Текст книги "Земля бизонов (ЛП)"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

5

Сьенфуэгос уснул на борту корабля, в единственном уцелевшем гамаке. Это была первая за последнее время ночь, проведенная под крышей. Он вдыхал запах дегтя, сопровождавший его во время перехода через океан, и в душе пробуждались далекие воспоминания о тех годах, когда он был невежественным юнцом с Гомеры – настолько невежественным, что, тайком прокравшись на корабль, искренне верил, что плывет в Севилью, хотя на самом деле направлялся в прямо противоположную сторону.

Оглядываясь назад, он вынужден был признать, что вся его богатая приключениями жизнь явилась результатом целого ряда абсурдных ситуаций – начиная с того благословенного дня, когда прекрасная и благородная дама полюбила невежественного козопаса, и кончая, видимо, той роковой ночью, когда он поранил руку о шипы ядовитой рыбы.

Когда же, когда злодейка судьба наконец перестанет устраивать гадкие сюрпризы?

Разве мало на свете других людей, которых она могла бы донимать своими глупыми каверзами?

Многие годы она носила его по свету, как ветер гонит весной тополиный пух, и вот теперь, когда ему наконец удалось пустить корни и обзавестись потомством, снова потащила Бог знает куда.

Но почему?

– Почему, о Боже, ты выбрал меня своей игрушкой, ведь я никогда и ничем тебя не обидел? – вопрошал Сьенфуэгос каждый вечер, прежде чем забыться сном. – Почему бы тебе не сжалиться и не вернуть меня к родным?

Больше всего это было похоже на молитву – насколько канарец Сьенфуэгос способен был молиться; но, тем не менее, это была самая настоящая молитва, и шла она из глубины сердца.

Ему снилось, будто он плывет по тихим водам Саргассова моря, а рядом спит его приятель Паскуалито из Лебрихи.

А поблизости, конечно же, вечно всем недовольный рулевой Кошак, добродушный картограф Хуан де ла Коса, обращенный иудей Луис де Торрес и даже его превосходительство адмирал Моря-океана, дон Христофор Колумб. Но едва первые лучи солнца проникли сквозь проломы в правом борту, Сьенфуэгос открыл глаза и с грустью обнаружил, что по-прежнему находится в одиночестве, в прогнивших гамаках никого нет.

Как нет и боцмана, который страдал бессонницей и имел привычку в ночные часы прогуливаться по палубе.

Сьенфуэгос по-прежнему совершенно одинок, пугающе одинок среди необозримых просторов Вселенной, населенной могучими и непредсказуемыми дикарями.

Он все никак не решался встать, впервые в жизни ему захотелось побыть под хрупкой защитой севшего на мель корабля, что догнивал теперь на песке. Ведь этот корабль был единственной ниточкой, связывающей его с прошлым и с тем миром, где ему довелось пережить неисчислимые бедствия, о которых теперь некому было рассказать.

Именно здесь и крылось, по его мнению, самое печальное в его горькой судьбе: Сьенфуэгос не имел возможности разделить с родными и близкими, ни горе, ни радость, ни веселье, ни печаль, ни страх, ни храбрость.

В такие минуты он чувствовал себя одиноким волом, пасущимся посреди гигантского необъятного поля.

Большую часть жизни он провел под открытым небом, его единственной крышей, как земля служила ему единственным ложем, и теперь, покачиваясь в гамаке внутри корабля, он словно находился в материнской утробе – единственным месте на свете, где он чувствовал себя в безопасности.

С той самой минуты, когда канарец впервые увидел солнце, оно, казалось, сопровождало его повсюду, подобно преданному другу.

Даже сейчас солнечный свет будто искал его, проникая сквозь щели и пробоины обшивки, словно призывая его покинуть убежище и выйти наружу, чтобы полюбоваться солнцем во всей его блистательной красе.

Но прежде чем канарец решился выбраться наружу, пошел дождь – поначалу слабенький, но вскоре припустивший с такой яростью, что Сьенфуэгос предпочел оставаться внутри, свернувшись калачиком в углу и глядя в потолок, откуда вскоре стала капать вода.

Он был по-настоящему напуган и не стыдился в этом себе признаться, потому как не знал, что или кто ожидает его впереди, когда он покинет сомнительное убежище. Он знал, что боится даже не смерти, к встрече с которой всегда был готов, а никогда больше не увидеть близких.

Легко и весело быть храбрым и отважным, когда ты молод и одинок, когда никто тебя не ждет, но со временем, когда появляются новые привязанности, жажда приключений уменьшается с той же скоростью, как растут твои дети.

Кто теперь будет рассказывать им забавные истории при свете костра?

Кто поведает им обо всех поединках отважного капитана Алонсо де Охеды?

Кто расскажет им о загадочном Великом хане, которого с таким упорством разыскивал адмирал?

Канарцу, как и большинству тех, кто плыл вместе с ним на борту «Санта-Марии», Великий хан представлялся высоким стариком с длинной белой бородой, увешанным золотом с ног до царственной головы, которую венчает ослепительная корона с изумрудами. Этот старик весело швырял целые горсти крупных алмазов, вынимая их из огромного бездонного сундука.

По крайней мере, именно так описывали Великого хана, и чтобы убедиться в истинности этих описаний, адмирал готов был рискнуть жизнью и пересечь океан, встретившись по пути с самыми ужасными чудищами, морскими или сухопутными.

По словам Колумба, Великий хан с распростертыми объятиями ожидал их на другом берегу и готовил самый роскошный прием для героев-моряков, сумевших открыть кратчайший путь между Востоком и Западом, что, несомненно, пойдет на пользу всему миру и приведет к процветанию всех народов Земли, поскольку теперь они смогут свободно торговать друг с другом.

Увы, видит Бог, это была всего лишь прекрасная мечта!

Прекрасная мечта, обернувшаяся полным кошмаром, ведь оказалось, что их не ждет изукрашенный золотом хан, а все те, кто питал подобные иллюзии, либо погибли, либо влачили жалкое существование.

Даже сам адмирал в конце концов потерял все, и окончил свои дни изгоем, не зная даже, получит ли его бренное тело достойное погребение.

От его мечты о Великом хане в изумрудной короне остался один лишь тот факт, что ему довелось занять важное место в истории.

Но стоило ли это таких страданий?

Сьенфуэгосу вспомнилось, что, когда у дона Христофора однажды спросили, какие минуты в его жизни были самыми счастливыми, тот, не задумываясь, ответил:

– Когда я смотрел на море, зная, что на горизонте вот-вот появятся берега Китая.

– Неужели вы тогда чувствовали себя счастливее, чем в ту минуту, когда причалили?

– Намного счастливее.

– Почему?

– Потому что я с первой же минуты понял, что остров Сан-Сальвадор не имеет никакого отношения к Китаю, и моя мечта разбита.

– А были ли в вашей жизни более горькие минуты, чем та, когда вы поняли, что Сан-Сальвадор – это не Китай?

– Нет. Ну разве что комары на Ямайке, которые больше года не давали мне покоя.

Странно было слышать, что злейшие враги одного из величайших людей, каких когда-либо знало человечество – столь крохотные и ничтожные создания.

Весьма знаменательно, что этот железный человек, с которым не в силах были сладить ни короли, ни принцы, ни кардиналы, ни бури, ни мертвый штиль, ни лесные чудища, ни воинственные дикари, ни хищные звери сельвы, в итоге сломался под натиском миллионов назойливых комаров, не дававших ему спать.

Возможно, именно поэтому он и выбрал столь холодное место, как Вальядолид, чтобы закончить свои дни; он хотел умереть спокойно, чтобы его не осаждали эти твари.

Здесь, на бесконечном берегу, по которому шел теперь Сьенфуэгос, огромные комары водились в таких количествах, что по вечерам целые тучи закрывали солнце, но, к большому счастью для канарца, комары его почти не трогали – быть может, потому, что он вырос среди коз?

При воспоминании о тихих вечерах на своем острове его вновь охватила тоска. Любой другой, наверное, предпочел бы сдаться и остановился бы, пытаясь таким образом спрятаться от проблем. В конце концов, если никуда от них не деться, то какая разница: сидеть или бежать? Однако он был канарцем Сьенфуэгосом, упрямым, как мул и толстокожим, как слон, а потому вскоре решил, что пришло время встать и продолжить путь.

Порывшись в корабельных сундуках, он нашел теплую одежду, огромную шляпу и пару довольно крепких башмаков, но, подумав, рассудил, что башмаки рано или поздно все равно порвутся, а потому решил остаться верным своей давней привычке ходить босиком.

Он взял старый и ржавый арбалет, а от длинной пики – лишь наконечник, чтобы закрепить его на конце шеста: оказалось, что наконечник пики в этом качестве гораздо удобнее ножа.

Из гамака он соорудил некое подобие мешка и сложил туда свернутый парус, небольшой бочонок с порохом, а также кремень и трут, моток веревки, латунную миску и помятую кастрюлю.

Затем неторопливо двинулся на север, даже не оглянувшись, ведь он знал, что останки «Морской принцессы» – последнее звено, связывающее его с прежним миром.

Позднее Сьенфуэгос часто задавался вопросом, почему принял решение повернуть прочь от берега в своем пути на запад в надежде найти удобное место, где он смог бы перебраться на Кубу, а оттуда – на свой остров? Почему вместо этого он повернул на север, хотя прекрасно понимал, что направляется в самое сердце неизведанного континента, который представлялся поистине громадным.

В конце концов он все же нашел верный ответ на этот вопрос: ему было необходимо найти хоть кого-то, с кем он мог бы поговорить, поделиться с своими страхами и надеждами, обсудить будущее, которое виделось ему неопределенным и не слишком-то радужным.

Долгие часы, дни и недели полнейшего одиночества и вынужденного молчания давили на него, словно мраморная плита.

Когда он плавал на «Галантной Марии» (Сьенфуэгос так и не привык называть ее «Санта-Марией»), доброжелательный и терпеливый Хуан де ла Коса, лучший картограф своего времени, привил ему страстную любовь к астрономии, научил распознавать созвездия и наиболее яркие звезды, рассказывал, как они движутся, и повторял, что человек, хорошо знающий расположение звезд, всегда сможет понять, где он находится и куда идти, всего лишь взглянув на звезды.

В детстве, когда Сьенфуэгосу приходилось проводить долгие ночи под открытым небом на вершине скалы, в компании одних лишь коз, он долгими часами наблюдал за звездами и очень скоро обратил внимание, что они постоянно движутся, меняя свое положение в зависимости от времени года, но он не мог объяснить причины этого явления – кроме всего прочего, еще и потому, что ему даже в голову не приходила мысль о том, что Земля круглая.

Неужели это действительно так?

Сама эта мысль вызывала у него большие сомнения – вполне естественные, впрочем, для человека, живущего в то время, когда Хуан Себастьян Элькано еще не успел создать первый глобус, окончательно доказав тем самым правдивость противоречивой теории.

А с другой стороны, эта местность навевала большие сомнения, поскольку была плоской, как злополучное Саргассово море.

День за днем, словно в бесконечном кошмаре, взору канарца, настолько привыкшему к необычайному разнообразию ландшафтов у себя на острове, что даже пять минут пути по унылой равнине были для него сущим наказанием, представала одна и та же картина: однообразно-зеленая или желтоватая степь, над которой лишь изредка стелилась легкая дымка.

Высокая трава, порой доходившая до груди, крепко держала рыхлую почву; когда же ее вырывали с корнем, на ее месте оставалась лишь белая пыль, которую тут же подхватывал и уносил ветер.

Да, здесь было много широких рек и обширных озер, полных рыбы, а на их берегах во множестве водились зайцы и маленькие олени, которых он с легкостью доставал точным выстрелом из старого ржавого арбалета, впрочем, уже не ржавого, поскольку Сьенфуэгос его почистил, и он стал новеньким и блестящим.

Иногда на огромной равнине встречались прохладные и благословенные местечки – раскидистыми деревья, дававшие густую тень – единственную тень на многие мили вокруг. На их ветвях висели бесчисленные пчелиные соты, с которых стекал душистый мед. Однако вскоре Сьенфуэгос обнаружил, что эти райские уголки далеко не безопасны: например, следовало соблюдать осторожность, приближаясь к воде, поскольку в любую минуту из глубин озера мог вынырнуть огромный аллигатор, готовый отхватить ногу.

Наблюдая, как эти твари таятся у самой поверхности воды, выставив наружу злобные глазки, он поневоле вспомнил, как впервые столкнулся с аллигаторами много лет назад, еще в Венесуэле, по невежеству посчитав их гигантскими ящерицами.

Тут же на память ему пришел крошечный Папепак, вместе с которым ему довелось пережить самые удивительные и забавные приключения в своей жизни.

– Боже, как же я постарел!

На самом деле канарцу не было еще и тридцати пяти лет, но за эти годы он успел накопить такой богатый опыт, что имел полное право считать себя столетним старцем.

Оставляя позади неизменный монотонный пейзаж, он по-прежнему не замечал никаких следов пребывания человека, хотя эта земля, несомненно, легко могла бы прокормить миллионы.

Но самым удивительным было изобилие необычных короткохвостых белок, обитавших не на деревьях, а на земле под ними, где они прятались от опасности в глубоких норах. Позже Сьенфуэгос узнал, что местные жители их едят, поджарив на медленном огне, и луговые собачки, как они их называют, в то время водились на равнинах Среднего Запада в бесчисленном множестве: их насчитывалось более четырехсот миллионов.

Каждое утро он пускался в путь, надеясь встретить хоть кого-то – друга или врага, и каждую ночь, лежа в высокой траве, наблюдал за звездами, задаваясь вопросом, не случилось ли так, что по странному капризу судьбы он остался единственным человеком на планете?

Но вот впереди он завидел холм – единственную возвышенность на пути с той минуты, как он удалился от берега. Несмотря на то, что холм был не более ста метров высотой, а его склоны поднимались полого и почти незаметно, Сьенфуэгос со всех ног бросился вверх, чтобы поскорее достичь вершины, ожидая, что перед ним откроется более широкий вид.

Еще издали он заметил на вершине холма какое-то сооружение. Подойдя ближе, он понял, что это – деревянный крест.

Сердце у него сжалось.

Пусть он и не считал себя настоящим христианином, везде, куда бы он ни попал, крест всегда оставался для него принадлежностью того мира, в котором он родился и вырос.

Перед Сьенфуэгосом возвышался крест, какие ставят христиане на могилах.

Но к сожалению, это был единственный христианин на много миль вокруг, и к тому же мертвый.

Асдрубаль Дорантес

Кадис, 1485 – Бимини, 1509

Под этим крестом покоился какой-то несчастный мечтатель, покинувший этот мир в расцвете сил и – если бы он мог сказать это из своей могилы – в непоколебимом убеждении, что нашел остров, где бьет чудесный Источник вечной молодости.

И вновь Сьенфуэгосу вспомнилась старая песенка:

Кто ищет Бимини,

Будет вечно молодым,

Ибо сдохнет молодым,

И останется таким

Вечно молодым.

Этот самый Асдрубаль Дорантес, кем бы он ни был, испустил последний вздох в двадцать четыре года, гоняясь за мечтой, и теперь ему вечно будет двадцать четыре.

Но он, конечно же, не ожидал, что проведет бесконечную молодость в двух метрах под землей.

– Если мне когда-нибудь доведется вернуться в Санто-Доминго, я сверну шею этому сукиному сыну Мелькиадесу Корралесу, – пообещал он покойному. – Клянусь в этом над твоей могилой, и если я не сделаю этого, можешь являться мне во сне каждую ночь, чтобы напомнить о моей клятве.

Он помолился, как умел, ведь он был не силен в молитвах. Когда же наступил вечер, канарец решил провести ночь в компании соотечественника, пусть даже мертвого, в смутной надежде, что тот протянет руку помощи из другого мира и укажет путь домой.

– Ты забрался так далеко от родины, – произнес он вслух, словно несчастный Дорантес мог его услышать. – Я никогда толком не знал, где находится Кадис, но полагаю, где-то на полуострове, а значит, еще дальше, чем Гомера. Если считать отсюда, разумеется.

Сколько их было – таких мальчиков, что отправились в Новый Свет в поисках лучшей доли? Сколько страданий и унижений пришлось им пережить, прежде чем они решились покинуть родину и близких в надежде найти достойное будущее?

– Наверное, у тебя не было матери, которая могла бы утешить тебя в трудную минуту? – спросил Сьенфуэгос своего безмолвного соседа, как будто тот мог что-то ответить. – Или какая-то девушка разбила тебе сердце, и ты очертя голову помчался за тридевять земель, лишь бы ее не видеть? Должно быть, у тебя не было ни друзей, не братьев, которые смогли бы удержать тебя от ужасной глупости?

Канарец по опыту знал, что голод – плохой советчик в принятии решений, особенно тех, что касаются долгого путешествия. Когда вас одолевает голод, мозги отказываются работать, и вы рискуете кончить так же, как несчастный Асдрубаль Дорантес, что упокоился на вершине крошечного холма неизвестно где.

Ведь эта бесконечная земля и впрямь находилась неизвестно где.

Это была пустыня с травой, лишенная красоты песчаных дюн; застывшее море, лишенное магии волн. Весь путь Сьенфугоса оказался лишь прямой линией, соединяющей две точки.

Ту, откуда он начал свой путь, и это место, где он после стольких дней без сна и отдыха нашел лишь грубый крест на могиле.

Отчего мог умереть этот человек?

Уж, конечно, не от голода: у истощенного человека просто не хватило бы сил забраться так далеко вглубь континента.

Быть может, от болезни? Или его убили дикари во время набега? Хотя, скорее всего, он пал жертвой укуса одной из тех ядовитых змей, что во множестве гнездились в густом подлеске.

Змеи, несомненно, были главной опасностью на этой равнине. Тысячи гремучих тварей обитали в высокой траве, подстерегая неосторожных жертв.

Сьенфуэгос люто их ненавидел.

С его точки зрения, всякий здравомыслящий человек должен был их ненавидеть, поскольку они являли собой полную противоположность безупречности рода человеческого: ползучие, безмолвные гады, чьим основным оружием был яд, к которому прибегают лишь предатели, неспособные сойтись с врагом лицом к лицу.

Из-за змей или из-за своего одиночества, а может, оттого, что он оказался так далеко от дома, Сьенфуэгос всем сердцем возненавидел эту землю, где он чувствовал себя словно на другой планете.

Могло ли существовать в мире такое место, где на многие мили простирается равнина, и даже на горизонте не видно ни единой горы?

Почему природа столь капризна, что на таком крошечном острове, как Гомера, разместила такое множество самых причудливых обрывов и скал, а на этом обширном пространстве не оставила ни единого, даже самого жалкого утеса, чтобы послужил ориентиром?

Даже такое простое дело, как найти четыре камня, чтобы развести костер и установить на них котелок, здесь оказалось неразрешимой задачей, так что ему приходилось жарить луговых собачек, насадив их на лезвие ножа, который он держал над пламенем.

Земля безумцев!

Земля безумцев – иначе не скажешь!

Он уснул, положив голову на могильный холм своего неведомого друга – возможно, надеясь, что тот навестит его во сне, однако надеждам не суждено было сбыться, и единственной его компанией оказалась стая койотов, чей леденящий душу вой не давал ему покоя на протяжении долгих ночных часов.

На рассвете Сьенфуэгоса разбудил ледяной ветер. Когда же он посмотрел вперед – в ту сторону, куда лежал путь, то с удивлением обнаружил, что на расстоянии двух миль от него унылая равнина зеленого или блекло-желтого цвета вдруг стала темно-коричневой до самого горизонта.

Как ни копался он в своей памяти, но так и не мог вспомнить, чтобы ему встречались растения подобного цвета, созревающие за одну ночь.

Сьенфуэгос не спеша позавтракал, поскольку путешествие обещало быть настолько скучным, что начни он его часом раньше или позже, ничего не изменится. После завтрака, дабы погреть кости, он довольно долго пролежал на солнце.

Когда же он решил вновь пуститься в путь, он вконец растерялся, обнаружив, что огромное пятно непонятной коричневой травы значительно приблизилось.

Вглядевшись вдаль, он пришел к выводу, что пятно действительно движется; более того – оно растет, постепенно занимая все пространство до самого горизонта.

Земля безумцев!

Чем может быть эта огромная бесформенная масса, которая движется, словно живая?

Быть может, это вода?

В какой-то миг ему показалось, что это огромная лавина темной воды или густого ила из какого-то озера, вышедшего из берегов, но вскоре канарец отказался от этой мысли, разглядев, что к нему медленно движется несметная армада огромных животных, мирно щипающих траву.

Тысячи – нет, миллионы высоченных горбатых быков с короткими, но мощными рогами. Никогда прежде он не встречал настолько огромных животных.

Он неподвижно застыл, словно крест, под которым покоился несчастный Дорантес, завороженный грандиозным зрелищем.

Земля безумцев!