Текст книги "Равнодушные"

Автор книги: Альберто Моравиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Мариаграция недоверчиво покачала головой.

– Не выдумывай, – сказала она с многозначительной улыбкой. – Что он тебе мог сказать такого непристойного? Обычные глупости, которые юноши шепчут девушкам… Признайся лучше, – добавила она, – что ты, Карла, была настроена против него заранее.

Вошла служанка и поставила на стол фрукты. Карла подождала, пока та выйдет, взяла яблоко и задумчиво посмотрела на него.

– Вначале, – спокойно сказала она, не подымая глаз, – он стал распространяться о твоей красоте.

– О моей красоте? – весьма польщенная, переспросила Мариаграция.

– Да… Потом спросил, не приду ли я в его мастерскую. Я поинтересовалась, чем он занимается, а он ответил, что изучает женское тело.

– Ну и что тут плохого? – прервала ее Мариаграция. – Ведь он художник.

– Подожди… Тогда я по наивности спросила, рисует ли он, или пишет масляными красками. Он засмеялся и своим манерным голосом: «Синьорина, да я в жизни не брал в руки кисти!» – «Но тогда… Зачем же вы?…» Он снова засмеялся и, прервав меня, сказал: «Приходите, все равно приходите… ручаюсь, что и обнаженной вам холодно не будет…» И тут он подмигнул мне… – Карла прервала свой рассказ, с усмешкой посмотрела на пораженную Мариаграцию и вдруг нагло подмигнула ей. – Вот так… и потом спрашивает: «Ну как, придете?» Я ему сухо ответила: «Нет», – а он сильно удивился и воскликнул: «Не станете же вы утверждать, что это будет вам впервой?!» Поняла, мама?! Он был уверен, что я привыкла… посещать мастерские мнимых художников. Я, естественно, даже не ответила, на этом наш разговор и закончился.

В гостиной воцарилось тягостное молчание. Мариаграция была олицетворением оскорбленного достоинства. Точно Пиппо проявил неуважение не только к дочери, но и к ней лично, жестоко оскорбив ее, либо, что еще хуже, толкнув так сильно, что ее лицо сразу утратило всю свою величавость. Микеле удивленно посмотрел на Карлу. Эта история застала его врасплох, и сколько он ни пытался сбросить с себя броню равнодушия, убедить себя в том, что Пиппо – гнусный негодяй, что Карле нанесено оскорбление, у него ничего не получалось. Он никак не мог все обдумать хорошенько, живо, осязаемо представить себе разговор сестры с Пиппо. Казалось, речь шла не о Карле, а о молодой, красивой, но такой далекой Лукреции, которую обесчестил распутный Тарквиний. «Какая неслыханная наглость», – подумал он, но никак не мог точно определить, в чем эта особая наглость.

Наконец Мариаграция вновь обрела дар речи. Она брезгливо поморщилась и гневно воскликнула:

– Негодяй!

– Увы, мама, многие плохо говорят обо мне, – сказала Карла, не подымая глаз.

Она была совершенно спокойна. «Скоро злые языки восторжествуют. Либо я убегу с Лео, либо нас застанут в момент свидания. Подобные истории всегда так кончаются». Она обреченно подумала о неизбежном скандале, и это убило в ней последнюю надежду на новую жизнь.

– Иначе, мама, почему бы Пиппо осмелился так заговорить со мной?! – грустно добавила она.

Микеле не сводил глаз с сестры. Она выглядела печальной, беззащитной. Но, кроме мягкого сострадания, он ничего больше не испытывал. «Значит, я должен возмутиться?» – подумал он и тут же понял, как нелеп сам этот вопрос. Он чувствовал себя холодным, слишком рассудочным. Внимательно посмотрел на сестру. «А ведь она очень недурна собой». Теперь он лучше понял похотливость Пиппо и негодование Карлы. «У этого Пиппо губа не дура, – с некоторым стыдом подумал он. – И потом, может, Пиппо прав, и ей это и в самом деле не впервой». С холодным любопытством дилетанта он представил себе сестру в объятиях чужого мужчины. Полуголая, с растрепанными волосами, она сидит, скрестив ноги, и прижимается головой к его груди. А может, она небрежно уселась ему на колени. Ничего удивительного – она тоже женщина… И у нее есть свои желания… Свои романы. Она уже вполне созрела физически и, верно, очень темпераментна… Он вспомнил, что однажды увидел ее выходящей из ванны: склоненная длинная белая спина, большая мокрая голова, белая крупная грудь и темный пушок под мышкой. «Купающаяся Сусанна», – подумал он тогда и неслышно удалился. «А теперь этот Пиппо положил на нее глаз. Однако у него хороший вкус».

Он саркастически усмехался и молчал. Внезапно он понял, что должен, просто обязан что-то сказать, бурно вознегодовать, наконец! Иначе его снова одолеет обычное равнодушие, которое парализует его волю и не дает ему жить, как все нормальные люди. Он уже достаточно поиронизировал с игривой легкостью над собственной невозмутимостью. Пора хоть однажды в трагических обстоятельствах проявить искренность и силу воли. «Сейчас или никогда», – подумал он.

Бросил быстрый взгляд на Мариаграцию.

– Да, самый настоящий негодяй, – повторил он и похолодел от ужаса – так равнодушно, пошло прозвучал его голос. Точно он сказал «добрый день» или спросил, «который час». Он стукнул кулаком по столу. – Нет, я пойду к нему и надаю этому мерзавцу пощечин! – пронзительно, с деланной яростью воскликнул он. Поднял глаза и увидел свое лицо в висевшем напротив старом венецианском зеркале. «Это я или же кто-то другой отражается в зеркале и, лицемерно поглядывая на меня снизу вверх, словно шепчет еле слышно: «Нет, Микеле… не хватит у тебя духу. Признайся?»

Мариаграция, казалось, вообще не обратила внимания на этот взрыв гнева.

– Все знают, кто они такие. Нувориши, нувориши и есть! – повторила она.

Карла услышала гневную тираду брата и повернулась к нему лицом.

– Очень тебе благодарна, – сказала она. – Но я уже поставила его на место… Предоставь все это мне.

Ее спокойствие подстегнуло Микеле.

– Предоставить тебе! – воскликнул он и с облегчением отметил, что теперь его голос звучал куда более искренне. – А ты не думаешь, что хватит двух моих слов?! И он сразу поймет, что не на ту напал.

– Прошу тебя, предоставь все это мне, – повторила Карла, пристально посмотрев на брата. Впервые ей довелось увидеть Микеле в необычной роли брата-мстителя. И он показался ей смешным и напыщенным, ни дать ни взять – провинциальный актер.

«А если бы он узнал, что я отдалась Лео? – в смятении подумала она. – Как бы он себя повел?!»

Она поглядела на него. Микеле умолк и склонился над тарелкой. Опустив свою гладко причесанную голову, он молчал и, казалось, о чем-то задумался, а пальцы его машинально катали хлебные шарики. Ничто не говорило о его воинственных намерениях. «Как бы он тогда себя повел?» – снова подумала Карла. Она ощущала какую-то неловкость и смутно догадывалась, что и поведение, и слова брата, как и удар кулаком по столу, были неискренними. И когда Микеле поднял на нее глаза, ей показалось, что взгляд их полон грусти и тайного стыда. Она поежилась. Белый призрак крепко сжал своими ручищами ее трепещущее сердце. Все вокруг подернулось белесой пеленой. Где-то в тумане звучал голос матери.

Обед кончился.

– Какие у тебя планы на сегодня, мама? – спроси. Карла, закуривая сигарету. Она ждала ответа с некоторым беспокойством. «Лишь бы не попросила пойти с ней вместе куда-нибудь», – подумала она. После полудня ей хотелось встретиться с Лео – она уже не могла без него обойтись и прекрасно это понимала. На смену радостной мечте о новой жизни пришла привычка, и она испытывала жадное, нетерпеливое желание вновь очутиться в его спальне.

– У меня? – задумчиво, бесцветным тоном сказала Мариаграция. – Не знаю… скорее всего отправлюсь за покупками! – Она умолкла и посмотрела на горящий кончик сигареты. – А ты? – спросила она. Ее дряблое, доверчивое сердце билось учащенно. Этот день станет ее днем. Лео после мимолетных заблуждений вернется к ней, к своей старой, надежной любви. Так было уже не раз; воспоминание об этом очень ее утешало и воскрешало надежду.

– Я? Кларетта пригласила меня на чай, – столь же невозмутимо ответила Карла.

Обе умолкли и опустили глаза, каждая желая скрыть торжество и сдержанную радость. На увядшем лице Мариаграции и детском лице Карлы отразилось одно и то же чувство облегчения и удовлетворенности. Обе они всем сердцем рвались к одному и тому же возлюбленному, и обе втайне были счастливы, что скоро смогут ему ласково сказать: «Вот видишь… Я все устроила как нельзя лучше… Никто нам не помешает».

Они встали и вышли из комнаты. В гостиную первой вошла Мариаграция, поеживаясь и потирая посиневшие от холода руки.

– О! Кого я вижу, Мерумечи! – удивленно воскликнула она. Подошла к нему и протянула руку. – Давно нас ждете?

Вошла Карла и с тем же удивлением, радостно улыбаясь, воскликнула:

– О, да тут Лео!

Последним появился Микеле. Он кивнул Лео, закурил сигарету и сразу ушел.

– Ну, так каким же ветром вас сюда занесло? – спросила Мариаграция, садясь и с явным удовольствием потирая руки.

– Правда, летел я сюда, как ветер, но принесла меня машина! – плоско пошутил Лео.

И мать и дочь засмеялись нервным, веселым смехом сытно пообедавших людей, которые в интимной обстановке холодной, но уютной гостиной охотно и благосклонно принимают даже заплесневелые остроты.

– Я получил ваше деловое письмо, – уже более серьезным тоном продолжал Лео, глядя на Мариаграцию, – и хотел позвонить вам… Но вспомнил, что у вас не работает телефон…

– И приехали сами, – докончила за него Мариаграция. Она повернулась к Карле. – Скажи, чтобы подали четыре кофе, а не три.

Карла поднялась и вышла, опустив глаза.

– А теперь ответь, – доверительно сказала Мариаграция с обольстительной улыбкой, – ты все обдумал?

– Да, – сказал Лео, внимательно изучая кончик горящей сигары.

– Что случилось? – настойчиво, с волнением спросила Мариаграция и тут же встала. – Что случилось, Лулу? – Лицо ее выражало беспокойство и нежность. Ей хотелось и вырвать у него признание, и приласкаться. Она подошла к нему сзади, обняла за шею, наклонилась и прижалась щекой к его щеке. – Что случилось? – повторила она.

Лео досадливо отстранился.

– Ровным счетом ничего, – ответил он, не сводя взгляда с сигары.

Мариаграция взяла его руку и, точно преданная собака, стала тереться о нее мясистыми губами и холодным носом.

– Ты любишь меня? – чуть слышно спросила она и, не дав ему ответить, внезапно изменила тон, точно почувствовала, какая опасность таится в этой навязчивой интимности. – Я приду сегодня, – небрежно сказала она. – Но будь благоразумным, предельно благоразумным.

Она непроизвольно повторила те же слова, которые сказала Лео, когда тот под. благовидным предлогом впервые пригласил ее к себе домой.

«Будь предельно благоразумным», – сказала она тогда с ослепительной улыбкой, войдя в его дом. С тех пор минуло пятнадцать лет. И благоразумие, о котором она лицемерно просила возлюбленного, наконец пришло к нему. Предельно благоразумный Лео пытался освободиться от ее страстных объятий.

– Станем ласковыми, – добавила она, крепко целуя вялую руку Лео, – станем ласковыми детьми.

Она небольно укусила Лео за указательный палец и облизала губы.

«Ласковыми детьми», – с плотоядным выражением повторила она, предвкушая тот ритуал, который последует за этой условной фразой.

Когда-то она говорила это, дрожа от счастья, и игриво грозила Лео пальчиком, стараясь придать лицу выражение детской наивности. А потом, вознеся свое белое полное тело на желтое одеяло, звала возлюбленного. И он отвечал с той же радостью и страстью, тоже шутливо грозя ей пальцем: «Станем ласковыми детьми», – после чего начиналась утонченная и сложная любовная игра.

Но сейчас Лео покачал головой.

– Должен сказать тебе, Мариаграция, – без всякого смущения пробормотал он, – что сегодня нам встретиться не удастся. У меня деловое свидание, очень срочное… Поэтому встречу придется отложить.

Он склонил голову и снова уставился на горящую сигару. Лицо Мариаграции исказилось гримасой, на нем отразились разочарование, удивление и боль… Но она с прежней нежностью неуверенно спросила:

– Выходит, сегодня я тебя увидеть не смогу?

– Увы.

Она сразу выпустила Лео из объятий, отошла, поднесла руки к груди. Лицо ее стало жестким.

– Я – нет, – негромко прошипела она со злобой. – А вот такие подлые женщины, как Лиза, – да… Для них, – добавила она, – все возможно… Ради них переносятся самые срочные деловые встречи… Для них прихорашиваются у зеркала, вздыхают… Сгорают от страсти. Ну что ж, Лулу, сгорай дотла…

Она подошла к нему и, сжав зубы, кончиками пальцев ущипнула его за руку.

Лео сердито пожал плечами, потер больное место, однако так ничего и не ответил. Он внимательно изучал носки ботинок, сначала одним глазом, затем – другим, и, казалось, был совершенно поглощен этим занятием.

– Знаешь, что я тебе скажу, – проговорила Мариаграция, пристально глядя на него. – Ты прав… тысячу раз прав… Я наивная дурочка, не умеющая жить… Но ты, – гордо добавила она, выпрямившись во весь рост и грозно хмурясь, – еще раскаешься. Все тайное становится рано или поздно явным… Завтра увидишь.

Она отступила на два шага, чтобы посмотреть, какое впечатление произвела ее угроза: ни малейшего. Вошла Карла, неся поднос с кофе.

– Микеле куда-то запропастился, – объявила она. – Так что Лео выпьет кофе Микеле.

Она налила всем по чашке, села. Все трое в молчании выпили кофе.

– У меня есть для вас приятная новость, Лео, – сказала Мариаграция, поставив на столик пустую чашку. – Сегодня утром я встретила вашу Лизу. И она…

– Мою? – с улыбкой прервал ее Лео. – Почему мою, синьора? С каких это пор она стала «моей»?!

– Умный поймет меня с полуслова, – многозначительно изрекла Мариаграция, глупо усмехаясь. – И она просила передать вам, Лео, – добавила она, сама не замечая, что лжет, – нежнейший и сердечный привет.

– Весьма вам благодарен, – сразу перестав улыбаться, ответил Лео. – Но не понимаю, уважаемая синьора, что все это значит?

– Будет вам… Вы прекрасно меня понимаете, – еще более многозначительно сказала Мариаграция, явно давая понять, что Карлы этот разговор не касаемся. – Слишком хорошо… И очень вам советую, не пропускайте ни одного свидания… Мне было бы вас просто жаль.

Ее лицо и губы дрожали. Лео в ответ молча пожал плечами.

– О чем речь? – спросила Карла, всем телом резко наклонившись вперед. Сердце ее колотилось, у нее перехватило дыхание. Ей хотелось встать и оставить этих людей, навсегда избавиться от этой гостиной, от всей гнетущей обстановки дома.

– Речь идет о делах, – нервно перебирая пальцами бусы из искусственного жемчуга, как можно непринужденнее объяснила Мариаграция. – Наш Лео, – более громким голосом добавила она, глядя в потолок и еще быстрее перебирая бусины, – человек деловой и крайне занятой… Столь деловых людей, пожалуй, больше и не сыскать… Об этом все знают!.. Ха! Ха! – Она захохотала, дрожа всем телом, и внезапно порвала нить. Первые бусины с сухим треском упали на пол. Мариаграция неподвижно сидела в кресле, положив руки на подлокотники, и даже не пыталась поймать бусины, которые падали в вырез платья. Она держалась с театральным достоинством; и вид у нее был не только смешной, но и жалкий. И вдруг, так же внезапно, как она порвала бусы, она расплакалась. Из подкрашенных глаз по обильно напудренному лицу скатились две черные слезы, оставив узенькие бороздки. Потом – еще две… А бусины все скатывались на вздрагивающую грудь. Но Мариаграция по-прежнему сидела прямая и гордая, как статуя. Бусины, падая, смешивались со слезами, которые струились по ее дрожащему, искаженному болью лицу и бурно вздымавшейся груди.

«Черт бы побрал этих неврастеничек!» – подумал Лео, когда Мариаграция порвала ожерелье. Слезы бывшей возлюбленной привели его в замешательство. «Черт бы побрал этих плаксивых дур», – с ненавистью думал он, тупо уставившись на носки ботинок.

Карла поднялась.

– Что случилось? Почему ты плачешь? – спросила она. Но голос звучал холодно, на лице была написана тоска.

Лео показалось, что Карле тоже надоели все эти сцены ревности.

– Черт бы побрал этих плаксивых дур, – повторил он шепотом.

А Мариаграция повелительным жестом руки отстранила от себя дочь, словно боялась, что та нарушит ее картинную позу.

В этот момент вошел Микеле. Он собрался куда-то и был в пальто и шляпе.

– Мама, тебя какая-то женщина спрашивает, – сказал он, не снимая перчаток. – Она принесла картонку. Должно быть, это модистка… – Тут он умолк, увидев, что мать плачет. – Что случилось? – спросил он.

– Ничего, – ответила Мариаграция. Она поспешно встала, уронив последние бусинки на пол. Шумно высморкалась.

– Я сейчас вернусь, – сказала она и, наклонив покрасневшее лицо, поспешно вышла, словно желая что-то спрятать.

– Что все-таки случилось? – повторил Микеле, с любопытством глядя на Лео.

Тот пожал плечами.

– Ничего, – ответил он. – У нее порвались бусы… Ну а потом она ударилась в слезы.

Стало очень тихо. Карла молча стояла у опустевшего кресла матери. Лео смотрел в пол, Микеле, неподвижно стоя посреди комнаты, не сводил с Лео растерянного взгляда. Ни ненависти к нему, ни жалости к матери он не испытывал. Он чувствовал себя лишним, ненужным. На миг у него вспыхнуло желание что-то сделать, учинить Лео допрос, оскорбить его, возмутиться. А потом, испытывая острое чувство унижения и скуки, он подумал, что в конце концов все это его не касается.

– Делайте, что хотите! – резко сказал он, – Я ухожу. – И вышел.

– Иди сюда, Карла, – возбужденно, с напускной небрежностью прошептал Лео, едва за Микеле закрылась дверь… – Нет, еще поближе.

– Тебе хорошо спалось? – подойдя к нему, спросила Карла.

– Отлично.

Он протянул руки, обнял ее за талию, привлек к себе.

– Потом поедем ко мне, – глухим голосом добавил он. – Что-нибудь придумаешь – тебе, мол, надо к подруге. Или по делам.

Он еще крепче прижал ее к себе, положив руки на ее упругие бедра.

– Все обошлось хорошо сегодня утром? – спросил он, чтобы только не молчать.

– Да, – ответила она со смешанным чувством отвращения и страха, глядя сверху вниз на сидящего в кресле возлюбленного. Он говорил, не подымая головы и не сводя глаз с ее живота, точно весь разговор происходил между ним, Лео, и ее животом и точно его интересовала лишь эта не самая благородная часть ее тела. – Никто ничего не заметил.

– Было очень рано, – сказал он, не меняя позы и словно говоря с самим собой.

Наконец он разогнулся, поднял глаза и посадил Карлу к себе на колени.

– Не боишься, – спросил он, глупо и самодовольно глядя на Карлу, – что кто-нибудь войдет?

Карла пожала плечами.

– Что мне теперь бояться? – ясным голосом сказала она и сглотнула слюну.

– Но представь себе, что сейчас… в этот миг, входит мама, – с веселым любопытством настаивал Лео. – Как бы ты тогда поступила?

– Сказала бы всю правду.

– А потом?

– А потом, – поигрывая галстуком возлюбленного, неуверенно ответила она, сознавая, что лжет в страхе перед куда более глубокой правдой, – уйду к тебе… Буду жить с тобой.

Польщенный этим признанием, смысл которого он истолковал превратно, Лео довольно улыбнулся.

– Ты очень милая девочка, – сказал он и обнял ее. Они поцеловались.

– Мы можем побыть вместе с трех до семи, – сказал Лео.

Сам он от подобной перспективы был совсем не в восторге. Несмотря на свое возбуждение, он смутно догадывался, что для этого крепкого юного тела, для горящей страстью молодой женщины его сил с каждым разом будет все больше недоставать. Ощущение было очень неприятным: он словно заранее чувствовал, что окажется несостоятельным. Перед ним, чтобы удовлетворить его голод и жажду наслаждений, поставили огромные бочки вина, столы, ломящиеся от изысканных яств, и распахнули двери комнат, переполненных самыми красивыми женщинами, которых уложили на полу в ряд. «С трех до семи, – усмехаясь подумал он. – Зачем мне целых четыре часа?» Он посмотрел на себя в зеркало; лоб с залысинами, лицо слегка обрюзгшее, красное, пухлые щеки, на которых мелкая щетина отсвечивает голубым металлическим блеском. Мужчина в годах. «Наплевать, – спокойно подумал он, не пытаясь себя обманывать. – Когда сил иссякнут, я ей так честно и скажу». Все это время машинально гладил Карлу по шее.

– Какая ты горячая! – воскликнул он.

Она молчала, глядя на красное, грубое лицо любовника.

– Почему мама расплакалась? – наконец спросила она.

– Я сказал, что сегодня не смогу с ней встретиться.

– Когда-нибудь, Лео, ты и мне скажешь то же самое? – мягко спросила она.

– При чем здесь ты? – воскликнул Лео.

Его поражало несоответствие между той покорной благодарностью, с какой Карла принимала его ласки, вздрагивая всем телом, и равнодушным, вернее, даже печальным выражением ее лица. «Словно тело ее живет своей, независимой жизнью», – удовлетворенно думал он.

С минуту они молчали. Наконец Лео поднял глаза, и их взгляды встретились.

– О чем ты думаешь? – спросил он.

– О том дне, когда ты и мне скажешь, что не можешь меня принять, – ответила она, сознавая, что притворяется.

– Ерунда, – ответил Лео, опустив голову и снова принимаясь ласкать Карлу. – Разве ты Мариаграция?

– Это ты сейчас так говоришь, – не сдавалась Карла. – А потом?… – Она и сама не знала, зачем завела этот разговор. В глубине души ее не очень волновало, бросит ли ее однажды Лео. Но она хотела точно знать, что ее судьба будет иной, чем у матери. Ее вопрос можно было понять так: «Могу я надеяться, что моя жизнь не будет повторением жизни мамы?»

Лео ничего не ответил. Он старательно гладил ей колено.

– А что это такое? – спросил он, ткнув пальцем в бедро.

– Подвязка.

Она так сильно наклонилась, что стукнулась лбом о крепкий лоб возлюбленного.

– Ты… любишь меня? – спросила она.

Лео изумленно посмотрел на нее.

– Я хочу сказать, – поспешно добавила она, – маму ты никогда не любил, но меня ты любишь, да?

И тут Лео осенило: «Она ревнует к Мариаграции. Теперь я понял… Она ревнует меня… к своей матери». Гордый своей проницательностью, весьма польщенный, что может вызывать такую ревность, он улыбнулся.

– Не бойся и больше об этом не думай. С твоей матерью все кончено. Ясно тебе? Все кон-че-но!

– Да нет же… – Карла хотела было объяснить, какие противоречивые чувства ее обуревают, как вдруг дверь гостиной отворилась.

– Пусти, – прошептала она, – это мама. – Мгновенно высвободилась и соскользнула на пол.

Вошла Мариаграция со свертком в руках. Она немного успокоилась, успела привести себя в порядок и даже напудриться.

– Что ты делаешь, Карла? – спросила она.

– Собираю бусы, – ответила Карла. Стоя на коленях на ковре, она старательно собирала упавшие бусины. Лео с любопытством смотрел на ее склоненную голову с разметавшимися волосами, на слегка оголившиеся полноватые ляжки и длинную гибкую спину.

– Это была не модистка, – сказала Мариаграция, – а синьора, которая продает ткани и подушечки… Одну я купила!

– Что? – спросила Карла, пытаясь достать бусину, закатившуюся под оттоманку.

– Наволочку, – пояснила Мариаграция. – Посмотри, вон еще одна закатилась в угол…

Она упорно делала вид, будто не замечает Лео.

– Вижу, – сказала Карла, продолжая собирать бусины. «Но почему мне так хочется нагнуться, спрятаться, ползать по полу, сжимая в кулаке бусины, и печально вглядываться в полутьму?» Она и сама этого не знала. Раскрасневшаяся, она поднялась наконец и ссыпала бусы в пепельницу.

– Покажи наволочку, – сказала она.

Мариаграция развернула сверток и продемонстрировала покупку – квадратный кусок голубого шелка, на котором красными, зелеными и золотистыми нитками был вышит обычный китайский дракон с извергающей пламя пастью и игольчатым хвостом.

– Красиво, – сказал Лео.

– Нравится тебе? – спросила Мариаграция у дочери, притворившись, будто суждение Лео ее вообще не интересует.

– По-моему, совершенно бесполезная покупка, – резко ответила Карла. – В доме и без того полно всяких подушечек, вышивок… Не знаю даже, куда ты ее положишь!

– В передней на диван, – несмело сказала Мариаграция.

– А вообще-то, наволочка будет довольно приятная, – поспешила сгладить свою резкость Карла.

– Ты находишь? – с робкой, довольной улыбкой сказала Мариаграция.

Карла направилась к двери.

– Пойду переоденусь, – сказала она. – Лео, подожди меня… Выйдем вместе…

– Еще рано! – посмотрев на часы, крикнула Мариаграция и бросилась вслед за дочерью.

– Мне уже пора, – ответила Карла с порога.

– Да нет же! – воскликнула Мариаграция. – Нет же! – И обе, споря, волнуясь, взмахивая руками, словно две большие испуганные птицы, ушли, и за ними с грохотом захлопнулись двери.

Оставшись один, Лео бросил потухшую сигару, потер затекшие руки и ноги, зевнул. Затем вынул из кармана пилочку и стал чистить ногти. За этим занятием спустя десять минут и застала его Карла.

– Ну, Лео, – сказала она, надевая перчатки, – Идем?

– Олл райт, – ответил он. Встал и вышел вслед за Карлой.

В холле он по привычке принялся грубо паясничать.

– Удостоите ли вы меня, синьорина, чести, – проговорил он, поклонившись, – составить вам компанию?

– Удостаиваю, – ответила Карла, краснея и невольно улыбаясь. Весело посмеиваясь, легонько толкая друг друга, по-кошачьи упруго перепрыгивая через пожелтевшие от недавних дождей мраморные ступеньки, они спустились в сад. У ворот виллы стоял низкий, приземистый автомобиль Лео с большими колесами. Он ярко блестел на солнце.

С громким смехом они подошли к сверкающей никелем машине. Быстро сели в нее, вначале – Лео, за ним – Карла.

– Ничего не забыла? – спросил Лео, нажав на стартер.

– Ничего, – ответила Карла. В ясном, холодном воздухе ее страхи и печали сразу улетучились. Сидя рядом с Лео, она наслаждалась голубым небом, омытой дождем пожухлой травой, сверкающей машиной.

Машина тронулась и быстро промчалась мимо голых деревьев парка. Ярко светило солнце. Свисающие ветки и ветер несильно хлестали их по голове, на их лицах отражалась одна и та же радость и юношеское изумление, а перед глазами проплывала одна и та же цветовая гамма.

Непричастные стремительному бегу машины, они словно любовались собой в ветровом стекле, за которым одни сады и небеса сменялись другими и на миг отражались то глаза и рот Лео, то детские щеки Карлы. И оба они, Лео и Карла, словно плыли по воздуху, в минутном, призрачном слиянии душ.