Текст книги "Равнодушные"

Автор книги: Альберто Моравиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

«Ну вот! Она убеждена, что все мои упреки только из-за того, что она не позвала этого чертова родственника». Его лицо посуровело.

– Нет, я не приду, – ответил он. – И никого не зови. Он отстранился от Лизы и вышел в коридор. Этот темный туннель был пропитан запахами кухни.

– Ты и в самом деле не придешь? – умоляюще и в то же время недоверчиво спросила она, протягивая ему шляпу. Он взглянул на нее и заколебался. Все, в сущности, было бесполезно – и его отвращение и жалость. Лиза так ничего и не поняла. Это ощущение бессмысленности всех усилий причиняло ему настоящую боль, угнетало и приводило в отчаянье, ему хотелось закричать,

– Что толку от моего прихода? – сказал он,

– Как что толку?

– Не будет никакого толку. Ровно никакого… – Он покачал головой. – Такая уж ты есть… Тут ничего не поделаешь… Все вы такие!

– Какие? – настойчиво переспросила она, невольно покраснев.

«Ничтожные, скудоумные… Болтаете о любви, только чтобы заманить в постель… Ты сама уверена, что я лишь о том и мечтаю, как бы познакомиться с твоим родственником», – хотел ответить Микеле. Но ответил:

– Хорошо, я все равно навещу тебя завтра. – Помолчал. – Но прежде, чем я уйду, – добавил он, – объясни мне одно – когда ты убедилась, что я… тебя люблю и потому приду еще раз, зачем ты снова прибегла к старой уловке насчет родственника? Вместо того чтобы сказать правду?

– Мне было неприятно, – поколебавшись, ответила она, – признаться, что первый раз я это придумала, чтобы ты непременно пришел.

– Но и тогда твоя уловка была излишней, – пристально глядя на нее, сказал Микеле.

– Да, ты прав, – смиренно признала она. – Но кто же из нас без греха?… И потом, родственник существует. Он очень богат… Только мы с ним давно не виделись.

– Ну ладно, не будем больше говорить об этом, – сказал Микеле. Он взял ее за руку. – Итак, до завтра, – сказал он и внезапно заметил, что Лиза как-то странно смотрит на него, улыбаясь робко и в то же время маняще. Он все понял. «Раз тебе так этого хочется…» Наклонился, прижал Лизу к груди и поцеловал в губы. Быстро разжал объятия и направился к двери. На пороге остановился, чтобы попрощаться с ней. Она, как влюбленная девчонка, стыдливо пряталась за пальто, висевшее на вешалке в темном коридоре, и, приложив два пальца к губам, посылала ему воздушный поцелуй. «Постыдная комедия», – подумал он. И, не оборачиваясь, стал спускаться по лестнице.

VI

В этот день Мариаграция кончила одеваться очень поздно. Уже наступил полдень, а она все еще сидела за туалетным столиком и, отчаянно гримасничая, с величайшим усердием водила черной кисточкой по припухшим векам.

Едва она проснулась, как порожденные ревностью видения настроили ее на скверный лад. Но внезапно она вспомнила, что сегодня день рождения Карлы, ей исполнилось двадцать четыре, года, и в душу ее истерическим ливнем хлынула материнская любовь. «Моя Карлотта, моя бедная Карлоттина, – думала она, чуть не плача от нежности. – Лишь она одна в целом свете любит меня». Она встала с постели, и, пока одевалась, ее не покидала мысль о Карле, которой исполнилось уже двадцать четыре года. Ей самой день рождения дочери представлялся очень грустным, трогательным событием, из-за которого впору разрыдаться. И она ни на минуту не переставала фантазировать, какие подарки принесет она сегодня своей Карлоттине и как это ее обрадует. «У нее мало платьев. Я сошью ей целых пять… И еще подарю шубу… Бедная девочка давно о ней мечтает». Где она раздобудет деньги для всех этих даров, – об этом Мариаграция не задумывалась ни на секунду. «И пусть Карла найдет себе мужа. Тогда все мои желания исполнятся». Вспомнив, что ее дочери уже двадцать четыре года, а она до сих пор незамужем, Мариаграция преисполнилась великим гневом к мужчинам. «Все эти молодые люди – сплошные кретины. Им бы только развлекаться и прожигать жизнь. А ведь должны были бы подумать и о том, что пора обзавестись семьей! Но Карла наверняка выйдет замуж. Она красива, – говорила она себе, считая на пальцах все достоинства дочери. – Я бы даже сказала – красавица. Добра, как ангел… И притом умна и образованна… Получила великолепное воспитание… Чего еще можно желать? Денег… Вот именно – ей недостает денег. Карла, в этом нет никаких сомнений, войдет в дом мужа, так же, как явилась на свет, – нагой. И единственным ее богатством будут лишь ее добродетели. Но разве так уж верно, что замуж выходят только богатые девушки? Разве недавно несколько девушек не вышли очень удачно замуж без всякого приданого?». Немного приободрившись, Мариаграция перешла из спальни в переднюю.

На большом столе лежали букет великолепных роз и картонка. В букет была вложена записка. Мариаграция прочла: «Карле, почти моей дочери. С самыми теплыми пожеланиями в день ее рождения. Лео». Она снова положила записку в розы. «Какая тонкая душа у моего Лео! – с гордостью подумала она. – Другой на его месте не знал бы, как себя вести с дочерью возлюбленной… А он сразу заставляет вас отбросить прочь все подозрения… Он относится к Карле, точно родной отец». От полноты счастья Мариаграция готова была захлопать в ладоши. Будь Лео рядом, она б его обняла. Она открыла картонку. В ней лежала вышитая шелком сумочка с замком из голубого камня. Радости Мариаграции не было предела.

Она схватила букет роз и картонку и бросилась в комнату Карлы.

– Были бы все дни года такими! – крикнула она дочери. – Смотри, что тебе принесли.

Карла сидела за столом и читала книгу. Она встала и молча прочла записку. Бесстыдство Лео, который бесцеремонно, точно полновластный хозяин, называл ее своей «почти дочерью», невольно напомнило ей и столь внезапно, что она даже вздрогнула, о постыдности ее кощунственной любовной интриги. Она подняла глаза: мать вся светилась от счастья, улыбалась и растроганно и как-то нелепо прижимала к груди букет роз.

– Весьма любезно с его стороны, – холодно сказала Карла. – А что в картонке?

– Сумочка! – с восторгом воскликнула Мариаграция. – На редкость изящная вечерняя сумочка… Она стоит не меньше пятисот лир!.. Смотри… – Она открыла картонку и протянула подарок Лео дочери. – Разве не красивая?!

– Очень красивая, – подтвердила Карла, положив сумочку на стол. Они посмотрели друг на друга.

– Так, значит, моей доченьке сегодня исполняется двадцать четыре года! – внезапно сказала Мариаграция нежным голосом… – А мне все кажется, что только вчера ты была маленькой девочкой.

– И мне самой тоже, мама, – без тени иронии ответила Карла. «Но с сегодняшнего дня я ею уже не буду», – хотела она добавить.

– Ты играла в куклы, – продолжала Мариаграция. – Убаюкивала их, показывая мне знаками, чтобы я молчала. Говорила, что они уже уснули. – Тут она прервала свои восторженные излияния и пристально взглянула на Карлу. – Будем надеяться, что однажды ты произведешь на свет живую куклу.

– Будем надеяться, – ответила Карла смущенно, испытывая мучительную жалость к своей неумной матери.

– В самом деле, Карла, – настаивала Мариаграция, точно желая убедить дочь в глубокой и важной истине. – У меня лишь одно желание, чтобы ты вышла замуж… Тогда я буду счастлива.

Карла усмехнулась: «Ты будешь счастлива, а я?» – подумала она.

– Да, хорошо бы, – сказала она, опустив голову. – Но, чтобы выйти замуж, одного моего желания недостаточно… Надо еще найти его.

– Он найдется! – уверенно воскликнула Мариаграция. – Больше того, это может показаться тебе смешным, но у меня такое предчувствие, что в новом году ты выйдешь замуж… или хотя бы обручишься… Так мне подсказывает сердце… сама не знаю почему, но ведь это и не объяснишь… Вот увидишь, моя надежда сбудется.

«Сбудется кое-что иное», – хотела ответить Карла. И она подумала о своем решении сегодня же отдаться Лео. Недогадливость и слепота матери острой болью отдавались в сердце, ясно показывая, в какую беспросветную тьму они все погружены. И к тому же без малейшей надежды на спасение. Она улыбнулась и твердым голосом ответила:

– Конечно, что-то со мной должно произойти.

– Предчувствие меня не обманывает, – убежденно повторила Мариаграция. – Хорошо, а куда же мы поставим цветы?

Они поставили цветы в вазу, и пошли в переднюю, где царил полумрак. Узкое, высокое лестничное окно было задрапировано красной гардиной. Мать и дочь сели на диван.

– Скажи, – сразу же спросила Мариаграция, – как по-твоему, выглядела Лиза? Ну, вчера вечером?

– Как выглядела? Как обычно.

– Да? – с сомнением переспросила Мариаграция. – А мне она показалась располневшей… И, пожалуй, даже… постаревшей…

– Знаешь, я не нахожу, – ответила Карла. Она сразу догадалась, куда клонила мать. «Не к Лизе тебе надо ревновать, а ко мне», – подумала она.

– А это ее платье! – продолжала Мариаграция. – Безвкуснее в жизни не видела!.. А ей, бедняжке, казалось, что она надела нечто необыкновенное.

– Откровенно говоря, – сказала Карла, – платье не показалось мне таким уж плохим.

– Не плохое, а просто безобразное, – убежденно возразила Мариаграция. На миг она уставилась широко раскрытыми глазами в пустоту, словно увидела там предмет своей ревности. Затем резко повернулась к дочери.

– Признайся, ты заметила, как Лиза прилепилась к Лео?!

«Начинается», – с тоской подумала Карла. Ей хотелось крикнуть: «Это была не Лиза, а я… Мы стояли за портьерой в обнимку…» Но вместо этого она спросила:

– Что значит прилепилась?

– Вот именно прилепилась, – повторила Мариаграция. – Как ей хотелось, чтобы Лео проводил ее домой!.. Знаешь, что я думаю… – добавила она, наклоняясь к дочери. – Она сгорает от желания снова сойтись с ним… Поэтому и строила ему глазки. Но у Мерумечи есть дела поважнее. Он о ней и не вспоминает… И потом, если б он захотел, то нашел бы тысячу женщин получше ее… При его красоте… и фигуре… Лиза лицемерна, полна зависти, говорит одно, а думает другое… Право же, я добра ко всем и в каждом нахожу что-то хорошее, я не способна обидеть даже муху. Но ее, эту авантюристку, не переношу.

– Так ведь она твоя подруга!

– Что поделаешь! – вздохнула Мариаграция. – Нельзя всегда говорить людям правду в глаза… Условности нашего круга часто заставляют поступать совсем не так, как хотелось бы… Иначе, кто знает, чем бы все кончилось.

Она всячески старалась внушить дочери: «Пойми, такова жизнь», – хмурила брови, кривила в горькой усмешке рот. Однако лицо Карлы словно окаменело, она старалась не смотреть на ее лицо-маску.

«Лучше быть хоть немного честнее!» – хотелось ей крикнуть матери.

– Но постоянную ложь, – продолжала Мариаграция, – сплошное притворство, – а Лиза только и делает, что притворяется, – вот этого я не признаю. Все, что угодно, только не это!.. К примеру, я уверена, что вчера вечером Лиза пришла не ради нас. Должно быть, она каким-то образом узнала, что у нас в гостях Мерумечи, потому и прискакала. Заметь, она ничего любопытного не рассказала. Да и посидела совсем недолго, сгорая от желания поскорее уйти!

Карла посмотрела на нее почти с состраданием. Мучительно-трудные попытки матери как-то обосновать свои пустые подозрения вызывали в душе Карлы презрительную жалость.

– Ты уверена? – сказала она, чтобы как-то поддержать разговор.

– Абсолютно, – решительно ответила Мариаграция. Она на миг задумалась. Внезапно в этой затемненной передней с бархатными портьерами ее накрашенное лицо исказилось гримасой ненависти.

– Знаешь… Эта женщина… мне даже физически неприятна… Она какая-то липкая и бешено темпераментная. При виде мужчины она вся трепещет… точно сука… Да, да… Смотрит на мужчин горящими глазами, приманивая их… и точно говоря – придите ко мне… А вот я, на месте мужчины, до нее бы даже кончиками пальцев не дотронулась. Мне было бы противно…

– Уверяю тебя, мама, – сказала Карла, – она не производит такого впечатления.

– Тебе этого не понять… Многое от тебя ускользает… Но я женщина, у меня богатый опыт, я знаю жизнь. И когда я смотрю на эту лицемерку, эти ее глаза, фигуру, мне вмиг все становится ясным. Щелк!.. И снимок готов…

– Может, ты и права, – согласилась Карла. Они умолкли. Сидели неподвижно в полной тишине. Но вдруг с первого этажа из глубины коридора донесся стук захлопнувшейся двери.

– Должно быть – Мерумечи, – сказала Мариаграция и встала… – Прими его… Я сейчас приду.

Сердце Карлы учащенно забилось. Она спустилась по лестнице, ступая осторожно, неуверенно, словно боясь вот-вот упасть. Вошла в гостиную. Мать не ошиблась, Лео стоял у окна, к ней спиной. Он повернулся.

– А вот и ты! – Взял ее за руку и усадил на диван.

– Спасибо за подарок, – сразу же сказала она. – Только для чего такая записка?

– Какая?

– «Почти моей дочери», – сказала она, глядя ему в лицо.

– А! – воскликнул Лео с таким видом, будто он совершенно забыл об этом… – В самом деле… Я так и написал… «Почти моей дочери…» Верно.

– Почему ты так написал?…

Лео улыбнулся самодовольно и нагло.

– Прежде всего из уважения к твоей матери… И потом, мне приятно представлять тебя своей дочерью.

Она пристально посмотрела на него. «Какое бесстыдство! Какое редкое бесстыдство!» – подумала она. Но желание растоптать прошлое было сильнее отвращения.

– Я твоя дочь… – сказала она с легкой усмешкой. – Об этом я, по правде говоря, никогда не думала… Как тебе могло прийти подобное в голову? Когда?

– Вчера вечером, – невозмутимо ответил Лео. – Когда мы укрылись за портьерой… в этот миг я, сам не знаю почему, вспомнил, что видел тебя девочкой вот такого росточка, с голыми ножками и маленькими косичками, и подумал: «А ведь я мог бы быть ее отцом! И, однако…»

– И, однако, мы любим друг друга? Не так ли? – докончила фразу, Карла, глядя ему в глаза. – Но тебе не кажется, что эти две вещи, как бы поточнее выразиться… несовместимы?

– Почему? – ответил Лео с неизменной улыбкой и провел рукой, по лбу. – Как правило, да, но в каждом отдельном случае человек поступает, подчиняясь чувству.

– Да. Но это же противоестественно!

Лео рассмеялся ей в лицо. А она глядела на него серьезно, взволнованно.

– Верно. Но поскольку ты не моя дочь, считай, что я не точно выразился. – Они посмотрели друг на друга. – Кстати, – добавил Лео, – пока не забыл… После обеда под любым предлогом спустись в сад… Подождешь меня у рощицы позади дома… Я тут же приду… Договорились?

Она кивнула головой. Лео, довольный, скрестил руки и стал разглядывать потолок. Он не решался даже прикоснуться к ней – боялся, что с минуты на минуту войдет Мариаграция. «Чем мучиться от желания и неудовлетворенной страсти, лучше дождаться момента, когда мы останемся совсем одни и у меня будет сколько угодно времени», – подумал он. Но стоило ему взглянуть на Карлу, как лицо его вспыхивало ярким пламенем, он готов был обнять ее, сжать в объятиях, овладеть ею тут же, на диване.

И то, что этим надеждам сейчас не суждено было сбыться, вызывало у него еще большее раздражение против Мариаграции. Он вспомнил сцену ревности, которую Мариаграция устроила ему вчера вечером, и утратил к ней даже остатки жалости, испытывая одну лишь злобу.

– Твоя мать, – бросил он Карле, – набитая дура.

Карла повернулась, хотела ему ответить, но тут скрипнула дверь. Буквально волоча Микеле за руку, вошла Мариаграция.

– Добрый день, Мерумечи, – сказала она любовнику. И без малейшей паузы, показывая на сына, добавила: – Знаете, Микеле утверждает, что если мы не уступим вам виллу, а продадим ее на аукционе, то сможем заплатить долги. Да еще останется двадцать-тридцать тысяч лир… Он прав?

Лео потемнел в лице.

– Глупости, – не двигаясь, сказал он. – Никто и ни при каких условиях не даст вам за виллу больше, чем я.

– Но, в сущности, – сказал Микеле, подойдя поближе, – ты нам вообще ничего не даешь… Вынуждаешь нас покинуть виллу… и только.

– Я вам уже немало дал, – недовольно, скучающим тоном ответил Лео, глядя через окно на блеклое небо. – Впрочем, – добавил он, – поступайте как знаете, продавайте виллу, дарите ее. Но предупреждаю, больше я ни в чем не приду вам на помощь. И в день истечения срока деньги должны лежать у меня на столе.

Лео знал, что, говоря так, он многим рискует. А вдруг они и правда решат продать виллу на аукционе? Тогда выяснится ее истинная цена, и он проиграет игру, Но Мариаграция не разбиралась во всех этих аукционах и купчих и считала их сплошным обманом. А главное, она боялась потерять возлюбленного и готова была на все, лишь бы его удержать. И она поспешила его успокоить.

– Нет, – сказала она, – на аукционе мы, пожалуй, виллу продавать не станем… Но вы, Мерумечи… могли бы предложить нам более выгодные условия… Тогда можно было бы договориться.

– На каких же условиях? – не глядя на нее, спросил Лео.

– Ну, к примеру, – с редкой наивностью сказала Мариаграция, – вы могли бы оставить за нами виллу до тех пор, пока Микеле не начнет работать, зарабатывать деньги, пока Карла не выйдет замуж.

Лео встретил ее предложение громким, неестественным, презрительным смехом.

– Долго же мне придется ждать! – воскликнул он, наконец оборвав деланный смешок. – Очень долго…

Он посмотрел в грустные, покорные глаза Карлы и угадал ее мысли, «Кто захочет взять меня в жены?» Но это вовсе не вызвало у него жалости или огорчения. Наоборот, он ощутил тщеславную гордость оттого, что вся ее жизнь всецело зависит от него, Лео.

– Как? – оскорбилась Мариаграция. – Что вы хотите этим сказать?

– Боюсь, вы меня превратно поняли, – поправился Лео. – Я уверен, что Карла в ближайшее время выйдет замуж. И от всего сердца желаю ей этого… Что же до Микеле, то не думаю, что он скоро начнет зарабатывать, – пройдет еще немало лет. И я не убежден, что у него хорошие шансы разбогатеть… На этот счет, уважаемая синьора, я, простите, испытываю серьезные сомнения.

До сих пор Микеле молчал, позволяя матери втягивать и его в спор. Но теперь, когда Лео открыто обвинил его в лени и никчемности, он понял, что, несмотря на все свое равнодушие, должен как-то ответить. «Самое время обидеться», – подумал он и шагнул к Лео.

– Я, – твердым голосом сказал он, – совсем не такой, каким кажусь тебе… И на деле докажу, что умею работать и зарабатывать не хуже других… Вот увидишь, – добавил он, радуясь выражению полного одобрения и гордости на лице матери, – что и без твоей помощи смогу обеспечить себя и всю нашу семью.

– Разумеется! – воскликнула Мариаграция. Она восхищенно погладила сына по голове, и он улыбнулся, полный сострадания к ней. – Микеле будет работать и станет богатым! – пылко воскликнула она. – Мы ни в ком не нуждаемся.

Но Лео не так-то легко было сбить с толку. Он в бешенстве пожал плечами.

– Ерунда! – крикнул он. – С Микеле никогда не знаешь, шутит ли он или говорит серьезно… Ты, Микеле, шут гороховый, самый настоящий шут.

Лео был вне себя от ярости. В делах он шуток не терпел, это уж точно. Он готов был встать и немедля уйти.

Микеле подошел к Лео еще ближе.

«Шут?» Надо ли считать это грубым оскорблением его чести и достоинства? Если судить по тому, как он равнодушно это воспринял, то нет. Но если оценить подлинный смысл слова и недоброжелательный тон, каким оно было произнесено, то, безусловно, да. «Я должен что-то, сделать, – в смятении подумал он. – Скажем, дать ему пощечину». Нельзя было терять ни секунды. Лео был рядом, в шаге от него, он стоял возле окна, прислонившись к бархатной гардине. Щека, по которой Микеле собирался ударить, была ярко освещена: широкая, мясистая, чисто выбритая, пухлая, так что наверняка не промахнешься – и на ней отпечатаются все пять пальцев. Итак…

– Значит, я шут? – бесцветным голосом сказал он, подойдя к Лео вплотную… – А ты не думаешь, что я могу обидеться?

– По мне, так можешь обижаться, – небрежно улыбаясь, ответил Лео, не сводя, однако, глаз с Микеле.

– Тогда получай! – Микеле вскинул руку… Но Лео с поразительной быстротой схватил его за запястье и отбросил руку назад. Микеле даже не понял, каким образом оказался прижатым к окну. Лео крепко держал его за запястья. Карла и Мариаграция в сильнейшем волнении вскочили со своих мест и подбежали к ним.

– Ах, ты хотел дать мне пощечину! – невозмутимо, с едкой насмешкой произнес наконец Лео. – Но ты ошибся, мой милый! Еще не родился тот, кому бы это удалось. – Он говорил внешне спокойно, крепко сжав зубы.

– Что случилось? Как, почему? – воскликнула стоявшая за спиной у Лео Мариаграция.

Сам Микеле, прижатый к окну, чувствовал себя весьма неуютно. Его поразила даже не молниеносная реакция Лео, а сила и уверенность этого человека, его элегантность – темно-коричневый двубортный пиджак, плотно облегавший тело, белоснежная рубашка, свежий, крахмальный льняной воротничок, гаванский в желтую полоску галстук, повязанный со скромным изяществом и небрежно змеившийся по разрезу жилета. Все это Микеле успел заметить в какие-то мгновения. Он поднял глаза и сказал Лео:

– Пусти.

– Нет, дорогой мой, – ответил Лео, – нет… Не пущу. У меня к тебе долгий разговор…

Но тут вмешались Карла и Мариаграция.

– Отпустите его, Мерумечи, – сказала Карла, положив брату руку на плечо и глядя на Лео. – Разве нельзя побеседовать с Микеле спокойно, мирно?

Лео разжал пальцы и отошел от окна.

– Я только хотел объяснить твоему брату, – сухо сказал Лео, – что пора бы ему и поумнеть. Не говоря уже о том, что подобные выходки недопустимы, не думаю, что это лучший способ прийти к дружескому соглашению.

– Вы тысячу раз правы, – поспешно, с заискивающей улыбкой подтвердила Мариаграция. – Не обращайте на Микеле внимания… Он сам не знает, что делает…

«А ты знаешь?» – подумал Микеле, глядя на нее.

– Зачем же ты втянула меня в свои дела? – сказал он, подойдя к матери.

– Поэтому, – продолжала Мариаграция, оставив без ответа замечание сына, – о вилле надо говорить со мной.

– Ах, так? – воскликнул Лео, глядя на растерянные лица Карлы, Микеле и Мариаграции. – Ну хорошо. Вот мои последние условия. Запомните их раз и навсегда. Я оставляю за вами виллу до тех пор, пока вы не подыщете другой дом… И еще… я дам вам определенную сумму… скажем, тридцать тысяч лир.

– Тридцать тысяч? – повторила Мариаграция, широко раскрыв глаза. – Всего?

– Попробуйте понять, – сказал Лео, – Вот вы, синьора, утверждаете, что вилла стоит больше, чем вы получили в долг. Я уверен в обратном. Но, чтобы доказать свое дружеское расположение, даю вам дополнительно тридцать тысяч лир… Ну допустим, за ремонт, который вы недавно произвели. Словом, за все работы, которые выполнены за последнее время.

– Да, но вилла стоит больше, Мерумечи! – настаивала Мариаграция. – Куда больше, – умоляюще повторила она.

– В таком случае я вам вот что посоветую, – холодно ответил Лео. – Продайте ее кому-нибудь другому… Вы не только не получите тридцати тысяч лир, но даже долг не сможете заплатить… Начнем с того, что сейчас самый неподходящий момент для продажи. Времена плохие, никто не покупает, все хотят продать. Достаточно посмотреть четвертую страницу газет, чтобы убедиться в этом… И учтите, поскольку вилла за городом, трудно найти охотника поселиться здесь… Впрочем, поступайте как знаете. А вдруг я дал вам неверный совет. Да меня потом совесть замучает! Нет уж, решайте сами.

– Я бы, мама, приняла условия Мерумечи, – сказала Карла. – Я жду не дождусь, когда смогу покинуть нашу виллу и переселиться в другое место. Пусть даже без гроша в кармане.

– Ты лучше помолчи! – в отчаянье махнув рукой, воскликнула Мариаграция. В комнате воцарилась напряженная тишина. Мариаграция уже видела себя и детей нищими, Карла – как рушится ее прежняя жизнь, а Микеле вообще ничего не видел впереди и оттого из всех троих испытывал наибольшее отчаяние.

– Во всяком случае, – сказал Лео, – все это можно обсудить еще раз… Приходите… Приходите ко мне послезавтра, синьора… Тогда и поговорим подробно, обстоятельно.

Мариаграция приняла его предложение с бурным, унижавшим ее восторгом.

– Послезавтра, после обеда?

– Хорошо, синьора, приходите после обеда.

С минуту все четверо молчали. Наконец Мариаграция предложила перейти из гостиной в столовую.

Стол был накрыт празднично и даже изысканно. На белой скатерти в ярком свете дня сверкали хрусталь, серебро и фарфор. Мариаграция села во главе стола и, хотя стулья заранее были расставлены как обычно, решила на этот раз всех пересадить.

– Мерумечи, вы садитесь вот сюда, ты, Карла, – напротив, а ты, Микеле, – сюда…

Непонятно было, поступила ли она так, чтобы придать особую торжественность семейному празднику, либо по прежней, не забытой еще привычке принимать и рассаживать в подобных случаях куда больше гостей.

– Мне хотелось, – сказала Мариаграция, приступая к еде, – устроить сегодня для Карлы такой обед, на какой только я способна: со всевозможными яствами, словом, настоящий праздничный обед… Но как? В наши дни это просто немыслимо… Моя повариха хотя и не плоха, но до хорошей ей далеко… Ей надо все указывать и показывать – сделай это так, а это вот так… Но нет у ней страсти, любви к своему делу. А когда нет страсти, то, сколько ни старайся, ничего не получится.

– Ты права, – с самым серьезным видом подтвердил Микеле. – Я, к примеру, как ни пытался дать пощечину Лео, ничего не вышло… Мне не хватило страсти.

– При чем здесь это? – прервала его Мариаграция, покраснев от негодования. – При чем тут Лео?… Речь идет о моей поварихе… Ах, Микеле, ты верен себе!.. Даже в такой день, в день рождения сестры, когда нужно забыть все обиды и веселиться от души, ты говоришь о пощечине, о ссорах. Право же, ты неисправим!

– Пусть себе говорит, синьора, – сказал Лео, не отрываясь от еды. – Мне это безразлично, я его и не слушаю вовсе.

– Молчу, мама, молчу! – воскликнул Микеле, вовремя сообразив, что задел ее за живое. – Не сомневайся, я буду нем как рыба и не стану больше отравлять семейное торжество.

Снова наступила тишина. Вошла служанка и унесла грязную посуду. Мариаграция, которая не сводила пристального взгляда с Лео, обернулась к нему и спросила:

– Хорошо ли вы повеселились вчера вечером, Мерумечи?

Лео бросил взгляд на Карлу, словно желая сказать: «Ну вот, начинается», – но Карла отвела глаза,

– С кем? Когда? – услышала она, и в тот же миг почувствовала, как Лео под столом слегка наступил ей на ногу. Она закусила губу. Эта низкая двойная игра была ей противна. Она готова была встать и во всеуслышанье сказать всю правду.

– С кем? – повторила Мариаграция. – О, господи, да, конечно же, с Лизой!

– Вы находите, что проводить женщину домой – большое веселье?

– Я лично не нахожу, – возразила Мариаграция, с ехидной усмешкой. – Мне в компании некоторых лиц, откровенно говоря, бывает адски скучно. Но вы, Лео, вы такую компанию ищете, а значит, вам подобные компании нравятся.

Лео хотел было ответить ей грубостью, но тут, как всегда невпопад, вмешался Микеле.

– Ах, мама! – воскликнул он, пародируя недавние слова Мариаграции. – Ты верна себе!.. Даже в такой день, в день рождения твоей сестры, прости, твоей дочери, когда нужно забыть все обиды и веселиться от души, ты говоришь о Лизе… Право же, ты неисправима.

Эта шутливая выходка заставила Карлу невольно улыбнуться, а Лео громко расхохотаться.

– Браво, Микеле! – воскликнул он. Но Мариаграция обиделась.

– При чем здесь ты? – сказала она, обращаясь к Микеле. – Я могу говорить сколько угодно о наших с Мерумечи делах, а ты при этом должен молчать,

– Но в такой день?!

Мариаграция сердито пожала плечами.

– Я всего лишь упомянула о Лизе… и вообще… Ну хорошо, – сказала она. – Поговорим о другом… Но только предупреждаю вас, Мерумечи, отныне выбирайте другое место для встреч со своими любовницами. Ясно вам?

Мариаграция впервые столь яростно нападала на Лео. И тут произошло непредвиденное. Карла, которая при этих сценах прежде хранила молчание, внезапно запротестовала.

– Одно я хотела бы знать, – начала она, пытаясь говорить спокойно. Но ее по-детски чистое лицо покраснело, а глаза смотрели на мать мрачно и даже с ненавистью. – Я хотела бы знать, мама, понимаешь ли ты, что говоришь?… Вот что мне хотелось бы знать.

Мариаграция уставилась на нее, точно на какое-то чудо.

– О, это нечто новое!.. Я уже не вправе сказать то, что думаю.

– Я хотела бы знать, – настаивала Карла, возвысив голос, – как можно дойти до такого?! – У нее дрожали губы, а голос от волнения прерывался. Она наклонила свою крупную голову и снизу вверх взглянула матери прямо в глаза.

Какое-то мгновение в комнате было тихо. Микеле, Мариаграция и Лео изумленно смотрели друг на друга. Из всех троих только Лео смутно угадывал состояние Карлы. Чтобы лучше видеть мать, она подвинулась к столу и вся словно сжалась на стуле со слишком высокой спинкой. Ее худые плечи казались еще более узкими, а голова – еще более крупной… Она точно приготовилась к прыжку.

«Маленькая фурия, – подумал Лео. – Сейчас она бросится на Мариаграцию и исцарапает ей лицо». Но его мрачные предположения не сбылись. Карла лишь вскинула голову.

– Вот все, что я хотела бы знать, – повторила она. – И еще – как можно каждый день повторять эти сцены?! Ничто не меняется: та же скука, та же жалкая суета, те же споры по одному и тому же поводу, те же глупые разговоры. И выше этих дурацких разговоров мы подняться не способны. Нисколечко. – Она сняла руку со стола, ее сверкавшие гневом глаза наполнились слезами, она вся дрожала. – А главное, я хотела бы знать, – заключила она, резко выпрямившись, – что ты находишь в этом приятного?… Ты, мама, ничего не замечаешь. Но если б ты взглянула на себя в зеркало, когда ты споришь, возмущаешься, тебе стало бы стыдно! И ты поняла бы, до чего может довести человека скука и однообразие и до какой степени можно желать новой жизни, не похожей на прежнюю…

Она замолчала. Лицо ее покраснело, в глазах блестели слезы, она, не глядя, взяла мясо с блюда, которое ей протягивала служанка.

Наконец Мариаграция пришла в себя.

– О, чудесно! Это уже верх наглости! – воскликнула она. – Значит, отныне я должна буду, прежде чем слово сказать, спрашивать разрешения у дочери? Я вот слушала тебя и думала, что мне это приснилось… Нет, это просто верх наглости!

– Мне кажется, – спокойно сказал Микеле, – что Карла лишь слегка прикоснулась к истине… Все это не просто тоскливо, а отвратительно. Но возмущаться бесполезно, лучше постараться привыкнуть.

– Не преувеличивай, – примирительно сказал Лео. – Карла ничего такого не думала.

– Ах, перестаньте! – ответила Мариаграция. – Я их насквозь вижу, моих птенчиков… Знаете, кто такие Карла и Микеле? Эгоисты, которые, если б могли, давно бы ушли, бросив меня одну. Гнусные эгоисты. Вот в чем истина!

Ее голос дрожал, губы мелко подрагивали. «Все бы они ушли, и Лео, и эти двое, а я осталась бы одна-одинешенька». Карла смотрела на мать, она уже раскаивалась, что заговорила. Какой от этого прок? Нельзя стаканом вычерпать море – мать останется такой же, как и прежде, – нелепой, черствой, полной предрассудков, и ее уже ничто не изменит, даже чудо. Она ничего не выиграет, вступив с ней в спор, лучше действовать. «Да, мне надо уйти из дома, – подумала Карла, глядя на розовое, невозмутимое лицо Лео. – Сегодня же, сейчас, и больше не возвращаться». Но, подавив отвращение, она первой сделала шаг к примирению.