Текст книги "Лэд"

Автор книги: Альберт Терхьюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Итак, Лэд побежал на северо-запад и через полмили оказался перед низкой стеной Центрального парка в западной его части. Искать проход он не стал, а просто перескочил через ограду и приземлился на Восьмую авеню в середине квартала.

Не покидая тротуара и не обращая внимания на редких в этот час прохожих, он добежал до ближайшего перекрестка и там свернул на запад, на улицу, ведущую к Гудзону. Так невозмутимо и уверенно выбирал он путь, что никто не принял бы его за потерявшуюся собаку.

Над Девятой авеню тянулась надземная линия городского метро. Чуткие собачьи уши ломило от железного дребезга. Многократно отраженный грохот проезжающей электрички так оглушил Лэда, что он едва сообразил отскочить от едущего в центр трамвая.

Но он бежал дальше. На следующем перекрестке свернул на Амстердам-авеню. Патрульный на пути в полицейский участок на Западной Шестьдесят девятой улице, чтобы заступить на ночное дежурство, очевидно, слишком углубился в размышления о высоких материях и потому не заметил большого заляпанного грязью пса, прошлепавшего мимо.

Такая невнимательность лишила патрульного возможности получить хороший довесок к заработку. Потом в участке он узнал, что туда только что приезжали мужчина и женщина, оба в очень расстроенных чувствах, и предложили награду в пятьдесят долларов тому, кто отыщет крупного коричнево-белого колли, отзывающегося на кличку Лэд.

Когда собака добралась до Амстердам-авеню, его окликнул тонкий детский голосок. Трехлетняя девочка – облачко золотого, белого и розового – переходила дорогу под опекой толстой женщины в черном. Малышка заметила Лэда, когда тот поравнялся с ними.

С радостным визгом девочка бросилась к колли и обвила обеими руками его мохнатую шею.

– Ах! Ах! Собачка! – пищала она восторженно. – Ах, какая милая, славная собачка!

Да, Лэд ужасно торопился домой, и Лэд был ужасно измучен душой и телом, но его большое сердце не могло оставаться глухим к искренней симпатии. К тому же детей он боготворил и с удовольствием сносил любые их манипуляции с собой.

Детское объятие и детский голос заставили его остановиться, и он дружелюбно замахал пушистым хвостом. Закованный в намордник нос потянулся к розовому личику на одном с ним уровне, чтобы поцеловать его. Девочка крепче обняла собаку и прижалась мягкой щечкой к коричневой морде.

– Обожаю тебя, собаченька, – прошептала она на ухо Лэду.

Но тут над ними нависла толстая женщина в черном. Она свирепо отдернула ребенка от собаки. Потом, заметив, что грязь с плеча Лэда запачкала белое пальтецо девочки, женщина вскинула перевязанный бечевкой сверток и звучно шмякнула им по собачьей голове.

Лэд даже присел от тяжелого удара, а затем его горькое удивление утонуло в волне возмущения. Это неприятное толстое существо в черной одежде – не мужчина, и потому Лэду пришлось ограничиться оскалом белых зубов и угрожающим рыком в самой глубине гортани.

Женщина отпрянула в испуге и громко закричала. В тот же миг рядом с ней оказался патрульный, идущий в участок.

– Что случилось, мэм? – спросил он.

Женщина направила дрожащий пухлый палец на Лэда, который возобновил свой путь на северо-запад и уже был на середине проезжей части.

– Бешеная собака! – выпалила она. – Она… она укусила меня! Хотела укусить, по крайней мере!

Не дослушав последней уточняющей фразы, патрульный пустился в погоню. Как минимум это был вожделенный шанс быть упомянутым в книге учета произведенных операций. На бегу он вытащил пистолет.

Лэд уже достиг западного тротуара Амстердам-авеню и там свернул на боковую улицу. Неспешной волчьей рысью он с легкостью преодолевал милю за милей.

К тому времени, когда полицейский оказался на углу улицы и авеню, пес опережал его на полквартала. Блюститель порядка, по-прежнему на бегу, прицелился и выстрелил.

Так вот, всем (пожалуй, кроме только что поступивших на службу патрульных и киногероев) известно, что стрелять на бегу – это значит исключить всякую возможность попадания в цель. Ни один стрелок, ни один человек, имеющий хотя бы отдаленное представление о стрельбе, не станет так делать. Даже самый меткий снайпер не может надеяться на то, что его пуля попадет в цель, если во время выстрела он трясет рукой и всем своим телом в такт беговым движениям.

Пуля полетела вверх и вправо, разбив окно на втором этаже. От выстрела по узкой улице прокатилось гулкое эхо.

– Что случилось? – оживился паренек – один из стайки мальчишек, стоящих вокруг бочки, в которой они устроили костер.

– Бешеная собака! – пропыхтел полицейский, поспешая за колли.

Мальчишки тут же с радостью присоединились к погоне и моментально обогнали патрульного, который тем временем произвел второй выстрел.

Лэд почувствовал, как его левую ляжку пробороздила раскаленная добела стрела боли – словно его ударили хлыстом. Он развернулся прыжком, чтобы увидеть невидимого врага, но обнаружил, что за ним с воплями несется с полдюжины мальчишек да следом неуклюже топает человек в синем и размахивает чем-то ярким.

Лэд вовсе не жаждал компании такого рода. Он всегда недолюбливал незнакомцев, а этим, похоже, вздумалось поймать его – и помешать ему добраться до дому.

Он развернулся и продолжил путешествие на северо-запад с удвоенной скоростью. Крики «ату!» и «лови!» зазвучали громче, и к группе преследователей подключились еще три-четыре добровольца. Отовсюду неслось: «Бешеная собака! Бешеная собака!»

Никто из этих людей – и полицейский в их числе – не имели никаких доказательств того, что колли взбесился. В Нью-Йорке или в любом другом городе за год не увидишь и двух по-настоящему бешеных псов. Тем не менее в человеческом горле всегда наготове этот глупый крик «Бешеная собака!», и вырывается он на свободу при малейшем предлоге.

Остается только гадать, сколько тысяч злополучных и совершенно безвредных домашних псов за год вот таким же образом преследуют, отстреливают, пинают, насмерть забрасывают камнями – во имя Гуманности, как же иначе! – только потому, что какому-то идиоту свисающий язык или неуверенность покажутся свидетельствами почти иллюзорного заболевания под названием «бешенство».

Собака потерялась. Она в смятении бродит туда-сюда. Мальчишки бросаются в нее камнями или устраивают погоню. От страха у нее вываливается язык и стекленеет взгляд. И тогда непременно послышится: «Бешеная собака!» И миролюбивого, милого питомца с радостью предают смерти.

Лэд пересек Бродвей, проскользнув между процессией трамваев и такси, и галопом понесся вниз по холму к парку Риверсайд. За ним по пятам мчалась оголтелая толпа. Патрульный дважды припускал, чтобы оказаться в первой линии, и дважды стрелял – обе пули ушли далеко в сторону. Вот Вестэнд-авеню осталась позади, потом Риверсайд-драйв, Лэд бежал изо всех сил. Очередная улица вывела его прямо на пирс, который на сто футов выдавался в реку Гудзон.

И Лэд вылетел на этот пирс – не в паническом ужасе, но тем не менее решительно настроенный на то, чтобы не дать этим орущим нью-йоркцам поймать его и замедлить его путь домой.

За ним на пирс последовали и топот с криками. Портовый сторож метнул в пробегающего пса тяжелую доску. Она просвистела мимо его задних лап – сторож промахнулся совсем чуть-чуть.

И вот Лэд встал на краю пирса. Сзади надвигались преследователи в полной уверенности, что наконец-то загнали опасную бестию в тупик.

Он задержался на поперечной балке всего на долю секунды, чтобы посмотреть направо и налево. Во все стороны широко раскинулась река, нигде не стянутая мостами. Чтобы продолжить путь домой, нужно переправиться через нее, и есть только один способ это сделать.

Сторож, который уже почти настиг колли, замахнулся дубинкой. Она опустилась с убийственной силой – на балку, где только что стоял Лэд.

Но самого Лэда там уже не было. Мощный прыжок перенес его через ограждение прямо в черную воду.

Глубоко в реку погрузился колли и тут же стал пробиваться к поверхности. Вода, хлынувшая ему в пасть и в ноздри, была соленой и несвежей – совсем не такой, какой была вода в озере при Усадьбе. Лэда замутило. Февральская студеность реки миллионами ледяных иголок вонзилась ему в тело.

Он вынырнул и отважно поплыл к противоположному берегу, до которого было гораздо больше мили. Когда его красивая голова появилась над поверхностью, сборище на краю пирса взорвалось криком. В воду вокруг Лэда посыпались доски и куски угля. Пистолетная пуля подняла фонтанчик брызг всего в шести дюймах от колли.

Но было темно, а черная поверхность воды рябила отраженными огнями, и в конце концов пес, целый и невредимый, оказался вне досягаемости.

Надо сказать, что заплыв на одну или даже на две мили для Лэда не составлял особой трудности – даже в ледяной воде. Но эта вода отличалось от той, в которой он привык плавать. Во-первых, начинался прилив, и хотя в некоторой степени это помогало Лэду, мириады водоворотов и поперечных потоков, вызванных к жизни приливом, трепали, вертели и толкали пса, приводя его в замешательство. А еще прямо у него перед носом то и дело возникали бревна, бочки и иные препятствия, а иногда они ударялись в его вздымающиеся бока.

Один раз буквально в тридцати футах от Лэда прошел таможенный катер. Кильватерная струя подхватила колли и затащила в водоворот, и ему пришлось как следует покувыркаться, прежде чем он сумел выбраться из него.

У него разрывались легкие. Он обессилел. Все его тело болело, как будто его целый час пинали. В соленой воде пулевую царапину на ляжке сильно щипало, а намордник и слепил, и душил одновременно.

Но он двигался вперед, и не столько благодаря замечательной мощи и мудрости, сколько благодаря геройскому духу.

Он плыл уже второй час, его тело и мозг занемели, и только механическое движение выжатых как лимон мышц удерживало его на плаву. Дважды баржи едва не задавили его, и в кильватере каждой из них Лэду пришлось бороться за жизнь.

Спустя целую вечность его лапы наткнулись на подводный камень, потом еще на один, и из последних сил Лэд выполз на сушу, на узкую полоску песка у подножия базальтовых утесов Палисада. Он рухнул на землю и, дрожа, долго пытался отдышаться.

Так и лежал он там, предоставив Природе восстанавливать его дыхание и дух. Мохнатое тело превратилось в одну большую пульсирующую боль.

Как только он смог снова двигаться, он немедленно продолжил путь. То вплавь, то посуху обходил он скалы Палисада, пока не нашел на склоне обрыва одну из нескольких троп, по которым обожают карабкаться воскресные туристы. Пошатываясь, медленно взобрался он наверх. Ему нужно было беречь силы.

На вершине он опять лег отдохнуть. Осталась позади испещренная огнями черная вода, за ней тянулись в небо чернильные очертания города, в расщелинах которого тлел грязный смог. Впереди лежало плоскогорье, которое постепенно понижалось.

Настало время уточнить направление. Лэд встал и принюхался, поворачивая голову из стороны в сторону и высоко поднимая нос в наморднике. Определив курс, он снова тронулся в путь, но теперь его трусца не была такой быстрой, а легкий шаг отяжелел. Его мощная мускулатура постепенно избавлялась от невероятного напряжения речной переправы, но происходило это медленно, потому что Лэд бесконечно устал, давно не ел и у него болели тело и душа. Он берег силы на то время, когда придется беречь их еще расчетливее.

Через плато, вниз по склону и потом по бескрайним засоленным лугам шел пес – на северо-запад, все время на северо-запад; иногда по дороге или по тропе, иногда по бездорожью, но не отклоняясь от прямой линии.

Время близилось к полуночи, когда он взошел на первую гряду джерсийских холмов над Хакенсаком. Погруженную в темноту деревню он пересек по единственной улице: голова поникла, лапы заплетаются, намордник весит тонну и сделан из расплавленного железа и осиных жал.

Теперь, когда острая усталость прошла, больше всего досаждал ему именно намордник. Это пыточное устройство начинало влиять на его нервы и мозг. Даже флегматичная, вялая собака ненавидит намордник, а уж чувствительные собаки просто сходят из-за него с ума.

Жажда, нестерпимая жажда мучила Лэда. Попить из озер и ручьев, попадавшихся ему на пути, он не мог, потому что проклятый стальной капкан сдавил челюсти так, что невозможно было даже подышать с открытым ртом, а это само по себе жесточайшее страдание для собаки.

Вдруг из тени какой-то покосившейся лачуги вынырнула массивная фигура и яростно набросилась на пробегающего мимо колли.

Дворовый сторожевой пес – помесь английского дога, гончей и любой другой породы, какой только пожелаете – дремал на крыльце своего хозяина-скотовода, когда от дороги донеслось «топ-топ-топ» усталой трусцы Лэда.

За время путешествия колли не раз и не два к нему подбегали другие собаки, чтобы облаять чужака, но из-за размера Лэда и целеустремленности, с которой он следовал выбранному курсу, нападать на него они не решались.

Однако этот полукровка был менее благоразумным. А возможно, он понял, что намордник делает Лэда беспомощным, и решил не упускать легкой победы. В любом случае он не предупредил о нападении ни лаем, ни рыком.

Зрение Лэда ослабло от изнеможения и дорожной пыли, слух притупился от воды и шума. Поэтому приближения неприятеля он не видел и не слышал. Опасность он осознал только тогда, когда сбоку на него обрушились семьдесят с лишним фунтов. В тот же миг два ряда зубов вонзились ему в плечо.

Под этим натиском Лэд распластался на левом боку. Оказавшаяся сверху дворняга быстро отказалась от невыигрышной хватки в плечо ради более многообещающего укуса в горло упавшей жертвы.

У кошки есть пять орудий борьбы – четыре лапы и пасть. Так же обстоит дело с любым другим животным на земле, включая человека – но за исключением собаки. Она может быть опасной только благодаря зубам. Заключите ее пасть в намордник, и собака станет такой же безвредной в сражении, как новорожденный младенец.

Таким образом, Лэд был плачевно неспособен ответить на атаку неожиданного врага. Истощенный, прижатый к земле, мощные челюсти обездвижены – казалось, ему конец.

Однако упавший колли – еще не побежденный колли, так ему диктует его волчье наследие. Еще в падении Лэд инстинктивно подобрал под себя лапы, так же как он сделал, когда выпал из автомобиля.

И почти сразу же он опять вскочил, страшно рыча и отбрыкиваясь от вцепившейся ему в горло дворняги. От его усталости не осталось и следа – в игру вступило его удивительное второе дыхание. Но только этим оно и могло помочь ему – использовать зубы он не мог, о чем хорошо знали и Лэд, и дворняга.

Горло колли, за исключением одного уязвимого пятнышка, надежно спрятано под густым воротником, толстым и вязким, как матрас. В этот-то матрас и погрузил клыки сторожевой пес. Вся его пасть оказалась забита шерстью, но это было все, на чем смогли сомкнуться страшные челюсти.

Рывок мощного корпуса, и Лэд высвободился из хватки, не причинившей ему вреда. Дворняга накинулась на него снова. Лэд взвился на задние лапы, встречая прыжок врага широкой грудью и бессильно щелкая челюстями под тесным намордником.

Натолкнувшись в прыжке на могучего колли, дворняга кубарем отлетела назад, но тут же вновь пошла в бой. На этот раз она не дала противнику шанса встать на задние лапы, а набросилась на него сбоку. Лэд крутанулся, встречая наскок, и, резко выставив плечо вперед, отразил и эту атаку.

Лэд видел свою беспомощность. Не пора ли дать стрекача? Коли не можешь превзойти врага в драке, не попробовать ли превзойти его в скорости? Если продолжать борьбу, то ее исход практически предрешен: его растерзают насмерть. Лэд не был глупцом; все это ему было понятно. Тем не менее он не воспользовался секундной передышкой, чтобы броситься наутек, и продолжил безнадежную битву.

Дважды, трижды смекалка и сверхъестественная быстрота помогали Лэду отразить натиск злобной дворняги. На четвертый раз, когда он пытался встать на дыбы, его задняя лапа поскользнулась на подмерзшей лужице. Лэд грохнулся наземь, и дворняга бросилась в решающую атаку.

Прежде чем колли успел встать на лапы, его соперник сумел-таки зацепиться зубами за его шею. Прижав Лэда к земле, дворняга пыталась поглубже прокусить то, что схватила в пасть, а теперь это было кое-что посущественнее, чем мех. Ее клыки наткнулись на тонкий кожаный ремешок.

Дворняга остервенело грызла это плотное препятствие на пути к яремной вене. В пылу битвы она ошибочно приняла его за плоть. Лэд вьюном вился под ней, чтобы освободиться и встать на ноги, но семьдесят пять фунтов веса противника крепко придавили его шею к земле.

И вдруг сторожевой пес торжествующе зарычал. Ремешок перегрызен!

Держа в пасти оборванный конец кожаного крепления, победитель напоследок как следует дернул за него. На какой-то момент стальные прутья глубоко врезались в израненный нос Лэда. А потом, словно по волшебству, пыточное устройство перестало сковывать его морду. Оно болталось на ремешке, зажатом в челюстях дворняги.

Молниеносным движением, за которым невозможно уследить глазом, Лэд вскочил и исступленно бросился в драку. Свершилось чудо – его челюсти свободны; пытка закончилась. Счастье избавления зажгло в колли неистовство берсерка[5]5
  Берсерк или берсеркер – в древнегерманском и древнескандинавском обществе воин, посвятивший себя богу Одину. Берсерки отличались неистовостью, большой силой, быстрой реакцией и нечувствительностью к боли. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Дворняга отбросила намордник и с прежним азартом вернулась к битве. К ее разочарованию, с ней теперь сражался не беспомощный пес, а смертельно опасный волк. Лэд не стремился к одной крепкой хватке. С головокружительной скоростью двигались его морда и туловище, и каждое движение означало глубокий укус или рваную рану в короткошерстой шкуре его противника.

До смешного легко уклонялся колли от неуклюжих контратак дворняги, а сам продолжал наносить укусы. Его короткие передние зубы доставали до самой кости. Глубоко и кроваво разили его изогнутые клыки – как могут разить только клыки волка и колли.

Дворняга, сбитая с ног, с воем повалилась на дорогу, и Лэд мрачно вцепился в обнажившееся брюхо.

В лачуге открылось окно. Раздался громкий мужской голос. В доме через дорогу закричала женщина. Лэд оторвался от поверженного врага, оценивая новые обстоятельства.

Охваченная страхом, израненная дворняга мигом подскочила и стремглав умчалась обратно на крыльцо. Каждый ее прыжок сопровождался воплем боли.

Лэд не преследовал ее, а побежал дальше своей дорогой, ни разу не обернувшись.

Спустя милю он остановился, чтобы попить из ручейка. И пил он полных десять минут. Потом двинулся дальше. Без намордника и утолив жажду, он забыл о боли, об усталости, о засохшей корке грязи и крови на его чудесной шубе, о всех кошмарных событиях того дня.

Он идет домой!

Автомобиль Хозяйки и Хозяина свернул с шоссе к Усадьбе, когда уже забрезжил серый рассвет. Всю ночь они искали Лэда, они исколесили Манхэттен от края до края – от Полицейского управления до приюта для собак. Теперь Хозяин вез усталую и несчастную жену домой, чтобы она отдохнула, а сам собирался вернуться в город и возобновить поиски.

Автомобиль уныло запыхтел по подъездной дорожке, но он был еще далеко от Усадьбы, когда утреннюю тишину разорвал грозный лай, призывающий нарушителей границ и покоя убираться восвояси.

Со своего поста на веранде наперерез автомобилю бежал Лэд, скованно перебирая натруженными лапами. А потом его зрение и нюх вдруг открыли ему, что эти нарушители – не кто иной, как его божества.

Хозяйка ахнула, не веря своим глазам, и выскочила из автомобиля прежде, чем он остановился. Переполненная чувствами, она упала на колени и крепко-крепко обняла грязную окровавленную морду Лэда.

– О, Лэд, – всхлипывала она. – Лэд мой! Дорогой мой!

И в этот момент свершилось еще одно чудо: и скованность в мышцах, и боль, и утомление Лэда исчезли. Он потянулся, чтобы лизнуть залитое слезами обожаемое лицо, склонившееся над ним, а потом в безудержном приступе радости, как щенок, перевернулся на спину и затряс в воздухе всеми четырьмя грязными тонкими лапами, стал делать вид, будто собирается укусить любящие руки, которые ласкали его.

Таковое поведение никак нельзя назвать приличествующим степенному, взрослому колли. Но Лэду было все равно, потому что таким поведением он остановил слезы Хозяйки и заставил ее засмеяться. А именно этого он и хотел больше всего.

Глава седьмая
Пережиток прошлого

Усадьба находилась в девяти милях к северу от окружного центра – города Патерсона. Каждый год рядом с Патерсоном проводилась крупная животноводческая ярмарка штата Нью-Джерси – ярмарка, призеры которой на следующие двенадцать месяцев становились аристократами среди породистого крупного рогатого скота, овец и свиней в радиусе тридцати миль.

За два дня до начала Ярмарки с пастбищ на склонах гор Рамапо, что возвышаются к югу от Сафферна, спустились двадцать призовых овец. Их разведением увлекался один человек, для которого титул Фермера с Уолл-стрит обладал ни с чем не сравнимой притягательностью, стоил ему тысяч тридцать в год и превращал его самого в кару небесную для всех его немногочисленных друзей.

Среди этих невезучих друзей случилось оказаться и Хозяйке с Хозяином. И потому наш Джентльмен-Фермер решил разбить перегон своих овец на ферму двадцатичетырехчасовым постоем в Усадьбе.

Хозяин, должным образом уведомленный о сомнительной чести, которая выпала его дому, выделил для овец пустующий загон возле конюшни. Туда и привел пастух своих запыленных блеющих подопечных по прибытии отары в Усадьбу.

Пастух был угрюмым шотландцем. Основы угрюмости в его северном сердце заложила Природа. Тяготы службы у Фермера с Уолл-стрит десятикратно усилили природную склонность. Звали его Макгилликадди, и внешность у него была под стать имени.

Отметим, что в Северном Нью-Джерси живая овца – почти такая же редкость, как птеродактиль. Это стадо в двадцать голов обошлось собственнику в целое состояние. Собака же (особенно колли), которая не знакома с овцами, при первой встрече склонна рассматривать их как свою законную добычу. Другими словами, при виде овцы многие законопослушные псы мгновенно превращаются в убийц.

Чтобы не запятнать таким позором гостеприимство Усадьбы, Хозяин погрузил утром всех своих колли, кроме Лэда, в машину, чтобы отправить их на три дня в гостиницу для собак, что имелась в десяти милях.

– Старый пес тоже поедет, сэр? – спросил старший работник Усадьбы после того, как он поднял остальных собак в кузов, и кивком указал на Лэда.

Лэд обозревал происходящее с верхней ступеньки веранды. Хозяин посмотрел на колли, потом на машину и ответил:

– Нет. Лэд имеет больше права находиться здесь, чем какие-то презренные овцы. Он не побеспокоит их, если я скажу ему. Пусть он остается.

Часом позже овцы, конвоируемые мизантропом Макгилликадди, вереницей проследовали от шоссе к воротам Усадьбы, после чего их разместили в отведенном им загоне.

Когда, теснясь и толкаясь, стадо в сопровождении сурового пастуха показалось на подъездной дорожке, Лэд поднялся со своего коврика. Его ноздри щекотал странный запах, его глаза были оскорблены причудливой картиной – нет, нужно немедленно изгнать пришельцев обратно, на главную дорогу. С этим намерением колли спрыгнул с крыльца.

Он бежал с опущенной головой, не издавая ни звука, потому что счел, будто это чрезвычайное происшествие, которое требует немедленных и жестких мер, а не предупредительного лая. Кто их знает, этих двадцать толстых, курчавых, белых существ, может, это драчуны, готовые напасть на него или даже нарушить покой и безопасность его божеств. Да и хмурый Макгилликадди не показался Лэду слишком миролюбивым. Вот чем объяснялась его беззвучная атака на врага – атака, произведенная со скоростью и грозной силой молнии.

Макгилликадди быстро встал впереди своих подопечных и вскинул посох. Но прежде чем посох опустился на мохнатого стража Усадьбы, пса повелительно окликнул певучий голос. Это Хозяйка, вышедшая на веранду, заметила, как Лэд помчался к воротам.

– Лэд! – позвала она. – Лэд!

Большая собака замедлила бег.

– Ко мне! – крикнула Хозяйка. – Оставь их в покое! Слышишь, Лэд? Овец не трогай! Иди сюда!

Лэд услышал и послушался. Лэд всегда слушался. Если эти двадцать смердящих чужаков и их размахивающий палкой поводырь – друзья Хозяйки, то он не должен прогонять их. Команду «Оставь в покое» ослушаться нельзя.

Дрожа от ярости и тем не менее без единой мысли о неповиновении, Лэд развернулся и рысцой направился обратно к веранде. Там он сунул холодный нос в теплую маленькую ладонь Хозяйки и вопросительно заглянул ей в лицо, ожидая отмены приказа о том, что надо держаться в стороне от овец и их погонщика.

Но Хозяйка только погладила его по шелковистой голове и прошептала:

– Нам они тоже не нравятся, Лэд, но мы не должны этого показывать. Оставь их в покое!

Двадцать бесценных овец прошествовали до веранды и дальше, к конюшне.

– Полагаю, они заберут на Ярмарке все призы, как вы считаете? – вежливо спросила Хозяйка у Макгилликадди, когда он брел мимо нее, замыкая процессию.

– Мабудь, да, – буркнул Макгилликадди с изысканной вежливостью, к которой прибегают представители его народа и его класса в ситуациях, когда им кажется, будто к ним снисходят. – Мабудь, нет. Мабудь – гхм.

Обезопасив таким образом свое заявление от любых нападок, шотландец побрел дальше. Лэд тоже добежал до загона, чтобы проконтролировать, как запирают овец. Хозяйка его не удерживала. Она была вполне уверена в том, что ее команда «Оставь их в покое» оградила овец от посягательств со стороны колли.

Лэд медленно обошел загон, не сводя взгляда с овец. Впервые в жизни он видел этих животных. А ведь его предки тысячу лет, если не больше, пасли и охраняли овечьи стада на вересковых пустошах.

Атавизмы в собаках загадочно сильны и проявляют себя порой самым неожиданным образом. К тому же в колли живет наследие волков – не только в теле, но и в мозге, а волк – официально признанный истребитель овец и считался таковым еще в те дни, когда горбатый раб по имени Эзоп коротал бессонные ночи созданием басен.

Лэд все бродил и бродил вокруг загона. Его глаза светились мириадами смутных воспоминаний. Его чувствительные ноздри ходуном ходили от запахов, струящихся из-за ограды.

Макгилликадди время от времени поглядывал на пса и хмурился. Эти овцы не являлись предметом его гордости. Честное сердце пастуха вообще не знало, что такое гордость, ведь это один из семи смертных грехов, а овцы даже не его собственные. Но стадо – это его кусок хлеба с маслом, Фермер с Уолл-стрит за работу платил неплохо, и Макгилликадди обязан был следить за благополучием овец.

Шотландцу совсем не нравилось, как этот колли пожирает глазами призовых мериносов. Не удовлетворен он был и надежностью ограждения. Проволочная сетка за годы службы заржавела и провисла, калитка покосилась и запиралась на какой-то сомнительный засов – курам на смех.

Овца – одно из самых неумных созданий на земле. Если вожаку стада среди ночи вдруг взбредет в голову прижаться всей тушей к наиболее источенному ржавчиной участку забора, то вскоре там образуется дыра, через которую вся двадцатка проберется наружу. А снаружи…

И опять Макгилликадди мрачно хмурился на Лэда. Колли отвечал на это заинтересованным взглядом. Породистая и правильно выращенная собака так же хорошо «читает» выражения лица, как профессиональный нищий. Лэд видел неприязнь, с какой смотрел на него из-под тяжелых век Макгилликадди, и всей душой рвался выразить полную взаимность этих чувств, да только команда Хозяйки наделила этого хмурого чужака иммунитетом.

Поэтому Лэд просто развернулся к пастуху спиной, сел, прижал шерстистые уши к голове, вскинул нос к небу и принюхался. Макгилликадди слишком много времени провел рядом с животными, чтобы не почувствовать оскорбления в позе и действиях собаки. Кулак пастуха решительно сомкнулся вокруг посоха.

Спустя полчаса в Усадьбу прибыл и сам Фермер с Уолл-стрит. Он приехал в двухместном автомобильчике, рядом с любителем-животноводом сидел его четырехлетний сын с одутловатым бледным лицом, а в ногах лежало то ли какое-то четвероногое, то ли куча лохмотьев.

Хозяйка и Хозяин, с приличествующими улыбками на лице, вышли на веранду, чтобы встретить гостей. Лэд, вернувшийся от импровизированной овчарни, стоял рядом с ними. При виде и запахе новых посетителей колли оказался во власти смешанных эмоций.

В машине находилось дитя. И хотя в жизни Лэда дети встречались нечасто, он их любил, любил так, как пес с большим телом и большой душой всегда любит слабых и беззащитных. И поэтому Лэд обрадовался, заметив ребенка.

Но животное, скорчившееся возле ботинок Фермера с Уолл-стрит, являло собой совсем иной тип гостей. Лэд определил, что это собака, но таких собак он еще не встречал. Она была какой-то дефективной. Кстати, и маленький мальчик выглядел нездоровым.

– Итак! – звучно провозгласил Фермер с Уолл-стрит, – вот и я! Овцы до вас добрались без проблем? Отлично! Я так и знал. Макгилликадди – гений, нет ничего, чего он не сумел бы сделать с овцами. Вы помните Мортимера? – спросил он и вынул квелого мальчугана из машины. – Уж так он просил, чтобы я взял его в поездку, что его мать не выдержала и отпустила его со мной. Я не сомневался, что вы будете рады. Поздоровайся с нашими друзьями, Морти, лапочка.

– Не хочу! – набычился Морти-лапочка и спрятался за отцовскую спину.

Потом его взгляд упал на Лэда. Колли подошел прямо к мальчику, ухмыляясь от уха до уха и восторженно наморщив нос – так, что стали видны все до единого передние зубы. Морти рванулся вперед, чтобы познакомиться с ним, но Фермер с Уолл-стрит живо подхватил мальчика на руки.

– Чего это ваша зверюга скалится на моего сына? – возмущенно вопросил Фермер с Уолл-стрит. – Такую злую собаку вы обязаны держать на привязи!

– Он не скалится, – с негодованием возразила Хозяйка. – Он улыбается. Лэд очень добродушный. Да он скорее позволит, чтобы его самого изрезали на кусочки, чем обидит ребенка.

Все еще сомневаясь, Фермер с Уолл-стрит осторожно опустил сына на пол веранды. Морти тут же набросился на Лэда, стал тискать и дергать величественного колли и так и эдак.

Если бы любой взрослый человек, за исключением, конечно, Хозяйки и Хозяина, попробовал так обращаться с Лэдом, то изогнутые белые клыки очень быстро погрузились бы в тело обидчика.

Даже Хозяин с некоторой тревогой следил за разворачивающейся сценой, но Хозяйка ничуть не опасалась за поведение своего обожаемого питомца. И Хозяйка, как всегда, была права.

Ибо Лэд сносил тисканье и дерганье не просто терпеливо, а с наслаждением. Он ежился от удовольствия, когда мальчик больно тянул его за ухо или щипал, и в ответ пытался слюняво поцеловать бледное личико, находящееся с его мордой на одном уровне. Морти ответил на поцелуй тем, что шлепнул колли по морде. Лэд еще энергичнее замахал хвостом и приткнулся поближе к своенравному малышу.