Текст книги "Земля бизонов (ЛП)"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Тут же раздался взрыв, стебель разлетелся на куски, которые тут же разметало в разные стороны, а вверх поднялся столб такого густого, черного и едкого дыма, что «те, кто притворяется женщинами», дико завизжав, выскочили из хижины как угорелые, промчались по берегу и бросились в воду, чтобы поскорее добраться до противоположного берега.

Андухару потребовалось все его красноречие, чтобы убедить хозяев – «бог грома» не явит свой истинный облик до тех пор, пока они его не позовут. Спустя полчаса они вернулись – мокрые, дрожащие, жалкие и усталые, с облепившими головы влажными волосами и потеками краски по всему телу.

Глядя на канарца со смесью страха и восхищения, они не могли не признать, что амулет человека-змеи так же великолепен, как и его необыкновенное мужское достоинство.

В последних словах туземцев прозвучала мольба:

– Если бы ты остался с нами, то стал бы настоящим королем прерий.

С этого дня Андухар завел привычку дразнить Сьенфуэгоса: он вытягивал губы трубочкой, словно в поцелуе, и называл его «мой сладкий король прерий».

14

Аркебуза Васко Барросо оказалась страшно тяжелой, громоздкой, неудобной, да притом еще и весьма коварной: при каждом удобном случае она пыталась отстрелить руку, ухо или выбить глаз. Только попасть из нее в неприятеля, если бы тот оказался в пределах досягаемости, было крайне сложно.

От нее было много шума, но мало толку.

Из нее никого не удавалось убить, зато многих удалось напугать.

Уже давно остались далеко позади безутешные сискво, которые простились с ними со слезами на глазах, хватая за руки «повелителей богов грома» и пытаясь всучить им как можно больше подарков, непреклонно отвергнутых. Теперь друзья сидели на берегу очередного ручья, пытаясь превратить эту ржавую и бесполезную штуковину в нечто стоящее того, чтобы тащить ее с собой долгие недели, а то и месяцы.

Первым делом они тщательно почистили аркебузу, оттерли песком от ржавчины и смазали оленьим жиром.

Затем надсекли кору ближайшего дерева и пропитали его клейкой смолой тонкую веревку, которую затем окунули в порох. Частицы пороха прилипли к смоле, а когда веревка высохла, в их распоряжении оказался превосходный самодельный фитиль.

Они нашли ветку, совпадающую по диаметру с калибром аркебузу. От ветки они отрезали кусочек, заточили его с одного конца и с осторожностью обмазали глиной, а потом высушили на солнце.

Таким образом они получили форму для отливки. После этого, еще раз тщательно всё обмерив, разожгли костер и поставили на него свой единственный котелок, бросив в него три крупных золотых самородка.

Потребовалось немало времени, еще больше дров и поистине титанические усилия, чтобы поддерживать огонь, прежде чем удалось расплавить металл и перелить его в отверстие, проделанное в глиняной форме.

В итоге, разбив форму, они получили восемь кусочков металла, более или менее похожих на пули, которые затем отшлифовали камнем.

Андалузец не смог удержаться от ехидного замечания:

– Сомневаюсь, что нам удастся кого-нибудь убить такой пулей, но если все же удастся, это будет богатый покойник – он отправится в могилу с тремя унциями золота в теле.

После утомительного и трудного дня они забылись беспробудным сном, пока незадолго до рассвета канарца не разбудил странный и тяжелый запах, расползающийся по равнине, молчаливый предвестник близкой угрозы. Сьенфуэгос встревоженно потянул носом воздух, как охотничья собака.

Затем в недоумении потряс за плечо громко храпевшего товарища.

– Сильвестре! – прошептал он. – Сильвестре, проснись! Что тут за чертова вонища?

Тот моментально вскочил на ноги, потянул ноздрями воздух и воскликнул:

– Чертова? Как бы не так! Ни один черт так не воняет, кретин! Это запах бизонов!

С минуту они молча и неподвижно стояли, озираясь, пока наконец не разглядели в тусклом свете гаснущих звезд, как на них надвигается живая стена огромных животных выше их ростом. Бизоны медленно, но неумолимо приближаясь. Между путниками и стадом оставалось не больше пары десятков метров.

В таких обстоятельствах им лишь оставалось как можно быстрее взобраться на дерево и устроиться там, как обезьяны, на достаточно крепких ветках, способных выдержать их вес.

Рассвет застал их сидящими верхом на ветках, откуда они изумленно наблюдали, как все пространство внизу превратилось в бесконечный живой ковер всевозможных оттенков коричневого, дико ревущий и дурно пахнущий.

По правде сказать, канарцу нынешнее его положение очень напоминало те далекие времена, когда он наблюдал, как пенятся за кормой волны, оставляя за кораблем широкий след, тающий вдали.

И теперь всякий раз, когда очередная «волна» в виде бизона весом в семьсот килограммов ударялась о ствол дерева, словно о борт корабля, он яростно напрягал спину, заставляя мускулы держаться изо всех сил, чтобы не сорваться с ветки и не рухнуть зверю прямо на рога.

– Как ты думаешь, сколько их здесь? – спросил наконец Сьенфуэгос.

– Чего проще? – рассмеялся андалузец. – Посчитай, сколько ног, и раздели на четыре.

– А если среди этих тварей попадется трехногая?

– Тогда отними один.

– Так ты этому научился у краснокожих?

– Ну что ты! Краснокожие умеют считать лишь пальцы на руках. Всё, что больше десяти, они называют «много».

– И что же, теперь придется проторчать тут весь день?

– И всю ночь – если, конечно, ты не соизволишь спуститься и попросить у них разрешения пройти.

Немного погодя, раз уж им не осталось ничего другого, кроме как сидеть на дереве, андалузец фальцетом затянул старую песню, в свое время весьма популярную в тавернах Санта-Доминго.

Королева Анакаона,

Как любил говорить Охеда,

Знавший ее лучше всех на свете:

«Богиня среди богов,

Женщина среди женщин,

Всех прекрасней среди прекрасных,

Королева сердца моего.

Всех светлее на этом свете,

Всех своей превосходит страстью,

Похотливей всех шлюх на свете

И умней всех лисиц и белок».

Манго нашей Анакаоны

Всех желанней плодов на свете,

Самая сладкая поэма,

Среди тех, что читать доводилось -

Самый вкусный и самый сладкий,

Самый теплый и самый душистый,

Нежный и гладкий снаружи,

А внутри – насыщенно-красный.

Половина мужчин говорили,

Что сей плод – воистину манго,

А другие им отвечали,

Что он больше похож на папайю.

Закончив песню, он с волнением спросил:

– А ты-то сам сподобился узнать, на что больше похож ее плод: на манго или на папайю?

– К сожалению, нет, хотя я был лично знаком с принцессой и могу сказать, что она была одной из самых прекрасных и желанных женщин на свете, – признался канарец. – В тот день, когда этот сукин сын, губернатор Овандо, приказал ее повесить, я понял, что, если уж мы неспособны ценить такую красоту и утонченность – значит, неспособны ценить вообще ничего, и все бесчисленные Овандо в конце концов уничтожат этот рай.

– А мне Санто-Доминго вовсе не показался таким уж раем.

– Потому что меньше чем за десять лет мы превратили его в настоящий ад, – с этими словами канарец указал вниз и добавил: – Видишь этих мирно пасущихся животных? Так вот, если мы просидим здесь еще немножко, рано или поздно мы начнем говорить о том, как бы их уничтожить.

– Не думаю, что кто-то сможет уничтожить стольких животных, – возразил андалузец.

– Европейцы наверняка смогут, – убежденно ответил канарец. – Они постараются захватить их или уничтожить, это заложено в самой их природе. Я видел это на Гомере, видел на Эспаньоле; хотелось бы надеяться, что не увижу этого здесь, но не сомневаюсь, что рано или поздно так оно и случится.

Как бы то ни было, Андухар оказался прав: бизоны толклись под деревом весь день и большую часть ночи. Когда же на рассвете путники уже собирались покинуть неудобное убежище, им пришлось не только остаться на дереве, но даже подняться еще выше и укрыться среди ветвей: по пятам бизонов следовал отряд краснокожих, насчитывающий более тридцати человек:

– Вот черт! – выругался андалузец. – Только этого нам еще не хватало!

Они молча и бессильно наблюдали за охотниками, невольно восхищаясь их хитростью, терпением и мастерством, с которым те поражали выбранное животное, ухитряясь при этом не напугать остальное стадо. И лишь после того, как охотники удалились в южном направлении, унося с собой пять огромных туш, разделанных на части, они решились спуститься.

У них ныли все кости, болели руки и суставы, но даже и без того они были настолько измучены, что не было даже речи о том, чтобы двигаться дальше.

Спустя три дня Сильвестре Андухар с удивлением заметил, что его друг уже больше часа смотрит на запад, не сводя глаз с горизонта.

– Что с тобой? – спросил он.

– Помолчи!

– Да чем ты занят, черт побери?

Канарец протянул руку, указав на точку горизонта, к которой был прикован его взгляд, и спросил:

– Видишь вон те черные тучи?

– Конечно, вижу! А что с ними не так?

– Видишь, как быстро они движутся на север?

– Так это прекрасно: если они движутся на север, значит, мы не промокнем.

– Конечно! Но среди этих туч есть одна, за которой я наблюдаю уже почти час, а она так и не двинулась с места.

– Должно быть, просто устала.

– Не будь идиотом и хоть немного подумай головой! – рассердился Сьенфуэгос, смерив его укоряющим взглядом. – Что должно произойти, чтобы одна туча не двигалась с места, когда все другие ветер легко уносит прочь?

– Наверное, ей что-то мешает?

– Вот именно! – воодушевленно подхватил канарец. – А мешать ей может только гора; причем никак не меньше восьмисот метров высотой, иначе облако просто проплыло бы над ней... Боже милостивый! – аж застонал он. – Неужели эта чертова прерия кончилась? Наконец-то!

Сильвестре Андухар, со своей стороны, считал, что теперь на смену «чертовой прерии» пришли «чертовы горы», а хрен, как говорится, редьки не слаще.

Канарец же, напротив, радовался так, словно вдруг очутился на родном острове – видимо, потому, что карабкаться по скалам и ущельям он научился раньше, чем говорить.

Сын и внук горцев-пастухов, легендарных гуанчей, чьим главным источником существования были козы, от которых они, видимо, и научились всем трюкам, помогавшим им взбираться на самые неприступные скалы, Сьенфуэгос прыгал с утеса на утес с той же легкостью и радостью, с какой наслаждался теплыми океанскими волнами на солнечном тропическом пляже.

Между тем, несчастный Андухар потел, пыхтел и страдал, взбираясь на очередной горный склон и в ужасе закрывал глаза, когда оказывался на краю пропасти. Он уныло тащился за спутником, которому пришло в голову совершить «небольшую прогулку», то есть взобраться на вершину горы высотой почти в тысячу метров лишь для того, чтобы полюбоваться открывающимся оттуда видом.

– Нет, ты не гуанче, – возмутился Андухар. – Ты помесь обезьяны и горного козла.

И действительно, при виде приемов, которые использовал канарец, чтобы взобраться на отвесную скалу или спуститься на дно ущелья, у самого опытного альпиниста волосы встали бы дыбом.

Если обычные альпинисты поднимаются крайне медленно и осторожно, пробуя на прочность каждый выступ, каждую трещинку, прежде чем поставить руку или ногу, чтобы продвинуться на несколько сантиметров, Сьенфуэгос предпочитал взбираться на скалы при помощи шеста, с которым никогда не расставался.

Для этого он закреплял на его конце толстую веревку с петлей, какие обычно используют живодеры для ловли собак.

Теперь, собираясь подняться на скалу, он раскручивал шест у себя над головой, стараясь зацепиться петлей за уступ скалы в двух-трех метрах над головой. Когда ему это удавалось, он, пару раз дергал за веревку, дабы убедиться, что петля надежно закреплена.

А после этого взбирался по отвесной скале, как акробат, иногда упираясь в скалу ногами.

Оказавшись на уступе, он начинал все сначала, удивляя случайного зрителя сноровкой, точностью движений и непоколебимой уверенностью в успехе. Со стороны это выглядело детской игрой, однако на самом деле игра требовала немалого хладнокровия и серьезной физической подготовки, которыми мало кто обладал, если, конечно, не был, подобно канарцу, «помесью обезьяны и козла».

Спуск вниз выглядел еще более головокружительным.

В этом случае он упирался шестом чуть ниже того места, куда собирался перебраться, и съезжал по нему, не отклоняясь ни вправо, ни влево.

При помощи шеста он с легкостью перемахивал через пропасть или с одной скалы на другую, словно на него не распространялся неумолимый закон всемирного тяготения, изумляя своей способностью удержаться на отвесной скале, обхватив ее коленями, или устоять на крошечном уступе, словно его ноги приросли к камню.

В наше время Сьенфуэгос, несомненно, стал бы олимпийским чемпионом по гимнастике, но в начале XVI века он оказался всего лишь жертвой обстоятельств, и его жизнь слишком часто зависела от физической подготовки.

Он совершенно не боялся высоты.

Для жителей острова Гомеры слова «головокружение» просто не существовало, ведь человек, страдающий этим недугом, по определению не мог жить на острове.

Никто не знал, было ли это делом привычки или заложено с рождения, так или иначе, у андалузца Андухара, выросшего на спокойных пляжах Кадиса, все внутри так и переворачивалось, когда Сьенфуэгос подходил к самому краю ужасной пропасти, чтобы полюбоваться открывающимся внизу видом, держась при этом с такой непринужденностью, будто стоял посреди ровного поля.

– А что будет со мной, если ты однажды свалишься и свернешь себе шею? – возмущался Андухар. – Я снова останусь один в этой чертовой стране, настоящем аду. Ты когда-нибудь видел что-либо подобное?

– Никогда не встречал ничего даже близко похожего, – честно ответил Сьенфуэгос. – Когда я решил удалиться на остров у побережья Кубы, то был убежден, что ничего нового в этом мире меня уже не ждет, но в последние месяцы меня каждый день поджидают все новые сюрпризы. Сначала огромная река, потом бескрайние прерии, и вот теперь – это удивительное красное плоскогорье, которому, кажется, тоже нет ни конца, ни края. Ты только взгляни на эти горные пики! Не правда ли, они похожи на замок, ощетинившийся зубцами? Порой мне кажется, что это место – вроде жилища детей-великанов, которые бросили свои игрушки, так и не убрав.

Они оба без конца задавались вопросом: как могло случиться, что бесконечно долгий путь привел их из бескрайних прерий Среднего Запада к удивительному плато реки Колорадо, чья территория размерами не уступала Испании, оставаясь при этом пустынной и почти безлюдной, хотя природа здесь дала настоящую волю бурной фантазии, как ни в каком другом уголке планеты.

Обоим стоило немалых трудов признать, что этот мутный, неистово ревущий поток, лишь немногим шире Гвадалквивира, смог вырыть себе русло глубиной более чем в тысячу метров. Под конец они решили, что причиной тому – мягкие горные породы, из которых в основном и состояло головокружительное плоскогорье.

Несомненно, за этот ландшафт следовало благодарить ветер и воду; и если вода уже давно текла далеко внизу, то ветер, принося с собой огромное количество глины и песка, складывал на скалах удивительные картины, похожие на плод воображения безумного художника.

Залежи известняка, мелкие ракушки и отпечатки странных ископаемых рыб наводили на мысли, что миллионы лет назад это место было дном древнего моря, которое потом отступило по неизвестной причине.

– Это, должно быть, край Земли, – снова и снова повторял Сильвестре Андухар, с каждой минутой все больше убеждаясь в справедливости своей теории. – Это настоящий хаос, а дальше уже ничего нет...

– Где – в пропасти? – удивился канарец.

– В этом огромном пространстве, подобном тому, что раскинулось над нашими головами. Там, где мы стоим – еще земля, а дальше начинается пустота, и ближайшая к нам твердь – это Луна, самая близкая к нам планета. Вот он, край земли, и такой же край – на другой ее стороне! И это куда проще признать, чем то, что Земля круглая, и по ней можно ходить, не боясь упасть в пустоту.

Иногда, если канарец был в настроении, они спорили об этом целыми часами, но при виде истинного хаоса, в котором, казалось, замер мир, Сьенфуэгос начал подумывать, что, возможно, его импульсивный спутник прав.

Как учил его в свое время мудрый картограф Хуан де ла Коса, созвездия, сейчас находящиеся над самой его головой, должны располагаться над тем местом, где, согласно теории Христофора Колумба, находится самое сердце Китая. Однако было совершенно ясно, что от пресловутых китайцев их отделяют еще многие и многие лиги пути.

Обнаружив это, вполне естественно было прийти к выводу, что дело не в ошибочных расчетах размеров Земли, а в ошибочности самой теории.

И вот теперь, сидя на огромных валунах в самом сердце плато, по которому несла свои мутные воды река, они совершенно не представляли, где находятся и куда теперь идти, твердо усвоив лишь одно: чертова Земля все-таки плоская.

Вдобавок ко всему, ситуация становилась хуже с каждым днем, ведь если они добрались до конца земли, то здесь приходит конец и ее обитателям, будь то человеческие существа, звери или растения.

15

С каждым днем они продвигались все медленнее, и не только потому, что путь становился труднее, просто у измученного Сильвестре Андухара совершенно не осталось сил.

Скудная пища, грязная вода, долгие недели пути и удушающая жара превратили мужественного человека, готового до последнего бороться за жизнь, в обессиленного угрюмого типа, который, казалось, в любую минуту мог броситься со скалы вниз, чтобы положить конец мучениям.

– Как же мы далеко от Кадиса! – неустанно повторял он. – Как же мы далеко от нашего мира! Стоило ехать на край Земли, лишь чтобы понять, как хочется вернуться обратно!

Сьенфуэгос изо всех сил старался его убедить идти дальше, но с после долгих дней бесцельного утомительного блуждания его доводы звучали все более тускло и малоубедительно, поскольку он и сам понимал, что впереди их ждет еще много дней, похожих один на другой, изнурительных и безнадежных.

Даже «звездный путь», так верно служивший им до сих пор, здесь оказался совершенно бесполезен – не могло быть и речи о том, чтобы продвигаться в потемках там, где даже днем невозможно было шагу ступить, не рискуя сорваться в пропасть.

– Куда мы идем?

– Не знаю.

– А куда нам следует идти?

– Тоже не знаю.

– В таком случае, какой смысл куда-то идти?

– А такой, что, если останемся здесь, то просто сдохнем, как трусливые шавки, а я родился на свет не для этого.

– А вот я начинаю думать, что родился именно для этого.

– Нет, я постараюсь этого не допустить.

Теперь они отправлялись в путь с первыми лучами рассвета и останавливались на отдых с последними лучами заката, когда жара спадала. Через горы и скалы идти было трудно, продвигались они крайне медленно и порой на протяжении трех дней впереди маячила одна и та же огромная красная скала, точащая вверх, как перст, обвиняющий небо во всех смертных грехах.

Когда поднимался ветер, приходилось останавливаться, поскольку ветер поднимал тучи песка и с такой силой швырял его в лицо, что грозил выцарапать глаза.

– За что? – прямо-таки рыдал Андухар. – Ну почему, Господи? За что нам такое наказание? Чем мы тебя так прогневали?

Канарец пытался ему объяснить, Господа вовсе необязательно оскорблять, чтобы он обрушил на них все мыслимые кары, поскольку, как однажды сказала Ингрид, «Вся беда в том, что Он слишком далек от нас, а потому зачастую не может видеть ни красоты, ни ужаса своих творений».

Невероятную красоту тех мест, куда их забросила судьба, невозможно было даже описать, как невозможно описать ужас, охватывающий при одной мысли о том, как они будут перебираться через горы и сколько времени на это уйдет – если эти горы вообще где-нибудь кончаются.

В то утро, когда они спустились к подножию одной грандиозных колонн почти четырехсотметровой высоты, вырастающей как будто из самых глубин земли, словно ее выталкивала оттуда чья-то чудовищная рука, Сьенфуэгос решил взобраться на вершину скалы, оглядеться и понять, куда же все-таки идти, и велел андалузцу дождаться его возле скопления скал, маячивших впереди – те образовали небольшую пещеру, где можно было отдохнуть в тени.

Андухар безропотно повиновался, полностью предоставив принятие решений своему товарищу, которому удалось сохранить присутствие духа. Оставив у подножия скалы все лишнее и взяв с собой лишь посох, веревку, бурдюк с водой и немного вяленого мяса, Сьенфуэгос начал одно из удивительных, но привычных для него восхождений, прежде чем достиг широкой площадки, откуда открывался чудесный вид на все четыре стороны света.

Даже красота перестает быть красотой, когда становится настолько грозной и агрессивной. Трудно восхищаться красотой, когда она вызывает страх.

Дикий, хаотичный ад красных скал, наползающих друг на друга, наводил тоску, перед лицом которой все прежние пережитые прежде опасности обращались в ничто. В любом другом месте, каким бы гиблым оно ни казалось, рядом с канарцем кипела жизнь, но в сердце гигантского плато Колорадо создавалось гнетущее впечатление, что здесь нет ничего, кроме камня – сплошное царство камней с редкими вкраплениями чахлой растительности.

Сплошные скалы, камни, глина и пыль – всевозможных оттенков красного цвета, что раскинулись на много миль под палящим солнцем и небом цвета индиго без единого облачка.

Весь окружающий мир казался вымершим.

Помоги нам Боже!

Тот же пейзаж простирался далеко на север, запад и юг, и лишь где-то на востоке маячила равнина, откуда они пришли, но уже не было даже намека на те бескрайние прерии, из которых они с таким трудом выбрались.

– Вот черт! – выругался вслух обескураженный канарец. – И что я теперь скажу бедняге Сильвестре?

Он подошел к обрыву, чтобы поискать глазами друга, и тут заметил неподалеку какое-то движение.

Приглядевшись, он едва не зарыдал от бессилия: три десятка полуобнаженных человеческих фигур крадучись приближались к тому месту, где мирно спал Андухар, не подозревая о грозящей ему опасности.

Первым его желанием было закричать, чтобы предупредить друга о присутствии дикарей; но тут же он сообразил, что тот все равно не услышит, зато крик может привлечь внимание кого-то из воинов, уже находящихся у подножия скалы, на вершине которой он стоял.

Поэтому он предпочел лечь на землю, свесив вниз лишь голову, и наблюдать, уповая на то, что, возможно, краснокожие не заметят андалузца и пойдут дальше своей дорогой.

Его надежда длилась десять минут, на протяжении которых он прошептал все известные ему молитвы, но потом стало ясно, что дикари прекрасно знают, куда направляются и чего хотят, поскольку упорно, хоть и с бесконечной осторожностью, продвигались к тем самым скалам, где укрывался андалузец.

Вконец измученный Сильвестре Андухар даже не услышал, как четверо мужчин набросились на него и отняли оружие, прежде чем он успел что-то понять.

Со своей скалы канарец увидел, как туземцы скачут вокруг пленника, теребят его и дергают за бороду, внимательно изучая, словно какое-то невиданное животное. Под конец они подобрали свои пожитки и двинулись на юго-восток, уводя с собой андалузца на веревке, привязав его за шею, словно ценный трофей или опасного хищника.

В какую-то минуту Андухар бросил долгий взгляд на вершину горы, где стоял Сьенфуэгос, и несмотря на расстояние, канарец прочитал в нем мольбу.

Он смотрел вслед отряду, пока тот не скрылся за очередным нагромождением камней, однако сам не сдвинулся с места, поскольку не был уверен, что кто-нибудь из краснокожих не отстал и не залег в засаде.

Между тем незаметно подкрался вечер, а в сумерках канарец не решился спускаться, понимая, как легко в потемках сорваться в пропасть.

Он лежал, глядя в темнеющее небо, на котором вскоре высыпали мириады звезд, а здесь они казались ярче и ближе, чем где-либо в другом месте, потом на небе появилась ярко-желтая луна.

Купаясь в ее свете, Сьенфуэгос спрашивал себя, как очутился в полном одиночестве на вершине пика из красного камня, за многие тысячи миль от того места, где родился?

«Должно быть, это место создано для того, чтобы здесь умереть, – подумал он. – И теперь мне остается лишь сидеть на вершине этого гигантского мавзолея, как выражается бедняга Сильвестре, и ждать, пока Господь не прекратит мои страдания. Если судьба решила окончательно меня доконать, ей это удалось».

Даже такие неунывающие люди, как Сьенфуэгос, порой впадают в отчаяние, с которым им, как ни странно, бывает намного труднее справиться, чем обычным людям.

Напряжение, накопившееся в течение долгих месяцев постоянного бегства от опасностей, начало подрывать его дух, до сих пор казавщийся железным.

Канарец пришел к неутешительному выводу, что не выдержит очередное одиночество.

Сильвестре Андухар был его спутником, близким другом, чем-то вроде младшего брата, которого следовало защищать в минуты опасности.

Они учились друг у друга, поддерживали во время нескончаемого путешествия, и теперь Сьенфуэгосу казалось, будто у него отняли ногу или отсекли полголовы.

Когда Сьенфуэгос спал, Сильвестре караулил; Сьенфуэгос шел впереди, а Сильвестре следовал за ним, как привязанный; когда Сьенфуэгос падал духом, Сильвестре ободрял его, заставляя надеяться на лучшее.

В каком-то смысле он ощущал себя предателем, ведь он беспечно позволил андалузцу уснуть в самом сердце неизведанного враждебного края. Он чувствовал себя виноватым в том, что не остался рядом, чтобы охранять его сон от тех, кто мог его уничтожить – как физически, так и морально.

«И что еще я мог сделать? – подумал он, когда на горизонте забрезжил рассвет. – Я помог ему бежать и позволил наслаждаться свободой все эти месяцы. А потом он начал сдавать, и его снова захватили в рабство. Быть может, такова его судьба, и тут уж ничего не поделаешь».

Итак, круг замкнулся: Андухар опять попал в руки краснокожих, а Сьенфуэгос снова остался один.

Наученный многолетним горьким опытом, он привык обходиться без компании, слишком уж тяжело было терять друзей, но сейчас у него просто не осталось сил, чтобы пережить новые потери.

– Я никогда не смогу вернуться домой с таким тяжким грузом на душе, – произнес он после безуспешных попыток убедить себя, что ничем не может помочь своему товарищу. – Никогда! Уж лучше я, как всегда, постараюсь сделать все от меня зависящее, а там – будь что будет.

Когда лучи солнца ударили ему в лицо, стало ясно, что у него лишь три выхода: броситься в пропасть вниз головой, остаться на вершине и умереть от жажды, поскольку в бурдюке осталось лишь несколько глотков воды, или начать головокружительный спуск, а потом продолжить путешествие к тому месту, где, по словам Сильвестре Андухара, кончается Земля.

– Жуткое место! – воскликнул он. – Если здесь и впрямь кончается мир, то это, наверное, и есть адская бездна.

Это и впрямь была «адская бездна», вот только мир здесь определенно не кончался.

По самому дну ущелья несла свои воды река. Красные воды, да и весь окружающий мир был всевозможных оттенков красного: карминного, охристого, алого, розового, пурпурного или багряного – других цветов Сьенфуэгос давно уже не встречал, пока блуждал в этом странном месте. К сожалению – или к счастью, – по другую сторону реки на многие мили простирались горные хребты все тех же оттенков красного.

– Это невозможно! – воскликнул канарец, усаживаясь на скалу. – Невозможно! На свете не может быть ничего насколько бескрайнего!

Он уже потерял счет дням, неделям и месяцам с тех пор, как он пристал к этим берегам, и даже думать не хотел, сколько лиг прошел за это время, но как бы то ни было, стоило посмотреть на небо, как Сьенфуэгос всякий раз убеждался, что не сбился с пути.

С каждым днем он все больше приходил к выводу, что дон Христофор Колумб оказался сущим невеждой, как и все его предшественники-мудрецы, и даже Хуан де ла Коса, которого он так любил и уважал. А что еще можно было о них подумать, если они понятия не имели, что на пути к хваленому Китаю лежит эта гигантская территория, на которую волей злодейки судьбы забросило бедного канарского козопаса.

Он до сих пор помнил, как адмирал всматривался в горизонт, стоя на носу «Санта-Марии», убежденный, что впереди вот-вот покажутся золотые купола дворцов Великого хана.

– Вот же мать твою за ногу! – выругался он. – Сюда бы тебя перенести, сын одноглазого козла! Ну и где, скажи мне на милость, твои чертовы дворцы с золотыми крышами? Где хотя бы обычные соломенные хижины, но чтобы с китайцами внутри?

Если прерии представлялись ему самой страшной тюрьмой без границ, какую только мог придумать Господь, то плоскогорье, где он теперь блуждал, представляло собой запутанный лабиринт.

Почти в тысяче метрах под его ногами несла красные воды река, делая все новые и новые круги и повороты, как гигантская стена, но только не вздымающаяся наверх, а погружающаяся в глубины ада.

Даже для него, привыкшего карабкаться по горам с тех пор, как он себя помнил, зрелище показалось чрезмерным, все было чрезмерным в этом проклятом уголке планеты.

Как следует обдумав положение и шансы на успех, он пришел к выводу, что, если будет карабкаться по горным склонам и утесам, придется потратить на это всю оставшуюся жизнь, а значит, единственный способ выбраться из адской ловушки – спуститься на дно ущелья и отдаться на волю реки.

Ему совсем не нравилась мысль о том, чтобы пуститься вплавь по потоку, который в любую минуту мог увлечь в бездну, но другого выхода Сьенфуэгос тоже не видел, а потому решил поискать, где удобнее спуститься к реке, не сорвавшись со скалы и не сломав себе шею, да еще с такой поклажей, как аркебуза, бочонок с порохом, бурдюк с водой, неразлучный шест, парус от лодки, мешок с провизией, веревка и острый нож.

Он двигался вдоль скалы, зорко всматриваясь в каждый выступ, в каждую черточку на земле, пока, наконец, спустя два часа не увидел в трехстах метрах яркую вспышку.

Добравшись до этого места, он не смог сдержать улыбки.

Из кучки дерьма торчала золотая пуля.

Нетрудно было догадаться, что означает эта картина: очевидно, коварный Андухар попросил разрешения отлучиться по нужде, чтобы отметить путь для Сьенфуэгоса.

В пятидесяти метрах он обнаружил узкую тропку, почти незаметную сверху и усеянную человеческими следами. Она змеилась вниз, к реке.

Он долго прятался, пока не убедился, что поблизости никого нет, и, наконец, перед самым закатом начал опасный спуск.

Тропинка привела к тихому речному берегу, где на влажном грунте он обнаружил отпечатки трех длинных узких лодок, а также следы костра, кости животных и с полдюжины кучек человеческого дерьма.

На каменной плите был нарисован углем маленький крест.

Видимо, андалузец умолял не бросать его в беде.