Текст книги "Равнодушные"

Автор книги: Альберто Моравиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

III

Короткий, но мучительный путь по коридору… Карла упорно смотрела в пол. Она со смутной тоской думала, что от этих каждодневных хождений рисунок старого ковра совсем истерся. И овальные настенные зеркала точно хранят отпечатки их лиц и фигур. Ведь много лет подряд они отражались в этих зеркалах – отражались всего на миг, но и этого ей и матери хватало, чтобы взглянуть, хорошо ли накрашены губы, а Микеле, чтобы проверить, как повязан галстук.

В этом коридоре привычка и скука вечно сидели в засаде и душили того, кто по нему проходил, а сами стены словно источали смертоносный яд. Все здесь с незапамятных времен было неизменным – ковер, свет ламп, зеркала, стеклянная дверь холла – слева, и темная лестничная площадка – справа. И вечно повторялось одно и то же, – Микеле останавливался, закуривал и дул на зажженную спичку, мать томно спрашивала у Лео: «У меня сегодня усталое лицо, правда?» Лео, не вынимая изо рта сигареты, равнодушно отвечал: «Нет, напротив, вы никогда еще не были так оживленны». Она всякий раз страдала от всего этого. Увы, в жизни ничего не менялось.

Они вошли в холодную полутемную гостиную, которую арка делила на две неравные части, и сели в углу, подальше от двери. Решетчатые окна были задрапированы бархатными гардинами. На стенах, на одинаковом расстоянии друг от друга висели бра, других светильников в гостиной не было. Три из них горели, слабо освещая меньшую половину гостиной, вторая половина за аркой была погружена во тьму, и с трудом можно было различить поблескивание зеркал и удлиненный силуэт рояля.

С минуту все четверо хранили молчание. Лео сосредоточенно курил. Мариаграция с печальным достоинством разглядывала свои лакированные ногти, Карла, нагнувшись, пыталась зажечь нижнее угловое бра, Микеле смотрел на Лео. Наконец угловое бра зажглось, Карла села, и Микеле сказал:

– Я был у секретаря Лео, и тот заморочил мне голову своей болтовней. Но суть дела вот в чем: насколько я понял, на этой неделе истекает срок закладной. Чтобы расплатиться с Мерумечи, нам придется продать виллу и самим убраться отсюда.

Мариаграция широко раскрыла глаза.

– Этот человек мелет всякую чепуху… Он поступает, как ему заблагорассудится… Я всегда говорила, что он настроен против нас.

– Этот человек сказал правду, – проронил Лео, уставившись в пол.

Все трое посмотрели на него.

– Но послушайте, Мерумечи! – молитвенно сложив руки, воскликнула Мариаграция. – Неужели вы хотите так вот взять и выгнать нас?… Продлите хотя бы срок выплаты…

– Продлевал уже дважды, – ответил Лео. – Хватит. Тем более, что виллу все равно придется продать.

– Как это, придется? – изумилась Мариаграция. Лео поднял наконец глаза и взглянул на нее.

– Поймите же! Если вы не соберете хотя бы восемьсот тысяч лир, не вижу, как вам удастся погасить долг, не продав виллу.

Мариаграция вдруг осознала, что перед нею разверзлась пропасть. Она побледнела и умоляюще посмотрела на Лео, но тот сосредоточенно разглядывал сигарету и даже не счел нужным ее приободрить.

– Это означает, – сказала Карла, – что нам предстоит оставить виллу и перебраться в небольшую, скромную квартиру?

– Совершенно верно, – подтвердил Микеле.

Снова воцарилось молчание.

Теперь Мариаграцию охватил самый настоящий ужас. До сих пор она и слышать не желала о бедняках и очень сердилась, когда о них упоминали. Она вообще не признавала, что существуют люди, жизнь которых проходит в невзгодах и тяжком труде. «Им живется много лучше, чем нам, – неизменно говорила она. – Мы – восприимчивее, тоньше и потому страдаем куда сильнее». И вот теперь ей придется смешаться с ними, пополнить ряды жалких неудачников. Подобное же чувство отвращения, страха и унижения она испытала, когда однажды очутилась в маленькой машине среди грозно орущей толпы оборванцев-забастовщиков. Еще больше, чем неизбежная нужда и лишения, ее пугала мысль о том, как к ней отнесутся и что будут говорить ее прежние знакомые, сплошь уважаемые, богатые, респектабельные люди. Это угнетало ее и жгло, как огнем. Она уже видела себя бедной, одинокой, без друзей, без развлечений: Не будет больше ни балов, ни праздников, ни светских застольных бесед при свете люстр. Ее и двух ее детей ждет полное забвение и беспросветное одиночество.

Она побледнела еще сильнее. «Я должна поговорить с Лео наедине, – думала она. – Без Карлы и без Микеле. Мои ласки убедят его, и он все поймет». Она посмотрела на Лео.

– Все-таки дайте мне отсрочку, Мерумечи, – искательно проговорила она. – А уж деньги мы как-нибудь раздобудем.

– Но как? – с легкой иронической улыбкой спросил Лео.

– Ну, возьмем ссуду в банке… – неуверенно проговорила Мариаграция.

Лео засмеялся.

– Ах, в банке! – Он наклонился к Мариаграции. – Банки, – отчеканивая каждый слог, сказал он, – не дают ссуду без надежных гарантий. Особенно теперь, когда все нуждаются в наличных. Но допустим, они согласятся. Какую гарантию вы сможете им представить, уважаемая синьора?

«На его доводы трудно что-либо возразить», – подумал про себя Микеле.

Речь шла о его судьбе, он должен был бы возмутиться, затеять спор с этим наглым типом. «Ведь для нас это вопрос жизни или смерти, мы в любую минуту рискуем оказаться нищими, буквально без гроша в кармане». Но как он ни пытался взвинтить себя, предстоящее разорение оставляло его равнодушным. Словно он видел, как тонет чужой человек, смотрел и даже пальцем не хотел пошевелить.

Совсем иначе повела себя Мариаграция.

– Вы уж дайте нам отсрочку, – твердо сказала она, выпрямившись в кресле. – Можете не сомневаться, – точно в срок получите ваши деньги, все, до последнего чентезимо.

Лео мягко улыбнулся и покачал головой.

– Я и не сомневаюсь. Но тогда зачем вам отсрочка?… Если вы найдете способ через год достать нужную сумму, то почему бы не прибегнуть к этому способу сейчас и не расплатиться сразу же?

Он наклонился к Мариаграции. В его лице было столько спокойствия и уверенности, что она испугалась. Перевела растерянный взгляд с Лео на Микеле и затем на Карлу. «Значит, моих слабых, неопытных детей ждут тяжкие лишения?» Ее захлестнула волна неудержимой материнской любви.

– Послушайте, Мерумечи, – доверительным тоном сказала она. – Вы – друг семьи… с вами я могу быть совершенно откровенной… Речь идет не обо мне, не для себя прошу я об отсрочке, я готова жить даже на чердаке. – Она воздела очи к потолку. – Богом клянусь, я не о себе думаю. Но Карла уже на выданье… Вы знаете жизнь… В тот самый день, когда мы покинем виллу и переберемся на какую-нибудь грошовую квартиру, все отвернутся от нас… Так уж люди устроены… И тогда о замужестве дочери нечего будет и мечтать.

– Ваша дочь, – с притворным участием сказал Лео, – так красива, что на нее всегда найдутся претенденты.

Он посмотрел на Карлу и незаметно ей подмигнул. Карлу переполнял гнев, она с трудом сдерживалась.

«Кто захочет на мне жениться, – хотелось ей крикнуть матери, – когда в доме хозяйничает этот человек, а ты разорилась?!» Ее оскорбляла и унижала бесцеремонность, с какой мать, которая обычно совсем не заботилась о ней, теперь, в споре с Лео, прикрывалась ею как щитом. С этим надо покончить раз и навсегда. Она отдастся Лео, и тогда уже никто не возьмет ее в жены. Она посмотрела Мариаграции прямо в лицо.

– Обо мне, мама, не волнуйся, – твердо сказала она. – Я в этой истории мало что значу, и, пожалуйста, меня в нее не впутывайте.

И тут сидевший в углу Микеле рассмеялся горько, с наигранной веселостью. Мариаграция повернулась к нему.

– Знаешь, кто первым от нас отвернется, когда мы покинем виллу?! – воскликнул он с едким сарказмом, хотя в душе оставался совершенно равнодушным. – Догадываешься?

– Право, не знаю.

– Лео, наш Лео.

Лео протестующе взмахнул рукой.

– А, вы, Мерумечи! – в сильном волнении повторила Мариаграция и пристально посмотрела на любовника, словно желая прочесть на его лице, способен ли он на подобное предательство. Внезапно глаза ее блеснули, и она сказала, грустно усмехнувшись: – Ну конечно… Наверняка… А я-то, глупая, надеялась!.. Знаешь, Карла, – добавила она, обращаясь к дочери, – Микеле прав… Первым, кто сделает вид, будто вообще незнаком с нами, будет Мерумечи. Разумеется, не забыв вначале получить свои деньги… И не пытайтесь возражать, – продолжала она со злой улыбкой, – вы не виноваты, все мужчины таковы… Могу поклясться, что вы пройдете мимо с одной из ваших милых элегантных приятельниц, даже не удостоив меня взглядом. Отвернетесь… Да, да… дорогой мой, отвернетесь… Я готова повторить это под пытками. – Она умолкла на миг. – Ведь даже Христа, – с горькой покорностью судьбе заключила она, – предали его лучшие друзья.

Захлестнутый бурным потоком обвинений, Лео положил сигарету.

– Ты, – сказал он, обращаясь к Микеле, – мальчишка, и потому не стоит обращать на тебя внимания. Но как вы, синьора, могли подумать, что я из-за каких-то там денег способен бросить своих лучших друзей! От вас я ничего подобного не ожидал! – воскликнул он, повернувшись к Мариаграции. – Воистину не ожидал. – Он покачал головой и снова взял сигарету.

«Какой фарисей!» – с невольным восхищением подумал Микеле. Внезапно он вспомнил, что его ограбили, унизили, втоптали в грязь достоинство матери! «Нужно оскорбить этого наглеца, – подумал он, – устроить скандал». И он понял, что за вечер упустил, и безвозвратно, множество куда более благоприятных возможностей для ссоры. К примеру, когда Лео отказался дать им отсрочку.

– Не ожидал, да? – сказал он, откинувшись на спинку стула и скрестив ноги. И после мгновенного колебания добавил: – Ты негодяй.

Все обернулись. Мариаграция изумленно посмотрела на сына. Лео медленно вынул изо рта сигарету.

– Что ты сказал?

– Я хотел сказать, – выдавил из себя Микеле, вцепившись в ручки кресла и не находя в своем равнодушии истинных причин, подвигнувших его на столь жестокое оскорбление, – что Лео… нас разорил… а теперь притворяется нашим другом… Хотя на самом деле никогда им не был…

В ответ – осуждающее молчание сестры и матери.

– Послушай, Микеле, – сказал наконец Лео, буравя его своими невыразительными глазами, – я еще раньше замечал, что тебе, не знаю уж почему, непременно хочется затеять со мной ссору… Сожалею, но тебе это не удастся. Будь ты мужчиной, я бы ответил тебе, как положено… Но ты безответственный мальчишка… Поэтому тебе лучше всего пойти и хорошенько выспаться. – Он умолк и снова сунул в рот сигарету. – Надо же такое придумать, – со злостью сказал он. – В тот самый момент, когда я хотел предложить вам более выгодные условия.

Снова воцарилась тишина.

– Мерумечи прав, – нарушила молчание Мариаграция. – Не он нас разорил… И потом, он всегда был нам другом… Почему же ты его так грубо оскорбил?

«Теперь ты же его и защищаешь!» – подумал Микеле. Ему противны были эти люди, да и сам он был себе противен. «Знали бы вы, насколько все это мне безразлично», – хотелось ему крикнуть в ответ. Взволнованная, дрожащая за свою судьбу мать, растерянная Карла, лицемер Лео, все они показались ему сейчас нелепыми марионетками. И все-таки он завидовал даже им, – ведь они жили реальной жизнью и всерьез воспринимали слово «негодяй», как оскорбление. А для него их жесты, слова и чувства были всего лишь бессмысленной игрой, притворством… Но он решил идти до конца.

– Все, что я сказал, – чистая правда, – без всякого внутреннего убеждения проговорил он. – И я…

Лео, возмущенный донельзя, брезгливо пожал плечами.

– Прошу тебя, не мели ерунды, – прервал он Микеле, с ожесточением стряхивая пепел. – Очень тебя прошу.

Мариаграция уже собралась прийти ему на помощь и завела свое обычное: «Ты глубоко ошибаешься, Микеле», – как вдруг дверь приоткрылась, и в просвете показалась белокурая женщина.

– Можно? – спросила она. Все обернулись на голос и на луч света, пробившийся сквозь полутьму.

– А, это ты, Лиза! – воскликнула Мариаграция. – Входи, входи.

Дверь растворилась, и Лиза вошла в гостиную. Длинное синее пальто мягко облегало ее немного грузное тело. Ноги у нее были тоненькие, как спички, тогда как плечи – округлые и полные, отчего украшенная серебристой шляпой-цилиндром голова, и без того маленькая, казалась просто крохотной. И хотя пальто было широкое, свободного покроя, грудь и полные бедра выпирали, впечатляя своими формами. Тем более удивительной была худоба ног с узенькими лодыжками, которые виднелись из-под широкого пальто.

– Я не помешала? – спросила Лиза, подходя поближе. – Час поздний… Но я ужинала тут неподалеку и не удержалась от искушения заглянуть к вам…

– Ну, что ты, что ты! – воскликнула Мариаграция. Она встала и пошла навстречу приятельнице. – Раздевайся, снимай пальто.

– Нет, нет! – сказала Лиза. – Посижу минутку и пойду… Хотя, пожалуй, расстегнусь… тут очень жарко…

Она расстегнула пояс, и стало видно, что на ней блестящее шелковое платье – голубые цветы на черном фоне. Она поздоровалась с Карлой: «Добрый вечер, Карла», – с Лео: «А, Мерумечи, вы, как всегда, уже тут!» – с Микеле: «Как поживаешь, Микеле?» – и села на диван рядом с Мариаграцией.

– Какое у тебя, Лиза, красивое платье! – воскликнула та, распахнув на приятельнице пальто. – Ну, что новенького?

– Увы, новостей никаких, – ответила Лиза, оглядываясь вокруг. – Но почему вы так взволнованы? Можно подумать, что вы спорили, а я своим появлением помешала вам!

– Вовсе нет, – возразил Лео, загадочно поглядев сквозь клубы дыма на Лизу. – Напротив, все мы в самом благодушном настроении.

– Беседовали о разных пустяках, – сказала Мариаграция. Она взяла коробку сигарет и протянула приятельнице.

– Кури!

И тут, как всегда некстати, в разговор вмешался Микеле.

– Ты не ошиблась, – сказал он, слегка наклонив голову и пристально глядя на Лизу. – Мы спорили, и ты своим появлением прервала наш спор.

– Ах, вот как! – воскликнула Лиза, ехидно улыбаясь. И, не вставая с кресла, добавила: – Так я ухожу, ухожу!.. Весьма сожалею, что помешала вашему семейному совету.

– Ничуть не помешала, – возразила Мариаграция и с гримасой неодобрения бросила сыну: – Глупец!

– Я – глупец? – как эхо, повторил Микеле. «Поделом мне, – подумал он. – Конечно. Я и есть глупец… Только глупца могут волновать твои страхи и сомнения…» Он ощутил полнейшее безразличие и тоску. Обвел взглядом полутемную гостиную, лица сидевших рядом. Ему показалось, что Лео смотрит на него с насмешкой, на его пухлых губах змеилась издевательская улыбочка. Решительный, твердый мужчина наверняка сумел бы обидеться и затеять ссору… А он, Микеле, – нет. Он испытывал сейчас чувство превосходства, презирал и жалел этих людей… Но, увы, оставался равнодушным… Все-таки, вопреки своему желанию, он вновь попробовал возмутиться. «Я должен его оскорбить», – убеждал он себя.

Он взглянул на Лео.

– Хотел бы я знать, – глухим голосом спросил он, – чему ты улыбаешься?

– Я улыбаюсь?! – с притворным изумлением воскликнул Лео. – Клянусь, мне даже…

– И все же я хотел бы знать, – с трудом, повысив голос, повторил Микеле. Однажды в трамвае он был свидетелем ссоры между двумя синьорами, одинаково толстыми и надменными. Каждый из них, призвав вначале в свидетели пассажиров и грозно перечислив свое звание, высокое положение, фронтовые ранения, – словом, все, что могло впечатлить присутствующих, лишь затем, чтобы окончательно сокрушить врага, перешел на крик, после чего действительно рассвирепел. Так и надо ссориться, так он и поступит.

– Не думай, что при Лизе я не решусь повторить свои слова… Повторяю… Ты негодяй!

Все уставились на него.

– Ну это уже слишком! – возмутилась Мариаграция. Лиза с любопытством смотрела на Микеле.

– Что случилось? – спросила она.

Лео не пошевелился и не подал виду, что оскорблен. Лишь громко, презрительно и зло расхохотался.

– Великолепно… просто великолепно!.. Уж и улыбнуться нельзя.

Внезапно он встал и, стукнув кулаком по столу, процедил:

– Шути, да знай меру. С меня довольно… Либо Микеле извинится, либо я ухожу.

Все поняли, что дело принимает скверный оборот и что громовой хохот Лео был лишь предвестием бури.

– Мерумечи совершенно прав, – властным голосом сказала Мариаграция, сурово глядя на Микеле. Сейчас она не испытывала к сыну ничего, кроме неприязни, – больше всего она боялась, что любовник воспользуется благоприятным случаем и порвет с ней. – Твое поведение – отвратительно, и я требую, чтобы ты извинился перед Мерумечи.

– Но… Не понимаю?… Почему Мерумечи – негодяй? – изумлялась Лиза, явно желая подлить масла в огонь. Лишь Карла сидела неподвижно и молчала. Она испытывала отвращение и тягостную дурноту и чувствовала, что жалкие, ничтожные события этого дня вот-вот переполнят чашу ее терпения. Прищурив глаза, она с болью следила за тупыми, возбужденными лицами остальных.

– Ах, приказываешь! – не скрывая иронии, сказал Микеле. – А если я не подчинюсь?

– Тогда ты доставишь большое огорчение своей матери, – с театральным пафосом ответила Мариаграция.

Микеле молча глядел на нее. «Доставишь большое огорчение своей матери», – повторил он про себя, и фраза показалась ему хотя и выспренной, но полной глубокого смысла. «Конечно, – с омерзением подумал он, – обидели Лео… ее любовника… И она сразу вспомнила про оскорбленное материнское достоинство». Но фраза оставалась прежней: «Ты доставишь большое огорчение своей матери», – отвратительной и неопровержимой. Он отвел взгляд от ее печального лица. И как-то сразу забыл о своем твердом решении быть честным и беспощадным. «В конце концов мне безразлично, – подумал он… – Почему бы и не извиниться и тем самым избавить ее от огорчения?» Он поднял голову. Нет, все равно он скажет правду, покажет им, до какой степени все это оставляет его равнодушным.

– Значит, вы думаете, – начал он, – что я не хочу извиниться перед Лео?… Если бы вы знали, как мне все надоело!

– Ничего не скажешь, приятные я слышу речи… – прервала его Мариаграция.

– Как мало это меня трогает, – разгорячившись, продолжал Микеле. – Вы даже не представляете себе!.. Словом, можешь не волноваться, мама… Если хочешь, я не только извинюсь, но и поцелую вашему Лео ноги.

– Ни за что не извиняйся, – подала голос Лиза, которая с величайшим вниманием следила за происходящим.

Все посмотрели на нее.

– Покорно тебя благодарю! – оскорбленным тоном воскликнула Мариаграция. – Как ты смеешь настраивать Микеле против собственной матери?!

– Никто его против тебя не настраивает, – невозмутимо ответила Лиза;– Но я считаю, что ему незачем извиняться…

Лео исподлобья взглянул на нее.

– Мне не доставляет ни малейшего удовольствия выслушивать оскорбления от какого-то мальчишки, – хмуро сказал он. – Я требую, чтобы Микеле извинился, и я жду.

– Не лучше ли все забыть и помириться? – сказала Карла, слегка наклонив свое по-детски наивное лицо.

– Нет, – возразила Мариаграция. – Мерумечи прав, Микеле должен извиниться.

Микеле встал.

– Не волнуйся, я извинюсь… Итак, Лео, – обратился он к любовнику матери, – прошу извинить меня за грубость… – На миг он умолк, пораженный тем, как легко произносит эти унизительные слова. – Я обещаю, что больше это не повторится, – спокойно закончил он с простодушием шестилетнего ребенка.

– Вот и отлично, – не глядя на него, сказал Лео.

«Болван», – хотелось крикнуть Микеле этому надутому, самодовольному типу. Больше всех была рада мнимому примирению Мариаграция.

– Мой Микеле – добрый, любящий сын! – с внезапной нежностью глядя на него, воскликнула она. – Микеле послушался своей мамочки.

И если Микеле, принося свои извинения Лео, не испытывал ни малейшего чувства унижения, то теперь щеки его обожгло стыдом. «Как можно быть такой недалекой!»

– Я сделал так, как вам хотелось, – резко сказал он. – А теперь позвольте сообщить, что я устал и хочу спать. – Он механически, словно кукла, повернулся и, не попрощавшись, вышел.

Проходя через холл, он почувствовал, что кто-то бежит за ним вдогонку. Он обернулся – это была Лиза.

– Я специально пошла за тобой, – задыхаясь, проговорила она и взглянула на него странно горящими глазами, – чтобы сказать, что могу познакомить тебя с одним моим родственником… Он подыщет для тебя какую-нибудь работу… В своей фирме или в другом месте.

– Спасибо, – ответил Микеле, пристально глядя ей в глаза.

– Но тебе надо прийти ко мне… Там вы сможете встретиться, поговорить.

– Хорошо. – Чем сильнее волновалась Лиза, тем спокойнее и увереннее становился Микеле. – Когда?

– Завтра, – сказала Лиза. – Приходи завтра утром, пораньше… Он придет в полдень… Мы до тех пор успеем немного поболтать, верно?

Они снова посмотрели друг на друга.

– Зачем ты попросил прощения у Лео?! – внезапно воскликнула Лиза. – Ты не должен был этого делать! – горячо добавила она.

– Почему? – спросил Микеле. «Вот зачем ты за мной побежала», – подумал он.

– Причину так сразу не объяснишь. – Лиза вдруг заговорила тихо, таинственно. – И потом, здесь не место.

Они могут подумать, что мы тут… Но если ты придешь завтра, я все тебе расскажу.

– Хорошо, значит… до завтра…

И, пожав ей руку, стал подниматься по лестнице.

Лиза вернулась в гостиную. Карла, Лео и Мариаграция сидели в углу, возле лампы. Мариаграция, на которую падал яркий свет, говорила о Микеле.

– Видно было, – объясняла она любовнику, который, откинувшись на спинку кресла, слушал ее, не мигая, с мрачным выражением лица, – что ему тяжело дались эти извинения… Он не из тех, кто легко сдается. Он мальчик гордый… Душа у него гордая и чистая, как у меня, – с вызовом заключила она.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал Лео, вскинув брови и пристально поглядев на Карлу. – Но в этот раз он хорошо сделал, что сдался.

Все трое умолкли, инцидент был исчерпан. И тут Лиза неслышными шагами подошла к Лео и невозмутимо спросила:

– Вы приехали на машине, Мерумечи?

Все трое обернулись к ней.

– На машине? – точно очнувшись ото сна, повторил Лео. – Конечно… Я приехал на машине,

– Вы не отвезете меня домой? – сказала Лиза. – Понятно, если вас это не затруднит.

– Ну, что вы, буду очень рад! Лео встал, застегнул пиджак.

– Идемте, я готов, – сказал он.

В душе он готов был послать ее ко всем чертям, – мало того, что у него ничего не вышло с Карлой, так еще придется везти эту дуру.

Но его спасла слепая ревность Мариаграции. Между ним и Лизой много лет назад был роман. Они даже собирались пожениться. Но затем появилась Мариаграция, недавно перед тем овдовевшая, и увела у своей лучшей подруги жениха. История, правда, давнишняя… «Вдруг этим двоим вздумается начать все сначала?» Мариаграция обернулась к Лизе.

– Нет, не уходи… Мне надо с тобой поговорить.

– Хорошо. – Лиза изобразила на лице замешательство. – Но тогда Мерумечи не сможет отвезти меня домой.

– О, насчет этого не беспокойтесь! Сейчас Лео и в самом деле был очень рад.

– Пока вы будете беседовать, я могу подождать в коридоре либо здесь… А Карла, – добавил он, посмотрев на девушку, – составит мне компанию.

Карла, тряхнув крупной головой, лениво поднялась и подошла к Лео. «Если я останусь с ним, – подумала она, – все будет кончено». Лео смотрел на нее с лукавой улыбкой, и эта улыбка заранее уверенного в успехе сообщника показалась ей отвратительной. Но какой смысл сопротивляться? Ее мучило нетерпеливое желание разом покончить со всем. «Скорее бы все кончилось», – повторяла она про себя, глядя на темную гостиную, в которой столько страстных надежд сгорело, развеялось пеплом, на напыщенные, глупые лица всех троих, стоявших возле лампы. И у нее было такое ощущение, будто она бросается в бездну. И притом так же легко, как самоубийца – в лестничный пролет.

Поэтому она промолчала.

– Но вы, Мерумечи, не знаете, – возразила Мариаграция, – сколько времени я продержу Лизу… Идите, идите… А мы вызовем такси.

В голосе ее слышались мольба и ревность. Лео был вежлив, но неумолим…

– Ничего, я охотно подожду. Какая разница – минутой раньше, минутой позже.

Мариаграция поняла, что проиграла, что ей не удастся разъединить Лео и Лизу. «Все ясно… он хочет ее подождать, чтобы потом поехать к ней». Мысль об этом была невыносимой. Она побледнела и уже с нескрываемой ревностью воскликнула:

– Что ж… идите и ждите ее в холле!.. Я вам мигом верну вашу Лизу. Не волнуйтесь, я ее и минуты лишней не задержу.

Она гневно взмахнула рукой, ее дрожащие крашеные губы искривились в горькой, недоброй усмешке. Лео пристально посмотрел на нее, пожал плечами и, ничего не ответив, вышел в коридор. Карла пошла за ним.

В коридоре Лео, будто невзначай, обнял ее за талию. Карла ощутила прикосновение его руки, но устояла перед желанием высвободиться. «Это конец, конец моей прежней жизни», – подумала она. В блестевших в полутьме зеркалах отразились их, казалось, сплетенные воедино тела.

– Ты заметил, – громко сказала Карла, – мама ревнует тебя к Лизе.

В ответ Лео еще сильнее привлек ее к себе. Так, прижавшись друг к другу, они вошли в холл с высокими, светлыми стенами и выложенным плитками полом.

– Кто знает, – добавила она, стыдясь своего притворства, – может, мама и права.

Лео остановился и, не убирая руки, посмотрел ей в лицо.

– А между тем, – с глупой, самодовольной улыбкой, возбужденно сказал он. – Знаешь, к кому она должна бы ревновать? К тебе… Только к тебе.

«Теперь все», – подумала она.

– Ко мне… почему? – звенящим голосом спросила она.

Они посмотрели друг на друга…

– Придешь ко мне? – отечески ласково спросил Лео.

Карла опустила голову, не ответив ни да, ни нет. «Вот самый удобный момент», – подумал Лео. Он пригнул ее голову и уже хотел поцеловать, но тут звук голосов в коридоре предупредил его, что идет Мариаграция. Он чуть не задохнулся от ярости. Второй раз за день любовница появлялась в самую неподходящую минуту, словно задавшись целью ему досадить. «Черт бы ее побрал», – подумал он. Из коридора до них доносились голоса Мариаграции и Лизы. И хотя разговор обещал быть долгим, Карла встревожилась и попыталась освободиться.

– Пусти, мама идет.

Лео в бешенстве смотрел на дверь, не разжимая объятий. Его блуждающий, растерянный взгляд упал на портьеру в правой стороне холла. Он протянул руку и потушил свет.

– Идем, – прошептал он в темноте, пытаясь увлечь Карлу за портьеру. – Спрячемся, подшутим над Мариаграцией.

Карла, ничего не понимая, слабо сопротивлялась. Ее глаза странно блестели в темноте.

– Зачем, ну зачем, Лео? – повторяла она. Однако в конце концов уступила. Они спрятались за портьерой в дверном проеме. Лео снова обнял ее за талию.

– Сейчас увидишь, – прошептал он. Но Карла ничего не видела. Закрыв глаза, она неподвижно стояла за пыльной, слегка колыхавшейся портьерой и позволяла Лео гладить себя по щеке и по шее.

– Сейчас увидишь, – повторил Лео. Портьера заколыхалась, она почувствовала, что губы Лео приникли к ее груди, щекочуще скользнули по подбородку и припали к ее губам. Они быстро поцеловались. Голоса приближались, Лео вновь выпрямился.

– Вот они, – пробормотал он и прижал к себе Карлу крепко, со спокойной уверенностью, которой не испытывал прежде.

Стеклянная дверь отворилась. Карла немного отодвинула портьеру и выглянула: в светлом квадрате распахнутой двери была отчетливо видна Мариаграция, на которую падал свет. Лицо ее выражало удивление и растерянность.

– Их здесь нет! – воскликнула она.

Лиза из коридора спросила:

– Куда же они делись?…

Вопрос остался без ответа. Мариаграция наклонилась вперед, словно пытаясь охватить взглядом весь холл. Лучи света выхватывали из тени каждую морщину ее дряблого, похожего на раскрашенную маску лица, на котором было написано детское изумление. Полуоткрытый рот, черные от помады губы и широко раскрытые глаза, казалось, взывали: «Лео, где ты?… Ты меня покинул… Бросил одну!» Карла смотрела на мать с любопытством и жалостью. Она догадывалась, сколько страха таится за этим лицом-маской, и мысленно представила себе, какое лицо будет у матери в тот день, когда она узнает о предательстве любовника и дочери. Вся эта сцена длилась какой-то миг. Затем голова Мариаграции исчезла.

– Странно, – донесся до них голос Мариаграции. – Пальто Мерумечи висит, а ни его, ни Карлы нет.

– Может, они в передней, – ответила Лиза. Не переставая удивляться и строить всякие догадки, обе женщины направились в гостиную.

– Видела? – прошептал Лео. Он вновь наклонился и прижал Карлу к груди. «Это конец», – подумала она, протягивая ему губы. Ей приятна была темнота, которая не давала ей разглядеть Лео и сохраняла все призрачные надежды. Да и сама проделка Лео ей нравилась.

– А теперь идем, – прошептала она, раздвинув портьеру. – Идем, Лео, нас могут увидеть.

Он неохотно повиновался, и они, точно два вора, крадучись, выскользнули из своего тайника. В глаза им ударил свет.

– Волосы у меня не растрепались? – спросила Карла.

Он отрицательно покачал головой.

– Что же мы скажем маме?

Красное, возбужденное лицо Лео расплылось в хитрой, довольной улыбке. Он хлопнул себя по бедру и громко расхохотался.

– Здорово мы ее разыграли! Очень даже здорово! – воскликнул он. – Что скажем?… Да что мы оставались здесь… Все это время…

– Но, Лео, – неуверенно сказала Карла, прижимая руки к животу. – Я не шучу.

– Я – тоже, – сказал он. – А вот и они!

Дверь распахнулась, и в холл вошла Мариаграция.

– Они здесь! – воскликнула она, обращаясь к Лизе. – А мы их по всему дому искали… Где вы были?

Лео удивленно пожал плечами.

– Все это время были здесь.

Мариаграция посмотрела на него так, точно он спятил.

– Не говорите глупости… Я и сюда заглядывала, тут никого не было.

– Значит, вы страдаете галлюцинациями, – невозмутимо ответил Лео и снял с вешалки пальто. – Мы все время оставались здесь. Верно, Карла? – обратился он к девушке.

– Да, верно, – после секундного колебания подтвердила Карла.

Наступила зловещая тишина, Мариаграция подозревала, что над ней издеваются, но не понимала причины, Ей представлялось, что за всем этим кроются хитроумные, коварные интриги. Обиженная и растерянная, она переводила испытующий взгляд с Лео на Карлу и с нее на Лизу.

– Вы, Лео, с ума сошли, – сказала она наконец. – Пять минут назад здесь никого не было, и свет не горел… Это и Лиза может подтвердить, – добавила она, показав на приятельницу.

– Да, здесь никого не было, – сказала Лиза.

Снова наступило молчание.

– А вот Карла может подтвердить, что мы были здесь – сказал Лео, многозначительно поглядев на девушку. – Правда ведь, Карла?

– Правда, – смущенно подтвердила Карла. Она впервые отчетливо осознала, что они действительно были в холле, когда туда заглянула Мариаграция.

– Пусть так, – с горечью сказала Мариаграция. – Пусть будет по-вашему… Вы правы, мы с Лизой тронулись в уме. – Она на миг умолкла. – Что Лео позволяет себе подобные выходки, – взорвалась она, – это его дело… Но тебе, Карла, не стыдно издеваться надо мной? Так-то ты уважаешь свою мать!..