Текст книги "Сказка для Алисы (СИ)"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Лицо Ольги стало совсем серым, глаза – пустыми и жуткими, как в тот раз, в дни «кабачкового лежания» – так Ольга называла этот эпизод. И снова давящая глыба на плечах. Алису вдавило в шезлонг её гранитным холодом. Её рука, лежавшая на предплечье Ольги, ослабела, стала совсем тряпичной, но оставалась там.
– Лёха с Димычем много сделали для меня, я им очень обязана. И благодарна. За Софию Наумовну: это они её нашли и притащили меня к ней – в состоянии почти овоща. Но потом наши дорожки как-то разошлись... Почему, как ты думаешь? Да вот, блин, потому! – Кулак Ольги сжался, челюсти стиснулись до скрипа. – Я видела их лица – и слышала хруст Санькиной шеи. И всё это воскресало. Снова и снова. Может, и они чувствовали то же самое. Потому что и они видели это. И слышали, наверно. Никто из них словом не обмолвился, что я каким-то боком здесь... Что без меня не обошлось. Никто не обвинял, это я себе потом сама нагородила. Да, не обвинял... вслух. Но что у них в головах, я не знаю. Вот поэтому мы стали встречаться всё реже... пока однажды совсем не перестали.
Её тёплая ладонь благодарно накрыла руку Алисы, взгляд прятался под ресницами, губы затвердели, лицо как-то заострилось, как из гранита высеченное.
– Прошлое, Алис... Прошлое меня прощупывает. Проверяет: окрепла ли? Оправилась? Нет ли у меня внутри тикающей бомбы, которая рванёт в любой момент и разнесёт мою психику к хренам собачьим? И если она рванёт, я боюсь... за тебя. Мне нельзя болеть, нельзя выходить из строя. Нельзя тебя подводить.
Ольга наконец подняла глаза и поймала взгляд Алисы, почувствовала дрожь её похолодевших пальцев на своей руке. Сморгнула ледяную неповоротливость, и её глаза ожили, наполнились нежным беспокойством и раскаянием.
– Прости, малыш, я, кажется, нагнала мраку... А ты у меня девочка впечатлительная. – Виновато улыбнувшись, Ольга придвинулась ближе, мягко сгребла Алису в объятия. – Всё, всё, маленький, не переживай. Всё утрясётся. Я справлюсь. С тобой – я со всем справлюсь. Ты просто будь рядом, и всё. Можешь даже в разговоре не участвовать и с нами не сидеть, своими делами заниматься... Но я всё равно буду знать, что ты рядом. И этого хватит.
Тепло её рук немного согрело Алису, и она решилась наконец осторожно погладить – по щеке, по волосам.
– Оль... Я буду рядом, конечно. Я с тобой. И всегда буду.
Губы Ольги крепко прильнули к её лбу.
– Умница моя. Спасибо тебе, солнышко. Да, прошлое меня опять щупает, но я его встречу достойно.
Заноза царапнула, кольнула. Алиса всматривалась в глаза Ольги, пытаясь понять, прочесть.
– Опять? То есть, было ещё что-то?
Ольга смутилась, виноватые искорки съёжились в её зрачках.
– Не бери в голову, маленький. Оговорка просто...
– Оль, не «просто». Я вижу. Я чего-то не знаю? – Заноза росла, превращаясь в сосульку, вонзившуюся в сердце. Озябшими пальцами Алиса настойчиво теребила Ольгу за ухо.
Та долго мялась, вздыхала, кряхтела. Потом проговорила глуховато:
– Да, было ещё кое-что. Помнишь ту блондинку с накрашенными когтями, которая у тебя воды попросила? Я ещё тебя тогда отчитала за то, что пускаешь в квартиру чужих... Это была она. Маша. Я не стала тебе говорить... Не хотела тревожить.
Да, маникюр – когти гарпии, стройные ноги, театральные интонации. Накрашенный широкий рот. Алиса помнила тот стакан воды и весеннюю слякоть... Год назад? Больше? Ольга пришла тогда с букетом роз и нашла помаду, которую блондинка забыла в ванной, когда мыла руки.
Тёмные, тяжёлые мысли пускать в себя не хотелось. Дурацкие подозрения – тоже. Но губы плохо повиновались, будто их тоже поразил паралич.
– Оль... Зачем она приходила?
– А хрен её знает. – Ольга с силой взъерошила волосы – всегда так делала, когда нервничала. – Я её случайно встретила тогда. Ты на массаже была, а она туда пасынка привела – к зубному. Там кабинеты по соседству были. Поговорили немного, я дала понять, что к прошлому возврата нет. Но она... то ли нервы мне пощекотать хотела, то ли ещё чёрт знает что. Она всегда себя так вела. Провоцировала. Заставляла гадать, какого хрена происходит. Тем, наверно, и цепляла. Женщина-загадка, блин. – Голос Ольги осип, она хрипло усмехнулась, прочистила горло и добавила тише: – Она замужем сейчас за какой-то шишкой из администрации города. Мальчонка у него от первого брака. Не за него она вышла, а за его деньги и положение. Но супружеская верность не входит в систему её ценностей. Никогда не входила. Нет, убеждаться в этом во второй раз я не стала, если ты об этом подумала, Лисён. Хватило и того случая... С Саней. На всю жизнь хватило.
Шашлык и шампиньоны, наверно, совсем остыли, но стало не до них. А вот вина хотелось, и Алиса попросила:
– Оль, плесни... в бокальчик.
Та поднялась, выпрямившись, и направилась к беседке с грилем. Походка разительно изменилась: из мягкой и уверенной стала медлительной, шаркающей. Будто на ногах висело по пудовой гире. Она налила в бокалы красное сухое вино – себе и Алисе, вернулась и вручила.
Алиса жадно вдохнула аромат. Он согревал, разбивал неподвижность и скованность – и тела, и души. Ольга поиграла вином в своём бокале и влила в себя половину.
– Она... В смысле, Маша – тоже из тех лиц... причиняющих боль, – добавила она медленно. – Из лиц, при виде которых я слышу тот хруст. Плевать мне на самом деле, зачем она появилась тогда. Но я не слетела с катушек, когда её увидела – это главное. Я прошла одно испытание. Жизнь потыкала в меня палочкой: ну как, мол, зажила твоя рана? Оклемалась? Я только слегка поморщилась, но не доставила ей удовольствие видом своих истерических конвульсий. Маша тоже из тех... кто любит тыкать и смотреть, как жертва корчится. Помню, мы как-то сидели на природе – пикничок, винишко, романтика. Она поймала какую-то букашку и давай у неё лапки отрывать. Смешно ей было, понимаешь ли, как та на одной последней лапке пытается убежать. Вот только я – не букашка. Со мной этот номер не пройдёт, хотя жизнь иногда тоже бывает такой же жестокой сукой. Отрывает лапки и смотрит, как ты выкарабкиваться будешь из этой задницы. – Снова пауза; бокал покачивался в руке Ольги, вино плескалось о стенки. – Маша – она... не друг. Она никто мне. А Лёха с Димычем... Они – близкие. Глубже в душе. Поэтому с ними тяжелее. Вроде бы тоже должна выдержать, но... хрен его знает.
Ольга допила вино и пошла с пустым бокалом к столу под навесом, взяла пальцами кусок мяса и сунула в рот. Видно, оно достаточно остыло: не поморщилась. Прожевала, потом отправила в рот гриб – поджаренную чашечку, наполненную расплавленным сыром. Алиса бы тоже не отказалась, но тело наполняла мерзкая слабость, оно растекалось по шезлонгу, как медуза.
Нужно было что-то сказать. Алисе казалось, что от этой страшноватой тишины Ольга снова превратится в кабачок. Вино немного согрело нутро, пролившись в пустой желудок: на завтрак были яйца и поджаренный хлеб с чаем, с тех пор прошло уже несколько часов.
– Оль, надо было тогда сразу всё мне сказать. После того, как она приходила.
Не то. Не те слова, и Алиса сама сморщилась, нутро съёжилось от виноватого, печального взгляда Ольги.
– Да, надо было. Знаю, моё молчание выглядит паршиво. Как будто что-то было... Хотя на самом деле ничего не было. Она больше не появлялась. А если и появится когда-нибудь опять, получит тот же самый ответ. Просто я тогда подумала: зачем тебя тревожить из-за неё? Чтобы ты думала, расстраивалась? Ни к чему.
Слов не было. Не вымучивались они. Алиса заставила себя встать, чувствуя небывалую скованность. Хорошо, что трость была рядом – успела схватить и подпереть ею себя. Такое чувство, будто откат назад по всем фронтам: всё, что отвоёвано у болезни, куда-то пропало. Алисе стоило труда доковылять до беседки и сесть к столу.
– Оль, давай поедим. Это вино не слабо подхлёстывает аппетит. А потом, я думаю, надо будет съездить за продуктами и сварганить что-нибудь. Гостей надо кормить. Во сколько они приедут?
– Да ладно, мяса на гриле им хватит за глаза, – хмыкнула Ольга, подвигая Алисе блюдо с шашлыком. – К восьми обещали.
– Значит, надо купить побольше мяса. Всё-таки двое мужчин и... И ещё один довольно крупный мясоед, как-никак. – И Алиса немного неуклюже отправила кусок шашлыка в рот, ущипнула Ольгу за бицепс. – Такой крупный, что его уже стулья не выдерживают.
Алиса сама не знала, из каких недр души ей удалось достать юмор. Обеим было не до смеха, но он был нужен, как глоток воздуха. Чтоб и горло, и душу отпустило, чтоб тиски разжались.
– Намекаешь, что кое-кому пора уже не набирать массу, а худеть? – Ольга улыбнулась, но слабо – призрак улыбки, а в глазах – боль и вина.
– Да нет, кое-кому просто попался хлипкий стул. Дверные проёмы пока не жалуются на невпихуемое – значит, всё нормально. – И Алиса соскользнула с шутливой линии: чувствовала, что не потянет сейчас. Не хватало силёнок, надо было немного перевести дух.
Скованность понемногу отпускала, осталась только небольшая головная боль. Выехали они не сразу: Ольга всё-таки выпила бокал вина, пришлось подождать на всякий случай, пока лёгкий хмель выветрится. Разговор не клеился, будто какой-то весело урчащий моторчик внутри замолк. Далеко на горизонте маячила мысль: это временно. Пройдёт, просто нужно потерпеть. Это как сладости, которые кажутся невкусными после ядрёно-мятной зубной пасты, но потом это ощущение уходит. Ольга замкнулась, обниматься не лезла, будто боялась, что её оттолкнут; Алисе до стона сквозь стиснутые зубы хотелось успокоить её, сказать, что она верит ей, но правильные слова не подбирались. Не придумав ничего лучше, она попросила:
– Оль, вскопай в теплице, пожалуйста. Я всё-таки хочу посадить кое-что. Кроме продуктов, за рассадой на рынок ещё заскочим, ладно?
– Ты, я вижу, готовишь себе легальную отмазку, чтоб с нами не сидеть, – усмехнулась Ольга. – Типа, отстаньте от меня, мне помидоры сажать приспичило!
– А ты хочешь, чтоб я сидела с вами? – улыбнулась Алиса, всматриваясь и с осторожной радостью улавливая в её зрачках первые проблески оттепели после полосы хмурой отчуждённости. – Вы же о своём общаться будете, а мне и сказать нечего, я как бы лишняя буду в вашей компании. Ты же сама сказала, что я могу своими делами заниматься.
– Ну, из вежливости минуток пять можно и поизображать радушную хозяйку. – Ольга встала, натягивая перчатки и берясь за лопату. – И Лисён... Ты нигде и никогда не можешь быть лишней.
Отчаянно захотелось прижаться, но Алиса не решилась, да и Ольга уже нырнула в теплицу.
– Тут даже земля потрескалась – такая сухая! – послышался оттуда её голос. – И твёрдая – капец! Алис, – Ольга высунула в дверь вопросительно-испуганное лицо. – Это что, какой-то коварный план? Ты меня вымотать хочешь, чтоб меня на посиделки уже не хватило? Протестую! Это заговор и диверсия!
Пришлось тепличную почву полить водой из шланга, чтоб размягчилась, после чего Ольга целый час провозилась с лопатой, пыхтя и обливаясь потом. В теплице было жарко. Пока она там трудилась, Алиса сидела на скамеечке рядом, прислушиваясь к звуку вонзающейся в землю лопаты, к тяжёлому дыханию Ольги. Не в землю вонзалась лопата – в застоявшееся, слежавшееся прошлое на дне Олиной души. Не комья почвы она переворачивала – перетряхивала то, что похоронила в себе и старалась не думать, не вспоминать. Но прошлое само догнало и заставило вспомнить. Не Алисе был нужен этот разговор, а Ольге.
Та остановилась в дверях теплицы, опираясь на лопату – перевести дух. Взгляд – немного рассеянный, но из него ушла вина, напряжение и призрак ужаса, призрак звука ломающихся позвонков. Она выплеснула это в землю – каплями своего пота, выдохами «уфф». И земля приняла, на то она и мать.
– Оль, отдохни, – сказала Алиса, уловив всё это в её глазах и ощутив прохладное и освежающее, как ветерок, облегчение. – Может, тебе кофе сделать?
Та качнула головой.
– Не... Нормально. Знаешь, физическая работа каким-то образом ставит на место мозги, как ни странно. Спасибо тебе, кстати. Это была правильная идея.
Потом они съездили за продуктами и рассадой. В сортах Алиса не очень разбиралась, поэтому доверилась продавцам. Тридцать штук помидоров, двадцать – огурцов; но на этом её приступ садоводческой лихорадки не кончился. Алиса увидела рассаду цветов и загорелась.
– Ой, цветочки! – застонала она, восторженно утопая взглядом во всей этой пестроте. – Я хочу посадить! Хотя бы однолетние, на один сезон. Красота какая, глаза разбегаются!
Она с размахом накупила цветов: ярких анютиных глазок, похожих на бабочек, шафранно-оранжевых бархатцев, ярко-розовых вербен, бело-фиолетовых петуний и скромных сиреневых брахиком. Она бы всё скупила, да где взять столько денег? Потратились они, конечно, от души, облегчив кошелёк почти на четыре тысячи – и это не считая продуктов. Сегодня бы с теплицей разобраться, а цветник – так уж и быть, завтра.
К половине восьмого стол под навесом был готов, не считая главного блюда – мяса на гриле: его предполагалось поджарить при гостях.
Алиса облачилась в лёгкую белую блузку с пелериной на плечах и голубым узором под гжель. И получила от Ольги шутливо-игривый шлепок по попке, обтянутой джинсовыми шортами.
– Если ты во всём этом собираешься сажать помидоры, отсвечивая своим «орешком», парни шеи себе свернут, – усмехнулась Ольга. – Такое зрелище – серьёзное испытание для моральной стойкости.
– Я потом специально переоденусь в растянутые спортивные штаны, чтоб никого не смущать, – в тон ей хмыкнула Алиса.
Она давно пережила период под названием «кому я нужна такая» и «все пялятся на мою трость». В шестом классе она ходила на костылях; круглолицый откормленный пацан с щербиной в зубах издевался над ней, обзывал овцой криволапой, толкнул. Она упала на кучу песка, а он хохотал своим щербатым ртом. Ребятишки помладше веселились рядом, как кучка шакалов рядом с мультяшным Шерханом. В груди что-то жгуче сжалось; секунда – и она широким концом костыля из положения лёжа заехала ему в пах. Удар «яйца всмятку». Он взвыл и скрючился в три погибели. Теперь дворовая мелкота ржала уже над ним: им всё равно, над кем ржать. У обидчика оказалась очень активная бабуля, которая пришла скандалить к маме, требуя, чтобы Алиса принесла извинения её золотому внучку. Выслушав версию Алисы, мама сказала: «Это ваш внук должен извиниться, он получил по заслугам». Бабуля возмущалась, шуму было до потолка. Ничего она, впрочем, не добилась, хотя даже ходила к «обидчице» в школу, жаловалась классной (Алиса училась в обычной школе).
Щербатый с тех пор обходил девочку на костылях за километр. Это был единственный случай, когда Алисе пришлось применить физическое воздействие. Обычно хватало слов, а за словом она в карман никогда не лезла. Но несколько приёмов самообороны для людей с ограниченными физическими возможностями она всё-таки изучила: сначала по видео в интернете, а потом нашла специальные курсы в своём городе.
3
Друзья Ольги приехали вдвоём на одной машине: видимо, один подвёз другого. Сероглазый, рыжевато-русый Лёха был обладателем небольшого круглого брюшка и выпуклых, мускулистых икр. Да, он носил носки с сандалиями, не видя в том ничего дурного. Лицо у него было круглое, улыбчивое и дружелюбное, начинающая лысеть голова – подстрижена коротким ёжиком. Димыч – брюнет с густыми бровями и аккуратной короткой бородкой, обрамлявшей край нижней челюсти неширокой полоской, мог похвастаться более подтянутой фигурой, не расплывшейся в области талии. Выглядел он весьма ухоженно, седые волоски серебрились на висках вполне элегантно, шевелюра пока не обнаруживала признаков поредения. Постороннему наблюдателю Лёха показался бы простецким парнем, а Димыч – тот, пожалуй, позаковыристей.
– Привет, парни. Рада вас видеть, – сказала Ольга.
Она стояла к Алисе спиной – лица не видно, но в голосе – тепло и сердечность. Пожали друг другу руки, обнялись. Лёха сразу заметил грядки:
– О, взошло уже у вас? А у тёщи морковка всё никак не взойдёт, уж две недели прошло. Сорняки одни лезут, а морковки не видать! Ух, напахался я нынче! У матери сначала, да потом ещё у маман моей супруги!
Они все втроём направились к беседке с грилем.
– Алиса, – просто сказала Ольга без уточнений и пояснений.
Алиса не стала подниматься из-за стола. Не потому что стеснялась сама – смущаться начинали обычно другие, увидев её особенность. Сидя она не отличалась от прочих, а мизинец с безымянным мог заметить только внимательный человек. Она подала здоровую руку для приветствия, и оба гостя её галантно поцеловали.
– Ребят, пока вы трезвые... – В голосе Ольги слышалась усмешка, хоть губы и не улыбались. – Прошу в дом – посмотреть, где для вас приготовлены места для приземления.
– О, аэродром, – отозвался Димыч, потирая руки. – Чтоб было куда совершить жёсткую посадку, хе-хе!
И блеснул крепкими, холеными зубами. Логично: сам весь подтянутый, спортивный, без намёка на брюшко, с аккуратной стильной стрижкой, ухоженной бородкой – улыбка тоже соответствовала. А у Лёхи одного верхнего зуба справа не хватало, шевелюра поредела, пузико отрастил, хотя фигура у него была крепкая, коренастая, с коротковатой бычьей шеей, широкой спиной и грудью; туловище квадратное, ноги основательные, как столбы-опоры, но без лишней полноты. То, что называется – широкая кость. Алиса представила его копающим грядки: внушительная картина. Такого и в плуг впрячь – потянет. Человек-трактор.
– Из крестьян мы с батей, из-под Вологды, – рассказывал Лёха чуть позднее, когда уже жарилось, дразня ароматом, мясо на гриле. – А у Димыча в роду помещики да интеллигенция, докторá-профессорá. Его прадеды только трубочку на крылечке покуривали да ждали, пока какой-нибудь Егорка самовар раздует, а наши предки землю ихнюю пахали. А что? Землю я люблю, хоть две дачи и тяжеловато, одной бы за глаза хватило!
– Ничего, сдюжишь – вон какая спина! Пахать на тебе и пахать! – не уступал ему Димыч. – А сословиями ты меня не шпыняй: в Великую Отечественную одинаково воевали.
Разговор устремился в историческое прошлое. Опрокинулись несколько стопок водки, беседа зашла о революции семнадцатого года. Димыч обнаруживал глубокие познания истории и политики, Лёха его иногда поддразнивал провокационными вопросами.
– Ребята, брэк, – шутливо вмешалась Ольга. – На зыбкую почву вступаем.
– И то правда, – вздохнул Лёха, зажевав только что выпитую стопку маринованным грибочком и целым пучком парникового укропа. – А что у нас мясцо поделывает?
Мясцо было в самом соку и готово к употреблению.
– О! Вот это дело! – с воодушевлённым блеском в глазах сказал Лёха, получая на свою тарелку пару дымящихся стейков с коричневыми полосками от гриля. – Красота!
Гарнир был незамысловат: салат из помидоров, огурцов и лука, поджаренный на гриле сладкий перец, кабачки и уже проверенные шампиньоны с сыром.
Лёха любил есть вприкуску с хлебом, Димыч берёг фигуру и мучного ел мало. Бросив на гриль несколько квадратных ломтиков хлеба для Лёхи, Ольга снова наполнила стопки. Алиса с некоторым беспокойством следила за ней. Пила Ольга сдержанно, свою стопку наполняя едва ли наполовину. У Алисы в бокале было тёмно-бордовое вино, которое она потягивала понемножку – по полглотка, держа напиток во рту и смакуя его букет, прежде чем проглотить.
– Эх, хорошо сидим! – проговорил Лёха, с удовольствием прожевав мясо и отправив в рот сырную чашечку шампиньона, а также ложку салата. – На природе – милое дело! Кислород к мозгам поступает!
Лёгкое, пузырящееся веселье уже плавало на поверхности, делая картинку резкой и контрастной, а цвета – сочными. Бело-розовое яблоневое цветение, сиреневые пенные грозди, зелень травы, насыщенное золото солнца – всё виделось обострённо, ярко. Беседа была лёгкой, шутливой. Алиса то и дело исподтишка бросала взгляд на Ольгу; лицо той оставалось безмятежным, она улыбалась шуткам друзей, но сама вставляла пару слов лишь изредка. В основном она заботилась о том, чтобы их стопки и тарелки были полными.
– Оль, а ты чего отмалчиваешься? – спросил Лёха. – Расскажи хоть, как дела, как жизнь молодая?
– Дела – хорошо, – улыбнулась Ольга, снимая с огня новую порцию мяса и раскладывая по тарелкам. – И жизнь молодая тоже недурно идёт. В основном, благодаря вот этой прекрасной девушке.
– Любовь – самый главный компонент! – высказался Димыч.
– Я считаю, за это надо выпить, – добавил Лёха. И сам разлил по стопкам.
– Водка! – узнаваемым голосом из мультика «Остров сокровищ» проговорил Димыч. – Он наливает водку. Зачем? А!!! Он будет пить!
*
Тошнотворная невесомость выплюнула Ольгу в гулкую темноту. Под головой была сбитая в ком подушка, шея затекла, а череп гудел от распирающей, пульсирующей чугунной тяжести. Будто мозг распух и ему стало тесно.
По коже ещё бегали прохладные мурашки «наркоза», между усилием и результатом наблюдалась странная несоразмерность: она хотела лишь повернуться на бок, но чуть не скатилась с дивана. Нога свесилась, ощутив пол – только это и удержало тело в шатком балансе на краю. Серенький волчок уже точил зубы.
Слышалось похрапывание, явно мужское. Что ещё за?.. Ах да.
«Ну, ребят, мягкой посадки вам. И пусть к вам не прилетят вертолёты!» – последний тост остался лишь на словах: уже под завязку, не лезло больше. Закат почти догорел, голубые сумерки окутали землю, а качающиеся Лёха с Димычем побрели в поисках своих «аэродромов», выписывая ногами кренделя.
Ольга выдохнула и сама поморщилась от своего «выхлопа». Источник воды она сейчас нашла бы и в пустыне: организм чутко ловил малейший след «аш два о», хотя бы в количестве двух молекул. Горизонтальное положение приобрело сначала угол в сорок пять градусов на локте, а потом стало условно вертикальным. Почему условно? Вероятность уменьшения угла до нуля градусов не исключалась.
Обе босые ступни ощущали прохладный пол. Простой, плоский и до отвращения трезвый. Состояние называлось «здравствуй, мама, возвратился я не весь».
Я не особо пью сейчас, говорила она. Возьмите пару пузырей только для себя, говорила она.
Наверное, все мы иногда совершаем фигню, за которую потом стыдно.
Чтобы найти обувь, потребовались усилия, достаточные для написания диссертации на тему «влияние количества тостов на скорость обнаружения предметов в поддиванном пространстве в условиях слабого освещения». Выводы были вполне предсказуемые. Краткая формулировка – «хрен найдёшь».
Всунув ноги в два первых попавшихся предмета, Ольга захромала на свежий воздух. Было подозрительно неудобно, но... явное несоответствие предметов ногам сглаживалось коэффициентом пофигизма под названием «да и хрен с ним».
Ночной океан свежести приветливо и сочувственно встретил её, обнял прохладным дуновением, раскрыл мягкие объятия тьмы. Убывающая луна озаряла своим серебристым светом теплицу, беседку с уже давно остывшим грилем и крыши соседских дач.
Ольга остановилась в дверном проёме парника. Обе грядки, которые она с таким трудом вскопала, были заполнены. Слева – помидоры, справа – огурцы.
Уже пьяненький Лёха кинулся помогать Алисе – подносить рассаду.
– Да сядь ты, – смеясь, звала его Ольга за стол.
– Я не могу бездействовать, когда женщина работает, – заявил тот.
– Вид работающей тёщи нанёс ему такую душевную травму, что он до сих пор не оклемался, бедняга, – сочувственно заметил Димыч.
Грушевидный, целюллитно-бугристый зад Лидии Сергеевны, возвышающийся над грядками, мог психически травмировать кого угодно. Но попка Алисы, пусть и переодевшейся в рабочие штаны, производила гипнотическое действие.
В итоге Лёха схватил лопату и вскопал для Алисы ещё и место под цветник. План по посадкам был выполнен и перевыполнен.
Лёха как будто ничего не заметил. Только Димыч переглянулся с Ольгой, когда Алиса в первый раз встала из-за стола и направилась в дом переодеваться. Он тоже ничего не сказал, но во взгляде читалось понимание.
– У тебя прекрасная девушка, Оль. – И он наполнил две стопки. – Давай... За Алису.
Потом, когда градус дружеского единения ещё немного повысился, откуда-то взялась музыка, и Димыч спел «Ворованную ночь» и «Я люблю тебя до слёз», демонстрируя яркий талант пародиста. Алиса хохотала, смахивая с глаз слезинки. Димыч так перевоплотился в Серова, что Ольге в какой-то момент показалось, что это сам певец выступал перед ними: походка, мимика, движения – всё было узнаваемо. Голос тоже. Димыч ещё в студенческие годы так баловался, собирая вокруг себя восхищённых зрителей в дружеском кругу. Когда он принялся изображать Стаса Михайлова, Алиса затряслась в приступе смеха, стуча ладонями по столу и вскидывая большие пальцы вверх. Димыч был в ударе. Добродушно-подвыпивший Лёха тоже от души гоготал и хлопал в ладоши.
– Серова, на бис! – воскликнула Алиса.
– Э-эти белы-ыыые-е цветы-ы-ы, – эротично выводил Димыч бархатным баритоном с явственно слышными мартовскими кошачьими интонациями.
А потом он пел «Сказочный Версаль» вот так:
Так зачем жестоко так терзать друг друга,
Нас с тобой венчал ведь сказочный ВИСКАРЬ...
Алиса зашлась в экстазе смеха, откинувшись на стуле и аплодируя над головой. А Димыч запел по-английски про испанские глаза, очень похоже изображая крупную западную звезду с не менее бархатным баритоном и с лицом элегантно стареющего льва Симбы.
– Это что, Пресли, что ли? – спросил Лёха с плавающей в глазах хмельной дымкой.
– Нет, Энгельберт Хампердинк, – сказала Алиса.
– Энгель-кто? – икнул Лёха. И выдавил из своих отяжелевших от выпитого извилин остроту: – Это... это типа тест на трезвость, да? Смог выговорить – значит, трезвый!
Потом обсуждали тексты песен. «Я, в глубь бездонную скользя, твержу тебе уже раз двадцать...» Ольга с невинным видом поинтересовалась:
– И что может значить сия строчка?
– Очевидно, у неё там такая бездонная глубь, что он боится утонуть, – ответил Димыч, поднося ко рту стакан с водой: от пения у него устало и пересохло горло. – Да ну, нафиг. Пусть её муж тонет. Авось, до дна достанет, если длины хватит.
Алиса порозовела, Лёха заржал, а Ольга, показав на Димыча пальцем, сказала:
– Он пошляк, я говорила.
– Автор имел в виду, конечно же, глаза! – вскричал Димыч с хорошо разыгранным возмущением и смешливыми чёртиками в зрачках. – В глазах он её утонул! А вы что подумали? Это вы все пошляки!
– Что там было про выразительные глаза? – вдруг вспомнил уже порядком осоловевший Лёха.
– Где такое было? – непонимающе нахмурился Димыч.
– Ну, там... – Лёха делал неопределённые жесты в воздухе, будто пытаясь в солнечном майском пространстве поймать то, что от него ускользало. – Типа, какие у вас большие... и выразительные глаза!
– Не пойму я что-то ни хрена, – сказал Димыч. – Лёх, ты не тормозишь уже?
– Это я-то тормозю... торможу? – пьяненько возмутился тот. – Это ты тупишь!
Ольга с усмешкой подытожила:
– Всё, ребят, кому-то уже хватит пить. А то у одного – тормоз, у другого – тупняк.
Тут Алиса спасла положение, грозившее вылиться в спор или перебранку:
– По-моему, Лёша имеет в виду анекдот про поручика Ржевского. Делает как-то Ржевский на балу комплимент даме: «Мадам, какие у вас сиськи!» – «Фи, поручик! Если хотите сделать даме приятное и избежать пошлости, нужно говорить о её глазах!» Ржевский: «Какие у вас большие и выразительные глаза, мадам! Но сиськи ещё лучше!»
– И это я-то после этого – пошляк, – фыркнул и закатил глаза Димыч, а Лёха просто пожал Алисе руку с видом величайшего удовольствия и счастья.
– Слава богу... Хоть один умный человек...
Алиса совершила чудо – правильно перевела с пьяного на русский.
Наверное, все мы иногда поём песни, за которые бывает неловко. Но иногда это всего лишь песни.
Адская жажда привела Ольгу к источнику воды – бочке для полива. И было плевать, что она не кипячёная.
Фыркая и расплёскивая брызги, она умывалась. Намочила штаны, наплескала в обувь, а потом окунула голову целиком. Встряхнулась, рыча; мокрые волосы облепили лоб. А когда направилась к столу под навесом, предметы на ногах устроили ей подлость. Мокрые ступни скользили в них, и она растянулась во весь рост на траве. «Наркоз» ещё действовал, и особой боли она не почувствовала, только матюгнулась с испугу, внезапно обнаружив себя на одном уровне с одуванчиками.
Саня... А что Саня? Он был с ними. Невидимый, но был.
«Давайте так, – сказал ещё трезвый Лёха. – Вспоминаем только хорошее. А грустное и плохое – не будем».
И они вспоминали. Смеялись. Уж и забылось, кто именно тогда показал голый зад ментам – Саня или Димыч. Димыч отнекивался, Лёха настаивал: «Нет, это ты! Ты тогда учудил!»
Смех рвался из горла Ольги и сейчас – больше похожий на вой, рыдание. Пальцы вцепились в траву, вода с мокрых волос струилась за шиворот, а по щекам – что-то тёплое и солёное. В ушах завывал слащаво-мартовский Серов в исполнении Димыча, любящий до слёз, а из широко разинутого, оскаленного рта рвался безмолвный крик.
Она не плакала ни тогда, ни после. Ни разу. За все эти годы.
И сейчас её рвало в клочья. Под Серова в голове. Слащавый пафос, душещипательная музыка, но крик из перекошенного рта – настоящий, до небес, которые уже не ответят на вопрос: виновата ли?
Она драла себя на лоскуты этим криком, царапая траву и задрав голову к ночному небу. Звала волчьим воем – Бог должен был оглохнуть, если он там был.
Крик иссяк, осталась только дрожь в нижней челюсти. Она озиралась испуганно: не перебудила ли всю округу?..
Тишина.
На самом деле из горла вырвался только писк. Весь крик был у неё в голове, как и музыка.
Опустошённая, полумёртвая, она лежала на траве, вдыхая лунное молчание. Кто-то будто коснулся её головы – то ли лёгкое дуновение, то ли воздушная ладонь скользнула. И слёзы полились снова – тёплые, сладкие и очищающие.
То ли ей спьяну померещилось, то ли это и был ответ.
Ничьей жалости и сочувствия не хотелось сейчас – лишних, неуместных. Молчаливое небо было лучшим собеседником. Только перед ним и не стыдно.
Разум был трезвее тела. Тело запаздывало, неуклюжее и медлительное. Оно кое-как поднялось на четвереньки и поползло в сторону беседки, чуть не опрокинуло стул, но взобралось на него, бросило руки на стол, а на них – мокрую голову. Стало зябко и зыбко, мир тошнотворно вращался.
Может быть, прошла вечность, а может – пять минут.
– Оль...
Плеча коснулась лёгкая ручка. Не то прохладно-небесное прикосновение, а живая, родная Алисина рука. Стало вдруг светлее – голубовато-серебристый отблеск лёг на посуду и пустые бутылки, озарил решётку гриля. Душу Ольги залил возвышенно-нежный, глуповато-влюблённый восторг: пришла – и принесла с собой райский свет, будто ангел... И только потом она сообразила, что в руках у Алисы – телефон с включенным фонариком. Вот и весь «райский свет».
