Текст книги "Артуш и Заур (ЛП)"

Автор книги: Алекпер Алиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Но ведь раньше десятки тысяч армян и азербайджанцев вступали смешанные браки, рожали детей. По сей день часть их живет среди нас. Вообще, чего мы хотим достичь в качестве миротворческой организации? Мы поедаем гранты или пытаемся способствовать перемирию?

– Я вновь хочу повторить, что не являюсь сторонником войны. Карабахские армяне – наши граждане. Но мы в первую очередь должны создать сильную экономику и сильную армию, чтобы армяне, живя на территории Азербайджана, не помышляли об отделении, не выказывали бы сепаратистских наклонностей. Если государство будет государством, никакого сепаратизма не будет. Но с армянами надо держать ухо востро, от них можно ожидать чего угодно. Честно говоря, я им не доверяю.

– Но почему, – Заур поднялся и, соединив руки на поясе, потянулся назад: – Сколько еще существовать этой пропасти между двумя народами? До каких пор нам оставаться врагами?

– Знаешь Заур, все лежит в психологии наших вроде бы столь похожих, но в действительности очень разных народов. В психологии тюрка есть отважность и прямота. Вообще, если перечислять качества тюрка, то в первую очередь следует указать честность и непримиримость с несправедливостью. Создатель Веры в Абсолют Асиф Ата говорил в связи с характером тюрка: «Оседлав коня, тюрк становится Кёроглу, спешившись – Физули».

Услышанное шокировало Заура. До сих пор ему не доводилось слышать подобных речей от Акифа, это пафосное выступление о величии тюркского этноса потрясло его. Акиф подняв правую руку и энергично двигая ею, продолжал свое выступление:

– Тюрк всегда мог сплотить в одной руке нежность и величие. Он никогда не наносил удар в спину. Такие люди, как Сехл Сумбат, предавший своего полководца или Кечал Хамза, выкравший и продавший коня вышли не из среды тюрков. Это армянский характер. Армянин, как змея, его сердце полно злобы и коварства. Падает – умоляет, поднимается – жалит. Они не щадят слабых и прислуживают сильным, армяне принесли нашему народу тысячи бед. Город под названием Баку существует сегодня только благодаря тому, что 90 лет назад тюркский меч вышел из ножен. Я не могу это отрицать, забыть все это.

Не произнося ни слова Заур сел на свое место. Он растерянно смотрел на своего руководителя, пытаясь переварить услышанное.

– А что касается твоего желания съездить в Армению, – голос Акифа вернул его в реальность, – то я поддерживаю эту инициативу, ибо я сторонник диалога. Борис Навасардян из ереванского Пресс-клуба предложил нам один проект. Сейчас найду, дам, посмотришь. Четырехдневная конференция под названием «Барьеры перед развитием региона», которую собираются провести в Ереване при участии НПО Турции, Азербайджана, Грузии и Армении. Я, правда, отказался ехать, много дел, да и тема мне не интересна. Но ты поехать можешь. Все расходы берет на себя приглашающая сторона.

– А кто финансирует проект? – уставился Заур на монитор.

– Caritas France. Сейчас сброшу тебе мэйл Бориса, спишись с ним. Если условия тебя устроят, поедешь.

* * *

Весь Баку, дом в Ичери Шехере, работа и даже собственное тело тяготили Заура. Он еще не получил ответа на письмо, отправленное Борису Навасардяну два дня назад и места себе не находил, мучил Акифа бесконечными вопросами: «Может мероприятие отменили?», «Может Борис не согласен с моей кандидатурой?», «Можно ли отправиться в Армению по какому-нибудь другому проекту?».

Акиф не понимал почему это человек раньше ни словом не обмолвившийся о своем желании посетить Армению, вообще не интересовавшийся возможностью таких поездок вдруг пожелал отправиться в Ереван. Он боялся обидеть Заура расспросами. Но в одном был уверен точно – после поездки в Тифлис Заур сильно изменился.

Заур повсюду слышал шепот Артуша, чувствовал его теплое дыхание, запах, влагу поцелуев и, сам не понял, какая неведомая сила привела его к воротам школы № 2.

Он никогда не планировал побывать здесь, даже не думал об этом. Просто внезапно обнаружил себя стоящим возле здания школы. Он знал, что все учебные заведения на каникулах, школы закрыты и попасть внутрь для него будет не так-то легко. Но он решил попытаться.

Прислонив лоб к стеклу, он заметил в конце полутемного фойе пожилую женщину-сторожиху с вязанием в руках. Постучался. Женщина поднялась и, шаркая шлепанцами, пришла открывать.

– Кого ищешь, сынок?

– Никого, зайти хочу.

– Почемууу? – вытаращила женщина глаза, растягивая гласную в последнем слоге.

– Я учился в этой школе. Вот пришел вспомнить былые деньки.

– Понимаю, сынок, но впустить тебя не могу. В здании никого нет. Как я могу впустить чужого?

– Через пару дней я уезжаю. Хочу увидеть школу в последний раз. Может я больше никогда не вернусь в Баку, – соврал Заур и тут же покраснел.

– Повторяю еще раз – впустить не могу! Если что-нибудь пропадет из классов – отвечать мне!

– Если не доверяете мне, давайте пройдемся вместе по коридорам, двору, – взмолился Заур. – Но, прошу, не отказывайте.

Будь здесь прежний сторож тетя Наида, Заур спокойно зашел бы. Но нынешняя сторожиха, устроившаяся в школу после выхода на пенсию, конечно же, знать Заура не могла. Она впервые в жизни видела человека, умоляющего позволить ему в последний раз увидеть родную школу. Женщину изумила встреча с таким человеком, и это в наши-то времена, когда такие понятия, как школа, учитель, образование подверглись полной девальвации. С одной стороны, она действительно не имела права впускать постороннего, с другой, понимала – жестоко мешать человеку, который хочет попрощаться с родным городом и школой.

– Ладно, сынок. Но у тебя пятнадцать минут! Иногда заходит кто-нибудь из руководства за бумажками. Если тебя увидят, я потеряю работу.

Обрадовавшийся Заур поцеловал женщину в щеку, сунул ей в карман пять манат и выпалил:

– Спасибо.

Он быстро поднялся на второй этаж. Остановился посреди длинного коридора, погрузившегося в мертвую тишину каникул, оглянулся по сторонам. Он не знал с чего начать, так и остался стоять, как вкопанный. В конце концов, он подошел к дверям класса, где проучился с пятого по десятый и глубоко вдохнув, потянул за ручку.

Те же парты, та же доска, тот же учительский стол. Единственное произошедшее здесь изменение: со стен поснимали портреты русских классиков и повесили портреты азербайджанских поэтов и писателей.

Окна, оставшиеся с советских времен, похоже, никто не собирался менять. Собравшаяся между двух стекол пыль, казалось, тоже хранится лет десять-двадцать. А вот и парта, в третьем ряду, та самая, за которой он сидел с Артушем на протяжении шести лет. Заур присел на «свое место», сложив руки перед собой, совсем как первоклассник. Сейчас парта стесняла его, тело с трудом вмещалось между скамьей и крышкой стола. Он навсегда перешел в мир взрослых.

«Ну вот, через столько лет, тот же класс, та же парта…» Заур не заметил, как глаза наполнились влагой, слезы потекли по щекам и закапали на стол и колени. Вдруг он очнулся от странного чувства, испытываемого обычно в юности – ощущения мятежной легкости тела. Чувство сладострастной боли пробежало от области паха по всему телу. Словно желанный ему человек сидел сейчас рядом. Он чувствовал его запах, теплоту его дыхания. Он был готов пожертвовать собой, отдать ему сейчас самое драгоценное – свое тело. Ведь, это чудо, наполненное играющими гормонами и искрящейся любовью, уже невозможно удержать в своей власти, оно требует отдать себя другому – в этом и заключается великое предназначение человеческого организма.

Заур вдруг вспомнил, что сторожиха дала ему только пятнадцать минут. Он хотел выйти из класса, но ноги отказывались подчиняться. Старые парты настойчиво возвращали его в прошлое. И стены просили остаться. Школьная доска требовала: «постой, разрисуй меня в последний раз мелом».

Он больше не мог этого выдержать. Поднялся с места. Губы его дрожали. Застрявший в горле комок, не давал тихо стекающим слезинкам превратиться в селевые потоки рыдания. Заур остановился перед доской. Заметив небольшой кусочек мела, взял его и, поиграв немного в ладони, положил в карман. Он спустился по лестнице в другом конце коридора, и открыл дверь, ведущую во двор школы. Здесь, за старым помещением, где в его время проходили уроки труда, они впервые открылись друг другу, здесь родился их первый поцелуй. Старый чинар по-прежнему нес свою вахту, защищая этот уголок от палящего солнца. Заур присел на находящееся в тени некое подобие скамейки – деревянную доску, на двух больших камнях. Прислонившись спиной к дереву, он закрыл глаза и почему-то, вдруг вспомнил последний звонок.

В тот день в школьном дворе яблоку было негде упасть. Никто не заметил отдалившегося от толпы и в одиночестве присевшего под дерево Заура, никому из одноклассников не было до него никого дела. Впервые он со всей остротой осознал свое одиночество и отчужденность. Он сидел и плакал, вдали от всех. Его абсолютно не интересовали выступающие с микрофоном, и вообще эта церемония, все мысли были о том, как быстро пролетело время. Заура, как и всех выпускников, радовало получение аттестата и избавление от мучительных утренних подъемов, от надоевших педагогов и прочей школьной рутины. Он был, конечно, воодушевлен началом новой взрослой жизни, но в то же время понимал, что теряет все материальные узы, связывающие его с Артушем, Его терзала мысль о том, что незабываемые мгновения, прожитые в школе, испаряться навсегда. «Здесь все для меня закончилось, с тех пор как уехал Артуш – попытался обнадежить себя Заур, решив, что распрощался со школой еще в 1990 году. И все же ему этот последний день казался особенным, словно что-то осталось еще недоделанным, недосказанным, непонятым. Через несколько минут, в последний раз прозвучит символический звонок и этот пронзительный зов, звучавший 11 лет его жизни, пройдет через каждую частичку тела и навсегда исчезнет из жизни. Он с нетерпением ждал этого момента.

Он хорошо помнил свой первый день в школе. Двоих испуганных, робеющих мальчиков – азербайджанца и армянина посадили вместе, за одну парту. Это было в начале восьмидесятых, когда азербайджанец и армянин могли быть одноклассниками, сидеть за одной партой, и в этом не было ничего особенного. Никто не знал тогда, что через несколько лет они станут представителями враждующих народов. Артушу и Зауру хватило всего недели, чтобы их знакомство переросло в крепкую дружбу. Интересы детей не были оригинальны – они собирали крышечки от бутылок, играли ими в различные игры, а тому, у кого было самое большое количество крышечек, завидовал весь класс. Позже, уже в третьем классе, они увлеклись филателией.

Заур бросил сигаретный окурок, затушил его ногой и поднялся с места. Он вернулся к двери, прошел мимо лестницы и приблизился со спины к сторожихе.

– Спасибо, бабушка, да воздастся вам за доброту.

Женщина, проделав спицей очередную петлю, подняла голову.

– Раз ты перед отъездом на чужбину, заглянул в родную школу, значит достойный ты человек. Эх, если бы все молодые были такими же…

– Откровенно говоря, я пришел вспомнить не школу, а свою первую любовь. Наверно вы понимаете…

Женщина улыбнулась:

– Ах ты, хитрец, – затем покачав головой, – Вы что расстались? И где теперь эта девочка?

Заур посмотрел в окно, на вереницу машин, катившиеся вниз по улице Буньята Сардарова, и ответил:

– Нас война разделила.

Старуха, до которой не совсем дошел смысл сказанного, переспросила:

– Как это?

Он понял, что сказал лишнее:

– … Ее отец был военным, погиб в Карабахе, – попытался выкрутиться он, – девушка с матерью переехали жить к родственникам в Казахстан.

Заур только с недавних пор обнаружил у себя способность врать напропалую и не краснеть. Это начинало ему нравиться.

Сказав тихо «вай-вай-вай», женщина еще раз покачала головой:

– Аллах рехмет елесин (1). Что поделаешь, сынок, все мы под небом ходим. Да сохранит Аллах молодых от гибели, чтобы кровь не текла, люди не гибли. Ох, бедный этот народ сынок, столько мучений на нашу голову.

Произнеся эти слова, женщина с трудом поднялась на ноги и, шаркая пошла к двери. Заур медленно поплелся за ней, на ходу в последний раз рассматривая школьные стены и висевшие на них плакаты и лозунги. Теперь на месте призыва Ленина «Учиться, учиться, и еще раз учиться!», висел афоризм директора школы Ирады Дестерханлы «Образование – наше приоритетное направление».

Попрощавшись с женщиной, он вышел на улицу. Почему-то внутри все горело от злобы и ненависти. Визит в школу не принес желаемого облегчения, только еще больше разбередил душу.

Он спускался вниз по улице. Люди, поднимающиеся навстречу небрежными, развалистыми шагами, казалось исчезали, испарялись на глазах. «Как будто они хотят убежать, спрятаться поскорее друг от друга. Где же Баку моего детства?» – думал Заур. «Где мороженое «Пломбир»? Почему люди больше не смеются? Почему улицы стали темными и грязными? Почему все уничтожают, сравнивают с землей?». Побывав в своей старой школе, он понял, что нет ничего лучше вечного детства, ребенка, который никогда не будет взрослым. Он понял, что они с Артушем лишили друг друга этого детства и повзрослели раньше остальных своих сверстников.

***

Родителей дома не было. Сей факт чуть поднял настроение Заура, для которого даже недолгое одиночество было сейчас подарком. Впереди его еще ждало, если вариант с Борисом, конечно, выгорит, довольно хлопотное дело – получение родительского разрешения на поездку в Ереван, а в случае неудачи – самовольный отъезд. Разговор о Ереване наверняка не обойдется без нескольких обмороков матери и повышения сахара в отцовской крови. Но все это не важно, сбить Заура с пути теперь было не возможно.

Заур зашел в свою комнату, переоделся. Подошел к старому комоду, на котором были расставлены в ряд шесть рамок с фотографиями. На одной – он с Артушем на школьном дворе – их последний снимок. Заур погладил изображение. «Как эти рамки ограничивают нас… и тебя, и меня… Мы не должны томиться в них как в тюрьме, терпеть и подчиняться системе». Он положил рамку обратно на комод и впервые за день, улыбнулся. «Меня не остановит ни одна война, ни один конфликт. Не буду больше искать утешений в картинках. Мы встретимся. Обязательно встретимся!».

Вернулась надежда на счастливое будущее, он снова успокоился, поверил в себя.

Со двора послышался звонкий, то ли мужской, то ли женский голос.

– Стаканы, стаканы… блюдца, блюдца... Хочешь, бей об стены, не бьются, не бьются.

Заур выглянул в окно. Это был молодой человек. Он стоял между двух, заполненных до отказа плетеных корзин и, бросая стакан об бетонную стену, повторял:

– Бей об камни, стой на них, не сломаешь, не повредишь.

Заметив зрителей на балконах и в окнах, парень поставил стакан на землю и начал бить его ногами. В самом деле, стакан не ломался. Правда, сколько бы парень не старался, охотников купить его товар не находилось. Еще немного и он, резко замолчав, подошел к корзине. Покачав головой, взял свою тяжелую ношу и поплелся вон со двора. Теперь его голос звучал вдалеке.

– Стаканы, стаканы… блюдца, блюдца... Хочешь, бей об стены, не бьются, не бьются…

Заур стоял посреди комнаты, размышляя, чем бы заняться, в конце концов, решил скоротать время в интернете. В почте было восемь новых писем, и одно из них… от Бориса Навасардяна. От внезапно навалившейся неописуемой радости он невольно обхватил голову обеими руками.

Борис писал, что приглашает Заура на мероприятие, но тот должен подготовить двух-трехстраничный доклад.

«Уверен, что Ваше участие на конференции будет очень плодотворным и полезным. С организацией господина Акифа Таги у нас и до этого были проекты, и мы будем рады сотрудничать с рекомендованным им лицом. Прошу переслать мне доклад, посвященный теме нашей конференции «Азербайджан-Армения-Грузия-Турция. Четырехсторонние отношения. Реальность и перспективы». Также пришлите мне свои паспортные данные. Так как конференция пройдет с 7 по 10 июля, то вы должны быть в Ереване уже 6-го. Вам надо приехать в Тбилиси, оттуда в Садахло (2), на армяно-грузинскую границу. Вас там встретят. Все дорожные расходы будут компенсированы Вам полностью…»

Заур немедля отправил Борису паспортные данные, приписав, что доклад пришлет через два-три дня и, в поисках Артуша, зашел в MSN. Увидев, что Артуш в «оффлайне», собирался было написать ему письмо, но тут в окошке программы человечек с надписью «Артуш» зажегся зеленым цветом. Обрадованный Заур мигом одел наушники и поднес губы к микрофону.

– Ало.

Голос Артуша прерывался.

– Привет, Заур. Я давно тут. Проголодался, отошел перекусить. Как дела?

– Все нормально. Заходил в школу. Включи камеру.

Через мгновение Артуш появился на экране. Он улыбался.

– Ты дома один? – спросил Артуш.

– Да. Наши ушли куда-то.

– В школу, говоришь, ходил. В нашу, «Вторую»?

– Именно.

Артуш подпер подбородок кулаками, приблизил лицо вплотную к экрану и небрежно спросил:

– И как?

Заур не знал, что ответить.

– Что «и как?»

– Школа. Что ты там делал?

– Да так, ничего… Вспоминал прошлое. Помнишь наш старый чинар? Посидел под ним немного. Потом зашел в наш класс, посидел за нашей партой.

Лицо Артуша не выражало никаких эмоций:

– Хорошо.

– Кажется тебе это неинтересно.

– Почему же? Ты – мое единственное воспоминание о той школе. А теперь мы видим друг друга почти каждый день. Когда начался конфликт, нам там пришлось не сладко. Я ничего не могу чувствовать – ни любить эту школу, ни ненавидеть. Извини, для меня это уже не важно.

Заур покачал головой:

– Ты прав. Не буду с тобой спорить. Давай я лучше обрадую тебя другой новостью.

У Артуша от нетерпения засверкали глаза.

– С этого и надо было начинать. Говори же!

– Получил письмо от Бориса Навасардяна. Приглашает в Ереван.

Взгляд Артуша застыл на экране. Он не мог произнести ни слова.

– Артуш, ты слышишь, я еду в Ереван! – весело заорал Заур.

– И как ты собираешься ехать? – выговорил Артуш после долго молчания.

– Через Тифлис в Ереван, оттуда в Садахло, а там меня встретят представители ваших спецслужб и Борис Навасардян, собственной персоной.

– Когда отправляешься?

– Через неделю. Шестого должен быть на границе. Мероприятие начнется седьмого утром.

– Я тоже хочу…

– Чего?

– Встретить тебя на границе.

– Не надо. Кагэбэшники не должны тебя видеть. Я как приеду в Ереван сразу же позвоню, подойдешь в гостиницу. Если приедешь на границу, могут не так понять. Потерпи еще чуть-чуть.

***

Вечером, когда родители пришли домой, Заур руководствуясь принципом «утро вечера мудренее», ничего не сказал им о предстоящей поездке в Ереван. После молчаливого ужина, поблагодарив мать, во избежание традиционных отцовских лекций о том, что пора стать человеком, зарабатывать деньги и создать семью, он заперся в комнате и два часа проработал за компьютером. Когда лег в кровать и стал читать Платонова, было уже почти двенадцать. Еще через два часа он закончил книгу, встал, аккуратно положил ее обратно на полку, взял следующую в очереди на прочтение – роман Питера Акройда «Повесть о Платоне», по привычке быстро пробежался по первым двум станицам, и уснул.

Ему снилось ночное море в образе женщины, одетой в чадру, чьи зеленые глаза смотрели на него из-под платка и колдовским влечением манили в неведомый, волшебный мир, где за черной дверью ожидало его черноокое счастье – Артуш.

Глухой стон, вырвавшийся из груди ночного моря где-то далеко, заставил его проснуться в холодном поту. Он замер на месте и стал ждать. Прошло еще чуть-чуть и море, словно живое существо, желающее избавиться от боли, взвыло еще громче. Несмотря на то, что приближалась середина лета, ветра не оставляли Баку в покое, часто превращаясь в шторм, ломающий хрупкие деревья и вздымающий волны на многометровую высоту.

Заур выпрыгнул из постели и подошел к окну. Ночное море будто пыталось сбросить с себя набранную за день болезненную усталость, смрадную тяжесть дерьма, мочи, спермы, мокроты, выброшенных в него из канализации. Заур, прилипнув лбом к оконному стеклу, пытался приобщиться к этой величественной церемонии очищения, но почувствовал лишь скудость своего воображения перед мощью этой стихии.

Он отошел от окна в непонятном смятении, вызванном магией морского гула. Заур вышел на кухню, достал из холодильника покрывшуюся тоненьким слоем ледяных точек бутылку Bonaqua, и жадно впился в горлышко. Ему было не по себе. Вернувшись в комнату, с трудом заставил себя уснуть.

(1) Речевой оборот, употребляемый

у азербайджанцев при выражении

соболезнования по умершему.

Буквальный перевод

– «царство ему небесное».

(2) Садахло – село

в Марнеульском районе Грузии,

пограничный пункт

на Армяно-Грузинской границе.

ЭРЕБУНИ

3 Путешествие в Армению началось 5-го июля в поезде Баку-Тифлис. По-счастью, кондиционеры, которыми с прошлого года были оснащены вагоны международных рейсов, хоть как-то спасали пассажиров от жары. Кроме Заура в купе был лишь пожилой человек, который, представившись как Мохлет, начал жаловаться на дороговизну и с ностальгией вспоминать благословенные брежневские времена. Через два часа он устал и уснул.

Утром Заура разбудил настырный стук проводника в дверь. Старик уже давно проснулся и сидел на своем месте. Он расчесывал волосы древней, маленькой советской расческой и рассматривал стада баранов, бродящих по равнинам в поисках травы. Заур достав из сумки паспорт, положил его в готовом виде на столик. Солдат пограничных войск и служащий азербайджанской таможни, не входя в купе, произнесли: «Доброе утро. Ваши паспорта, пожалуйста…». Заур остолбенел от неожиданной вежливости. После того, как паспорта были проверены, и вплоть до отправки поезда, никто больше не побеспокоил двоих пассажиров.

– Еще месяц назад аж до трусов проверяли, задавали идиотские вопросы. Значит, когда хотим, можем и по-человечески. Не зря же нас в Совет Европы приняли. – проговорил Мохлет, запивая сказанное теплым Боржоми.

Заур ответил улыбкой и уставился в окно.

– Сынок, я вижу, ты достаточно образован. Я сам – поэт, выпустил три книги. Наверное, слышал об Александре Блоке. Так вот, он говорил, что для поэта главное чувство пути. Этим он хотел сказать, что настоящий поэт должен знать и наметить свой, единственный путь, и держать нить в руках, чтобы не сбиться с него и все время расти. Я начал писать, когда учился в школе. Первое стихотворение было напечатано в издававшейся в то время в Таузе областной газете «Социалистическая деревня». Отец был кузнецом. Я написал много стихов посвященных этой профессии.

– А писали ли вы что-нибудь о городской жизни? – сам не зная почему, спросил Заур.

– А что, сынок, в городе есть жизнь? Даже французы говорят, что лучшие стихи о деревне и природе рождаются в городе. Это значит, если и живешь в городе, писать все равно надо о деревне. Вообще, мои школьные годы попали на войну и послевоенные годы. После окончания начальной школы, мне приходилось ежедневно проходить 7-8 километров до школы деревни Яныглы, и обратно. А дорога проходила по горам, да по долам, сквозь природные красоты. Отца почти не помню. Погиб на фронте. Меня воспитал мой дядя – Мансур. У матери за пазухой был револьвер, за спиной винтовка. Она была секретарем колхозного партийного комитета. Поэтому, что такое голод, холод, страх я знал с самого детства.

Никогда не забуду тот день, когда кинулся, чтобы поймать застывшую у дороги куропатку, и вдруг заметил фиалку в кустах. Была ранняя весна, и все было покрыто снегом. А у самых корней куста цвела фиалка. Ты представляешь?

Заур, ответивший «представляю», естественно ничего не представлял, более того, и не собирался этого делать. Мохлет, вдохновленный ответом Заура вдруг вскочил на ноги, задвинул оконную шторку и запер дверь купе, затем неожиданно упал перед молодым человеком на колени.

– Сынок, моя голова побелела в думах о народе и родине. Я – автор трех книг. У меня куча внуков и правнуков. Я стар и никому не нужен, а жену потерял десять лет назад. Ради всего святого, дай отсосу! Прости меня, сынок, прости…

Словно что-то сломалось в сердце Заура и со звоном рассыпалось по всей груди. Ноги и губы задрожали. Он еще вчера вечером уловил что-то странное, и почувствовал, что поездка с этим стариком закончится чем-то неожиданным. Униженный, стоявший на коленях ради орального секса Мохлет, напомнил ему сцену из «Сердца четырех» Сорокина, где перед подростком подобным же образом корчился старик, умолявший дать ему в рот. При прочтении этого эпизода, он не поверил, что такое может произойти в реальности. «Значит, так стирается грань между литературой и жизнью» – прошептал он сам себе. Заур понимал, что времени на раздумье у него нет, и события выходят из-под контроля. Старик видя, смятение и шок в глазах Заура, дрожащими руками начал расстегивать кнопки на джинсах молодого человека, сердце, которого в это время обливалось кровью. На морщинистых, с вздутыми венами, руках старика, местами виднелись только что покрывшиеся корочкой ссадины. Мохлет с трудом вытащил член Заура из трусов и, обдавая его пах и мошонку горячим дыханием, с жадностью стал сосать. У Заура, изголодавшегося по сексу, эрекция произошла молниеносно. Его поразила победа физиологии над чувствами. Он хотел понять, почему не сопротивляется, но не мог найти логического объяснения. Прошло около двух минут. Почувствовав, что вот-вот кончит, Заур, ничего не сказал старику, и простонав, спустил влагу в протезный рот. Изменившийся в лице Мохлет, задыхаясь и давясь, заглатывал потоки извергавшейся спермы.

Самый непродолжительный в жизни Заура половой акт подошел, таким образом, к концу. Старик поднялся, с трудом переводя дыхание, проговорил «большое спасибо, сынок», и запил все теплым Боржоми.

Заур застегивая ширинку, смотрел на то выпирающий, то исчезающий кадык пьющего минералку старика. Он не выспался, голова слегка болела и, ему хотелось, выпив большую чашку кофе, поспать 2-3 часа и все забыть. Старик, заметив, что веки его тяжелеют, заботливо предложил:

– Ляг, поспи, сынок. Встанешь, когда поезд будет на грузинской стороне.

Заур промычал что-то обозначавшее благодарность, положил голову на подушку и тут же уснул.

Когда грузины с шумом остановили поезд в Гардабани, Заур вскочил с места. Вагон оживился. Грузинские женщины начали бегать туда-сюда, одни заходили в купе с большими сумками выходили налегке, другие наоборот. Заур сначала не понял, что происходит. Мохлет объяснил:

– Это – челноки. Возят товар из Баку, с аэропортовской толкучки. А грузинская таможня берет с них пошлину – покачав головой, старик продолжил, – Самый грязный представитель моего Азербайджана, для меня роднее миллиона самых лучших иностранцев. За любого жизнь отдам – и плохого, и хорошего. Непонятые мерзавцы пятой колонны то и дело поливают народ грязью, матерят его. Ненавижу этих людей: родина – это Родина, нация – Нация, сынок. На все готов ради своего Народа, Нации, Родины.

В это время грузинские таможенники и пограничники, в прямом смысле слова, ввалились в их вагон, и стали орать так, что Заур имел все основания подумать, что «Революция Роз» явно еще не докатилась до грузино-азербайджанской границы. Грузины, кричащие на путешествующих в солнечную Грузию, грубо требующие предъявить паспорта и предоставить к осмотру багаж, своим поведением в одночасье развеяли устоявшийся миф о кавказском гостеприимстве. Странно было и то, что наряду с азербайджанцами, они так же уничижительно относились и к своим сородичам. Более того, «своим» оскорбления раздавались щедрее. Сбрасывая, на перрон товар, закупленный спекулянтами в Баку, маршируя по вытащенным из сумок и мешков рубашкам и нижнему белью таможенники, раздевали женщин, проверяли – не одето ли на них по несколько кофт и рубашек сразу.

Проводник уловил взгляд Заура, смотревшего на происходящее на перроне с отвращением и ужасом:

– Так стало после Саакашвили. Теперь мы тут часа на три застряли. Раньше, хоть, взятку давали, чтобы не морочили. А сейчас денег не берут, но народ мучают. Хочешь, садись на такси, максимум через час будешь в Тифлисе. Это не дорого, – сказал он, показав на стоявшие в конце перрона и ожидавшие своих клиентов машины.

Заур поблагодарил проводника за совет и вернулся в купе, признавшись себе впервые в жизни, что и у взяточничества есть положительная сторона. Ведь, если бы эти люди брали мзду, пассажиры не потеряли бы столько времени и нервов, а госслужащие были бы в хорошем настроении, в общем, уровень обслуживания был бы выше. Зауру хоть и не хотелось вначале верить в «пророческое предсказание» проводника, но проходившие один за другим часы, доказали бессмысленность и недальновидность его решения остаться в поезде. Кондиционеры уже не работали и вынужденные ждать из-за нескольких женщин-челноков, обливающиеся потом пассажиры, то и дело сходили с поезда, умывались у источника рядом с сигаретным киоском, и наполнялись лютой ненавистью к виновницам происходящего.

Наконец, проверка закончилась, таможенники и челноки смолкли и поезд тронулся. Заплатив все до копейки по всем установленным пошлинам, проигравшие сражение женщины, осев в купе, громко на грузинском покрывали проклятиями таможенников. Когда и этот гомон стих, Заур хотел было еще поспать, но выйдя сначала покурить, затем посетив туалет, решил, что до Тифлиса осталось совсем чуть-чуть, и, вставив сим-карту грузинского сотового оператора, стал дожидаться звонка.

Ждать пришлось недолго. Ровно через десять минут позвонил грузинский участник ереванской конференции, сотрудник газеты «Реалии Грузии» – Давид Чихладзе, который по просьбе Бориса Навасардяна, должен был встретить Заура на тбилисском вокзале. Давид узнал у Заура номер его вагона и заверил его в том, что до Садахло они поедут вместе.

Не успел поезд подойти к вокзалу, как женщины-челноки направились к выходу, таща за собой громадные тюки и сумки. Заур усталый, сонный, голодный, поплелся за ними. Спустившись, он попрощался с Мохлетом, и сразу же заметил Давида, ковырявшегося в телефоне.

Знакомство с Давидом произошло в 2005-ом году перед парламентскими выборами в Азербайджане. Приехавший освещать события Давид, с уверенностью ожидал революции по окончанию выборов, поэтому задержался в Баку еще на десять дней, но вынужден был вернуться в Тифлис несолоно хлебавши. Давид положил телефон в карман, подошел к Зауру, сильно хлопнул его по плечу и сказал:

– Здравствуй, дорогой. Добро пожаловать.

– Здравствуй, Давид. Рад тебя видеть. Извини, что пришлось тебя беспокоить.

– Идем, идем. Какое еще беспокойство! Я же все равно тоже еду в Садахло. Но я на тебя обижен. В прошлом году, ты был в Тбилиси и даже не позвонил.