притворись, что тебя разморило, что ты устал. Поближе наклонись к лошади, зевай, как будто вот-вот уснешь. Если остановят – говори медленно, не торопись. Забудь, что ты приличный человек. Почесывайся, пусти ветры, если приспичит. Солдатам у ворот тоже несладко стоять, по шесть часов кряду. На кой им сдался этот неопрятный субъект? Поиски Германа Хейера ведутся уже три дня, и, как я думаю, ведутся без особой охоты.