Текст книги "Земля бизонов (ЛП)"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– И неудивительно, достаточно бросить один взгляд на эти огромные стада, способные прокормить полмира.

– Дикари считают бизонов величайшим даром богов, подобно огню, помогающему готовить пищу и не умереть от холода в зимнюю стужу. Но в то же время огонь представляет страшную опасность, когда трава высыхает, вот как сейчас. Пожар в этих необозримых прериях – истинный кошмар, порой он не утихает много дней, недель и даже месяцев, уничтожая все на своем пути; после него несколько лет ни о какой охоте не может быть и речи.

– Ясное дело, – согласился канарец.

– Таким образом, когда мы разожгли огонь, мы вроде как сообщили им: «Мы – повелители огня», – Андухар сделал паузу и добавил: – Так вот, если дым белый, это значит, что к ним пришли с миром – торговать, вести переговоры, быть может, хотят пригласить на праздник или купить жен, чтобы влить свежую кровь в свое племя. А если дым черный, это означает, что на племя собираются напасть. Если же столб дыма несколько раз закрывают шкурой, это значит, что вы пытаетесь удержать зверя, но если тот вырвется на свободу, то сметет все на своем пути.

– А что означает стрела, которую ты выпустил?

– Мы послали им стрелу с привязанным пучком травы. Тем самым мы дали понять, что могли бы его поджечь, и тогда огонь охватил бы все вокруг, и они бы неминуемо погибли в пламени. Таким образом, наша стрела – своего рода предложение мира от человека, готового к войне.

– И они явно выбрали мир.

– Им действительно есть что терять. Сказать по правде, слишком высокая цена за свободу какого-то раба. Именно поэтому все эти годы меня близко не подпускали к огню и к предметам, с помощью которых его можно зажечь. Уж им-то хорошо известно, что в прерии любой одиночка с огнем в руках намного опаснее, чем целая армия без огня.

Канарец указал на копье, чьи перья ярким пятном выделялись на фоне выгоревшей травы, и спросил:

– Так значит, это символ мира?

– А также – граница, которую мы не должны пересекать, – пояснил его товарищ. – Это копье говорит о том, что они не двинутся дальше того места, где оно воткнуто, но если мы вернемся, то нас убьют. Причем неважно, вернемся ли мы с огнем, что означают красные перья, или без него, что означают белые.

– Утро вечера мудренее... – заметил Сьенфуэгос, извлекая из кожаного бурдюка кусочки мяса, чтобы зажарить их на костре. – Мне нет никакого резона возвращаться, но эта предполагаемая граница вынуждает нас идти на запад.

– А почему не на север?

– Ненавижу север! – сердито бросил канарец. – Сдается мне, в этой проклятой стране на севере зимой творится что-то вроде того, что Ингрид рассказывала мне о Германии: снега по самые уши и холод, от которого яйца смерзаются.

– Ну, за этим не надо идти на север, – убежденно заверил Андухар. – Снег на моей памяти и здесь выпадал сотни раз, а ветра дуют такие, что птицы на лету замерзают.

– А когда шел снег, тебя тоже заставляли спать под открытым небом? – спросил потрясенный канарец.

Его спутник не ответил не сразу – лишь сунул в рот аппетитный кусочек жареного мяса и принялся жевать. Наконец, весьма неохотно, он все же признался:

– За исключением тех случаев, когда мне приходилось совокупляться с какой-нибудь старухой.

Сьенфуэгос аж поперхнулся при этих словах, а глаза его стали размером с блюдца. С трудом прокашлявшись, он еле выговорил:

– Ты хочешь сказать, что...

– ...что они использовали меня не только как рабочую лошадь, но и как племенного жеребца для старух? Ну разумеется! Именно так.

– Просто не могу поверить!

– Веришь ты или нет, а так оно и было. И уверяю тебя, среди них была лишь парочка вдов средних лет, а все остальные – вонючие старые ведьмы, от одного вида которых меня тошнило.

– Как же тебе тогда удавалось исполнять мужской долг?

– Закрыв глаза. Больше мне ничего не оставалось, ведь если мне не удавалось им угодить, они царапались до крови. Но к счастью, в их распоряжении был более действенный способ получить свое.

– Что еще за способ? – поинтересовался канарец.

– Когда у меня не было сил, они хватали мою штуковину, засовывали ее в рот и целыми часами стонали и пыхтели. Когда я уже не мог сдерживаться, а им хотелось, чтобы это длилось как можно дольше, они собирали мое семя, мазали им у себя внутри и этим доводили себя до экстаза.

– Вот шлюхи-то!..

– Твоя правда: все они шлюхи.

– А я-то думал, что все эти мерзкие штучки более свойственны утонченным и порочным культурам, чем примитивным народам.

– Ошибаешься! – поспешно ответил Андухар. – В Кадисе нередко можно встретить блюда и кубки с античной росписью, и уверяю тебя, на многих рисунках древние греки и финикийцы занимаются теми же вещами, что и здешние индейцы.

– Вот черт!..

– И не говори...

– И часто тебя заставляли это делать?

– Обычно – два или три раза в неделю, если, конечно, назавтра не предполагалось идти на охоту. Уж тут мужики были непреклонны. Ясное дело, если бы я всю ночь резвился, то наутро был бы ни на что не годен, – Сильвестре Андухар на миг замолчал и тут же добавил: – Вообще-то когда воины отправляются на поиски стада, они не прикасаются к женщинам. У них считается, будто бы бизоны чувствуют запах женщины и пугаются.

– Какой вздор!

– По большому счету, не есть мяса во время поста, даже если умираешь от голода – такой же вздор, – спокойно ответил тот. – Вопрос привычки.

– Твоя правда, хотя сам я никогда не соблюдал постов.

После ужина они почувствовали себя слишком уставшими, чтобы продолжать путь неведомо куда, а потому решили заночевать под открытым небом. Андухар тут же воспользовался подходящим моментом, чтобы расспросить своего спутника:

– И все же, как ты здесь оказался? В Санто-Доминго о тебе ходили легенды, а потом рассказывали, будто ты уплыл на какой-то остров у берегов Кубы.

– Так оно и есть.

– А что было потом?

Канарец вкратце рассказал о своих приключениях: от злополучной рыбалки до того дня, когда он вызволил своего нежданного товарища из индейской деревни. Когда он закончил свой рассказ, Андухар лишь присвистнул:

– Мама дорогая! Так тебя укусила ядовитая рыба? Вот ведь не повезло!

– Куда уж хуже!

– Но все же я рад, что это с тобой приключилось, ведь иначе я бы так и остался в плену у этих проклятых выродков, пришлось бы до самой смерти служить им и жевать шкуры.

– Жевать что? – не понял канарец.

– Шкуры... то есть, кожи. Их женщины целыми часами жевали бизоньи шкуры, и я вместе с ними. От жевания шкуры становятся мягкими и эластичными. И в итоге к тридцати годам мало у кого из женщин остается хотя бы несколько зубов.

– И тебя тоже заставляли это делать? – ужаснулся канарец.

– Не переживай, – ответил тот. – Жевание бизоньей шкуры хотя бы притупляет чувство голода, так что я относился к этому спокойно, а что касается моих зубов, то все они целы.

– Боже, подумать страшно, что тебе пришлось пережить!

– Ты даже не представляешь!

Какое-то время они еще поболтали, но скоро усталость взяла своё и обоих сморил сон.

8

Вскоре Сьенфуэгос обратил внимание, что его спутник постоянно срывает пучки травы и грызет ее кончики, а затем отбрасывает нервным движением, похожим на тик.

Когда канарец, не в силах сдержать любопытства, спросил, в чем причина необычного поведения, тот ответил с такой простотой, словно речь шла о самых обыденных вещах:

– Я делаю это ради соли.

– Ради соли? – удивился Сьенфуэгос. – Какой еще соли?

– В кончиках травы содержится соль. Всем известно, что растения развиваются благодаря воде и соли из земли. А если человек не получит нужного количества соли, то ослабеет и может даже заболеть.

– Не знаю, как насчет всех, но лично я понятия не имел, что если не поем соли, то могу заболеть, – признался канарец. – А ты в этом точно уверен?

– Абсолютно. Там, где я вырос, скотине всегда давали соль, чтобы она была здоровой и сильной, если скотина не получала соли, то оставалась слабой и рахитичной. Ты, я и все остальные, кто родился на побережье, получали соли вдоволь, а потому в нашем организме ее достаточно. Но здесь совершенно иная ситуация: здесь соль можно получить только из травы, а потому приходится ее жевать. – С этими словами он протянул канарцу горсть сорванной травы, велел сунуть ее в рот и добавил: – Советую привыкать, если не хочешь через пару месяцев лишиться рассудка.

Сьенфуэгос послушно остановился, пожевал травинки, потом на миг задумался и решительно сплюнул горькую зеленую массу.

– А черт его знает! – воскликнул он. – По-моему, трава совсем не соленая.

– Ну, вкус – это дело привычки. А трава кажется тебе пресной, потому что соли в ней ничтожно мало. Поэтому, чтобы получить нужное количество соли, приходится жевать целые горы травы.

– И кто тебе сказал, что в траве есть соль, если ее совершенно не заметно? – недоверчиво спросил канарец.

– Бизоны.

– Бизоны? – переспросил ошарашенный Сьенфуэгос. – Разве они умеют говорить?

– Нет, конечно. Но они живут далеко от моря и питаются одной травой, но посмотри, какие они тучные, сильные, как лоснятся их шкуры. А все потому, что они явно добывают соль из единственного доступного источника: травы. Индейцы тоже об этом знают.

– Они тоже жуют траву? – спросил канарец.

– Только те, у которых нет настоящей соли, а ее в этих местах очень мало, и стоит она в сто раз дороже кукурузы.

– Охотно верю, – согласился Сьенфуэгос, засовывая в рот новую порцию травы.

– Во всяком случае, местный дурак знает о здешней жизни больше, чем пришлый мудрец, так что, если бизоны и индейцы едят траву, то и мы будем. А что еще я должен знать, чтобы выжить в этих краях?

– Не спеши, в свое время все узнаешь, – с легкой улыбкой ответил Сильвестре Андухар. – Но главное, ты должен уяснить: размеры здешних земель не идут ни в какое сравнение с тем, что ты видел прежде. Эти земли намного обширнее.

– Я и сам уже это заметил.

– Вот заруби себе это на носу и помни каждую минуту. Скажем, у нас в Испании можно добраться за день из Кадиса до Севильи, а на следующий день быть уже в Кордове. Здесь же ты можешь две недели слоняться по чертовом прериям – и как будто даже с места не сдвинулся. Окажись здесь Христофор Колумб, ему бы и в голову не пришла дурацкая мысль, что Земля якобы круглая и ее можно обойти, двигаясь с востока на запад.

Канарец недоуменно посмотрел на собеседника, а тот ответил ему насмешливым взглядом.

– Что с тобой? – спросил он.

– Меня удивило, что тебе кажется нелепой теория, что Земля круглая, – ответил Сьенфуэгос. – Раньше я и сам в этом сомневался, но сейчас уверен, что это правда, да и большинство людей это тоже признают.

– Признают, что Земля круглая? – воскликнул Сильвестре Андухар, после чего громко захохотал и широко раскинул руки, словно желая обнять окружающее пространство. – Вот это вот – круглое? Не смеши! Хотел бы я услышать, что сказал бы этот тупица, адмирал Моря-океана, и его идиоты-приспешники, попади они сюда! Равнины, равнины, равнины – повсюду сплошные равнины и ничего больше!.. На тысячи и тысячи миль вокруг – сплошная прерия, ровная, как тарелка, и так – до края Земли! Если верить теории этого кретина, то за все проведенные здесь годы я должен был встретить множество желтолицых китайцев, но желтая здесь только выгоревшая трава.

– Может быть, ты и прав, – согласился канарец. – Вот уже семнадцать лет, как я покинул Гомеру, а до сих пор так и не встретил ни одного китайца. А ведь я столько всего повидал!

– Потому что китайцы живут на другой стороне Земли, на востоке, – ответил Андухар. – Ведь все понятно: земля плоская и начинается там, где встает солнце и живут люди с желтой кожей, потом она продолжается в Европе, где живут белые люди, то есть, мы, и в Африке, где живут черные негры, и заканчивается здесь, где обитают индейцы с красноватой кожей. И можешь мне поверить, ни одному из индейцев, с кем мне довелось говорить, даже в голову не приходило, что на этих равнинах, которые, по их словам, не имеют конца, где-то могут обитать люди с желтой кожей.

– Ни одному?

– Ни одному.

– Боже милосердный! – простонал канарец. – И что же нам теперь делать? Слоняться по этим равнинам до самой старости, или пока чертовы краснокожие нас не поймают и не превратят в рабов?

– Краснокожие! – в восторге воскликнул Андухар. – Хорошо сказано, в самую точку, такие они и есть! Краснокожие! Надо же было додуматься!

– Да как-то само собой на ум пришло. Ты же сам сказал: красноватые. Разве нет?

– Пожалуй. И по мне, так это название подходит им куда больше, чем «индейцы», поскольку «индейцы» – то те, кто живет в Индии, а здесь, как мы уже убедились – совершенно другой край планеты. Значит, договорились: с этого дня будем называть их краснокожими.

Вечером, когда канарец Сьенфуэгос и андалузец Андухар ловили рыбу на берегу идиллического потока, что неспешно струил свои воды, которым предстояло преодолеть многие тысячи миль, чтобы достичь моря, если вообще суждено было его достичь, оба испанца были целиком и полностью убеждены, что Земля плоская и начинается далеко на востоке, где обитают люди с желтой кожей, а кончается здесь, на западе, в стране краснокожих.

Разумеется, в то время никто не мог доказать правдивость теории, гласящей, что земля круглая, учитывая, что люди видели прямо противоположное – особенно после скандальной ошибки адмирала. А ведь Земля действительно круглая, просто Колумб считал ее намного меньшей по размеру, чем на самом деле, и всегда уверял, что Китай расположен там, где, как мы знаем, находится Центральная Америка; при этом он даже понятия на имел о существовании Тихого океана, отделяющего Америку от Азии и занимающего ровно треть окружности Земли по экватору.

И, конечно, ни Сьенфуэгосу, ни Андухару даже в голову не могло прийти, что от того места, где они находились – а именно там сегодня располагается североамериканский штат Канзас – до того места, где они могли бы встретить первого на своем пути китайца, им пришлось бы преодолеть расстояние, равное почти половине окружности земного шара.

Они стали, сами того не зная, и уж конечно не желая, первыми на планете людьми, оказавшимися так далеко от места рождения, за исключением, возможно, легендарного Марко Поло.

И разумеется, они совершенно растерялись.

– В чем я уверен, – заявил Сильвестре Андухар, поджаривая на огне пойманную рыбу, – так это в том, что чертовы краснокожие Великих равнин делятся на три большие семьи: дакотов, лакотов и накотов. Их языки очень похожи, а все вместе они образуют союз племен под названием «сиу», что означает «друзья» или что-то вроде того. Хотя другие народы называют их «натавесеваками», что означает «змеелюди». Так что можешь мне поверить, у них есть родичи в двух месяцах пути в любую сторону отсюда, что уже само по себе говорит, насколько велики эти земли. Это как если бы у меня были родственники где-нибудь на Руси или в Египте.

– Понятия не имею, где находится эта Русь, не говоря уже о Египте, – честно признался канарец. – Но подозреваю, что где-то у черта на куличках.

– Примерно так. До сих пор не перестаю удивляться, насколько необъятны эти земли. Каждые одиннадцать месяцев меня передавали другим владельцам, потому как их закон гласит, что, если раб прожил в селении четыре сезона, он становится полноправным членом племени, и чтобы лишить рабов этого права, эти сволочи меняются пленниками, когда подходит срок.

– Вот ведь сукины дети!

– Таков закон, который оказался ловушкой. Мне довелось жить в трех из семи больших племен – или семей, как их называют дакоты: у «тех, кто стреляет среди листвы», у «рыб, пришедших из-под земли» и, наконец, у тетонванов, то есть «тех, что живут на равнинах» – и все они утверждают, что прерии безграничны.

– Ничто в этом мире не безгранично, – заявил Сьенфуэгос, нисколько не сомневаясь в своих словах. – Раз уж у прерий есть начало возле моря, откуда мы пришли, то я уверен, что где-то должен быть и конец.

– Возможно, только краснокожие сами понятия не имеют, где прерии могут кончаться.

– Ясное дело, что они этого не знают; ведь они самые что ни на есть примитивные люди, до сих пор охотятся с каменными топорами и стрелами, то есть не знают металлов, а растить хлеб могут лишь там, где много земли и воды. Даже мой дед, дикий гуанче, был более цивилизованным, чем эти дикари.

– А какого черта им растить хлеб, когда кругом полно оленей, птиц и луговых собачек? – резонно возразил Андухар. – К тому же они никогда не остаются на одном месте достаточно долго, чтобы дождаться урожая, поскольку должны следовать за стадами бизонов. Они, конечно, любят кукурузу, но им намного удобнее привезти ее издалека, выменяв на шкуры и вяленое мясо, чем растить самим.

– Ну ладно! – согласился Сьенфуэгос. – Понятно, что чертовы краснокожие – народ отсталый, но они хотя бы не людоеды, – с этими словами он пристально взглянул на своего спутника. – Они ведь не людоеды, правда?

– Никоим образом! – заверил Андухар. – Хотя, не скрою, есть у них такой обычай: спустя три или четыре года после смерти родственника – а надо сказать, покойников они не зарывают в землю, а поднимают высоко на столбах, чтобы не добрались койоты – они возвращаются на кладбище, сжигают останки, растворяют в воде пепел и пьют эту воду. Считается, что таким образом к ним переходят доблести предка.

– А если у него не было никаких доблестей?

Андухар немного помолчал, поедая сочную форель, а потом озадаченно взглянул на Сьенфуэгоса.

– Что ты хочешь этим сказать? – хмуро спросил он.

– Я знаю очень мало покойников, чьи достоинства хотел бы унаследовать, – ответил канарец. – Пожалуй, лишь пепел Алонсо де Охеды пришелся бы мне по вкусу, да продлит Господь его годы!

– Даже не напоминай мне об Алонсо де Охеде! – простонал Андухар. – Я собирался поступить к нему на службу, когда его назначили губернатором Кокибакоа, но в последнюю минуту чертов Дорантес втянул меня в эту дурацкую авантюру, отправиться на поиски источника Вечной молодости.

– Асдрубаль Дорантес?

– Он самый. А ты что, с ним знаком?

– Нет, я лишь наткнулся на его могилу.

– Его укусила гремучая змея, его невозможно было спасти. Он был хорошим парнем, мы знали друг друга с детства, но я никогда не прощу ему, что втянул меня в это дерьмо.

– Думаю, это дерьмо все же лучше, чем могила, – заметил канарец. – В конце концов, никто бы не втянул тебя в это дерьмо, если бы ты сам в него не полез.

– У меня были причины, чтобы в него полезть, – тихо ответил Андухар.

– Какие?

– Дело в том, что мой отец был добрым человеком, и дела его шли настолько успешно, насколько это возможно в таком порту, как Кадис. Вот только у него было шестеро детей от законной супруги и еще восемь бастардов от двух служанок. Так вот, чтобы тебе было ясно, я – как раз один из этих бастардов, самый младший, а потому мне доставались пинки и колотушки от всех обитателей нашего громадного особняка, а было их не счесть... – Сильвестре Андухар сплюнул и добавил: – Самое лучшее, что отец для меня сделал – разумеется, не считая того, что помог мне появиться на свет, да и то не могу сказать, хорошо это для меня или плохо – так это отдал меня в обучение к священнику, который приходил трижды в неделю, чтобы обучать четырнадцать «плодов страсти», как папаша любил нас называть, чтению, письму, а также хорошим манерам.

– Я научился читать уже взрослым, – признался Сьенфуэгос. – Да и то лишь благодаря картографу Хуану де ла Косе. А еще он научил меня считать, поскольку до этого я даже не мог точно сказать, сколько именно коз я пасу.

– И как же ты узнавал, что какая-нибудь из них потерялась?

– Я знал их всех по именам. А хозяину никогда не было особого дела, сколько там коз пасется в горах, а потому и меня это не слишком заботило.

– Боюсь, это не лучший способ ведения хозяйства, – заметил Андухар. – Так или иначе, мой отец был умелым дельцом, а потому оставил большое наследство, его поделили между законными детьми. Ну а нас, бастардов, через неделю после похорон попросту выкинули на улицу.

– Как они могли так поступить с родными братьями? – ужаснулся канарец.

– Именно потому, что мы были их родными братьями, с нами так и поступили. Они выгнали из дома братьев, сестер и их матерей, ведь, как говорится, месть – это блюдо, которое следует подавать холодным. В общем, полагаю, хозяйка дома, донья Филомена, имела удовольствие потребить это блюдо по всем правилам: за четверть века ревности и злобы оно успело достаточно остыть, – андалузец красноречиво развел руками и закончил: – Вот почему я говорю, что рожден для того, чтобы влипать в дерьмо. Спустя полгода Асдрубаль Дорантес уговорил меня отправиться на поиски удачи и новых горизонтов, и надо сказать, мне грех жаловаться: пусть я не нашел удачи, но зато горизонтов – сколько угодно.

– Ты прав, горизонтов здесь и впрямь – хоть шляпой ешь! Вот только они всегда одни и те же.

– А всего хуже то, что стоит броситься в очередную авантюру, тебе и в голову не придет, что за этими горизонтами вполне может не оказаться ничего, кроме новых горизонтов, как это часто случается с нашими мечтами и надеждами, которые в итоге оказываются лишь миражами.

Сьенфуэгос устремил взгляд в сторону далекой линии горизонта – безупречно прямой, словно прочерченной по линейке, что тянулась по всем сторонам света, разделяя синее небо и желто-зеленое море травы. Под конец он лишь недовольно фыркнул и пробурчал себе под нос:

– Один из моих учителей, обращенный иудей Луис де Торрес, которому пришлось принять христианство под угрозой попасть в застенки, как-то сказал, что самая ужасная тюрьма не имеет ни замков, ни решеток, но при этом из нее невозможно вырваться. Тогда я думал, что самой страшной тюрьмой он называет свою совесть, но сейчас склоняюсь к мысли, что, окажись он здесь, то согласился бы – нет на свете худшей тюрьмы, чем здешние Великие равнины, ведь в какую сторону ни пойди, всё равно никуда от них не денешься.

Возможно, канарец несколько преувеличивал, но равнины и в самом деле были самой настоящей тюрьмой без замков и решеток, простирающейся на тысячи километров в любом направлении.