Текст книги "Конформист"

Автор книги: Альберто Моравиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Улицы на окраинах города были пустынны, тихи и мрачны, почти мертвы, словно конечности огромного тела, чья кровь вдруг собралась в какой-нибудь одной точке. Но как, только машина стала приближаться к центру, Марчелло и Джулии все чаще начали попадаться группы жестикулирующих и кричащих людей. На одном из перекрестков Марчелло затормозил и остановился, чтобы пропустить вереницу грузовиков, битком набитых юношами и девушками; они размахивали флагами и лозунгами. Украшенные знаменами и перегруженные грузовики – люди цеплялись за крылья и ступеньки – толпа, заполнившая тротуары, приветствовала беспорядочными аплодисментами. Кто-то сунул голову в окошко машины Марчелло и проорал в лицо Джулии: «Да здравствует свобода!» – и тут же исчез, словно его засосала черневшая вокруг масса народа. Джулия сказала:

– Не лучше ли вернуться домой?

Почему? – спросил Марчелло, следя за дорогой сквозь ветровое стекло. – Они так довольны и, конечно, не собираются причинять никакого зла. Сейчас поставим где-нибудь машину и пойдем пешком, посмотрим, что происходит.

– А машину не украдут?

– Что за глупости!

В своей обычной задумчивой, спокойной, терпеливой манере Марчелло вел машину по запруженным людьми улицам центра. В рассеянной полутьме светомаскировки отчетливо было видно движение толпы – она собиралась в группы, сливалась, растекалась, бежала, но все эти разнообразные перемещения определялись одним только искренним ликованием в связи с падением диктатуры. Незнакомые люди обнимались посреди улицы, кто-то долго стоял неподвижно, молча, внимательно наблюдая за проезжавшими мимо разукрашенными грузовиками, а потом вдруг, сорвав с головы шляпу, выкрикивал слова приветствия; кто-то, словно передавая эстафету, перебегал от одной группы к другой, неся с собой возбуждение и радость; кто-то, охваченный внезапным приступом ненависти, грозил кулаком закрытому темному зданию, где помещалось недавно какое-нибудь государственное учреждение.

Марчелло заметил, что было очень много женщин под руку с мужьями и иногда с детьми, чего не случалось со времен принудительных демонстраций при фашистском режиме. Колонны мужчин, полных решимости, словно объединенных тайной принадлежностью к одной партии, формировались и какое-то время маршировали под аплодисменты, а затем растворялись в толпе. Большие группы окружали и с одобрением слушали всякого стихийного оратора, другие собирались вместе и во все горло распевали анархистский гимн. Марчелло осторожно вел машину, терпеливо и почтительно объезжая скопления людей и медленно продвигаясь вперед.

Как они довольны, – добродушно и едва ли не разделяя энтузиазм толпы заметила Джулия, вдруг забыв о своих страхах и собственных интересах.

– На их месте я вел бы себя точно так же.

Они поднялись по Корсо, по-прежнему в окружении толпы, следуя за двумя-тремя медленно продвигавшимися вперед машинами. Затем Марчелло пропустил колонну демонстрантов и сумел свернуть в переулок. Он быстро проехал по переулку, завел машину в маленькую, совершенно пустынную улочку, остановился, выключил мотор и, повернувшись к жене, сказал:

– Выходим.

Джулия вышла, не сказав ни слова, и Марчелло, тщательно закрыв окна, направился вместе с ней к улице, откуда они приехали. Теперь он был совершенно спокоен, отрешен и полностью владел собой, именно такого самочувствия он добивался весь день. Однако Марчелло внимательно следил за собой, и, когда они снова попали на заполненную народом улицу и в лицо ему взорвалась бурная, беспорядочная, искренняя, агрессивная радость толпы, он сразу с тревогой спросил себя, не вызывает ли она в нем отрицательных эмоций. Нет, подумал он, разобравшись в своих чувствах: я не испытываю ни сожаления, ни злобы, ни страха. Он был действительно спокоен, безразличен, почти вял и готов был наблюдать чужую радость, правда, не участвуя в ней, но и не воспринимая ее как угрозу или оскорбление.

Они принялись бесцельно бродить в толпе, от одной группы к другой, от одного тротуара к другому. Джулия уже больше не боялась и тоже казалась спокойной и владеющей собой. Но он подумал, что в отличие от него поведение жены объяснялось ее способностью вживаться в чувства других людей. Толпа не только не становилась меньше, но, напротив, казалось, прибывала с каждой минутой. Марчелло заметил, что охваченная почти единодушной радостью толпа воспринимала свои чувства с изумлением, выражала их неловко и была не уверена в том, что это можно делать безнаказанно. Марчелло и Джулия шли, с трудом пробираясь вперед, прокладывая себе путь между грузовиками с рабочими, мужчинами и женщинами, размахивавшими трехцветными и красными флагами. Проехала маленькая открытая немецкая машина с двумя офицерами, спокойно раскинувшимися на сиденьях, и солдатом в военной форме, с автоматом в руках, примостившимся на ступеньке у дверцы: с тротуаров раздались свист и издевательские крики. Марчелло отметил, что было много небрежно одетых солдат, без оружия, они обнимались, и их крепкие крестьянские лица освещала пьянящая надежда. Увидев первый раз двух таких солдат, шедших в обнимку, словно влюбленные, в расстегнутых мундирах, с болтающимися штыками, Марчелло заметил, что они вызывают в нем чувство, близкое к возмущению: это были люди в военной форме, а для него форма неизменно означала честь и достоинство, какие бы чувства ни испытывал носящий ее человек. Джулия, почти угадав его мысли, спросила, указывая на двух веселых, неряшливых солдат:

– Разве они не говорили, что война продолжается?

Говорили, – ответил он, мысленно противореча самому себе и делая мучительное усилие, чтобы понять происходящее, – но это неправда… Эти бедняги правильно делают, что радуются: для них война действительно кончилась.

У входа в министерство, куда Марчелло приходил получать указания перед отъездом в Париж, собралась большая толпа, которая протестовала, орала и потрясала в воздухе кулаками. Те, кто стоял у ворот, колотили в них, пытаясь их открыть. Слышалось имя смещенного министра, громко повторявшееся многими с особым оттенком антипатии и презрения. Марчелло долго наблюдал за толпой, не понимая, чего хотят демонстранты. Наконец ворота чуть приоткрылись, и в образовавшейся щели появился бледный, с умоляющим лицом швейцар в форме с галунами. Он сказал что-то тем, кто был к нему ближе, кто-то вошел внутрь, и ворота сразу же закрылись, толпа еще немного поорала и стала расходиться, но несколько упрямцев продолжали кричать и стучать в запертые ворота.

От министерства Марчелло направился на соседнюю площадь. Крик "Дорогу, дорогу!" заставил расступиться толпу. Встав на цыпочки, он увидел, что приближались несколько мальчишек, тянувших за собой на веревке большой бюст диктатора. Бюст, сделанный под бронзу, на самом деле был из раскрашенного гипса, это было видно по белым сколам, образовавшимся оттого, что бюст подпрыгивал по булыжной мостовой. Маленький черный человечек, лицо которого съедали огромные очки в черепаховой оправе, посмотрев на бюст, повернулся к Марчелло и, смеясь, сказал назидательно:

– Выглядел бронзовым, а на самом деле оказался из обычной глины.

Марчелло не ответил ему и, вытянув шею, какое-то время напряженно всматривался в бюст, когда тот, тяжело подпрыгивая, проволочился мимо. Подобных бюстов было сотни в министерствах и общественных учреждениях: грубо стилизованный, с выдвинутой челюстью, круглыми ввалившимися глазами, с раздутым голым черепом. Марчелло невольно подумал, что этот бронзовый рот, изображавший рот живой и вчера еще столь надменный, валялся теперь в пыли под издевательские крики и свист той самой толпы, которая недавно так горячо ему рукоплескала. И снова Джулия будто угадала его мысли, прошептав:

Подумай, совсем недавно достаточно было такого бюста в прихожей, чтобы люди понижали голос.

Он сухо ответил:

Если бы сейчас он попался им в руки живым, они поступили бы с ним, как с этим бюстом.

– Думаешь, его убьют?

– Конечно, если смогут.

Они еще немного прошлись в толпе, которая бурлила и вихрилась в темноте, словно строптивые, переменчивые потоки во время наводнения. На углу улицы группа людей приставила к зданию длинную лестницу, один из них взобрался на самый верх и ударами молотка сбивал мемориальную доску со свастикой. Кто-то, смеясь, сказал Марчелло:

– Фашистских эмблем полно повсюду. Чтобы уничтожить их, нам понадобятся годы.

– Совершенно верно, – отозвался Марчелло.

Они пересекли площадь и, пробираясь сквозь толпу, дошли до галереи. Как раз в том месте, где соединялись оба ее ответвления, почти в темноте, в тусклом свете притушенных лампочек, вокруг чего-то, чего не было видно, собралась группа людей. Марчелло подошел поближе и, протолкнувшись, увидел мальчишку, который танцевал, комически пародируя жесты и кривлянье комедианток, исполняющих танец живота; он просунул голову в продырявленную цветную фотографию дуче, и она болталась у него вокруг шеи, словно хомут. Мальчишка напоминал преступника, который, постояв прикованный железным ошейником к позорному столбу, танцевал с инструментом пытки, все еще висящим у него на шее. Когда Джулия и Марчелло возвращались к площади, молодой офицер с черной бородкой и бесноватыми глазами, державший под руку смуглую, горящую воодушевлением девицу с распущенными волосами, сунулся к Марчелло и крикнул восторженно и вместе с тем назидательно: "Да здравствует свобода… но прежде всего да здравствует король!"

Джулия взглянула на мужа. "Да здравствует король!" – не моргнув глазом ответил Марчелло. Парочка пошла дальше, и Марчелло сказал:

Многие монархисты пытаются использовать события к выгоде короля… Пойдем посмотрим, что делается на площади Квиринала.

Не без труда они вернулись в переулок, а из него в улочку, где оставили машину. Пока Марчелло включал мотор, Джулия спросила:

– Это действительно необходимо? Я так устала от всех этих криков.

– Нам все равно нечего делать.

Марчелло быстро повел машину окольными путями прямо к площади Квиринала. Подъехав туда, они увидели, что площадь заполнена не вся. Толпа, наиболее густая под балконом, где обычно показывались члены королевской семьи, рассеивалась к краям площади, оставляя много свободного пространства. Здесь тоже было мало света, большие железные фонари с лампами в виде гроздьев, желтые и печальные, слабо освещали чернеющую толпу. Аплодисменты и призывы раздавались не часто, на площади сильней, чем где-либо, чувствовалось, что толпа сама не знает, чего хочет. Возможно, в ее поведении было больше любопытства, чем энтузиазма: точно так же, как раньше люди собирались словно на спектакль, чтобы увидеть и услышать диктатора, так теперь им хотелось увидеть и услышать того, кто диктатора сверг. Пока машина не спеша объезжала площадь, Джулия тихо спросила:

– А король появится на балконе?

Прежде чем ответить, Марчелло запрокинул голову, чтобы через ветровое стекло глянуть вверх, на балкон. Он был тускло освещен двумя красноватыми факелами, посредине виднелись закрытые ставнями окна. Марчелло ответил:

– Не думаю… Зачем ему выходить?

– Тогда чего же ждут все эти люди?

Ничего, у них привычка приходить на площадь и призывать кого-нибудь.

Марчелло потихоньку кружил по площади, почти раздвигая бампером не желавших расступиться людей. Джулия неожиданно сказала:

– Знаешь, я чувствую себя разочарованной.

– Почему?

Я думала, они устроили бог знает что: сожгли дома, поубивали людей. Когда мы вышли из дома, я боялась за тебя и поэтому поехала вместе с тобой. А на самом деле ничего подобного: только крики, аплодисменты, да здравствует, долой, песни, шествия…

Марчелло не удержался и ответил:

– Худшее еще впереди.

Что ты хочешь сказать? – спросила она, внезапно испугавшись. – Худшее для нас или для других?

– И для нас, и для других.

Он тут же пожалел о сказанном, ибо почувствовал, как Джулия сильно, с тревогой сжала его руку:

Я все время знала: то, что ты говорил мне, неправда, неправда, что все уладится, а теперь ты это подтверждаешь.

– Не бойся, я сказал это просто так.

На сей раз Джулия промолчала и только сжала его локоть обеими руками и прильнула к нему. Ему было неудобно, но отталкивать ее он не хотел. Марчелло снова повел машину к Корсо, но окольным путем. Оказавшись на Народной площади, он оттуда, вйрхом, по Пинчио, направился к вилле Боргезе. Они пересекли Пинчио, темный, уставленный мраморными бюстами, обогнули круг для верховой езды и поехали к улице Бенето. Когда они были уже у выезда из ворот Пинчио, Джулия сказала вдруг печальным, вялым голосом:

– Я не хочу ехать домой.

– Почему? – спросил Марчелло, замедляя скорость.

Не знаю почему, – ответила она, глядя перед собой. – У меня сердце сжимается, как только я об этом подумаю: мне кажется, что из нашего дома мы уедем навсегда. В общем, ничего страшного, – поспешно добавила она, – просто мы должны оттуда переехать.

– Тогда куда ты хочешь сейчас?

– Туда, куда хочешь ты.

– Хочешь, съездим на виллу Боргезе?

– Да, давай поедем.

Марчелло направил машину по длинной темной аллее, в конце которой белело здание музея Боргезе. Когда они доехали до небольшой площадки, он остановил машину, выключил мотор и сказал:

– Хочешь, пройдемся?

– Да, пойдем.

Они вышли из машины и, идя под руку, направились к садам, находившимся за музеем. Парк был пуст, из-за политических событий он обезлюдел, не было даже влюбленных парочек. В полутьме, на темном фоне деревьев белели застывшие в элегических или героических позах мраморные статуи. Они дошли до фонтана и на какое-то время задержались у него, молча глядя на черную неподвижную воду. Джулия сжимала руку мужа, крепко сплетя свои пальцы с его. Они зашагали снова и попали в очень темную аллею в дубовом леске. Сделав несколько шагов, Джулия внезапно остановилась, повернувшись, обхватила рукой шею Марчелло и поцеловала его в губы. Они долго стояли так, обнявшись, и целовались прямо посредине аллеи. Потом оторвались друг от друга, и Джулия шепнула, взяв мужа за руку и потянув в сторону леса:

– Пойдем, займемся любовью здесь, на траве.

– Что ты! – невольно воскликнул Марчелло. – Здесь?..

Да, здесь, – ответила она. – А почему бы и нет? Пойдем, мне нужно это, чтобы снова почувствовать себя уверенной.

– Уверенной в чем?

Все думают о войне, о политике, о самолетах… а ведь можно было бы быть просто счастливыми… Пойдем… Я бы сделала это посредине одной из их площадей, – с внезапным ожесточением сказала она, – хотя бы для того, чтобы показать, что я способна думать о другом.

Теперь она казалась возбужденней и, идя впереди него, углубилась в густую тень, лежавшую под деревьями.

Посмотри, какая чудная спальня, – пробормотала она. – Скоро у нас не будет дома, но эту спальню они не смогут у нас отнять, здесь мы сможем спать и любить друг друга, сколько захотим.

Внезапно она исчезла из его поля зрения, словно провалилась сквозь землю. Марчелло стал искать ее и увидел в темноте, что она лежит на траве у подножия дерева, подложив одну руку под голову, а другую молча протягивает к нему, приглашая его лечь рядом. Он повиновался и едва оказался рядом с ней, как Джулия крепко обхватила его ногами и руками и, ничего не видя и не слыша, стала с силой целовать его лицо, лоб, щеки, словно пытаясь своими поцелуями проникнуть в него. Но почти сразу ее объятия ослабли, она приподнялась и, глядя в темноту, сказала:

– Кто-то идет.

Марчелло тоже поднялся, сел и стал смотреть. Среди деревьев, вдалеке, мелькал свет карманного фонарика, который приближался, мерцая, и по земле полз слабый круг света. Не было слышно ни единого шороха, опавшие листья, покрывавшие землю, приглушали шаги неизвестного. Фонарик двигался в их направлении, и Джулия вдруг пришла в себя и села, обхватив колени руками. Они сидели рядышком, прислонившись к дереву, и смотрели на приближающийся свет.

– Это охрана, – прошептала Джулия.

Свет от фонарика падал теперь на землю неподалеку от них, затем пополз вверх и осветил их. Ослепленные, они смотрели на казавшуюся тенью мужскую фигуру, из руки которой бил белый свет. Марчелло подумал, что охранник, разглядев их как следует, опустит фонарик. Но нет, он по– прежнему молча светил им в лицо, и, как показалось Марчелло, изумленно и задумчиво.

– Можно узнать, чего вы хотите? – спросил Марчелло с возмущением.

– Я ничего не хочу, Марчелло, – сразу ответил мягкий голос. И в ту же минуту луч упал на землю и задвигался, удаляясь от них.

– Кто это? – пробормотала Джулия. – Кажется, он знает тебя…

Марчелло сидел неподвижно, не дыша, в глубоком смятении. Потом сказал жене:

– Прости меня, одну минуту… я сейчас вернусь.

Рывком он вскочил на ноги и побежал за неизвестным.

Он догнал его на границе парка, возле одной из мраморных статуй. Поблизости находился фонарь, и, когда мужчина при звуке шагов обернулся, Марчелло узнал его сразу, хотя прошло столько лет, узнал по бритому аскетическому лицу, по стриженным ежиком волосам. Тогда он видел его в форме шофера, на нем и теперь была черная форма, застегнутая до самого верха, брюки галифе и черные кожаные сапоги. Под мышкой он держал фуражку, а в руке сжимал карманный фонарик. Он сразу сказал, улыбнувшись:

– Как говорится, не умрем, так встретимся!

Фраза показалась Марчелло слишком подходящей к обстоятельствам, хотя была сказана шутливо и, быть может, без заднего смысла. Задыхаясь от волнения и бега, он выговорил:

– Но я думал, что… что убил тебя.

А я, напротив, надеялся, Марчелло, что ты знал, что меня спасли, – спокойно ответил Лино. – Одна газета, действительно, объявила, что я умер, но произошло недоразумение: в больнице умер другой, на соседней со мной койке, и ты считал меня мертвым. Значит, я верно сказал: не умрем, так встретимся.

Теперь Марчелло испытывал ужас не столько оттого, что снова встретил Лино, сколько от вдруг установившегося между ними дружеского, непринужденного, хотя и мрачного тона. Он сказал с болью:

Но то, что я считал тебя мертвым, имело такие последствия… А ты на самом деле был жив!

Для меня, Марчелло, это тоже имело последствия, – сказал Лино, глядя на него почти с состраданием. – Я решил, что это было предупреждение, и женился. Потом моя жена умерла, а потом, – медленно добавил он, – все началось сначала. Теперь я работаю ночным сторожем, в этих садах полно таких же красивых юношей, как ты. – Он сказал это со спокойной и ласковой наглостью, но без тени лести. Марчелло впервые заметил что волосы у Лино стали почти седыми, а лицо слегка растолстело. – А ты женился? Это была твоя жена, не правда ли?

Внезапно Марчелло понял, что не может больше переносить эту негромкую и никчемную болтовню. Схватив Лино за плечи и тряся его, он крикнул:

– Ты говоришь со мной так, словно ничего не случилось! Да ты понимаешь, что разрушил мою жизнь?

Лино ответил, не пытаясь освободиться:

Почему ты говоришь мне это, Марчелло? Ты женат, может, у тебя есть дети, у тебя вид обеспеченного человека, на что ты жалуешься? Было бы хуже, если бы ты меня убил на самом деле.

Но я, – воскликнул, не удержавшись, Марчелло, – я, когда познакомился с тобой, был чист, а потом уже больше не был таким, не был никогда.

Он увидел, что Лино смотрит на него с изумлением:

– Но мы все, Марчелло, были чисты… разве я не был чист? И все мы теряем нашу чистоту и невинность, тем или иным образом… это нормально. – Он без труда высвободился из сжимавших его, но уже ослабевших рук Марчелло и добавил: – Смотри-ка, вон твоя жена… будет лучше, если мы расстанемся.

– Марчелло, – раздался в темноте голос Джулии.

Он обернулся и увидел неуверенно приближавшуюся Джулию. В ту же минуту Лино, надвинув на голову фуражку, сделал приветственный жест и поспешно удалился в направлении музея.

– Можно узнать, кто это был? – спросила Джулия.

– Один мой школьный товарищ, – ответил Марчелло, – он кончил ночным сторожем.

– Поедем домой, – сказала она, беря его под руку.

– Не хочешь еще прогуляться?

– Нет, я предпочитаю вернуться домой.

Они нашли машину, сели и до самого дома больше не разговаривали. Сидя за рулем, Марчелло возвращался к словам Лино, невольно оказавшимся многозначительными: "Мы все теряем нашу чистоту и невинность, тем или иным образом: это нормально". Эти слова в сжатом виде содержали суждение о его жизни. Он сделал то, что сделал, чтобы освободиться от мнимого преступления, и тем не менее слова Лино впервые заставили его понять, что, даже если бы он не встретил шофера, не стрелял бы в него и не убедил себя, что совершил убийство, в общем, если бы даже ничего не произошло, именно потому, что так или иначе он должен был потерять свою чистоту и, значит, захотел бы обрести ее вновь, он сделал бы то, что сделал. Нормальность и была как раз мучительным, хотя и тщетным желанием оправдать собственную жизнь, которой угрожал первородный грех, а вовсе не тот обманчивый мираж, за которым он гнался со дня своей встречи с Лино. Он услышал, как Джулия спросила: "Когда мы уезжаем завтра утром?" – и отбросил прочь эти мысли как докучливых и теперь уже бесполезных свидетелей своей ошибки. "Как можно раньше", – ответил он.