Текст книги "Равнодушные"

Автор книги: Альберто Моравиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Микеле не отказался. «Почему у меня все складывается так глупо», – подумал он, садясь в такси рядом с Лео.

С минуту они молчали.

– Позволь узнать, – сказал наконец Лео, – почему ты ушел? Разве ты не понял, что она только того и ждала, чтобы ты остался?

Микеле ответил не сразу. Он смотрел в окошко на залитые дождем фасады домов.

– Понял, – сказал он наконец.

– Тогда почему же ты не остался?

– Потому… что я ее не люблю.

Такой ответ вызвал у Лео улыбку,

– Ясно. Значит ты считаешь, что жить надо лишь с женщиной, которую любишь?

– Да, я так думаю, – серьезным тоном ответил Микеле.

– Ну, если так! – пробормотал Лео в некотором замешательстве. – Но я, к примеру, – спокойно добавил он, – обладал многими женщинами, которых не любил, хотя бы той же Лизой. И, несмотря на это, никогда потом не раскаивался… И поверь, я наслаждался ничуть не меньше, чем другие…

– Не сомневаюсь, – сквозь зубы процедил Микеле. – Но ты уверен, что в мире все до одного похожи на тебя? «Хоть бы ты убрался ко всем чертям», – хотелось ему добавить,

– Меня другое удивляет, – невозмутимо продолжал Лео. – Когда я вижу, что юноша без связей, почти без денег, ну как ты, гордо отвергает такую женщину, как, скажем, Лиза, которая, при всех ее недостатках, женщина привлекательная… мне начинает казаться, что мир перевернулся вверх дном.

– И пусть себе переворачивается, – пробормотал Микеле, но Лео этого не услышал.

– Впрочем, по мне, так поступайте, как хотите, – заключил Лео. Он закурил и поплотнее закутался в пальто.

Микеле посмотрел на него.

– А по-твоему, я не должен отказываться от, Лизы? – спросил он.

– Ну, разумеется, – подтвердил Лео, вынув изо рта сигарету. – Прежде всего потому, что Лизой пренебрегать не стоит. Как раз сегодня я ее хорошенько разглядел… Она полновата, но сбита крепко… У нее красивая грудь, бедра… – добавил он, подмигнув Микеле… – И к тому же, дорогой мой, в постели она доставит куда больше наслаждений, чем любая из этих сентиментальных синьорин… Лиза темпераментна… Она настоящая женщина… И второе… где еще ты найдешь в наше время любовницу с квартирой? А в твоем положении снять номер в гостинице либо комнату ты не можешь – это тоже большое удобство: приходишь, уходишь, приезжаешь, когда тебе вздумается. Никто тебе – ни слова, распоряжаешься, как в своем доме. Между тем в твои годы обычно приходится водить возлюбленную в самые скверные места – дешевые ресторанчики и гостиницы, о которых потом даже вспоминать неприятно. Добавь к этому, что Лиза не будет стоить тебе ни лиры… Понимаешь, ни лиры! Право же, не знаю, чего еще можно желать?…

«Да, – с грустью подумал Микеле. – Чего еще можно желать?» Он сидел, немного согнувшись, молча глядя то на Лео, то на дорогу. Уже стемнело, но фонари еще не зажглись… Влажные сумерки опустились на улицу, до того людную, что сквозь толпу не видно было, где она кончается. Люди, зонты, машины – все сливалось в дождливой дали в темное пятно, и лишь по желтым, мерцающим огням можно было различить проносящиеся мимо отдельные машины. «А что делать дальше?» – спрашивал себя Микеле. Всякий раз, когда он смотрел, как вокруг него кипит жизнь, собственная нерешительность повергала его в смятение.

– Брось, не раздумывай долго, – обратился к нему Лео. – Все куда проще, чем тебе кажется. Лиза тебя ждет не дождется. Вернись к ней сегодня же, и она встретит тебя с распростертыми объятиями.

Микеле повернулся.

– Значит, я должен притворяться, будто люблю ee?И потом…

– Зачем притворяться? – прервал его Лео… – Кто тебя заставляет… Не усложняй. Главное, что она готова лечь с тобой в постель… Вот и будь доволен.

Микеле снова задумчиво посмотрел на дорогу.

– Пусть остановит машину на площади, я там сойду, – предупредил он. – Но представь себе, – продолжил он начатый разговор, – что кто-то тебя оскорбил… Этот кто-то тебе не слишком неприятен, и, несмотря на оскорбление, ты не в силах его возненавидеть… Ты притворишься разгневанным и дашь ему пощечину или же промолчишь?

– Зависит от того, какое оскорбление нанесено, – ответил Лео.

– Величайшее!

– Но в таком случае, – возразил Лео, – этот человек не может быть мне хоть мало-мальски симпатичен. А тогда твой вопрос теряет всякий смысл.

– И все-таки. Как бы ты себя повел в такой ситуации?

– Конечно, я бы дал ему пощечину, – решительно ответил Лео.

На площади автомобиль остановился. Когда Микеле стал вылезать из машины, Лео потянул его за рукав.

– Заставь Лизу, – сказал он, подмигнув Микеле и выразительно прищелкнув пальцами, – …потрудиться. – Затем откинулся на сиденье, крикнул шоферу свой адрес, и машина помчалась дальше.

Пять минут спустя Лео уже был дома. Он прошел в свой кабинет – почти голую комнату, в которой стояли лишь коричневая этажерка и американский письменный стол да висели книжные полки. Сел в кресло; в дождливых сумерках эта удобная, но стандартная мебель навевала невыносимую тоску, казалась лишней, ненужной. И вообще, было самое скверное время дня – уже не вечер и еще не ночь. Свет с улицы был слишком слабым, чтобы ясно различать что-либо, а свет настольной лампы казался слишком ярким в этой серой полутьме. Однако Лео быстро поборол тягостное чувство. Он зажег свет, прочел деловое письмо и стал писать ответ. В этот момент зазвонил телефон. Не выпуская ручки, он поднял трубку и поднес к уху.

– Алло?

– С кем я говорю? – донесся до него женский голос. «Мариаграция», – подумал Лео.

– Мой номер триста четырнадцать – девяносто шесть.

– Я говорю с синьором Мерумечи? – переспросил женский голос…

– Да.

– Это я – Мариаграция… Карла предлагает отправиться в «Ритц» потанцевать… Хочешь пойти с нами?…

– Хорошо… Я буду у вас примерно через час.

– Кстати, – добавила Мариаграция. – Когда мы сможем с тобой встретиться?

Лео по опыту знал, что теперь разговору не будет конца.

– Решим это попозже, – ответил он и резко положил трубку. После чего закончил письмо и неторопливо написал еще одно.

Дел в истинном значении этого слова у него не было. Вся его работа заключалась в том, что он старался извлечь как можно больше выгоды из принадлежавших ему домов, которые сдавал внаем, да иногда осторожно спекулировал на бирже. Однако его капиталы росли с каждым годом. Он тратил лишь три четверти своих доходов, а на оставшиеся деньги покупал новые дома. Запечатав в конверт оба письма, он закурил и перешел в спальню. За час он должен был успеть побриться, одеться и приехать к Арденго. Он зашел в ванную, помылся, аккуратно и тщательно побрился, вернулся в спальню и стал одеваться. Его страстью были превосходно сшитые костюмы из превосходной ткани. Сам ритуал одевания доставлял ему огромное наслаждение. Он надел белую шелковую рубашку, выбрал галстук серебристо-черного цвета, натянул серо-красные шерстяные носки и, наконец, после долгих и сложных манипуляций облачился в темно-синий приталенный костюм моднейшего покроя. Затем стал любоваться собой перед зеркалом. Возможно, оттого, что в полутьме он казался более приятным, моложавым, либо оттого, что он был в совершенном восторге от своего великолепного костюма, но только Лео твердо уверовал в то, что лицо у него красивое, благородное и в меру печальное. Он посмотрел на часы. Прошло уже сорок пять минут. Он торопливо вышел из дому, заскочил в гараж, выкатил автомобиль, а десять минут спустя уже звонил в дверь виллы семейства Арденго.

В гостиной горела всего одна лампа, возле которой неподвижно сидела на диване Карла. Она уже успела одеться и приготовиться к выходу. На ней было легкое персикового цвета платье, она накрасилась, причесалась и припудрилась.

– Мама сейчас придет, – сказала она.

– Прекрасно, – ответил Лео, садясь и энергично потирая руки. – Как себя чувствуешь?

– Хорошо.

Они помолчали. Лео взял руку Карлы и поцеловал ее.

– Так что будем делать?

– Съездим в «Ритц», потанцуем, – рассеянно ответила Карла. – Вечером ты поужинаешь с нами, да?

Послышался скрип открываемой двери. Карла мгновенно отдернула руку. Вошел Микеле.

– О, какой шикарный вид! – воскликнул он с наигранной веселостью. – Добрый вечер, Лео… Чем же вы здесь занимаетесь, богатые, счастливые, роскошно одетые?

– Собираемся в «Ритц» потанцевать, – тем же рассеянным тоном ответила Карла.

– Танцевать? – Микеле сел. – Я тоже не прочь… возьмешь меня с собой, Карла?

– Пригласил всех Лео, – ответила она, пристально глядя на возлюбленного.

«Я и не думал, черт побери, никого приглашать», – Котел возразить Лео, но промолчал.

– Почему, Лео, – слабо запротестовал Микеле. – За чай я еще пока в состоянии заплатить сам.

Карла снова посмотрела на Лео.

– Какой может быть разговор! – поспешил сказать Лео. – Я приглашаю и, само собой, плачу за все.

Секунду все трое молчали.

– Но, Микеле, – добавила Карла, – ты пойдешь с нами только при условии, если переоденешься…

– Да, конечно…

Микеле наклонился. Ботинки покоробились, брюки до самых колен были забрызганы грязью, а сам он весь промок.

– Конечно, ты права, Карла. Он встал.

– Тысячу раз благодарю тебя, мой великодушный друг, удаляюсь, дабы привести себя в порядок.

Он отвесил Лео поклон и ушел.

– Мне очень грустно, – сказала Карла еще до того, как за Микеле закрылась дверь.

– Почему?

– Сама не знаю. – Она посмотрела на темные оконные стекла, по которым стекали сверкающие капли дождя. – Может, из-за дождя. – Ее голова томно склонилась к Лео. Лео нежно погладил ее по волосам и поцеловал.

– Будешь танцевать со мной. Только со мной одной. Мама посидит… Она сможет потанцевать с другими… Ну хотя бы с Микеле, – с откровенным бесстыдством сказала Карла. Она резко засмеялась, ей показалось, что она и в самом деле постарела на целый год. «Это конец», – подумала она.

Они снова поцеловались.

– Значит, вечером ты придешь ко мне, да, Карла? – небрежным тоном сказал Лео.

Она побледнела.

– Как это к тебе?

– Ко мне домой, – пояснил Лео, глядя ей прямо в глаза. Он увидел, что она колеблется, – наклонила голову, словно ища что-то на ковре.

– Нет… Это невозможно, – сказала она наконец.

– Почему? – не сдавался Лео. – Ты обещала… И ты должна прийти.

– Нет… нет. – Она покачала головой. – Это невозможно.

Секунду оба молчали. Лео смотрел на Карлу, тугая грудь под узким платьем возбуждала его, кровь прилила к его лицу, и без того красному.

«Какой чудесной любовницей будет эта курочка! – подумал он. – Ах, какой она будет любовницей!» Он стиснул зубы, сгорая от страсти, обнял ее за талию.

– Карла, ты должна прийти, так нужно, если ты не придешь, то… – Он запнулся, лихорадочно подыскивая убедительный довод. Внезапно он вспомнил, до чего ей осточертела ее теперешняя жизнь и как она жаждет новой. – То как же ты сможешь начать новую жизнь?! – тихо докончил он.

Она посмотрела на него. «Он хочет всего лишь поразвлечься, – трезво подумала она. – И все-таки он прав – это будет новой жизнью». Она понимала, что для этого сначала надо безжалостно испепелить прошлое, но ночное свидание в чужом доме было ей противно, пугало ее.

– Я приду днем, – предложила она с лицемерным простодушием. – В один из ближайших дней… Да? Выпьем чаю, побеседуем… Хорошо?

– Не хочу чаю, я в тебе души не чаю, – сказал Лео. И сразу же после этой плоской остроты перешел в атаку. – Нет, любовь моя… либо сегодня ночью, либо никогда.

– Но пойми, Лео… – умоляюще лепетала она.

– Я буду ждать тебя в машине, – продолжал Лео. – И еще до наступления утра отвезу домой. – Он на миг взглянул на нее. – Вот увидишь, тебе это так понравится, что ты станешь проводить у меня все ночи.

– Нет, – испуганно шептала она.

«Нет, все должно быть ясно… придется все сказать…» Она посмотрела на Лео, и вдруг ей захотелось закричать от ужаса. «Все ночи, – повторила она про себя… – Что он такое говорит? Как я дошла до этого?»

– Я уверен, что ты придешь, – сказал Лео и грубо взял ее за локоть, – Скажи, что придешь! Да?

Она ухватилась за последний предлог.

– Но ведь мы всего два дня, как… любим друг друга… Почему ты не хочешь подождать? Неужели ты не понимаешь, что каждая женщина дорожит своей честью.

– Моя дорогая, – торопливо проговорил Лео, – я все понял. Это значит, что я буду ждать тебя сегодня вечером, договорились?

Она все еще не решалась, молчала, пряча глаза.

– Я дам тебе ответ на танцах, – сказала она наконец. – Да, – добавила она, словно желая убедить себя, – на танцах я непременно дам тебе ответ.

«Слава тебе господи», – подумал Лео. Он обнял ее.

– А теперь нам остается лишь отправиться на эти самые танцы, – весело сказал он. Он обхватил ее за талию и, наклонившись своим красным, возбужденным лицом к ее – накрашенному, испуганному, прошептал: – Знаешь, кто ты?… Чудо… Да, да, моя чудесная куколка!

Скрип двери.

– Так мы едем, Мерумечи? – войдя, спросила Мариаграция.

Лео поднялся.

– Отлично, я готов, – поспешно ответил он.

Карла тоже поднялась и пошла матери навстречу.

– Почему ты не взяла сумочку, которую тебе подарил Мерумечи? – спросила Мариаграция, оглядев дочь с ног до головы. – Она будет великолепно гармонировать с этим платьем.

– Сейчас захвачу ее и вернусь, – сказала Карла.

Она торопливо поднялась по лестнице, вбежала в комнату. Сумочка лежала на комоде, изящная, сделанная с большим вкусом. И когда Карла взяла ее, ей внезапно пришло в голову, что сумка может быть первым из бесчисленного множества подарков. Мысль об этом так ее поразила, что она остановилась перед зеркалом, вглядываясь в свое лицо. И зримо представила себе, как сидит у Лео на коленях и треплет его по щеке. А потом, нежно склонив голову ему на грудь, полушепотом просит денег на одно миленькое платьице. А может, она пойдет с ним к знаменитой модистке и закажет три-четыре парижских шляпки, последний крик моды, которые так ей нравятся. Все это, честно говоря, было очень соблазнительно. Так, же, как возможность стать обладательницей автомобиля, дома, драгоценностей, возможность путешествовать, увидеть незнакомые страны и незнакомых людей, одним словом, не знать преград своим планам и желаниям. Необыкновенно соблазнительно. Она невольно улыбнулась, но вдруг, подойдя совсем близко к зеркалу, увидела круглое, красное пятно на шее. Вначале она ничего не поняла, потерла пятно пальцами, стала его рассматривать. И тут вспомнила, что недавно в гостиной Лео поцеловал ее в шею. Ее охватил безотчетный страх, что мать может заметить это предательское пятно. Она схватила пудреницу и обильно присыпала его пудрой. И вот, когда она извивалась перед зеркалом, пытаясь разглядеть, исчезло ли наконец пятно, ей показалось, что требование Лео прийти ночью к нему домой и мечта о подарках, о вожделенных платьях, неразрывно связаны друг с другом… «О, боже, неужели это и есть новая жизнь?» – подумала она со страхом, но страх этот был несильным – неизбежной данью условностям. Она еще не успела достаточно глубоко разобраться в своих чувствах, чтобы испугаться по-настоящему. «Такой будет отныне моя жизнь?» Но у нее не было времени, чтобы додумать свою мысль до конца. Звук клаксона, донесшийся из погруженного в ночную тьму сада, предупредил ее, что пора отправляться в «Ритц».

Она потушила свет, стремительно сбежала по лестнице. И хотя эти привычные действия не оставляли ей времени для раздумий, ее ни на миг не покидало острое чувство грусти. Ей хотелось плакать, лицо ее исказилось гримасой боли.

В коридоре было темно, она ощупью добралась до холла, открыла дверь. Лео, Микеле и Мариаграция, ждавшие Карлу в автомобиле, встретили ее радостными возгласами. Площадку окутывала плотная мгла. Капли дождя бесшумно падали на землю. Нельзя было различить ничего, кроме сверкающих фар машины и двух ее желтых, светящихся стекол, сквозь которые, сидя в глухо закупоренной железной «коробке», эти трое смотрели на нее, Карлу, и на их розовых, веселых, возбужденных лицах было написано любопытство. Это длилось одно мгновение. Карла села в машину, тяжело опустившись на сиденье рядом с Лео, и машина тронулась с места.

Всю дорогу никто не проронил ни слова. Лео умело вел свой громоздкий автомобиль по запруженным людьми и машинами улицам. Карла сидела неподвижно и, точно зачарованная, смотрела на эту ночную жизнь города, смотрела вперед и вниз, где на спуске между двумя рядами черных зонтов, в брызгах дождя, словно обезумевшие, метались красные огни машин. Мариаграция тоже смотрела в окно, но не для того, чтобы полюбоваться чем-то, а чтобы полюбовались ею самой. Поездка в большой роскошной машине вызывала у нее чувство счастья, ощущение богатства. И всякий раз, когда из многолюдья возникала фигура бедняка либо скромно одетого человека, она брезгливо морщилась, точно желая сказать: «Ты, жалкий кретин, идешь пешком… Так тебе и надо… А я вот по праву мчусь сквозь толпу, откинувшись на мягкое сиденье машины».

Лишь Микеле не смотрел в окно, его больше интересовали те трое, что сидели в прочном кузове автомобиля. Казалось, будто этот железный кузов отгородил их от внешнего мира. Лица его спутников были в тени, но когда машина проносилась мимо дорожного фонаря, перед ним на мгновение представало морщинистое, дряблое лицо матери и ее блестящие от гордости глаза, восхищенное лицо Карлы – лицо девочки, едущей на праздник, и, наконец, красное, спокойное, немного суровое в профиль лицо Лео, пугающе недоступное, как те далекие загадочные предметы, которые в бурю внезапно освещаются на миг вспышками молний.

Каждый раз, когда Микеле видел мать, сестру и Лео, его изумляло, что они едут вместе с ним. «Почему они, а не другие?» – спрашивал он себя. Эти трое были ему чужими. Он почти не знал их. Ему казалось, что, будь на месте Карлы блондинка с голубыми глазами, на месте матери – худая высокая синьора, а на месте Лео – низенький, нервный человек, в его собственной жизни ничего бы не изменилось. Но рядом с ним, в тени, неподвижно сидели именно эти трое, и каждый толчок заставлял их стукаться друг о друга, точно это были куклы-марионетки. Больше всего его мучило, что эти люди так далеки ему и так безразличны и что каждый из них, да и он сам, безнадежно одинок.

Наконец они добрались до места. Черные машины стояли в четыре ряда на темной площадке возле отеля. Машины были всех размеров и марок. Шоферы в сверкающих кожаных плащах и кепках курили и переговаривались, собравшись небольшими группами. И казалось, что в этот темный зимний вечер парадный вход в отель «Ритц» особенно приветливо и щедро сверкал огнями. Вращающаяся дверь из стекла и дерева, привычно скрипнув, пропустила их одного за другим в вестибюль, где было полно швейцаров и слуг. Они прошли в гардероб, где уже висело великое множество плащей и пальто, пересекли целую анфиладу пустых, раззолоченных салонов и наконец добрались до танцевального зала. У дверей за столом сидел человек и продавал билеты. Лео заплатил за всех, и они прошли в зал.

Час был уже поздний, в низком, длинном зале было черно от людей. Столики стояли у самых стен, а посредине и в проходах между столиками танцевали пары. На небольшом возвышении, украшенном двумя пальмами в кадках, играл негритянский джаз.

– Сколько народу! – с восхищением воскликнула Мариаграция, осмотревшись с благородным достоинством. – Вот увидишь, Карла, мы не найдем места, – досадливо добавила она…

Однако, вопреки ее мрачным предсказаниям, нашелся свободный столик в углу. Они сели. Мариаграция сняла накидку.

– Знаете, – сказала она, окидывая взглядом зал и обращаясь сразу ко всем трем своим спутникам. – Тут масса знакомых… Посмотри, Карла… Вон сидят Валентини.

– И Сантандреа, мама.

– И Контри, – добавила Мариаграция. Она слегка наклонилась и, понизив голос, сказала: – Кстати, о Сантандреа. Ты знаешь, какое свадебное путешествие они совершили два месяца назад в Париж? В одном и том же спальном вагоне ехали новобрачный, новобрачная и ее друг. Ну… как его зовут?

– Джорджетти, – подсказала Карла.

– А, точно – Джорджетти!.. Подумать только, что происходит. Послушаешь со стороны, так даже не верится!

Музыка умолкла, после вялых хлопков танцоры вернулись на свои места. И сразу же шум голосов в зале стал сильнее. Мариаграция повернулась к Лео.

– А не сходить ли нам сегодня еще и в театр, посмотреть французскую труппу, – предложила она. – Мне оставлены билеты в ложу на сегодня либо на послезавтра.

– Сегодня не смогу, – ответил Лео, пристально глядя на Карлу. – В одиннадцать у меня очень важное свидание.

– Свидание в одиннадцать вечера, – с иронией и подчеркнутой небрежностью повторила Мариаграция. – А скажите, Мерумечи, – с мужчиной или с женщиной?

Лео заколебался – стоит ли пробуждать ее ревность?

– Разумеется, с женщиной, – ответил он наконец. – Но я неточно выразился… Это не свидание, а видите ли… будет скромный ужин… В доме одной моей приятельницы, которая собирает старых друзей.

– Кто же эта синьора, если не секрет? – злым голосом спросила Мариаграция.

Лео растерялся. Он не предвидел столь нескромного вопроса. Стал лихорадочно подыскивать имя женщины, которая была бы незнакома Мариаграции.

– Смитсон, – сказал он наконец. – Художница Смитсон.

– О, чудесно! – с едким восторгом воскликнула Мариаграция. – Смитсон… Мне ужасно жаль, но как раз позавчера я была у ее модистки. И она показала мне модель шляпки, которую Смитсон велела ей прислать в Милан… Увы… ваша художница уже пять дней, как находится в Милане!

– В Милане?! – изумился Лео.

– Да, да, – вмешался в разговор Микеле. – Разве ты не знаешь? Выставка ее картин открывается на несколько дней раньше, чем предполагалось.

– Итак, отправляйтесь к вашей Смитсон. – Мариаграция ядовито усмехнулась. – И поскорее! Но боюсь, что если вы и успеете на ближайший поезд, даже на самолет, то все равно опоздаете на свидание.

На секунду она умолкла. Лео не отвечал. Карла со страхом посмотрела на мать.

– Дорогой мой, у лжи короткие ноги, – не унималась Мариаграция. – Хотите, я вам сама скажу, кто эта достойная синьора, которой вы собираетесь нанести визит? Наверняка это не порядочная женщина, таких вы избегаете… Скорее всего – какая-нибудь кокотка низкого пошиба.

Карла побледнела так сильно, что Лео с испугом подумал: «Сейчас она упадет в обморок либо разрыдается». Но ничего подобного не произошло.

– Мама, не кричи так, – спокойно сказала Карла. – Тебя могут услышать за соседним столиком.

Один из оркестрантов трижды ударил в барабан. Танцы возобновились.

– Ну, Лео, идем потанцуем, – предложила Карла. Они прошли к танцевальной площадке мимо сидящих за столиками, первой шла Карла, за ней Лео. Лицо Карлы, когда она шла мимо шумных столиков, оставалось белым как бумага, и на нем появилось выражение мрачной решимости. В сумятице танцующих пар, прежде чем прижаться к Лео, она подняла голову.

– Так вот, Лео, – сказала она твердо и, как ему показалось, даже сквозь стиснутые зубы, – сегодня вечером я приду к тебе.

– Ты серьезно?

– Вполне.

Сейчас она говорила уже не твердо, а дрожащим, прерывающимся голосом: казалось, ей вдруг изменила решимость и у нее перехватило дыхание.

– Все, – добавила она. – Больше ни слова. Я хочу танцевать.

Они стали танцевать. Лео крепко обнимал Карлу за талию. Успех вдохновил его, и он чувствовал себя необычайно легким, окрыленным. И хотя площадка была узкой, а танцующих пар очень много, Лео выделывал самые немыслимые па.

«Теперь ты от меня не уйдешь, – думал он. – Теперь уже не уйдешь». А в душе Карлы царили тоска и смятение. Она танцевала вяло, ей хотелось выбраться из этого скопища людей, забиться в угол и закрыть глаза. А перед ней снова и снова, точно на карусели, проносились танцующие пары: лица мужчин, женщин, застывшие и живые, серьезные и улыбающиеся. Музыка была мажорной, бравурной, но все же с легким оттенком грусти. Впрочем, мелодия была банальной и беспрестанно повторялась. От мелькания всех этих лиц, от грохота музыки у Карлы кружилась голова.

Танец кончился. Пары вернулись на свои места. Вернулись и Мариаграция с Микеле. Они о чем-то сердито спорили.

– Больше никогда не буду с тобой танцевать, – раздраженно говорила Мариаграция.

– В чем дело? – властно спросил Лео.

– Никогда, – повторила Мариаграция. – Представьте себе, Лео, все смотрели на нас… Они, наверно, бог знает что подумали… Это было ужасно!.. Он танцевал… как… – Она поискала подходящий эпитет и, не найдя, в порыве гнева выпалила: – Как вор.

– Неужели? – изумился Лео.

– Как безумец, – с достоинством поправилась Мариаграция.

– Буду премного благодарен, – натянуто улыбаясь, сказал Микеле, – если вы мне объясните, как танцуют воры. И кто вор в этой компании… Я или кто-нибудь другой?

– Прошу тебя, замолчи, – умоляюще проговорила Мариаграция, озираясь вокруг.

– Но все-таки, – не унимался Микеле. – Уж скорее я танцую легко, невесомо, как ограбленный… Ограбленный морально и материально… Однако полный страсти и вдохновения… А вот чтобы узнать, как танцуют воры, тебе надо потанцевать с кем-нибудь другим… Безусловно… с кем-нибудь другим, – повторил он, пристально глядя на Лео.

Секунду Лео молчал. Обе женщины, затаив дыхание, смотрели на него. Он мрачно улыбнулся.

– Похоже, – сказал он и встал, – что с тобой, Микеле, и в самом деле творится неладное… Поэтому лучше тебе уйти. Иначе придется уйти мне.

– Да, Микеле, уйди, дорогой, – сказала Мариаграция.

Он посмотрел на мать.

– Значит, ты предпочитаешь прогнать сына, – вырвалось у него, – а не чужого тебе человека?!

– Но ведь пригласил-то нас Лео!

На это Микеле нечего было возразить. «Она права, – подумал он. – Заплатил за всех Лео». Он огляделся: в большом, низком зале стоял оглушительный шум, за столиками, скрестив оголенные ноги, сидели накрашенные дамы и мужчины – с сигаретой в зубах, небрежно откинувшись на спинку стула. Они ели, пили, о чем-то беседовали, не обращая внимания на остальных. На эстраде под пальмами музыканты уже настраивали инструменты. «Мне нечего ей возразить».

– Ты права, – сказал он наконец. – Я ухожу… А вы развлекайтесь. Вор удаляется.

И он направился к выходу.

На улице лил дождь. «Вор, вор,» – почти беззлобно повторял Микеле, притворяясь перед самим собой взволнованным. «Он пытался украсть у меня и Лизу. Кто же тогда из нас двоих вор?» Но спустя несколько минут он, к своему изумлению, обнаружил, что гнев испарился, что он совсем успокоился. Ни один поступок Лео, даже самый гнусный, не мог пробить броню его равнодушия. После короткой, нарочитой вспышки ярости, он, как всегда, испытывал лишь какую-то пустоту, безразличие.

Тротуары были запружены людьми, мостовая – машинами. Был час пик. Микеле без зонтика шел под дождем так медленно, словно это был приятный солнечный день. Останавливался посмотреть на витрины магазинов, на яркие вывески, сверкавшие во тьме, провожал взглядом хорошеньких женщин. Но, как ни старался, не мог по-настоящему увлечься зрелищем вечерней, шумной улицы. Глухая тоска, овладевшая им, когда он шел через пустые залы «Ритца», не покидала его. Он не мог отделаться от мысли, будто смотрит в зеркало и видит себя таким, каков он есть на самом деле: одиноким, жалким, равнодушным.

Ему захотелось сходить в кино. На этой улице как раз был дорогой кинозал с мраморным парадным входом, над которым призывно сверкали огнями рекламы. Микеле подошел, посмотрел фотографии – фильм о китайцах, сделанный в Америке. Слишком примитивный – не стоит. Он закурил и безнадежно зашагал дальше под дождем в людской толпе. Докурив, выбросил окурок. «Нет, видно, не удастся убить время».

Между тем тоска все росла, ширилась. Он уже знал ее симптомы – вначале легкое замешательство, чувство неуверенности в себе, бесплодности всего, потребность что-то сделать, воспылать страстью. Затем – нарастающее чувство горечи во рту, пересохшее горло, широко раскрытые глаза, в гудящей голове вновь проносятся обрывки фраз и, наконец, – слепое отчаяние. Этого приступа тоски Микеле боялся до боли в сердце. Он старался не думать об этом, хотелось жить, как другие люди, – сегодняшним днем, без забот, в мире с самим собой и окружающими. «Стать обыкновенным глупцом», – вздыхал он иногда. Но когда он меньше всего этого ждал, одно-единственное слово, образ, мысль вновь вызывали у него приступ тоски. Тогда его спокойствие и иллюзии рушились, все усилия оказывались напрасными, приходилось вновь задумываться над своей жизнью. И когда он в тот вечер медленно брел в толпе по тротуару и смотрел на сотни ног, шлепавших по грязи, его поразила бессмысленность собственных поступков. «Все эти люди, – подумал он, – знают, куда идут и чего хотят. У них есть цель, и поэтому они спешат, волнуются, грустят, веселятся, словом, живут… А у меня в душе пустота, никакой цели… сижу ли, хожу ли – все едино». Он больше не мог оторвать взгляда от тротуара. В сотнях ног, месивших грязь, чувствовалась та уверенность, твердость, которой не было у него. Он смотрел, и отвращение к самому себе росло. Ведь он всегда и всюду один и тот же – равнодушный, не имеющий цели. Эта грязная после дождя дорога была и дорогой его жизни, по которой он шел без веры и без одушевления, ослепленный обманчивыми огнями рекламы. «Куда же они ведут, эти огни?» – думал он. Он поднял глаза к небу и увидел, что там, в черной вышине, огненные буквы рекламируют зубной порошок и крем для ботинок. Он снова опустил голову – ноги продолжали двигаться, из-под ботинок летела грязь, толпа безостановочно текла куда-то. «А я, куда я иду? – спросил он самого себя. Он сунул палец за воротник. – Что я за человек? Почему не бегу, не тороплюсь, не поступаю честно, повинуясь первому порыву? Почему утратил веру?». Тоска давила его, ему хотелось остановить кого-нибудь из прохожих, схватить его за ворот и спросить – куда он идет, почему так спешит. В толпе людей, у которых есть цель, он тоже должен иметь цель, любую, пусть даже-обманчивую.

«Куда же я иду?» Прежде люди, похоже, знали свой путь от первого и до последнего шага, теперь – нет. Словно на голову вдруг надели мешок – полная слепота и тьма. Куда-то идти надо! Но куда? Микеле решил пойти домой.

И тут он заторопился. Вся улица была забита машинами, и они медленно продвигались вперед у самого тротуара. Под косым, слепящим дождем невозможно было перебежать улицу. Машины, стоявшие в два ряда у светофора, – один ряд поднимался на холм, другой спускался, – были словно зажаты между темными и освещенными фасадами домов. Они ждали сигнала, чтобы ринуться вперед. Микеле тоже ждал. И вдруг среди других машин он увидел одну невероятно большую. В ней неподвижно сидел мужчина, лицо его оставалось в тени. Чья-то женская рука обнимала его, нетрудно было догадаться, что эта сидевшая рядом женщина положила ему голову на колени, а рукой обвила возлюбленного за плечи, точно умоляя его о чем-то и не смея взглянуть ему в лицо. Неподвижно сидящий мужчина и припавшая к нему женщина на миг промелькнули перед глазами Микеле в белом свете фонарей. Затем машина тронулась с места и, словно кит, поплыла среди других машин. Больше Микеле ничего не увидел, кроме красной сигнальной лампочки сзади, чуть выше номерного знака. Казалось, будто эта красная лампочка, мигая, звала его, Микеле. Но тут же исчезла и она.