Текст книги "Артуш и Заур (ЛП)"

Автор книги: Алекпер Алиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Пьяная Рушвия поняла, что допустила ошибку, и поправилась:

– Простите меня, не смогла сдержаться. Я теряю голову, когда вижу, в какое время мы живем.

– Тут я тебя понимаю, сестра, – ответил Тофик, мельком взглянув на плачущую Джейран. – Согласен, времена нынче плохие. Да разве в наше время можно было позариться на парня? А этой мерзости сейчас полно. Вокруг одни петухи. В наше время была чистая любовь, как говорится, романтика. Вот мне, например, сейчас, 65, но я все еще вспоминаю свою первую любовь. – Тофик разлил по стаканам очередную порцию чачи и улыбнулся:

– Давайте выпьем за первую любовь.

Рушвия залпом выпила чачу, скорчила кислую гримасу и запила Колой. А Заур ограничился лишь небольшим глотком. Он уже был приятно расслаблен.

– Дааа... Первая любовь – это нечто особенное, – сказал Тофик, нюхая соленый огурец. – До сих пор помню эту песню:

Я полюбил ее весной,

Покинула она меня зимой.

Стоит забыть ее, и излечусь я вмиг.

Но неизлечима боль первой любви. (1)

В сентябре 1958 года на первом курсе «Бакинского промышленно-кулинарного техникума» я увидел длинноволосую девушку по имени Алмаз. Я почувствовал, как влюбляюсь в нее с первого взгляда. Когда смотрел на ее длинные косы, я понимал, что моя любовь к ней растет и становится бесконечной.

Джейран успокоилась и внимательно слушала мужчину, а Рушвия сосала косточку. Она c шумом всосала костный мозг, а затем облизала пальцы.

– Я рвался сидеть с ней за одной партой во время уроков и быть в одной бригаде во время практики. Иногда я провожал ее домой, ее семья жила в Кубе и поэтому Алмаз оставалась у родственников в одноэтажном доме на улице Лермонтова. Затем эти дома снесли, а на их месте разбили сад с водопадом перед зданием Кабинета министров. Она очень волновалась, когда я провожал ее, боялась, что увидят родственники.

Через некоторое время я понял, что если не раскрою ей свое сердце, то пламя первой любви испепелит меня. Итак, я признался ей в студенческой столовой. Мы пили чай со сладостями и я сказал, что безумно ее люблю. Она промолчала и я почувствовал некоторую уверенность, истолковал ее молчание как знак согласия. В январе мы еще учились на первом курсе и должны были сдавать экзамены по трем предметам. Я получил «отлично» на двух экзаменах, а третий был по предмету «Санитария и гигиена». Мы оба взяли билеты и сели. Алмаз затруднялась и попросила меня о помощи. И я стал подсказывать ей, не обращая внимания на замечания преподавателя. В результате этого преподаватель вызвал меня раньше всех. На все вопросы и даже на дополнительные, я ответил, но мне поставили «хорошо», из-за плохого поведения на экзамене. Я перестал быть отличником, и это стало первой жертвой, принесенной на алтарь моей первой любви. Не знал, что трагедия еще впереди. Во втором семестре я больше не увидел Алмаз. Я искал, спрашивал о ней, и одна из ее близких подруг из нашей группы сказала: «Ее обручили с двоюродным братом, скоро свадьба, и будущий муж не разрешает ей продолжать образование». Я сильно опечалился, пытался ее забыть. Но забыть первую любовь невозможно. По-прежнему у меня перед глазами ее длинные косы…

Тофик завершил свой рассказ, утер слезы тыльной стороной ладони и сделал глоток Колы. Заур смотрел на него с жалостью. Рушвия тоже растерла скатывающиеся по щекам слезы жирными руками и спросила:

– А что случилось потом, Тофик? Ты ее больше не видел?

– Я через десять лет женился, – сказал Тофик, смотря на Рушвию исподлобья. Его голос дрожал. – Случилось так, что Хумар ханум тоже была родом из Кубы. Но я никогда не рассказывал ей о своей первой любви, потому что она была очень ревнивая. Спустя год после смерти Хумар ханум я поделился с сестрами историей своей первой любви. Хотя с тех пор прошло 48 лет, каждый раз, вспоминая ее, я прихожу в волнение. Невольно погружаюсь в грезы. Уже свыше сорока лет я работаю на заводе холодильников, но все еще не встретил девушку похожую на Алмаз, с длинными косами. Да и дочки у меня нет, чтобы попросить ее отпустить длинные косы. Порой я думаю, почему же наши девушки не отпускают длинные косы? Ведь красота длиннокосой девушки притягательней для сердца.

Тофик не удержался и разрыдался, Рушвия присоединилась к нему. Джейран плакала тихо и скупо, ибо растратила все свои слезы на собственные переживания. Заур смотрел на них, и ему становилось тошно. Тофик продолжил:

– В последнее время я часто вспоминаю свою первую любовь, и не могу заснуть. Однажды я увидел во сне длинноволосую женщину в белоснежном свадебном платье. Ее волосы были такими же белоснежными, как ее платье, но они также были заплетены в две косы. Она приблизилась ко мне, и я увидел, что она похожа на ту самую девушку. Я сказал: «Неужели ты почувствовала, что в последнее время я все чаще вспоминаю свою первую любовь? Это судьба привела тебя ко мне». Она подошла ко мне и сказала: «Знаешь, тогда я не ответила на твою любовь, однако потом очень жалела. Хотя сейчас уже поздно, но хочу сказать, что тогда я безумно тебя любила, но как азербайджанская девушка, соблюдающая честь и достоинство, я стеснялась выразить свою любовь словами. Я и сейчас тебя люблю, но принадлежу другому». Я растерялся во сне, но взял себя в руки и сказал: «Ты хочешь завладеть моим сердцем потому, что скончалась Хумар ханум? Я доживаю свою жизнь вместе с детьми, невестками и внуками, я ни в ком не нуждаюсь». «Я не хотела тебя обижать, у меня тоже есть дети и внуки, пусть все они будут счастливы. Теперь я должна уходить», – сказала она и протянула мне правую руку. Я пожал ей руку, ее рука дрожала. Я проснулся весь в поту. С тех пор спать спокойно не могу.

Рушвия приложила салфетку к покрасневшим от слез глазам и сказала:

– Ах, Тофик, ах! Как ты меня растрогал. Ты говоришь, что ты пожилой, но ты все еще мужчина. А я – женщина, и с каждым годом теряю свою молодость. Меня так огорчает прибавление лет и так огорчает видеть свою родину в таком вот состоянии.

Джейран растрогалась. Присела к плачущей Рушвие, обвила ее шею рукой и поцеловала в щеку. Женщины обнялись, поцеловались. Тофик обрадовался их примирению.

– Вот так! Выпьем за женщин! Если б не они, не было бы и нас!

Он хотел налить и Зауру, но тот отказался.

– Сынок, не будь таким пассивным. Это не выпивка, а бальзам на душу.

– Мне не хочется, дядя. Я достаточно выпил в Тифлисе.

– Как хочешь, – сказал Тофик, и теряя интерес к Зауру, протянул стакан Рушвие.

– Выпьем, сестра! И посмотрим, что будет дальше.

Рушвия взяла стакан дрожащими пальцами, поднесла к дрожащим губам, выпила залпом и сразу же закашлялась. Джейран три раза слегка ударила ее по спине, и Рушвия сделала ей знак рукой остановиться:

– Спасибо, сестра, спасибо. Не видать бы тебе горя. Рассказ Тофика меня опечалил. Вообще, в особенности осенью, мое сердце становится ранимым и плаксивым, как избалованный ребенок. Я делаю все возможное, чтобы утешить его, но оно остается безутешным. В прошлом году осень была такой же, как мое сердце. Все пожелтело от тоски, облака печально ползли в небесах, готовые пролиться дождем.

Рушвия вздохнула, почему-то уставилась на Заура и, не переставая на него смотреть, сказала сдавленным голосом:

-В один из дней, когда я хотела заплакать вместе с облаками, я вдруг собралась и уехала в деревню. В такие минуты ничто не способно меня умиротворить, кроме деревни. Чтобы не растеряться в холодных осенних ветрах, я должна была врасти ногами в землю и ухватиться руками за ветки деревьев. Деревня прижала меня к груди, как мать, истосковавшаяся по своему чаду. Разлученные встретились. Небо тоже перестало хмуриться. В садах еще были гранаты, на деревьях за пожелтевшими листьями еще прятались плоды айвы. Последний плод на деревьях всегда бывает вкуснее и слаще. Я ни на что не поменяю наслаждение, которое получаю, гуляя по саду и целуя с любовью каждое деревце, каждый кустик. Осень в наших краях прекрасна. Нежная прохлада после знойного лета окрашивает природу в золотисто-желтый цвет, оседает вся пыль на дорогах, люди, уставшие от тяжелого труда и зноя, отдыхают и их глаза улыбаются, и все это воодушевляет человека. Я еще не говорю о наших свадьбах. После лета, после труда в деревне начинаются свадьбы. Городские свадьбы отличаются богатым столом, а сельские – богатыми празднествами, прекрасными обычаями.

Рушвия закончила, неожиданно приподняла правую ягодицу и с грохотом испустила газы. Все переполошились. Джейран вскочила с места, побежала к двери, прижалась к стенке и с ужасом в глазах посмотрела на Рушвию. Заур проявил сообразительность и быстро открыл дверь. А Тофик, не обращая внимания на отвратительное зловоние, сказал тоном аксакала:

– Чача дарит легкость не только сердцам, но и другим органам, например, кишкам. Продолжай, сестра, здесь нет ничего зазорного.

Рушвия посмотрела на присутствующих в купе с удовлетворением, рыгнула и сказала:

– Спасибо, друзья. Я вам благодарна. В молодости я побывала во всех социалистических странах Европы. Там вот такие вещи не считаются постыдными. У нас есть такое высказывание – надо отбросить плохие качества европейцев и взять хорошие. А я считаю испускание газов в общественном месте хорошим качеством европейцев. Ну ладно, где я остановилась?

– Ты говорила, что сельские свадьбы прекрасны, – помог ей Тофик.

– Да, да. К счастью, каждый день в деревне устраивались свадьбы. Меня приглашали почти на все. И просили благословить молодых. А я старалась не обидеть людей, исполнить их желания. Совру, если скажу, что всегда получала удовольствие от этих свадеб, да и вы в это не поверите. Чаще всего я устаю от шумихи, от сутолоки, утомляюсь. Но мне не хотелось никого обижать, я приходила на свадьбы, выступала и танцевала – хотя и не задерживалась до конца. Как-никак, мне нравится быть среди своего народа, делиться с ним.

Очередная свадьба была свадьбой моего родственника, и потому я должна была присутствовать там с самого начала и хочешь – не хочешь, остаться до самого конца. Я не могла усидеть в палатке и поэтому часто выходила, заходила на кухню, беседовала с родственниками. Женщины, засучив рукава, готовили всякие блюда, изо всех сил стараясь услужить гостям. То, что я попала из сухой, официальной жизни города в теплую, близкую, родную мне жизнь села, вызвало в моей душе такие сладкие, такие нежные чувства, что мне казалось, будто я в раю. Вдруг мое внимание привлекла шумиха в палатке. Я последовала туда. Высокий молодой парень метался, как разъяренный тигр, расталкивал всех, кто пытался его успокоить, и кричал музыкантам:

– Сыграйте мою песню, побыстрей, или же кому-то не поздоровится.

Бедный жених боялся приблизиться к нему, но пытался успокоить его на расстоянии:

– Родной, ты хоть скажи, как называется твоя песня, чтобы эти бедняги знали, что играть.

– Но ведь они должны знать, почему они не знают? Побыстрее, сыграйте мою песню! – не усмирялся парень.

Кто-то из присутствующих подсказал, чтобы позвали его мать, может она знает, как называется эта мелодия. В палатку срочно привели жалкую женщину в фартуке, которая занималась мытьем посуды. Я ее не знала, значит, она была не из нашего села. Мне казалось нормальным, что парня я не знаю, ведь я не могла знать парней в селе, но пожилых-то я должна была знать. Я спросила одного из своих родственников, кто этот парень. «Они беженцы, – сказал тот, – из Лачина, обосновались в нашем селе». Бедная мать, вытирая руки о фартук, подошла к своему сыну, метавшемуся посреди палатки:

– Да проклянет тебя Бог! Сынок, ты опять опозорил меня на людях. Зачем же ты так делаешь? – сказала она и попыталась вытащить его из палатки.

– Тетушка Гызбес, – сказал жених, – если ты знаешь, как называется его танец, скажи, чтобы сыграли, пусть станцует и уходит.

– Сыграйте песню «Мой Лачин», – сказала она жалобно.

Музыканты стали играть «Мой Лачин». Парень стал крутиться посреди палатки и с каждым его оборотом палатку охватывал резкий запах пота. Стоять рядом с этим парнем, белая рубашка на котором была в желтых разводах пота, не зажимая носа, было невозможно. Чуть спустя парень вновь стал кричать:

– А почему вы не поете? Что, язык отсохнет, если споете «Мой Лачин»?

Бедный певец запел. Он пел, а пьяный парень размахивал руками посреди палатки. В сердце моем раздавался стон, росла боль, и мне было больно за Лачин. Эта несчастная земля стонет под ногами армян, а здесь терпит от нас оскорбления. Наконец мать насильно выволокла его из палатки.

Вышла танцевать группа парней, дожидавшихся своей очереди. По правде говоря, танцевали они красиво. Через некоторое время из танцующих не осталось никого, за исключением двух парней, остальные поклонились гостям, музыкантам и вышли. Один из двоих дал музыкантам деньги и заказал песню:

– Братец, сыграй и спой мне «Джимми».

Сначала я не поняла, что это значит, но когда зазвучала песня, до меня дошло, что это песня из фильма, в котором играет Митхун Чакраборти. Один из парней то прыгал, как обезьяна, то извивался, как змея. Бедный певец, только и делал, что повторял три-четыре слова, а парень иногда кричал:

– Ну что ты делаешь, пой правильно!

Эта сцена вмиг поменяла мое настроение, будто мое сердце крепко-крепко стиснули. Мне стало трудно дышать, и я пулей вылетела из палатки. Дом наш находился поблизости, я забежала в наш сад и обильно блеванула у гранатового дерева. Я ужасалась тому, что наши сыны, которые должны вернуть наши земли, оберегать нашу Родину, все подобным вот образом забудут о своих корнях, танцуя «Джимми», забудут о Карабахе, станут манкуртами.

– О Аллах, о Аллах, помоги, – сказала я, воздевая руки к небу.

Рушвия сказала эти слова, воздела руки к небу и стала молиться со слезами на глазах.

Хотя запах пердежа уже покинул купе, Заур почувствовал головную боль и тошноту, вышел в тамбур, высунул голову в открытое окно и стал жадно глотать чистый воздух.

ЭРЕБУНИ

2 Апатичный Баку, чье морщинистое лицо не знает перемен, обессилел под июньским солнцем. Солнце изливало лаву на город, жар, поднимающийся от асфальта под ногами, обдавал лица. Резкий запах пота, смешавшийся с запахом мазута, выхлопы машин впитались в городские стены, камни. Чернявые мальчики в черных семейных трусах купались в городских фонтанах, откуда их выгоняли полицейские, но спустя пять минут они снова возвращались в воду. На бульваре стояла шумиха, парни из провинции в черных очках, черных брюках и белых рубашках цеплялись к девушкам, на чьих лицах таял макияж, а порой даже пытались их полапать. Тошнотворный запах донера впитывался в одежду, тела прохожих, мешался с запахом пота. Облака пыли, которую вздымали голые по пояс рабочие, занятые на строительных и восстановительных работах в городе, впитывались в легкие, вызывали приступ кашля у астматиков. Асфальтовое покрытие дорог и тротуаров, плиты менялись раз в три-четыре месяца, и поэтому пешеходы ходили по колено в грязи, а машины не давали возможности висящей в воздухе пыли осесть. Люди, заходящие в пахнущие килькой кафе без кондиционеров, чтобы выпить теплого пива, через некоторое время выходили оттуда, воняя дешевым пивом и рыбой, и бродили по городу. Усатые приблатненные горожане с четками в руках, платками на шеях и в черных узорчатых рубашках изнывали от жары, нищенки в черных чаршабах, рассевшиеся на горячем асфальте через каждые пятнадцать–двадцать метров, раздирающе зычным голосом выпрашивали деньги во имя хазрата Аббаса и имама Хусейна. Зеленые, черные мухи, блохи и оводы, обитающие в забитых до отказа мусорных ящиках, налетали на кошек и собак, ищущих на этих мусорках пропитания, и на бомжей русской национальности. Бомжи отгоняли их руками, но те спустя пару секунд вновь атаковали их, причем гораздо решительнее. Автомобили, с разрывающимися от громкой музыки динамиками, мчались по узким улицам города и доводили всех до безумия оглушающими сигналами. Бакинцы и гости столицы в автобусах и микроавтобусах, застрявших в пробках, из-за того, что не работала половина светофоров, были вынуждены обливаться потом и вдыхая разнообразные запахи друг друга, проклинать дымящего сигаретой водителя, просовывать голову в открытые окна, чтобы охладиться. Женщины с небритыми подмышками ждали малейшего повода, чтобы начать склоку и поругаться. Водители тоже не сидели без дела, они ругали матерей и сестер конкурентов, мчащихся мимо, вспоминали всю женскую половину их семейств. А карманники, работающие группами по два-три человека, пользуясь давкой крали мобильные телефоны и деньги пассажиров. Жители Баку, обедневшего по части деревьев, посаженных в советский период и вырубленных в эпоху независимости, пытались найти хоть какую-то тень и посидеть в прохладе, некоторые устремлялись в пригородные дачи, где было полно комаров, а другие ныряли в покрытый десятисантиметровым слоем нефти Каспий, куда сливали канализационные воды. На пляже можно было встретить скромных, соблюдающих приличия женщин, которые заходили в воду в халатах, а также тех, кто, съев продающуюся на берегу кукурузу, арбузы, бросал початки и корки на песок, устраивая празднества для мух.

После того, как он вернулся из Тифлиса, дни превратились в недели, недели – в месяцы. За это время в жизни, стране, регионе случилось многое. Дни стали длиннее, ночи короче, разлука всей тяжестью давила на его плечи. Заур продолжал работать. Проект, поданный в посольство Норвегии около года назад, наконец был утвержден, и КЦМИ выиграл грант в пятьдесят тысяч евро для издания на четырех языках двухтомника «Мой несчастный беженец», состоящего из устных рассказов беженцев и вынужденных переселенцев Южного Кавказа.

Безусловно, в связи с этим материальное состояние Заура гораздо улучшилось. Он всецело был занят проектом. С Артушем он общался только виртуально. Они часами говорили по интернет, занимались аудио и визуальной любовью. Их сильно расстраивало то, что по определенным причинам не удавалось реализовать обещание, данное друг другу по поводу скорой встречи в третьей стране, но продолжали надеяться, что это всего лишь отсрочка.

По ночам, в глубоком сне, его душа отделялась от полного любви тела и сливалась с душой возлюбленного, а под утро возвращалась в тело после страстных путешествий. Когда солнце разбивалось в висящем на стене зеркале и звонко разливалось по комнате, Заур думал, что и этот день пройдет без Артуша, и вставал с кровати с болью в сердце. Кое-как он скрывал свою эрекцию руками, чтобы не видели родители, забегал в ванную, напевал лирические песни, умывался, брился, смотрел на свое отражение в запотевшем зеркале и думал: «Сколько, сколько же продлится эта разлука?».

Родители уже, казалось, смирились с тем, что их сын не женится. Заур, закончивший факультет международных отношений с отличием и знавший английский в совершенстве, пропускал мимо ушей советы отца по поводу работы в МИД или в одной из нефтяных компаний, и целиком ушел в работу НПО. Ни отец, ни мать, ни родственники не могли понять, что заставляет Заура заниматься проблемами грузин, осетин, армян, абхазов, тюрков-ахызков, интересоваться конфликтами в регионе, выступать в печати с резкими статьями, воевать со всеми и подвергаться опасности.

– Эти конфликты всегда были, есть и будут на Южном Кавказе. Ты что, обязан их решить? – говорил отец. – Ни денег, ни уважения твоя работа не приносит. Нормальной карьеры тебе не построить. Только риск и опасность! С каждым днем ты наживаешь все больше врагов. Акиф Таги – авантюрист. Он только и делает, что выигрывает гранты и ест остатки со стола органов зарубежной разведки. А тебе платит гроши.

– Папа, я люблю свою работу! Иногда зарабатываю много, иногда мало. Какая разница? Главное – я свободен, независим. Разъезжаю по странам, знакомлюсь с новыми людьми.

– Вижу, вижу. Съездил в Тифлис на три дня, вернулся через десять. Ни разу не позвонил, не сказал, что всё в порядке. А мы тут переживаем.

Подобный диалог с отцом происходил с периодичностью раз в неделю. Оба уже знали назубок вопросы и ответы. В очередной раз повторив традиционный утренний диалог с родителем, Заур выпил стакан чая, накинул за плечи рюкзак и вышел, хлопнув дверью. Он пешком направился в офис КЦМИ, который находился возле станции метро «Сахиль». В офисе, охлаждаемом кондиционером, не было никого, кроме Акифа Таги – секретарша отдыхала в Анталье, а второй координатор Тейюб уехал на конференцию в Киев. Заур сделал себе кофе, сел за стол, включил компьютер.

– Как дела? – спросил Акиф, не отрываясь от монитора.

– Да так, отец вот утром опять испортил настроение.

– Он же отец. Имеет право хотеть, чтобы ты жил хорошо, зарабатывал много. Ты должен его понять. Ни один отец не станет желать своему ребенку плохого.

Заур обнаружил, что от Артуша пришло письмо и не расслышал последние слова Акифа. Он открыл письмо и стал с интересом читать.

«…Дни сыплются к моим ногам, словно пожелтевшие листья, а я каждую ночь, вперившись во тьму, жду твоего появления. Так миновала осень, зима, весна, а теперь вот разгар лета. На прошлой неделе мне пришлось съездить в Тифлис на два дня. Я решил тебя не беспокоить. Знал, что ты все бросишь и приедешь. Исходил Тифлис вдоль и поперек. Посетил каждый уголок. Каждый парк, каждое деревце. Искал твое имя повсюду. Дома будто обрушивались на меня. Я изнывал от горечи охватившей меня любви и искал твои объятья, которые могли бы меня спасти. Я писал тебе стихи, пронизанные скорбью. Кричал о своей тоске во тьме, чтобы ты меня услышал. Я ждал впустую. Впустую ждал весточки от тебя. Часы казались мне бесконечными. Тело свое, уставшее от поисков тебя, я бросил в объятия ночи. Хотел уснуть в отеле «АТА», чтобы утро поскорее наступило. Но не смог. Я дождался утра, не смыкая глаз. Каждую ночь слушал звук шагов, думая – может, это ты. Каждое утро печаль охватывала мое сердце. Солнце стало для меня символом одиночества… Ты – это все для меня».

Заур попытался скрыть слезы и отпил кофе.

– Что случилось? Что ты опять углубился в компьютер?

– Пришло письмо, я должен срочно ответить. Дай мне минуту, – посмотрел Заур на Акифа. – Пожалуйста, пожалуйста, я же просто так спросил.

Он сделал еще один глоток кофе и начал писать.

«… Я прекрасно тебя понимаю, Артуш. Тебе обязательно следовало сообщить мне, я приехал бы в Тифлис. Не знаю, почему ты этого не сделал. А что касается тоски… Я тоже ощущаю твое отсутствие каждый день. Когда первые цветы приветствовали весну, я не испытывал никакой радости. Я ждал твоего возвращения вместе с перелетными птицами, которые вернулись после долгих, длинных зимних месяцев. Но тебя среди них не было. Я исходил поселки, названия которых мне неизвестны, чтобы найти твои следы, связал свою надежду с бесконечными, безграничными волнами моря. Я ждал тебя на бульваре, к берегу причаливали корабли, но на них тебя не было. Ни одна слезинка не пролилась из моих глаз, ибо свои слезы я берегу для тебя. Я никому не могу раскрыть свое сердце, ты тоже знаешь, что это за мука. Ищу порт, куда можно причалить, грудь, к которой можно склониться. Каждую ночь луна разбивается на тысячу осколков. Каждую ночь выходят звезды-скитальцы. Хочу, чтобы ты принес мне звезды в своих ладонях. Хочу, чтобы ты, как солнце, осветил мой темный мир, но тебя рядом нет… Тебя нет».

Заур отправил письмо, потом спросил у Акифа Таги, копавшегося в полке среди папок:

– Акиф, ты был в Армении. Какое впечатление произвела на тебя эта страна?

Акиф повернулся к Зауру, его глаза улыбались. Подошел к нему с папкой в руках:

– Ведь мы с тобой не раз об этом говорили. Ты же наизусть знаешь всё о моих двух поездках.

– Да, верно. Но я не задал тебе самый главный вопрос.

– И что это за вопрос?

– Как ты себя там чувствовал? Какие чувства у тебя возникали?

Акиф придал лицу серьезное выражение, и, хлопая папкой по ладони, сказал:

– Чего скрывать, как во время первой поездки, так и во время второй я испытал странные ощущения. Мне казалось, что я одновременно в самой близкой и самой далекой стране мира. Знаешь, это очень необычное, непонятное чувство. Пока сам человек не попадет туда, не увидит, он не поймет.

– То есть ты каждый миг чувствовал, что находишься среди врагов?

Акиф после некоторого раздумья ответил:

– Конечно, я ни на секунду этого не забывал. Меня окружали телохранители из спецслужб Армении и ни на секунду не позволяли мне забыть, что я нахожусь во вражеской стране. Может, если бы их не было рядом и я бродил бы свободно по улицам Еревана, не выдавая себя, этих чувств у меня не возникло бы. Я даже сказал организаторам мероприятия в Ереване, что если бы не телохранители, не меры безопасности, то я чувствовал бы себя также как и в Тифлисе. Они обиделись, но возразить не смогли.

Заур встал и стал прохаживаться по комнате. Закурил. Вдруг поднял голову и сказал смотрящему на него Акифу:

– Я, самый активный сотрудник нашего НПО, не был ни разу в Ереване. Тебе не кажется это странным?

– Но ведь ты до сих пор даже не заикался об этом, – Акиф пожал плечами, но не удивился. – Откуда мне знать, что ты хочешь съездить в Армению?

– До сих пор не хотел, но сейчас хочу.

– Наверно, на то есть какая-то причина.

Заур свернул из бумаги кулек и стряхнул пепел сигареты:

– Да, есть. В Тифлисе я познакомился с очень интересными людьми, с нестандартными подходами. Они думают об этом конфликте так же, как мы.

– Имеешь в виду Луизу?

– Луизу и Артуша. Они оба достаточно образованные, нестандартные люди.

Акиф внимательно смотрел на Заура, словно искал на его лице ответа на свои сомнения.

– Ты уверен, что хочешь съездить в Армению?

– Почему бы и нет? Если моя миротворческая деятельность приносит пользу, то думаю, моя поездка в Армению не может повредить. Разве не так?

Акиф взглянул в окно. Сжал губы и сказал:

– Ты прав. Живое общение с армянами, конечно, гораздо важнее, чем офисная переписка, или участие в проектах, организованных международными донорами. Ты общался с ними в Тифлисе, Киеве, Москве. А теперь их общество интересует тебя изнутри. Что может быть естественнее?

Заур был рад тому, что его поняли. Его уважение и любовь к Акифу возросли.

– Как по-твоему, можем ли мы сделать что-нибудь стоящее в миротворчестве? Или мы просто получаем гранты – и этого достаточно?

Акиф улыбнулся:

– То, что ты называешь миротворчеством, до сего дня не нашло своего воплощения. И сегодня, фактически, миротворчество в глубоком кризисе. И это относится не только к Южному Кавказу, но и ко всем конфликтным зонам в мире, начиная с бывшей Югославии. Эффективность решения этнических проблем военным путем создает иллюзию бесперспективности мирного диалога и народной дипломатии.

Борьба с террором, начавшаяся после 11-го сентября внесла новую политическую риторику в южнокавказские конфликты. Власти трех республик стали получать дивиденды от жонглирования терминами, кредиты для укрепления своих монополий, лишающих народную дипломатию возможности играть какую-либо роль в процессе переговоров по урегулированию конфликтов. В каждой их трех республик перед выборами нарушается режим прекращения огня, власть запугивает население угрозой начала войны. Этот конфликт является конфликтом и трагедий для нас, а для власти это бизнес. Мне уже надоело участвовать в этой игре. Я устал от тостов за мир, от фамильярных излияний.

– Думаешь, власти трех республик следуют единому курсу?

– Каждый, кто знаком с ситуацией в южнокавказских республиках однозначно может заметить поразительное сходство между политическими режимами государств этого региона. Эти режимы устойчивы не только потому, что конфликты остаются нерешенными, но и благодаря тому, что существуют различные интересы внешних сил к региону и более-менее устойчивый баланс в реализации этих интересов. Складывается впечатление, что все стороны, вовлеченные в конфликт или привлеченные к его решению, принимают необходимость консервации ситуации, замораживания конфликтов и в дальнейшем. А это создает иллюзию неизбежности стабилизации режимов и их главных лиц.

Заур внимательно слушал Акифа. Он всегда испытывал изумление перед глубоким умом, умением мыслить и аналитическим талантом этого человека. Акиф будто бы выступал не в офисе перед Зауром, а перед огромной аудиторией в конференц-зале. Заур желая показать свою осведомленность в политической ситуации в регионе и то, что работает в этой организации не понапрасну, спросил:

– Знаешь что всегда меня интересовало? Минская группа играет роль посредника в нашем конфликте, но позиции США, Западной Европы и России по конфликту значительно противоречат друг другу. Можно ли решить проблемы Южного Кавказа в подобных условиях, при помощи таких структур?

– Конечно, нет, – ответил Акиф, не раздумывая. – Все уже перестали надеяться на Минскую группу. Как власти, так и НПО лишь имитируют миротворчество. Во всех трех республиках политическая, экономическая и демографическая ситуация практически одинакова. Несмотря на революцию в Грузии во всех трех республиках правят авторитарные режимы, экономика заключена в тиски коррупции и приближается гуманитарный кризис.

– Не знаю когда, но когда-нибудь армяне и азербайджанцы, грузины, абхазы и осетины научатся мирно сосуществовать и сотрудничать в регионе…

– Или же они на протяжении долгих десятилетий будут вести непрерывную вражду и тем самым уничтожат регион, – закончил Акиф вместо него. – На Южном Кавказе царит информационная блокада, разделяющая людей, препятствующая их сотрудничеству. Что делать с замороженными конфликтами и зонами, находящимися вне контроля? Вот на этот вопрос точный ответ еще не найден.

– А что ты думаешь об армянах? Только ответь, пожалуйста, искренне. Это для меня чрезвычайно важно.

Вопрос оказался неожиданным. Акиф зажег сигарету и сел на одно из кресел.

– Хотя я занимаюсь миротворческой деятельностью и в Азербайджане достаточно людей меня недолюбливающих, я все же в первую очередь азербайджанец. Точно так же, как мои коллеги в Армении в первую очередь армяне, даже зачастую ярые дашнаки.

Да, я считаю армян врагами. Несомненно. Если обратиться к истории – мы несколько раз мирились с армянами. И всегда оказывались жертвами их коварства. В разные периоды нас, так или иначе, принуждали к миру. Однако ненависть к тюркам в генах армян не исчезла. Наоборот. Последнее перемирие с трудом установилось с образованием СССР. И что в итоге? Проигравшей стороной вновь оказались мы. Нагорный Карабах оккупирован. Естественно, не следует отрицать роль, которую сыграли русские. Не могли же армяне самовольно оккупировать какую-либо территорию.