Текст книги "Конформист"

Автор книги: Альберто Моравиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Подумать только, что вы такое говорите? Хотелось бы мне знать, почему вы так считаете?

Значит, это правда! – огорченно воскликнула Лина. – Я вам неприятна. – Потом, повернувшись к мужу, сказала с лихорадочным и горьким удовлетворением: – Видишь, Эдмондо, ты говорил, что синьора не сознается, а она, напротив, сказала, что я ей неприятна.

– Я этого не говорила, – улыбаясь, возразила Джулия, – я даже и не помышляла об этом.

– Вы этого не сказали, но дали понять.

Квадри проронил, не отрывая глаз от тарелки:

Лина, я не понимаю твою настойчивость… Почему ты должна быть неприятна синьоре Клеричи? Она знакома с тобой всего несколько часов, возможно, она вообще не испытывает к тебе никаких чувств.

Марчелло понял, что должен снова вмешаться, ему приказывал это взгляд Лины, гневный, почти оскорбительный в своем презрении и властности. Она больше не касалась его ногой, но в ослеплении, потеряв всякую осторожность, в тот момент, когда он положил руку на стол, Лина, притворившись, что берет соль, сжала его пальцы. Он сказал примирительным тоном, завершая разговор:

Мы с Джулией, напротив, испытываем к вам большую симпатию и с удовольствием принимаем приглашение, мы непременно приедем. Не правда ли, Джулия?

Разумеется, – ответила Джулия, внезапно сдаваясь, – дело было прежде всего в наших обязательствах… но мы хотели поехать.

– Прекрасно… значит, договорились… через неделю поедем все вместе.

Лина, сияя, сразу принялась рассказывать о прогулках, которые они совершат в Савойе, о красоте тех мест, о доме, в котором они будут жить. Марчелло, однако, заметил, что говорила она беспорядочно, повинуясь, подобно птице в клетке, внезапно оживающей под лучами солнца, скорее певческому инстинкту, нежели необходимости сказать или сообщить что-то. И подобно тому, как птичка обретает задор, вдохновляясь собственным пением, так и Лина, казалось, пьянела от звука собственного голоса, в котором дрожала и ликовала неосторожная, необузданная радость. Чувствуя себя исключенным из разговора между двумя женщинами, Марчелло почти машинально поднял глаза к зеркалу, висевшему за плечами Квадри: честная добродушная физиономия Орландо была на прежнем месте, его отрезанная, но живая голова все так же висела в пустоте. Но теперь она была не одна: в профиль, столь же четко и абсурдно, виднелась вторая голова, разговаривавшая с первой. Это была голова хищной птицы, но ничего орлиного ней не было: глубоко посаженные маленькие потухшие глазки под низким лбом, большой горбатый печальный нос, впалые щеки, тронутые аскетической тенью, маленький рот, подбородок крючком. Марчелло не торопясь разглядывал незнакомца, спрашивая себя, видел ли он его когда-нибудь прежде, затем вздрогнул от голоса Квадри, обращавшегося к нему:

– Кстати, Клеричи… если бы я попросил вас об одном одолжении, вы помогли бы мне?

Вопрос был неожиданным, и Марчелло заметил, что Квадри дождался, пока жена замолчит, чтобы задать его. Он ответил:

– Разумеется, если это в моих возможностях.

Ему показалось, что Квадри, прежде чем заговорить, взглянул на жену, как бы желая получить подтверждение тому, что между ними уже было договорено и обсуждено.

Речь идет о следующем, – сказал Квадри мягким и одновременно циничным тоном. – Вам, разумеется, известно, в чем состоит моя деятельность здесь, в Париже, и почему я не вернулся в Италию. Но в Италии у нас есть друзья, мы переписываемся с ними доступными нам способами. Один из них состоит в том, чтобы доверять письма людям, далеким от политики, которых нельзя заподозрить в разворачивании какой-либо политической деятельности… Я подумал, что, быть может, вы могли бы отвезти в Италию одно из подобных писем… и опустить его на первой станции, через которую будете проезжать, например в Турине.

Последовало молчание. Марчелло понимал теперь, что просьба Квадри имела единственную цель – испытать его или, по крайней мере, поставить в затруднительное положение, и он понимал также, что сделано это с согласия Лины. Возможно, Квадри, верный своей системе убеждения, доказал жене уместность подобного маневра, но не смог изменить ее враждебного отношения к Марчелло. Марчелло угадывал это по ее напряженному холодному и почти сердитому лицу. Какую цель поставил перед собой Квадри, Марчелло пока разгадать не мог. Он ответил, чтобы выиграть время:

– Но если у меня найдут письмо, я кончу свои дни в тюрьме.

Квадри улыбнулся и шутливо сказал:

Это было бы не такое уж большое зло… напротив, для нас это было бы почти благом… разве вы не знаете, что политическим движениям нужны мученики и жертвы?

Лина нахмурила брови, но ничего не сказала. Джулия посмотрела на Марчелло с тревогой: было ясно, что она хочет, чтобы муж отказался. Марчелло медленно проговорил:

– В сущности, вы почти хотите, чтобы письмо нашли.

Ни в коем случае, – ответил профессор, наливая себе вина с шутливой развязностью, которая вдруг – Марчелло и сам не знал почему – внушила ему жалость к Квадри. – Прежде всего мы хотим, чтобы как можно больше людей рисковало и боролось вместе с нами… пойти в тюрьму за наше дело – лишь один из способов рисковать и бороться… разумеется, не единственный. – Он медленно выпил, потом неожиданно добавил серьезным тоном: – Но я предложил вам это проформы ради… просто так… я знаю, что вы откажетесь.

Вы угадали, – сказал Марчелло, тем временем взвесивший все "за" и "против", – я сожалею, но боюсь, что не смогу оказать вам эту услугу.

Мой муж не занимается политикой, – быстро и испуганно объяснила Джулия, – он государственный служащий… он вне этих вещей.

Разумеется, – сказал Квадри со снисходительным, почти ласковым видом, – разумеется, он государственный служащий.

Марчелло показалось, что как ни странно, но Квадри удовлетворен его ответом. Лина, напротив, выглядела раздраженной. Агрессивным тоном она спросила у Джулии:

– Почему вы так боитесь, что ваш муж займется политикой?

– Какой от нее прок? – просто возразила Джулия. – Он должен думать о своем будущем, а не о политике.

Вот как рассуждают женщины в Италии, – сказала Лина, поворачиваясь к мужу, – а потом ты удивляешься, что дела идут так, а не иначе.

Джулия рассердилась:

На самом деле Италия здесь не при чем. Все женщины рассуждают одинаково. Если бы вы жили в Италии, то думали бы, как я.

Ну же, не злитесь, – сказала Лина, рассмеявшись печально и ласково, и быстро коснулась рукой обиженного лица Джулии. – Я пошутила… может быть, вы и правы… во всяком случае, вы становитесь такой хорошенькой, когда защищаете мужа и сердитесь вместо него… не правда ли, Эдмондо, она очень миленькая? – Квадри согласно кивнул, но рассеянно и с легкой досадой, как бы говоря: "Дамские разговоры", а потом заговорил серьезно: – Вы правы, синьора… никогда не следует заставлять человека выбирать между истиной и куском хлеба.

Марчелло подумал, что на этом предмет разговора исчерпан. Ему, однако, было любопытно узнать подлинную причину просьбы Квадри. Официант сменил тарелки и поставил на стол вазу с фруктами. Затем подошел тот, что ведал винами, и спросил, может ли он откупорить бутылку шампанского.

– Да-да, – ответил Квадри, – откройте ее.

Официант достал бутылку из ведерка, обернул горлышко полотенцем, вытащил пробку, а затем быстро разлил пенистое вино по бокалам. Квадри поднялся, с бокалом в руке:

Выпьем за успех нашего дела, – и обратился к Марчелло: – Вы не хотите взять письмо, но хотя бы произнесите тост! – Он казался взволнованным, в глазах блестели слезы, и тем не менее Марчелло заметил, что и в тосте, и в выражении лица крылась какая-то хитрость, почти расчет.

Марчелло посмотрел на жену и Лину, прежде чем ответить. Джулия, уже встав, сделала ему знак глазами, как бы говоря: "Тост ты можешь произнести".

Лина, держа в руках бокал и опустив глаза, выглядела сердитой, неприветливой, почти раздосадованной. Марчелло поднялся и произнес:

– Итак, за успех нашего дела, – и чокнулся с Квадри.

По почти детскому суеверию он хотел прибавить про себя: «моего дела», хотя теперь ему казалось, что у него больше нет дела, которое стоит защищать, а есть только мучительный, непонятный долг, который надо исполнить. Он с неудовольствием отметил, что Лина старалась не чокнуться с ним. Джулия, напротив, с преувеличенным радушием хотела чокнуться с каждым и с пафосом восклицала:

– Лина, синьор Квадри, Марчелло!

Звон хрусталя, пронзительный и жалобный, заставил его вздрогнуть снова, как прежде бой часов. Он взглянул вверх на зеркало и увидел висящую в воздухе голову Орландо, пристально глядевшего на него ясными, невыразительными глазами обезглавленного.

Квадри протянул бокал официанту, тот снова наполнил его. Затем с некоторой напыщенностью повернулся к Марчелло, поднял бокал и произнес:

А теперь за ваше личное благополучие, Клеричи… и спасибо. – С намеком подчеркнув слово "спасибо", он залпом выпил шампанское и сел.

Какое-то время все пили молча. Джулия выпила два бокала и теперь смотрела на мужа с умиленным, признательным и пьяноватым выражением лица. Вдруг она воскликнула:

– До чего же вкусное шампанское!.. Скажи, Марчелло, тебе оно нравится?

– Да, замечательное вино, – согласился он.

Ты его не оценил как следует, – сказала Джулия, – оно такое замечательное… А я уже пьяная. – Она засмеялась, тряхнув головой, а потом вдруг добавила, подняв бокал: – Давай, Марчелло, выпьем за нашу любовь.

Опьянев, смеясь, она протягивала свой бокал. Профессор сидел с отсутствующим видом, Лина, с холодным, неприятным выражением лица, не скрывала своего неодобрения. Джулия вдруг передумала.

Нет! – крикнула она. – Ты слишком строг, это верно… Ты стыдишься выпить за нашу любовь… Тогда выпью я одна, за жизнь, которая так мне нравится и которая так прекрасна… За жизнь! – Она выпила с веселым, неловким порывом, так что часть вина расплескалась на скатерть, потом крикнула: – Это на счастье! – и, обмочив в шампанском пальцы, хотела коснуться висков Марчелло. Он непроизвольно сделал движение, словно хотел увернуться. Тогда Джулия встала и воскликнула: – Ты стыдишься… ну что ж, а я не стыжусь, – и, обойдя стол, обняла Марчелло и, почти упав на него, крепко поцеловала в губы. – Мы в свадебном путешествии, – с вызовом сказала она и вернулась на свое место, запыхавшись и смеясь, – мы здесь в свадебном путешествии, а вовсе не для того, чтобы заниматься политикой и передавать письма в Италию.

Квадри, к которому, казалось, были обращены эти слова, спокойно ответил:

– Вы правы, синьора.

Марчелло опустил глаза. Лина, выждав какое-то время, словно случайно спросила:

– Что вы делаете завтра?

Едем в Версаль, – ответил Марчелло, снимая носовым платком с губ остатки помады Джулии.

Я поеду вместе с вами, – поспешно сказала Лина, – мы можем выехать утром и там пообедать. Помогу мужу сложить чемоданы, а потом заеду за вами.

– Прекрасно, – отозвался Марчелло.

Лина добавила, извиняясь:

Я бы хотела отвезти вас на машине… но муж берет ее с собой: нам придется ехать на поезде, это даже веселее.

Квадри, казалось, не сльштал: он расплачивался по счету, вынимая характерным для горбуна жестом сложенные вчетверо банкноты из кармана полосатых брюк. Марчелло протянул было ему деньги, но Квадри отвел его руку, говоря:

– Долг платежом красен… рассчитаемся в Италии.

Джулия сказала вдруг пьяным и очень громким голосом:

Ладно, в Савойе будем все вместе… но в Версаль я хочу поехать одна, с мужем. Спасибо, – с иронией бросила Лина, вставал из-за стола, – это, по крайней мере, откровенный разговор.

Не обижайтесь, – смущенно начал Марчелло, – это шампанское…

Нет, это моя любовь к тебе, глупенький! – выкрикнула Джулия. Смеясь, она направилась с профессором к двери. Марчелло услышал, как она добавила: – Вам кажется несправедливым, что во время свадебного путешествия я хочу побыть наедине с моим мужем?

Нет, дорогая, – мягко ответил Квадри, – это совершенно справедливо.

Лина тем временем прокомментировала хмуро:

Как же я об этом не подумала, вот дурочка… Ведь поездка в Версаль обязательна для молодоженов.

В дверях Марчелло пропустил Квадри вперед. Выходя, он снова услышал, как били часы: было десять.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда они вышли на улицу, профессор сел за руль автомобиля, оставив дверцу открытой.

Ваш муж может сесть впереди, рядом с моим, – сказала Лина Джулии, – а вы сядете сзади, со мной.

Но Джулия ответила насмешливо, пьяным голосом:

Почему? Лично я предпочитаю переднее сиденье, – и решительно устроилась рядом с Квадри. Так Марчелло и Лина оказались рядом, на заднем сиденье.

Марчелло решил поймать женщину на слове и повести себя так, словно на самом деле верил, что она его любит. В этом решении было не только желание отомстить, была и последняя надежда: словно после всего, наперекор очевидности, он невольно по-прежнему питал иллюзии относительно чувств Лины. Машина тронулась с места, потом затормозила в темноте, прежде чем свернуть на соседнюю улицу. Тогда, воспользовавшись темнотой, Марчелло взял руку Лины, которую она держала на коленях, и отвел ее на сиденье, между ними. От его прикосновения она обернулась в порыве гнева, который, однако, тут же сменился фальшивым, умоляюще предостерегающим жестом сообщницы. Машина проезжала одну за другой улочки Латинского квартала, а Марчелло сжимал руку Лины. Он чувствовал, как она напряжена, как не только мускулами, но и кожей отвергает его ласки, и в том, как беспомощно Лина перебирала пальцами, чувствовались отвращение, возмущение, гнев. На повороте машину занесло, и они упали друг на друга. Тогда Марчелло взял Лину за шею, как это делают с кошкой, которая изворачивается и может поцарапать, и, повернув ее голову, поцеловал в губы. Поначалу она попыталась высвободиться, но Марчелло с силой сжимал ее худую стриженую мальчишескую шею, и тогда Лина, тихо застонав от боли, перестала сопротивляться и позволила поцеловать себя, но, как ясно ощутил Марчелло, скривила губы в гримасе отвращения и с силой вонзила острые ногти ему в ладонь: жест внешне сладострастный, но Марчелло знал, что на самом деле он вызван переполнявшими ее отвращением и неприязнью. Он затянул поцелуй как можно дольше, глядя то ей в глаза, нетерпеливо сверкавшие ненавистью и омерзением, то вперед, на две черные неподвижные головы Джулии и Квадри. Огни шедшей навстречу машины ярко осветили ветровое стекло; Марчелло отпрянул от Лины и откинулся на сиденье. Краешком глаза он увидел, что она тоже упала на подушки, а потом, медленно поднеся платок ко рту, стала вытирать его задумчиво и брезгливо. Увидев, с какой тщательностью и каким отвращением она вытирает губы, которые, если верить ее словам, должны были бы трепетать и жадно ловить поцелуи, он испытал отчаяние и страшную, глухую боль.

«Люби меня, – хотелось ему крикнуть, – люби меня… Бога ради!» – потому что Марчелло вдруг показалось, что от этого зависит теперь не только его собственная, но и ее жизнь. Словно заразившись от нее неистребимой неприязнью, он подумал, что ее смерть доставила бы ему больше наслаждения, чем ее любовь. Потом во внезапном благородном душевном порыве он раскаялся в своих мыслях и подумал: «Слава богу, ее не будет в Савойе, когда туда отправится Орландо с подручными… Слава богу!» – и понял, что в какой-то момент ему на самом деле захотелось, чтобы она умерла вместе с мужем, той же смертью и при тех же обстоятельствах.

Машина остановилась, и они вышли. Марчелло увидел темную улицу предместья, идущую между неровным рядом домишек и стеной сада.

– Вы увидите, – сказала Лина, беря Джулию под руку, – это место не для институток… но там интересно.

Они подошли к освещенной двери. Над дверью на маленьком прямоугольничке из красного стекла голубыми буквами было написано: La cravate noire.

"Черный галстук", – пояснила Лина Джулии, – это который мужчины носят со смокингом, а здесь – все женщины, от официанток до хозяйки.

Они вошли в вестибюль, и, действительно, тут же из-за гардеробной стойки высунулась коротко стриженная голова и сухо произнесла:

– Vestiaire [5]5
  Гардероб (фр.)


[Закрыть].

Джулия, которую позабавило это явление, подошла к стойке и повернулась, уронив с плеч накидку на руки гардеробщице в черном пиджаке, накрахмаленной рубашке и бабочке. Из раздевалки они прошли в танцевальный зал, где воздух был насыщен дымом и оглушал голосами и музыкой.

Красивая женщина, неопределенного возраста, с полным бледным гладким лицом, с шеей, стянутой привычной черной бабочкой, пошла им навстречу между переполненными столиками. С ласковой фамильярностью поздоровалась с женой Квадри, а затем, подняв к властно смотревшим глазам монокль, прикрепленный шелковым шнурком к лацкану мужского пиджака, произнесла:

Четыре человека… у меня есть как раз то, что вам нужно, синьора Квадри… прошу вас, следуйте за мной.

Лина, которая тут же пришла, казалось, в хорошее настроение, нагнувшись к плечу женщины с моноклем, сказала что-то веселое и насмешливое, на что та, как настоящий мужчина, ответила пожатием плеч и презрительной гримасой. Следуя за ней, они подошли к свободному столику в глубине зала.

Voila [6]6
  Вот (фр.).


[Закрыть], – сказала хозяйка и что-то шепнула Лине на ухо с шутливым, почти озорным видом, а потом, выпятив грудь и повелительно вздернув маленькую блестящую головку, удалилась между столов.

Подошла маленькая, приземистая, очень смуглая официантка, тоже одетая в смокинг, и Лина с непринужденной и радостной уверенностью человека, попавшего наконец в место, отвечающее его вкусам, заказала напитки. Затем повернулась к Джулии и весело спросила:

– Видели, как они одеты? Настоящий монастырь… любопытно, правда?

Джулия, как показалось Марчелло, чувствовала себя неловко и улыбалась весьма натянутой улыбкой. На маленьком пятачке между столами, под своеобразным перевернутым цементным грибом, в дрожании искусственного неонового света, толкались многочисленные пары, некоторые из них составляли одни женщины. Оркестр, тоже состоявший из женщин, одетых по-мужски, был втиснут под лестницу, ведущую на галерею. Профессор произнес немного рассеянно:

Мне тут не нравится. Эти женщины, по-моему, больше заслуживают сострадания, нежели любопытства.

Лина, казалось, не слышала замечания мужа. Она не сводила с Джулии жадного, зачарованного, страстного взгляда сияющих глаз. Наконец, словно уступив непреодолимому желанию, она предложила Джулии с нервным смехом:

Хотите, потанцуем вместе? Так они нас примут за своих… это забавно… притворимся, что мы такие же, как они… пойдемте, пойдемте.

Смеющаяся, возбужденная, она ждала, пока поднимется Джулия, положив ей руку на плечо. Джулия нерешительно посмотрела на нее, на мужа. Марчелло сказал сухо:

– Что ты на меня смотришь?.. В этом нет ничего дурного. – Он понял, что и на этот раз должен поддержать Лину.

Джулия вздохнула и медленно, неохотно встала. Лина тем временем, совершенно теряя голову, повторяла:

– Раз даже ваш муж говорит, что в этом нет ничего дурного… пойдемте же, пойдемте.

Джулия, собираясь отойти от стола, недовольно сказала:

– Говоря по правде, я вовсе не хочу, чтобы меня приняли за одну из них.

Но все же пошла впереди Лины к месту, оставленному для танцев, повернулась к ней, протянув руки в ожидании, что та ее обнимет. Марчелло видел, как Лина подошла к ней, с мужской уверенностью и властностью обняла Джулию за талию и затем танцевальным шагом увлекла ее на площадку, к другим танцующим парам. Какое-то время с мучительным, печальным изумлением Марчелло смотрел на двух танцующих в обнимку женщин: Джулия была меньше Лины, они танцевали щека к щеке, и казалось, что с каждым шагом рука Лины все сильнее сжимает талию Джулии. Ему это зрелище казалось печальным и невероятным: он невольно подумал, что подобная любовь была предназначена и ему. Но тут на плечо его легла рука. Он повернулся и увидел красную бесформенную физиономию Квадри, тянувшуюся к нему:

Клеричи, – сказал Квадри растроганно, – не думайте, что я вас не понял.

Марчелло посмотрел на него и медленно произнес:

– Простите, но теперь я вас не понимаю.

– Клеричи, – сразу ответил профессор, – вы знаете, кто я, но и я знаю, кто вы.

Он напряженно смотрел из Марчелло, взявшись обеими руками за лацканы его пиджака. Марчелло в смятении, охваченный каким-то ужасом, в свою очередь пристально уставился и лицо профессора: нет, в глазах Квадри не было ненависти, в них читались, скорее, душевное волнение, сокрушенность и вместе с тем – тайный расчет и хитрость. Квадри заговорил снова:

Я знаю, кто вы, и отдаю себе отчет, что, разговаривая с вами так, могу показаться вам фантазером, простаком или попросту дураком… не важно, Клеричи, я хочу, несмотря на все это, быть с вами искренним, и говорю вам: спасибо!

Марчелло посмотрел на него и ничего не сказал. Квадри по-прежнему держал его за лацканы пиджака, и он чувствовал, как тянет ворот, так бывает, когда вас схватят за шиворот, чтобы отшвырнуть подальше.

Я говорю вам спасибо, – продолжал Квадри, – за то, что вы не согласились отвезти письмо в Италию. Если бы вы выполняли свой долг, то взяли бы письмо и передали его своему начальству, чтобы расшифровать его и арестовать тех, кому оно предназначалось… Вы этого не сделали, и повторяю еще раз: спасибо.

Марчелло сделал было движение, чтобы ответить, но Квадри, выпустив наконец его пиджак, прикрыл ему рукою рот:

Нет, не говорите мне, что вы не согласились только для того, чтобы не вызвать у меня подозрений, чтобы остаться верным своей роли молодожена, совершающего свадебное путешествие… Не говорите так, потому что я знаю, это неправда… В действительности вы сделали первый шаг к спасению… Я благодарю вас за то, что вы дали мне возможность помочь вам сделать этот шаг… Вы в самом деле сможете возродиться к новой жизни.

Квадри вернулся на свое место и сделал вид, что утоляет жажду, отпив большой глоток из своего бокала.

А вот и дамы, – сказал он, поднимаясь. Удивленный Марчелло тоже встал.

Он заметил, что Лина была, кажется, в плохом настроении. Едва сев, она раздраженно и торопливо открыла пудреницу и начала быстрыми, частыми и яростными движениями пудрить нос и щеки. Напротив, спокойная и равнодушная Джулия уселась рядом с мужем и под столом ласково взяла его за руку, как бы уверяя в своем отвращении к Лине. Хозяйка с моноклем подошла к их столику и, сморщив гладкие бледные щеки в медоточивой улыбке, манерным голосом осведомилась, все ли в порядке.

Лина сухо ответила, что все как нельзя лучше. Хозяйка наклонилась к Джулии и сказала:

– Вы здесь впервые… Могу я подарить вам цветок?

– Да, спасибо, – удивленно ответила Джулия.

– Кристина! – позвала хозяйка.

Подошла девушка, тоже в мужском костюме, не похожая на смазливых цветочниц, которых обычно можно встретить в танцевальном зале: бледная, тощая, без косметики, восточного типа, с большими толстыми губами, открытым костистым лбом, очень короткими и плохо стриженными волосами, словно поредевшими после болезни. Она протянула корзину, полную гардений. Хозяйка выбрала одну и приколола ее к груди Джулии со словами:

– Подарок дирекции.

– Спасибо, – поблагодарила Джулия.

Не за что, – ответила хозяйка. – Держу пари, что синьора – испанка… верно?

– Итальянка, – сказала Лина.

Ах, итальянка… я должна была догадаться… такие черные глаза, – воскликнула хозяйка и удалилась вместе с Кристиной.

Оркестр заиграл снова. Лина повернулась к Марчелло и сказала почти сердито:

– Почему вы не пригласите меня? Я хочу танцевать!

Не говоря ни слова, он поднялся и пошел за ней к танцевальной площадке.

Они начали танцевать, и вдруг Лина сказала с яростью, в которой вымышленная влюбленность окрашивалась подлинным гневом и неприязнью:

Вместо того, чтобы целовать меня в автомобиле, рискуя, что нас увидит мой муж, ты мог бы убедить свою жену насчет поездки в Версаль.

Марчелло был поражен той естественностью, с которой она связывала свой истинный гнев с их якобы любовными отношениями, был шокирован этим резким и циничным "ты", которое действительно могла бы употребить женщина, готовая без зазрения совести обмануть мужа, и ответил не сразу. Лина, истолковав по-своему его молчание, продолжала настаивать:

– Что же ты молчишь?.. Это и есть твоя любовь? Ты даже неспособен заставить слушаться эту дурочку, твою жену!

Моя жена – не дурочка, – мягко возразил он; этот странный гнев вызвал у него скорее любопытство, нежели оскорбил.

Она тут же воспользовалась его ответом и устремилась вперед.

Как это "не дурочка"? – воскликнула она возмущенно и почти удивленно. – Но, дорогой мой, это видно даже слепому. Она красива, это верно, но абсолютно глупа. Это красивое животное, как ты можешь не замечать этого?

– Она нравится мне такая, какая она есть, – парировал он.

Гусыня, тупица… Лазурный берег! Маленькая провинциалка без единой капли ума. А почему не Монте-Карло или Довиль… или уж попросту Эйфелева башня?

Казалось, она была вне себя от ярости, это был знак того, что во время танца между ней и Джулией состоялся неприятный разговор. Он мягко сказал:

Пусть моя жена тебя не волнует… завтра утром приходи в гостиницу – Джулия вынуждена будет смириться с твоим присутствием, – и мы втроем отправимся в Версаль.

Она посмотрела на него почти с надеждой. Потом гнев взял верх, и она сказала:

Что за абсурдная идея! Ведь твоя жена ясно сказала, что мое присутствие ей нежелательно. У меня нет привычки бывать там, где меня не хотят видеть.

Марчелло ответил просто:

– Но я хочу, чтобы ты пришла.

– Ты-то хочешь, а твоя жена – нет.

– Какое тебе дело до моей жены? Разве тебе недостаточно того, что мы любим друг друга?

С беспокойством и недоверием она смотрела на него, откинув назад голову, прижавшись к нему пышной, мягкой грудью.

В самом деле… Ты так говоришь о нашей любви, словно мы уже давным-давно любовники… Ты считаешь, что мы по-настоящему любим друг друга?

Марчелло хотел сказать ей: "Почему ты не любишь меня? Я бы тебя так любил!" – но слова замерли у него на губах, словно эхо, приглушенное непреодолимым расстоянием. Никогда ему не казалось, что он так любит ее, как в эту минуту, когда, доведя притворство почти до пародии, она лицемерно спрашивала, уверен ли он в своей любви. Наконец он сказал печально:

– Ты же знаешь, я хотел бы, чтобы мы любили друг друга.

– Я тоже, – рассеянно ответила она, и было ясно, что она думает о Джулии. Потом, словно возвращаясь к реальности, она добавила с внезапной яростью: – В любом случае, я прошу тебя больше не целовать меня в машине и других аналогичных местах… я всегда терпеть не могла подобные излияния чувств… они говорят о недостатке уважения и воспитания.

Ты, однако, – процедил он сквозь зубы, – еще не сказала мне, поедешь ли завтра в Версаль.

Он увидел, что она заколебалась, а потом спросила потерянно:

Ты в самом деле думаешь, что твоя жена не рассердится, увидев меня завтра?.. Она не станет оскорблять меня, как сегодня в ресторане?

Уверен, что нет. Может быть, она будет немного удивлена… вот и все… но до твоего прихода я постараюсь ее убедить.

– Ты это сделаешь?

– Да.

У меня такое впечатление, что твоя жена терпеть меня не может, – сказала она вопросительным тоном, словно желая, чтобы ее разуверили.

Ты ошибаешься, – ответил он, идя навстречу этому ее столь ясному желанию. – Она, напротив, очень тебе симпатизирует.

– В самом деле?

– Да, в самом деле, она мне сегодня об этом говорила.

– А что она говорила?

О господи, ничего особенного: что ты красива, что кажешься умной… В общем, правду.

Тогда я приду, – вдруг решилась она, – приду сразу после отъезда мужа… около девяти… так, чтобы сесть на поезд в десять… приду к вам в гостиницу.

Для Марчелло эта поспешность и это облегчение были еще одним оскорблением его чувств. И внезапно зажегшись желанием любви во что бы то ни стало, даже любви притворной и двусмысленной, он сказал:

– Я так рад, что ты согласилась прийти.

Да?

Да, потому что я думаю, ты не сделала бы этого, если бы не любила меня.

Я могла бы поступить так по какой-нибудь другой причине, – зло ответила она.

– По какой?

Мы, женщины, часто поступаем назло… например, мне захотелось бы досадить твоей жене.

Итак, она думала только о Джулии. Марчелло ничего не сказал, но, танцуя, повел ее к выходу. Еще два поворота, и они очутились перед раздевалкой, в двух шагах от двери.

– Куда ты меня ведешь? – спросила она.

Послушай, – умоляющим тихим голосом заговорил Марчелло, так, чтобы гардеробщица за стойкой ничего не услышала, – выйдем на минутку на улицу.

– Зачем?

Там никого нет… я хочу, чтобы ты поцеловала меня… вот так, вдруг… чтобы показать мне, что ты действительно любишь меня.

– И не подумаю, – сказала она, сразу раздражаясь.

– Но почему же?.. На улице пустынно, темно.

– Я уже сказала тебе, что терпеть не могу публичных излияний чувств.

– Прошу тебя.

Оставь меня, – сказала она резким, громким голосом и, высвободившись, сразу удалилась в направлении зала.

Поддавшись охватившему его порыву, он шагнул за порог и оказался на улице.

Как он и сказал Лине, улица была темна и пустынна, на скудно освещенных фонарями тротуарах не было прохожих. По другую сторону улицы, вдоль стены, ограждавшей сад, стояло несколько машин. Марчелло вытащил из кармана платок и вытер потный лоб, глядя на густые деревья, выглядывавшие из-за стены. Он был оглушен, словно получил по голове резкий, сильный удар. Он не помнил, чтобы когда– нибудь так уговаривал женщину, и ему было стыдно. В то же время он понимал, что всякая надежда уговорить Лину если не полюбить его, то хотя бы понять, теперь исчезла навсегда. В этот момент он услышал за спиной шум мотора автомобиля, затем машина скользнула рядом и остановилась. Она была освещена внутри, и за рулем Марчелло увидел агента Орландо, выглядевшего прямо как семейный шофер. Приятель Орландо, с длинным, худым лицом хищной птицы, сидел с ним рядом.

– Доктор, – тихо позвал Орландо.

Марчелло машинально подошел.

Доктор, мы поедем за ним… однако, возможно, мы не станем дожидаться прибытия в Савойю.

– Почему? – спросил Марчелло, почти не отдавая себе отчета в том, что говорит.

Долго ехать. Зачем ждать Савойи, если все можно провернуть по дороге? До свидания, доктор. Увидимся в Италии.

Орландо сделал приветственный жест, а его напарник едва кивнул головой. Машина тронулась, углубилась в улицу, свернула за угол и исчезла.

Марчелло вернулся на тротуар, перешагнул порог и вошел в зал. Тем временем музыка заиграла вновь, и за столом он обнаружил одного Квадри. Лина и Джулия снова танцевали вместе, теряясь в толпе танцующих, становившихся все многочисленнее. Марчелло сел, взял стакан, наполненный ледяным лимонадом, и медленно выпил, глядя на дно на кусочки льда. Внезапно Квадри сказал: