Текст книги "Земля бизонов (ЛП)"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

16

Но даже после того, как Сьенфуэгос твердо решил рискнуть собственной свободой, а возможно, и жизнью в отчаянной попытке выручить товарища, первым делом предстояло решить простой вопрос: где же, черт возьми, находился в эту минуту Сильвестре Андухар?

Судя по тому, что запах дыма и человеческих испражнений, успевших высохнуть под солнцем и ветром, уже рассеялся, отряд туземцев и их пленник прошли здесь три или четыре ночи назад, но Сьенфуэгос не нашел никаких указаний, в какую сторону отплыли лодки – вниз или вверх по течению.

Отряд кочевых охотников мог уплыть в обе стороны реки, протекающей по гигантской и пустынной местности, века спустя названной плато Колорадо.

Вполне возможно, стойбище воинов находилось неподалеку, а сюда они время от времени совершали набеги.

В этом случае проблема заключалась в том, чтобы понять, где же оно: выше по течению или ниже.

После долгих раздумий канарец пришел к единственному возможному в этих обстоятельствах решению.

– Я все равно не смогу одолеть чертову реку, ведь у меня нет лодки, – произнес он вслух, как будто Андухар мог его слышать. – Но могу сказать лишь одно: почти наверняка вода течет с тех гор, которые мы покинули. А значит, нужно поплыть по течению. Если по пути я наткнусь на тебя – даю слово, что помогу всеми силами, если же тебя увели вверх по течению, тогда прости, друг мой.

Никто, даже такой удачливый человек, как канарец, не мог сотворить чуда – тем более, в этих местах, где само выживание уже было настоящим чудом.

Если он и не голодал, то лишь благодаря своей способности есть все, что прыгает, плавает, летает, ползает и вообще движется, а также многое из того, что не движется. Поразительное обоняние и многолетний опыт всегда подсказывали, какую пищу можно есть без ущерба для желудка, способного переварить даже камни.

Ящерицы, змеи, кроты, мыши, птицы, птенцы, яйца, всевозможная рыба, стебли и плоды опунции, самые разные ягоды и даже многие насекомые помогали ему поддерживать существование с той самой минуты, когда он принял решение не бросаться со скалы, а вместо этого попытаться вернуться домой или добраться до того места, где, согласно теории андалузца, находится край Земли.

К счастью – и это было, пожалуй, одним из немногих счастливых обстоятельств в его долгом и трудном путешествии по огромному неизведанному континенту – это лето выдалось на удивление сухим, а потому река изрядно обмелела.

Возможно, именно поэтому индейцы рискнули направиться вниз по реке, на что вряд ли бы решились во время половодья. Таким образом, тщательно обдумав ситуацию, Сьенфуэгос пришел к выводу, что его, конечно, может унести течением, но если держаться близ берега, то опасность не так уж и велика.

Он вновь применил старый фокус: надул воздухом кожаный бурдюк, привязал к нему при помощи сети и веревки свои скудные пожитки, вошел в мутную воду и отдался на волю течения.

Время от времени глядя вверх, он с удивлением замечал, что порой к реке с обеих сторон вплотную подступают отвесные скалы высотой в тысячу метров.

И впрямь впечатляющее зрение, хоть и жутковатое.

Никогда прежде, даже в штормовую ночь посреди бескрайних просторов океана, он не чувствовал себя настолько маленьким и слабым.

Со всех сторон его окружала девственная природа.

Он все еще не мог понять, как такому маленькому потоку воды удалось прорыть столь глубокое русло. Запрокидывая голову, чтобы взглянуть на гордые вершины гор, он поневоле задумывался, сколько миллионов лет потребовалось этой жалкой речушке, чтобы опуститься на ту глубину, где она протекает теперь.

Земля безумцев!

Ближе к полудню он разглядел впереди полог белой пены и поспешил выбраться на берег – подальше от неведомой опасности.

При ближайшем рассмотрении это оказался водопад пятиметровой высоты, и единственной опасностью здесь была угроза разбиться о скалы, а потому Сьенфуэгос предпочел обойти водопад по берегу, немного отдохнуть, а затем, добравшись до того места где течение вновь обретало прежнюю неторопливость, продолжить плавание.

В эту ночь он уснул на песке, убаюканный журчанием потока.

На следующий день он обнаружил, что вся нижняя часть ущелья по обе стороны русла, прежде совершенно голая, здесь покрыта густой растительностью – в основном кустарником, но порой встречались даже небольшие рощицы, где во множестве гнездились всевозможные птицы и запросто можно было встретить зайца или семейство белок.

Здесь Сьенфуэгос задержался еще на пару дней, чтобы поохотиться, наесться мяса и закоптить его впрок, а также нарубить веток и сплести из них своего рода плот, и уже на нем продолжить плавание вниз по реке и не мочить больше бедра и ягодицы.

Неразлучный шест и здесь сослужил добрую службу, помогая отталкиваться от скал и измерять глубину. Теперь путешествие можно было назвать если не комфортабельным, то, по крайней мере, сносным.

Сносным – да, но по-прежнему нескончаемым.

Подавляющее величие бескрайних прерий сменилось грандиозными нагромождениями красных скал плато. Теперь очередной грандиозный каприз потерявшей совесть вселенной выразился в бесконечных поворотах реки, медленно огибающей высоченные пики, словно единственной ее целью было как можно дольше петлять и не впадать в море – или куда там, черт побери, она должна впадать...

То река несла его на юго-восток, то вдруг резко сворачивала на север, а через какое-то время вновь поворачивала на восток, извиваясь меж двумя горами, чтобы потом снова вернуться к прежнему направлению. При этом река текла так медленно, и путь ее был столь запутанным, что в конце концов обозленный Сьенфуэгос не удержался от возгласа:

– Ну и куда тебя несет, шлюхино отродье! Или ты собираешься продержать меня здесь до самой старости с мокрой задницей? Ты уж определись, в конце концов, куда тебе надо!

Но Колорадо, казалось, решила проявить себя самой нерешительной на планете рекой, ей требовалось проделать множество кругов, изгибов и поворотов, прежде чем добраться из одной точки в другую.

В конце концов Сьенфуэгос решил, что когда Бог создавал эту чертову реку, прямых линий еще не существовало.

Он потерял счет дням, но теперь его это мало заботило, поскольку он давно утратил всякую надежду когда-нибудь вернуться домой и увидеть семью.

«Если Сильвестре, паче чаяния, был неправ, а прав Колумб, утверждая, что Земля круглая, – подумал он в полной растерянности, – то получается, чтобы вернуться на Кубу, я должен отправиться в Барселону».

А впрочем, он уже давно начал подозревать, что Земля не плоская и не круглая – она свернута в спираль.

«Творец всего этого – если он, конечно, действительно существует – только зря потратил время, ведь он начисто лишен какого бы то ни было чувства пропорции, – размышлял Сьенфуэгос. – Надо же было до такого додуматься: в одном месте нагромоздить горы, в другом – создать громадные равнины без конца и края, в третьем – безбрежные океаны, еще где-то – жаркие безводные пустыни, а в каком-нибудь совсем уж затерянном углу – непролазную сельву, где неделями и месяцами идет дождь, – он невольно перекрестился, чтобы хоть немного успокоиться. – И вот теперь – эта проклятая река! Вот уж точно, сеньор Создатель, если бы вы были честны с самим собой, то признали бы, что создали полное безобразие. Даже мой младший сын умеет делать куда более добротные вещи».

Он старался не думать о детях, об Ингрид, Арайе, о своей чудесной и безмятежной жизни до той злосчастной ночи, когда ему вздумалось отправиться на рыбалку, поскольку знал – как только он начнет предаваться воспоминанием, ничего стоящего в голову уже не придет.

Предавшись воспоминаниям, он не только рисковал напрасно потерять время, но и утратить всякое представление о том, кто он и где находится.

Сьенфуэгос двигался по изгибам реки, почти невидимый в темноте и неслышимый для того, кто не был настороже, как он сам, зная, что от каждого из этих чувств зависят его шансы на выживание.

Долгие годы постоянной игры со смертью и череды опасностей научили его улавливать малейшие перемены в окружающей обстановке. Вот и теперь он сразу насторожился, ощутив необычный запах.

Это был запах дыма и горящего дерева, но не запах степного пожара, рожденный жестоким капризом природы, нет, к этому запаху примешивался легкий, едва уловимый аромат жаркого.

Огонь, зажженный людьми. И этот огонь красноречиво давал понять, что люди, которые его зажгли, чувствуют себя в полной безопасности, если так беспечно позволили распространиться вокруг ароматам дыма и жаркого.

Сьенфуэгос спрятал под грудой камней большую часть имущества, а также маленький плот, отставив при себе лишь верный шест, большой нож и еще один поменьше, и пустился вплавь по течению, по-прежнему стараясь держаться как можно ближе к берегу.

Так он преодолел около трехсот метров бесконечных изгибов, прежде чем за очередным поворотом – на этот раз налево – перед ним не открылось спокойное тихое озерцо, в которое в этом месте разливалась река. Его размеры было трудно определить в потемках.

На противоположном берегу озера светились огни нескольких костров, вокруг них он разглядел множество человеческих фигур. В скором времени индейцы принялись петь и плясать под гулкий бой барабанов, и в какой-то миг Сьенфуэгос не на шутку испугался, что дикари решили пригласить на пир в качестве «особо почетного гостя» его доброго друга Сильвестре Андухара.

Он никак не мог избавиться от этой мысли, несмотря на все заверения андалузца, что ни один индеец из семьи сиу или какого-либо из окрестных племен не станет есть человечину, поскольку они считают это худшим из человеческих пороков.

– Хотелось бы верить, что ты не ошибся, – произнес Сьенфуэгос, словно Андухар мог его услышать. – Очень хочется верить, что дикари и впрямь считают каннибализм пороком, ведь в противном случае боюсь, я потерял тебя навсегда.

Ему пришлось долго наблюдать, как туземцы едят, пьют, хохочут, поют песни, ходят туда-сюда, после чего канарец понял, что шумная попойка затянется еще надолго, а сам он в этой ситуации мало что может сделать – во всяком случае, до тех пор, пока не рассветет и он не сможет оценить при дневном свете, что собой представляет индейская деревня и насколько надежно она защищена.

Поэтому он выбрался на противоположный берег озера, почти в пятистах метрах от деревни, и очень медленно, почти ощупью полез вверх по крутому склону, пока не добрался до группы скал, за которыми можно удобно спрятаться от зорких глаз туземцев, когда настанет день.

Там он крепко уснул, несмотря на то, что песни и пляски индейцев продолжались почти до рассвета. Когда же наконец настало утро, Сьенфуэгос обнаружил слева, метрах в тридцати, маленькую пещеру и не задумываясь двинулся ползком прямо к ней.

Пещера была не слишком глубокой – как раз такой, чтобы удобно в ней поместиться, но оказалась превосходным убежищем, к тому же из нее открывался прекрасный вид на индейскую деревушку.

Она состояла из шести просторных деревянных хижин – без стен, но с соломенной крышей, и восьми или десяти больших пещер, расположенных на крутом склоне горы и соединенных между собой широкими тропинками и короткими лесенками, высеченными прямо в скале.

Ничто не напоминало о присутствии туземцев, кроме парочки сторожей, дремавших на берегу, неподалеку от дюжины каноэ, лежащих вверх дном и раскрашенных в яркие цвета с преобладанием красного.

Справа от деревушки пролегло широкое ущелье, на дне которого располагалось компактное поле созревающей кукурузы, несколько дальше – там, где река снова делала поворот на юг, скрываясь из виду, ущелье резко сужалось.

К утру, когда солнце коснулось вершины горы за спиной у Сьенфуэгоса и соломенные хижины зажглись золотом под его лучами, сонные обитатели начали понемногу подавать признаки жизни; причем стало ясно, что они до сих пор не могут прийти в себя после долгой и бурной ночи.

Кое-кто направился прямо к реке, чтобы справить нужду, и вода послушно уносила испражнения, а порой даже рвоту. В скором времени из самой большой пещеры вышла группа связанных между собой пленников, которых подталкивали два воина. Пленников подогнали к большой куче камней всевозможных размеров и заставили рассесться вокруг. Рабы – как мужчины, так и женщины – тут же принялись бить камнями один о другой.

Сьенфуэгос облегченно вздохнул, разглядев среди них Андухара.

– Благодарю тебя, Боже! – воскликнул он. – Тысячу раз благословенный! По крайней мере, он жив!

Какое-то время понаблюдав, он пришел к выводу, что пленники, видимо, заняты тяжким трудом: дробят и точат камни, делая из них наконечники для стрел.

– Вот черт! – не удержался он от ругательства. – Я-то всегда считал, что этим занимаются воины, а оказывается, мерзавцы свалили это на рабов.

В скором времени молодой краснокожий с луком за спиной, пошатываясь и спотыкаясь на каждом шагу – видимо, еще не оправился после ночных возлияний —взобрался на вершину холма, откуда хорошо просматривались окрестности и особенно верхнее и нижнее течение реки.

Тот, кто выбрал место для этой деревни, прекрасно знал, что делает: хватило бы и жалкой горстки лучников на вершине горы и у входа в пещеры, чтобы превратить деревню в неприступную крепость.

Нелегкая задача для человека, вооруженного лишь старой аркебузой с единственной пулей.

Тем более, пулей золотой.

День тянулся бесконечно долго, поскольку ночью Сьенфуэгос так и не отважился спуститься к воде, чтобы наполнить бурдюк, и к полудню его начала мучить жажда.

Он видел озеро прямо перед собой – и не мог к нему подойти в опасении, что его заметят с другого берега, и это злило его еще больше. Жажда стала совершенно нестерпимой, когда лучи заходящего солнца проникли в его убежище, и вскоре пещера превратилась в настоящую печь, где каждый вздох давался с огромным трудом.

Канарец тихо обругал себя за то, что по собственной глупости загнал себя в нелепую мышеловку, недопустимую для человека, имеющего опыт выживания в самых сложных ситуациях. Он знал, что способен несколько дней прожить без еды, но остаться без воды намного опаснее, тем более в таком жарком месте.

Он свернулся калачиком и лежал, обильно потеря и с каждой минутой теряя всё больше жидкости, и тщетно пытался выбросить из головы желание броситься к озеру и окунуть голову в воду.

Его страдания можно было сравнить с ощущения утопающего в морской пучине, только Сьенфуэгос всеми силами боролся с желанием всплыть на поверхность, где его ждала неминуемая смерть.

В очередной раз он убедился, насколько время умеет растягиваться по собственному капризу.

Час, проведенный в душной, выжженной солнцем пещере в ущелье реки Колорадо, мог показаться целым годом, а два часа – вечностью.

Вечер все никак не наступал, это был самый длинный день в жизни канарца.

Никакая пытка не может сравниться с жаждой, ведь даже самая страшная пытка действует лишь на один участок тела, а как жажда – на весь организм, вплоть до самых дальних закоулков мозга.

И когда измученный мозг приказывает телу очертя голову броситься в воду, которая маячит всего в нескольких метрах, результат может быть самым непредсказуемым.

В тот вечер Сьенфуэгос испытывал танталовы муки. Правда, он не был настолько тщеславным, как король Лидии, подавший на пир богам собственного сына, за что Зевс обрек его на вечные муки жажды, хотя до воды было рукой подать, но Сьенфуэгос тоже переоценил свои силы, и теперь не Зевс, а его мстительный отец Хронос наказывал его за высокомерие, медленнее обычного перемещая светило по небу.

Вероятно, сумеркам назначили важное свидание в каком-то другом уголке земли, потому что они не желали появляться. Солнце же напоминало приколоченный к лазурному небу золотой дублон.

Канарец всегда уверял, что в тот день у него вспотели даже зубы и ногти.

Наконец, как ему показалось, с огромным опозданием, начало смеркаться, но Сьенфуэгос вернулся к жизни, только когда уже совсем в сумерках прыжком бросился к реке и стал пить с такой жадностью, что чуть не захлебнулся.

Потом он долго рассматривал деревню, где сейчас горел лишь один небольшой костер. И когда мир полностью поглотила темнота, медленно поплыл вверх по течению, к тому месту, где спрятал свой крохотный плот.

Следующий день он решил посвятить размышлениям по поводу увиденного и пытался оценить шансы вызволить из рук туземцев Андухара. В конце концов, он пришел к болезненному выводу, что таковых нет.

Если он попытается, то придется столкнуться с полусотней воинов с большими луками, острыми копьями и каменными топорами, причем засевшими в настоящей крепости. Даже полку аркебузиров пришлось бы приложить много сил для атаки.

– Эх, был бы здесь дон Алонсо де Охеда! – пробормотал Сьенфуэгос сквозь зубы. – А впрочем, когда он захватил в плен Каноабо, он хотя бы имел коня и доспехи, а я – голый и босой.

После долгих раздумий он решил, что разумней всего подкрасться к деревне ночью, стащить каноэ, привязанным у кромки воды, и как можно скорее отплыть вниз по течению.

Если ему повезет, то он будет иметь восемь часов преимущества, прежде чем краснокожие заметят отсутствие лодки, а он-то уж сумеет воспользоваться таким преимуществом.

План выглядел вполне разумным, за одним исключением: Сьенфуэгосу не улыбалась мысль отправиться на край земли в одиночестве.

Снова и снова он воскрешал в голове образ сидящей на солнце группы рабов и представлял, каково это – провести остаток дней, обкалывая камни, пока не иссякнут силы, и все-таки неохотно признал, что придется поискать способ вызволить андалузца.

Но как?

У него не было оружия, кроме старой аркебузы, из которой он мог выстрелить лишь один раз, ржавого арбалета, стреляющего куда угодно, только не туда, куда надо, и фунта пороха.

Даже если посадить воинов деревни на этот жалкий бочонок, пороха все равно не хватит, чтобы убить всех.

Ночью он закрыл глаза, твердо решив, что должен все обдумать.

Хорошенько обдумать.

17

Спрятав в кустах плот и аркебузу, от которых в сложившихся обстоятельствах было больше хлопот, чем пользы, Сьенфуэгос не спеша взобрался на горный кряж, чтобы поискать то необходимое, что он успел заметить во время долгих переходов по этим негостеприимным местам.

Несмотря на все признаки того, что нужное сырье имелось здесь в изобилии, пришлось потратить почти полтора дня, чтобы найти нужное количество. Еще столько же времени потребовалось, чтобы собрать, растереть и очистить от примесей около двух килограммов серы и получить сырье приемлемого качества.

Гораздо проще оказалось найти этих местах, миллионы лет назад служивших дном древнего океана, селитру. А вот с углем оказалось сложнее. Необходимые для его получения липы и вербы поблизости не росли, и канарец решил заменить их кустарником, который тоже вполне годился за неимением лучшего.

Он нарубил с дюжину сучьев по полметра в длину и сантиметров десять в диаметре, сложил из них поленницу, какие он видел еще в детстве на Гомере, работу местных угольщиков, и сверху забросал землей, оставив четыре или пять отдушин, через которые бросил внутрь зажженную ветку, чтобы огонь медленно горел всю ночь.

Наутро он вытащил обгоревшие сучья и тщательно соскоблил с них внешний слой, получив таким образом около трех килограммов угольного порошка, вполне похожего на тот, которым он нередко пользовался у себя на Эскондиде – по крайней мере, внешне.

Вместе с этими припасами Сьенфуэгос уединился в одной из бесчисленных пещер, которыми изобиловали склоны ущелья, и сосредоточился на своей задаче, стараясь как можно точнее соблюсти все условия китайского рецепта.

Семь с половиной частей селитры, полторы части угля и одна часть серы.

Первые пробы, по правде сказать, его разочаровали: смесь лишь шипела, а порой даже казалось, что она просто сгорит без всякого толка, а вскоре она печально вздохнула и осталась лежать – бесполезная, как горсть песка.

Что-то явно пошло не так.

Да всё.

Он решил исследовать каждый ингредиент по отдельности, чтобы разобраться, где же кроется корень проблемы, и в конце концов пришел к выводу, что если сера и селитра оказались вполне годными – значит, все дело в угле, видимо, он был получен из свежей древесины, а потому условия горения оказались не такими, как требовалось.

Сьенфуэгос снова и снова повторял эксперименты, понемногу увеличивая дозу угля, пока наконец смесь не стала похожа на настоящий порох, хотя слишком полагаться на его эффективность, пожалуй, не стоило.

Когда он на следующий день срезал несколько полых стеблей тростника, заложил в них порох и запалил фитили, некоторые из них с треском сгорели, но другие ограничились лишь жалким хлопком, напоминающим скорее пуканье.

– Чудесно! – воскликнул он. – Такой позорный взрыв может разве что оскорбить воинов, хотя они вряд ли поймут, чего я от них хочу.

Значит, он опять располагал аркебузой с единственной пулей, извлеченной из кучи дерьма, и горсткой самодельных фейерверков, которые мало чем смогли бы помочь против полусотни краснокожих.

– У Давида имелась верная праща и хороший камень, а его противник был слишком велик, туп и медлителен, а потому Давиду не составило труда размозжить ему голову. Но боюсь, здесь не тот случай!

Сьенфуэгос всегда считал, что пресловутый царь Давид, в прошлом – такой же пастух, как и он, был вовсе не отважным героем, а жестоким и подлым трусом, который воспользовался доверчивостью противника, собравшегося сражаться по правилам чести своего времени, а ему даже не дали обнажить меч.

Канарец не сомневался, что если бы Давид потерпел неудачу с пращой, то немедленно бы пустился наутек до самой Самарии, а Голиаф последовал бы за ним.

Одно дело – сразиться с врагом лицом к лицу, и совсем другое – вероломно метнуть в него камень из пращи, не дав времени даже опомниться.

Увы, всем известно, что историю пишут победители и никого не интересуют, ценой каких подлостей достигнута победа.

– Я должен их перехитрить! – решил он под конец. – Пусть даже это и грязно...

Сьенфуэгос вновь спустился к реке, забрав стебли тростника с порохом. Остаток дня он решил отдохнуть, но с наступлением сумерек вновь начал действовать. Первым делом он осторожно разместил самодельные снаряды на плоту.

Затем вошел в воду, не рискуя забираться на утлое суденышко, а толкая его перед собой.

Оттолкнувшись от берега, он дал себе твердое обещание: действовать только в том случае, если можно хоть как-то рассчитывать на успех, а иначе продолжить плавание вниз по течению и постараться навсегда забыть бедолагу Сильвестре Андухара.

Уже совсем стемнело, когда он наконец добрался до деревни. Там тускло светился лишь вход в одну из пещер, но вскоре и этот слабый огонек погас, и деревня погрузилась во мрак.

Сьенфуэгос прислушивался к каждому шороху, не сводя глаз с противоположного берега и по-прежнему оставаясь в воде, только ладони он положил на плот.

Он знал, что умение прятаться и бесконечное терпение – единственные его помощники в этой долгой ночи, а любое неверное движение может обернуться необратимой катастрофой.

Даже самый чуткий страж, устремив взор на реку, не заметил бы, как полчаса спустя канарец вылез из реки – медленно, сантиметр за сантиметром, с ловкостью подкрадывающейся к добыче кошки, так что вода осталась неподвижной.

Только через полчаса он подобрался к носу ближайшего каноэ, лежащего кверху дном на берегу.

Очень медленно он стал подтягивать лодку к себе, удивившись, какой она оказалась легкой. Очень скоро он понял, в чем фокус: лодка, издали казавшаяся выдолбленной из толстого бревна, подобно пирогам уроженцев Карибского моря или Твердой Земли, на деле оказалась сшитой из дубленых шкур, натянутых на каркас из легких и гибких прутьев.

В силу этого лодки и впрямь были необычайно легки, но, увы, по той же причине – крайне неустойчивы.

Когда лодка оказалась в нескольких метрах от берега, Сьенфуэгос понял, что забраться в нее можно, лишь вытащив ее из воды, поскольку в воде такая «танцующая» лодка моментально переворачивалась.

Впервые в жизни он встречал такую легкую конструкцию.

Лодки из шкур!

Это же надо додуматься!

Земля безумцев!

– Сразу видно, что эти болваны в своей собачьей жизни даже моря никогда не видели! – проворчал канарец. – Там эти скорлупки перевернуло бы кверху дном первой же волной.

Однако, немного поразмыслив, он решил, что строители лодок вовсе не болваны, просто эти суденышки предназначены для перемещения по озерам и медленно текущим рекам со спокойными водами, к тому же такой челнок легко вытащить из воды и, взвалив на плечи, пронести по берегу, если на пути попадутся водопад или опасные пороги.

Правда, чтобы справиться с такой лодкой, пришлось бы освоить искусство плясуна на канате, иначе вряд ли удалось бы удержать каноэ в равновесии; вот только времени на это у него уже не было, вот в чем заключалась главная проблема.

Вот дерьмо!

Он провел в воде уже почти три часа и начал чувствовать дискомфорт.

Пришлось отказаться от первоначального плана – увести одну из раскрашенных каноэ и отправиться на нем вниз по течению. Теперь, разобравшись, что они собой представляют, Сьенфуэгос понимал, что далеко на такой лодке не уплывет: она тут же перевернется кверху килем, а он сам – кверху задницей.

А потому он решил выбраться на берег, спрятаться среди каноэ, согреться и как следует подумать, как выбраться из этой заварушки.

Нелегкая задача – напряженно думать, сидя глубокой ночью на берегу грязной реки в глубоком ущелье, в пятидесяти метрах от спящих дикарей, которые недолго думая превратят его в раба и заставят всю оставшуюся жизнь обтесывать камни.

Поиск решения дался нелегко: канарец не ожидал, что лодки окажутся слишком неустойчивыми, чтобы осуществить с их помощью его тщательно подготовленный план.

Сильвестре Андухар был его добрым другом, к тому же христианином, нуждающимся в помощи, но у Сьенфуэгоса были жены и дети, которые в нем тоже нуждались и сейчас, возможно, молили святого Христофора, помочь ему найти дорогу домой. А потому он не мог допустить, чтобы проклятые краснокожие захватили его в плен.

Да, совесть всегда плохой советчик для эгоиста, не желающего думать ни о чем, кроме собственного комфорта и забывая, что другие страдают и гибнут, пока он отсиживается в теплом и безопасном уголке.

Слишком много смертей на его совести.

Когда канарец наконец согрелся, то понял, что ничего не может сделать для Андухара, снова вошел в воду и стал отталкивать свой примитивный плот из веток к сужению реки, чтобы продолжить путь.

Но когда он уже был готов отдаться на волю течения, увлекающего его все дальше от деревни, с его губ сорвалось короткое восклицание:

– Ну и дурак же я! Точно дурак!

Спустя шесть часов наступил рассвет – хотя на плоскогорье уже давно палило солнце, в ущелье из-за высоких скал светало очень поздно, лишь когда солнечные лучи добирались до воды.

Какая-то старуха неуклюже выбралась из пещеры, спустилась к озеру и присела на корточки, чтобы справить нужду. Бросив взгляд налево, она затрясла головой, словно не веря своим глазам, а потом вскочила и пустилась бежать, враз позабыв обо всех старческих недугах, и время от времени вопила – должно быть, звала на помощь.

Через несколько минут полуголые жители деревни имели удовольствие наблюдать, как в центре озера, метрах в пятидесяти от берега, покачивается на волнах странной конструкции плот и с полдюжины их собственных каноэ, связанных парами борт к борту.

А внутри одной из спаренных лодок, которые сейчас выглядели на редкость устойчивыми, возвышался рослый мужчина богатырского телосложения, с гривой ослепительно-рыжих волос до плеч и длинной бородой.

Человек выглядел настолько необычно, что жители деревни, особенно женщины и дети, таращились на него с открытыми ртами. И, как будто этого было недостаточно, незнакомец медленно натянул странной формы лук и выпустил вверх маленькую стрелу, пролетевшую над головами туземцев, оставляя за собой тонкий дымовой след.

Следуя взглядом за стрелой, чей наконечник он заменил тростником с порохом собственного приготовления, Сьенфуэгос молился, чтобы фитиль, в котором он использовал остатки настоящего пороха, не потух в воздухе и выполнил свое предназначение. По правде говоря, он удивился, когда его хитрый механизм сработал и, оказавшись на крыше хижины, взорвался, как настоящий ярмарочный фейерверк.

Послышались крики ужаса, и несколько туземцев упали на землю, закрыв головы руками.

Когда переполох стих и умолкли крики и причитания, к кромке воды подошел воин с каменным топором и что-то прокричал рыжему агрессору на непонятном языке.

Тот лишь поднял руку и махнул в сторону пещеры, из которой несколько дней назад вышли пленники, после чего несколько раз дернул себя за бороду.

Индеец, похоже, понял его слова и тут же отдал короткий приказ. Двое мужчин бросились в пещеру и вернулись, волоча за собой Сильвестре Андухара, который при виде своего друга не смог сдержать крика радости, а по щекам его потекли слезы.

Сьенфуэгос немедленно крикнул:

– Перестань валять дурака и скажи им, чтобы немедленно отпустили тебя, или я обрушу на них все громы и молнии ада!

Андалузец обменялся несколькими словами с воином, который выглядел главным, и тот ответил с убийственной невозмутимостью.

Андухар перевел его слова, хотя несколько смягчил смысл:

– Он уверяет, что скорее убьет меня, чем отпустит!

– Как ему будет угодно!

Сьенфуэгос снова зарядил арбалет, поджег фитиль от тлеющих на дне котелка углей, и направил горящую стрелу в сторону самой большой хижины.

Стрела взметнулась в воздух на глазах у перепуганных краснокожих и вонзилась в соломенную крышу хижины, но тут же с шипением погасла, выпустив на прощание тонкую струйку дыма.

– Вот же мать твою за ногу! – пробормотал про себя разочарованный и растерянный Сьенфуэгос. – Прошу тебя, Господи, не подведи хоть сейчас!

Он выстрелил вновь, и на сей раз успешно. Прогремел громкий взрыв, и солома с треском занялась на глазах потрясенных зрителей, в том числе и самого Сьенфуэгоса, который не смог удержаться от ликующего возгласа:

– Твою ж мать! Если бы своими глазами не видел – не поверил бы!

Вместо ответа воин толкнул Андухара на колени и занес топор над его головой, давая понять, что размозжит пленнику голову, если Сьенфуэгос немедленно не прекратит свои диверсии.

Сильвестре Андухар замахал рукой, давая понять канарцу, чтобы уплывал, и громко крикнул:

– Прошу тебя, хватит! Уплывай, или этот сукин сын меня убьет! Ты сделал, что мог, я тебе признателен, но прошу тебя, уплывай!

Сьенфуэгос, словно не обратив внимания на его слова, снова зарядил арбалет. На сей раз стрела полетела в сторону огромного кукурузного поля, тянувшегося вдоль ущелья за деревней.