Текст книги "Великая оружейница. Рождение Меча (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Но отчего ты спрашиваешь об этом? – в свою очередь осведомилась Изяслава. – Ежели ты сомневаешься в неподдельности моих чувств, то зря: я вся перед тобою, как на ладони. А коли мои приглашения тебя обременяют и отвлекают от дел, то не бойся отклонять их, я всё пойму и не обижусь. Но прошу тебя только об одном: не лишай меня радости видеть тебя совсем!

– Государыня, да я… Не знаю, что и сказать… – Окончательно растерявшись, Смилина смолкла, обезоруженная такой чистосердечной лаской и приветливым теплом.

– А ты скажи всё как на духу, – заглядывая ей в глаза с улыбкой, предложила княгиня. – Пусть меж нами не будет никаких недомолвок! Что тебя тяготит? Что у тебя на сердце?

Не смогла Смилина покривить душой и открыла новой белогорской повелительнице всё, что томило её долгие годы – то, что они со Свободой пережили и похоронили, но что так и не изгладилось из души оружейницы насовсем, без следа. Изяслава посерьёзнела, нахмурилась, но не гневно, а грустно и задумчиво.

– Мне жаль, что ты так долго носила в сердце этот груз, – молвила она, сжав руки Смилины. – Лукавить не стану: я любила твою супругу. Преклонялась и восхищалась. Да и до сих пор её образ не померк в моей душе, а её уход из жизни стал для меня большой утратой… Но, видя её любовь к тебе, я не посмела вторгнуться и посягнуть на чистоту ваших брачных уз. Я заперла своё сердце на замок, дабы не смущать Свободу. Ежели ты спросишь меня, каково это – любить без взаимности, я отвечу: это тяжело. Но любая любовь прекрасна, даже безответная. Твоя супруга, не ответив на мои чувства, тем не менее, многое мне дала, поделившись светом своей прекрасной души. И за это я буду хранить в своём сердце её дивный облик до конца моих дней. И ежели я причинила тебе боль или нанесла обиду, я прошу у тебя прощения. Пусть это не станет препятствием между нами. Ежели ты готова простить меня и принять мою дружбу – обними меня.

Смилине оставалось только шагнуть в раскрытые объятия Изяславы и неуклюже обхватить её.

– Ну что, выпьем по такому случаю? – сверкнула своей обезоруживающей улыбкой правительница.

Им подали по полному кубку хмельного мёда, и они, осушив их до дна, крепко чмокнулись в губы.

– Предлагаю в честь сего события надраться до поросячьего визга, – рассмеялась княгиня.

– Уж не гневайся, государыня, только тебе меня не перепить, – усмехнулась Смилина.

– Хвастаешься? – хохотнула Изяслава.

– Нет, госпожа моя, предупреждаю. – И Смилина подставила свой кубок прислужнице, чтоб та вновь его наполнила.

– А вот мы сейчас посмотрим! – задорно подмигнула княгиня.

Смилина осторожно заметила, что Изяславе как хозяйке приёма напиваться вдрызг нежелательно, но та и слышать ничего не хотела. Она велела достать из погреба бочку самого лучшего, самого крепкого и выдержанного мёда – и понеслось. После каждого кубка Смилина с княгиней торжественно целовались; на шестом или седьмом Изяслава с величайшей серьёзностью вынула из ножен кинжал, надрезала себе руку и передала клинок Смилине:

– Сделай то же самое!

Оружейница последовала примеру государыни, и они соединили надрезанные ладони в крепком рукопожатии, смешав кровь. Несколько капель упали в кубок с мёдом, и княгиня протянула его Смилине:

– Пей, названная сестра, половину!

Оружейница единым духом ополовинила кубок, а остальное выпила Изяслава и с громким стуком припечатала сосуд ножкой об стол, утёрла рот.

– Теперь в тебе – моя кровь, а во мне – твоя! – воскликнула она, раскрывая оружейнице объятия и подставляя губы для очередного поцелуя. – Сёстры навек!

Приближённые старались не отставать от владычицы, налегая на хмельное; в итоге все перепились в дым и попадали под столы, а Смилина с княгиней ещё держались.

– Ещё! – щёлкнула пальцами Изяслава, показывая в свой опустевший кубок и кубок оружейницы.

Её лицо от хмеля залила бледность, глаза косили, помутившийся взор плавал, не в силах ни на чём сосредоточиться. Смилина тоже изрядно отяжелела, но до полного беспамятства ей нужно было выпить ещё столько же, сколько уже плескалось в ней. Прислужница расторопно наполнила кубки.

– Смилина! Сестра моя! Ик! – с заплетающимся языком провозгласила Изяслава. – Сим кубком я… заверяю: я так люблю тебя… ик!.. что готова отдать за тебя всю свою кровь до капли! А ты?

– Государыня моя, – растроганно молвила оружейница, чувствуя на глазах тёплую соль слёз, – всенепременно! В любой миг!

– О! – Изяслава подняла палец. – За это, я считаю, надо выпить стоя!

Встать ей удалось только с помощью Смилины: княгиня качалась, словно дерево под ураганным ветром. Приникнув к кубку, она медленно влила его в себя, а на последнем глотке икнула и рухнула без чувств в объятия оружейницы.

– А я предупреждала тебя, государыня, что не надо со мной в выпивке тягаться, – пропыхтела та, подхватывая бесчувственную владычицу на руки. – Эй! Где тут княжеская опочивальня? – осведомилась она у прислужниц.

Ей показали дорогу. Уложив Изяславу на роскошную постель и стащив с неё сапоги, Смилина и сама прикорнула на полу. Сквозь холод обезболивающей, лишающей осязания хмельной дрёмы она почувствовала, что кто-то заботливо подкладывает ей под голову подушку и укрывает одеялом. Княгиня это сделать не могла: она сама спала сейчас мертвецким сном. Видно, кто-то из прислуги сжалился.

Протрезвев после этой дружеской попойки, Смилина не жалела о сделанном: ни о том, что поклялась Изяславе в вечной преданности, смешав с нею свою кровь, ни о том, что отпустила тяжесть, которую, осознанно или нет, она носила в себе годами. Изяслава также не забыла о том шаге, который они сделали – пусть и в мутной дымке хмеля: хоть трезвая, хоть пьяная, она слов зря на ветер не бросала и на попятную не шла. Теперь при встрече она звала Смилину сестрицей, а их нерушимым обычаем стал одновременный поцелуй сцепленных в замок рук друг друга. Тень соперничества меж ними растаяла, сменившись сестринством, которое поначалу вгоняло Смилину в жаркую дрожь смущения. Изяслава всегда сжимала и целовала её руку крепко, серьёзно и торжественно, сопровождая сие действие глубоким и проникновенно-ласковым взглядом. Ощущая пожатие княгини и утопая в её взоре, Смилина чувствовала: это – настоящее, правдивое и незыблемое, как сами Белые горы, и всякий раз при этом приветствии в её душе поднималась волна светлого, возвышенного трепета.

Вскоре Изяслава решила покончить со своей холостяцкой жизнью и объявила, что ей привиделся сон о будущей супруге. В Белых горах учинили большой смотр невест; девушек на выданье собирали в каждом городе на торговой площади, а Изяслава просматривала их, проникая взором им в души и ожидая знака. Посещала княгиня и сёла: суженая могла ждать её в любом уголке. Наведалась она и в Кузнечное, выросшее около Горы, где в пещере трудилась Смилина. Самый заметный, богатый и просторный дом в нём принадлежал оружейнице – в него-то и постучалась княгиня со свитой.

– Ну что, сестрица, поможешь мне с поиском невесты? – сияя своей лучезарной улыбкой, спросила она.

Они обменялись своим обычным приветствием, после чего Смилина выставила на стол всё самое лучшее, что у неё было. Она послала за своими старшими дочерьми и попросила их оповестить всё Кузнечное, чтоб готовили девиц к смотру – завтра в полдень.

Девицы с родительницами собрались к назначенному времени под большим навесом на столбах: там обычно проходили общие гуляния и сходы жительниц Кузнечного. Княгиня, освежившись после вчерашнего застолья студёной водицей и опохмелившись кубком забористой браги, встряхнула головой.

– И почему мне так весело, сестрица, скажи мне? – подмигнула она Смилине, утирая лицо полотенцем.

– Наверно, государыня, оттого что у тебя добрые предчувствия, – с поклоном улыбнулась оружейница.

– Верно. – Изяслава втянула воздух полной грудью, выпрямилась и вышла на крыльцо, окидывая взором чистый небосвод. – Я чую: судьба моя так близко, что можно достать рукой.

Среди невест были и три правнучки Смилины, только-только вошедшие в брачный возраст – очаровательные в своей юности, синеглазые и свежие, с чёрными косами по колено. Надежда – хохотушка и озорница, девка-пострелёнок, до тёплой дрожи напоминавшая Смилине юную Свободу, а Даромила с Рябинкой – скромницы, даже глаз на Изяславу не подымут, только ресницы огромные дрожат… Прошла мимо них княгиня, а вот напротив Надежды задержалась. Та вскинула на неё свои глазищи со смешливыми, пляшущими бесенятами в зрачках, а на её щёчках вспрыгнули задорные ямочки. Смелая, дерзкая была девка, в детстве более любившая беготню, рыбалку да лазанье по деревьям, а не спокойные, приличествующие белогорским девам занятия. Волшба садовая, кстати, у неё чудесно получалась: выходила Надежда зачахшую было яблоньку, да так, что та за одно лето раскинулась, раздалась, ветки под урожаем до земли свесив. Где ступала её лёгкая ножка – там цветы распускались, где она песню спела – там птицы смолкали, заслушавшись. Ягоды ей сами в ладошки падали, а зверьё лесное из рук её еду принимало, даже медведи с волками ласковыми делались. Одним словом – шебутная юная колдунья. Застыла перед нею Изяслава, поймав взор девушки, сверкающий тёплыми искорками, пытливо-ласковый, жаркий… И сказала сразу без колебаний, засияв улыбкой:

– А вот и ты, моя горлинка светлая.

Княгиня протянула Надежде руку, и та решительно, безоглядно шагнула навстречу, но до Изяславы не дошла: подкосились ножки быстрые, закатились очи ясные. Но владычица не дала ей земли коснуться, подхватила на руки.

– Ты ж моя красавица, – молвила она, с ласковым восхищением заглядывая в лицо девушки, на время померкшее от беспамятства. – Ну, открывай скорее глазки, посмотри на меня!

И она, не удержавшись, прильнула к малиново-ярким, наливным устам Надежды, бессознательно приоткрытым и оттого так соблазнительно доступным. Ресницы девушки дрогнули, явив миру её взор – точно солнышко из-за туч проглянуло.

– Что это со мною? – спросила она удивлённо, оглядываясь.

– Всё хорошо, милая, всё – как надо! – нежно мурлыкнула Изяслава. – Нашли мы с тобой друг друга, невеста ты мне теперь. Ну, поцелуй же меня, ягодка моя сладкая!

Княгиня снова потянулась к её губам, но девица не давалась – отворачивалась, хихикала тонким бубенчиком, пряча лицо в ладошках, а у самой глаза горели шальными искорками.

– Какая ж ты! – смеялась Изяслава, чмокая её куда придётся – в пальцы, в лоб, в шею, в искрящиеся озорством очи. – Проказница лукавая! Ужо погоди у меня – всё равно поймаю уста твои сладкие, всё равно поцелую! Как звать тебя, счастье моё?

– Надеждою, – не отнимая ладошек от лица, ответила девица – только глаз один шаловливый из-под пальцев виднелся, незабудково сверкая и маня.

– Ломака ты, а не Надежда, – расхохоталась Изяслава. – Вот как сейчас защекочу тебя – живо личико-то откроешь!

Узнав, что суженая – правнучка Смилины, княгиня подошла к оружейнице, стоявшей в сторонке под навесом, почти позади всех. В одной руке сжимая пальчики избранницы, другую она протянула Смилине.

– Сестрица! Ну, вот мы с тобою и ещё крепче породнимся… – Снова – сердечное, родственно-крепкое пожатие, тёплый взгляд глаза в глаза. – Всем хороша девка, вот только целовать себя никак не даёт!

Изяслава попыталась добраться до губ Надежды, но та со смехом закрылась вновь.

– И вот что ты будешь делать? – с шутливой растерянностью развела руками княгиня.

– А ты не наскоком бери, государыня, а нежностью, – улыбнулась Смилина. – Авось, и дастся.

– Ну ничего, ничего! – Изяслава привлекла к себе девицу, пожирая её предвкушающим, смешливо-жарким взором. – Когда под венец Лаладин пойдём – подставит губки, никуда не денется, хохотунья!

Юная прелестница ломалась недолго – сдалась в тот же день. В круговерти весенней пляски, среди мелькающих венков, лент и весёлых лиц у Надежды закружилась голова, она споткнулась и упала в объятия Изяславы. Тут-то и попались её губы в плен поцелуя. Впрочем, она уже не возражала – зажмурилась, прильнув к груди избранницы, и доверчиво ловила настойчивую нежность её уст своим свежим ярким ротиком. А вокруг целующейся пары завертелся с песней хоровод, взорвался вихрь лепестков; солнце сверкало на княжеском венце Изяславы и шелковисто переливалось на чёрной косе её юной невесты.

Осенью играли свадьбу, и Смилина, конечно, не отказалась от приглашения в княжеский дворец на торжество. Впрочем, позвали не только оружейницу: всё её семейство Изяслава желала видеть на свадебном пиру. Козочку-попрыгунью Надежду было не узнать: княжески-роскошный наряд преобразил её, и краса девушки засияла в полную силу в таком обрамлении, точно огранённый и оправленный самоцвет. Алое с золотыми цветами покрывало ниспадало с её сверкающего каменьями венца до самого пола, а на её плечах душистым воротником колыхались живые цветы. Впрочем, вся эта царственная роскошь не погасила, не убила живых озорных искорок в её глазах, и в пляс она пошла со всей своей плещущей через край, неуёмной страстью, потащив за собою и супругу.

– Ну куда ты меня волочёшь, стрекоза моя? – хохотала Изяслава, поддаваясь её безудержному напору.

– Плясать! – серебряными искрами рассыпался в ответ смех Надежды. – Пусть все пляшут!

– Слышали, что сказала моя госпожа? – зычно вскричала княгиня, сверкающим взором обводя приближённых. – Всем плясать!

Своему обету она не изменила и на собственной свадьбе: чёрный, как ночь, наряд повелительницы женщин-кошек сдержанно и благородно блестел серебряным шитьём, а руки покрывал шёлк перчаток того же цвета. Голос её прокатился рокотом горного обвала, и никто не посмел ослушаться – все гости пошли в пляс, а княгиня с молодой супругой кружились, держась за руки. Переливающемуся солнечными зайчиками смеху Надежды вторил сильный, звучный, светлый и раскатистый смех правительницы, и ни у кого не было сомнений: более красивой пары белогорские просторы не видели уже давно.

Впрочем, вскоре голосу Изяславы пришлось раздаваться на ратном поле, как когда-то и предвидела Свобода. Князь Ворон, пройдя огромный колдовской путь, пережил почти всех собственных детей – в том числе и Свободу; этой потери он уже не мог вынести, ибо его любовь к ней была сильнее и выше любой мыслимой земной любви. Говорили, что он и не умер вовсе, а просто навсегда обратился в птицу, чтобы продолжать в вороньем облике своё существование, уже не вмешиваясь в людские дела. Ни своего колдовского мастерства, ни дара бессмертия он никому не передал, так как знал: за всё приходится платить, а цена этого дара ложилась невыносимым бременем на душу. Каково это – жить вечно, теряя всех, кого любишь? Никому из своих потомков он не желал такой судьбы. Свои владения он оставил трём младшим сыновьям, а те, обуреваемые жадностью, никак не могли решить, кто из них сильнее и главнее. Каждый хотел управлять всеми землями единолично. Между братьями началась кровопролитная распря, которая продолжалась вплоть до свадьбы княгини Изяславы, а потом братья-князья, устав, по-видимому, делить отцовские владения, вдруг решили объединить свои силы против Белых гор. Ворон в своё время заключил с женщинами-кошками мир, но его сыновья не считали себя обязанными соблюдать договор и двинулись на Белогорскую землю войной.

Белые хлопья кружились в воздухе, точно перья из вспоротой подушки.

– И чего им всем неймётся? – молвила Изяслава, сквозь холодный, зоркий прищур всматриваясь в снежную даль, где темнело войско противника. – Лезут и лезут – снова и снова! Пока каждому лично не дашь пинка, не успокоятся, словно опыт предшественников их ничему не учит… Мы всегда побеждали людей, но они наступают на те же грабли с завидным постоянством.

– Люди самонадеянны, моя государыня, – сказала медноволосая и зеленоглазая Хранимира, Старшая Сестра и главная военная советница княгини. – Они учатся только на своих ошибках. Наверно, каждый из воинственных князей уверен, что уж ему-то точно удастся победить.

Изяслава не бросала клич по всей Белогорской земле, считая силы своего войска достаточными для отражения нападения, но каждая кошка, владевшая оружием, сочла своим долгом вступить в ополчение. Не стала исключением и Смилина. Оставив кузню на старших дочерей, она отправилась поддержать в бою свою названную сестру. Дочери и внучки тоже рвались на защиту родной земли, но она сказала им:

– Вы – молодые, вам жить дальше. Не лезьте к смерти вперёд родителей.

Снег заваливал ратное поле, на котором, как на белом саване, сошлись два войска. На Смилине не было кольчуги: она сознательно не надела её, движимая стремлением окончить свою жизнь здесь и сейчас. Это был достойный конец – погибнуть в бою, защищая родной край. Устав от одиночества, оружейница не видела для себя лучшей доли. Работа? Даже тёплый уголёк силы Огуни уже не держал её на плаву. Рвались ниточки, которые связывали Смилину с этой жизнью, и она ринулась в объятия погибели, дышавшие зимним холодом и швырявшие ей в лицо пригоршни снега.

– Сомкнуть ряды! – прогремел голос Изяславы.

Отважная княгиня мчалась впереди, воодушевляя кошек своим примером. Её очи метали молнии, меч разил направо и налево, клыкастый оскал изрыгал звериный рык… Как врагу не дрогнуть? И дрожали враги, и падали от её меча, обагряя своей кровью её светлое и грозное лицо. Великолепна была Изяслава в бою, и соратницы при одном взгляде на неё обретали храбрость и силу духа.

Вдруг Смилина увидела Земяту… Отдав всю жизнь воинской службе, дочь так и не обзавелась семьёй. С забрызганным кровью лицом она сражалась сразу с тремя противниками; шлем она потеряла и рисковала получить удар в голову… Смилина кинулась к ней, чтоб отдать ей свой:

– Земята! Держись, я рядом!

Дочь вздрогнула от этого оклика и пропустила удар. Меч пронзил ей горло, перерубив позвонки.

Шлем выпал из руки Смилины, покатившись по окровавленному снегу, а меч ослепительной молнией вспорол брюхо серых туч. Убийце Земяты он снёс голову с плеч, а двух других её противников развалил пополам вместе с кольчугами.

Она палила огнём и рубила, как безумная, покрываясь вражеской кровью с головы до ног. Окровавленная рубашка задубела на морозе, но Смилина не чувствовала холода. В висках стучало только одно: «Я заслужила смерть». Не следовало окликать Земяту, нужно было просто помочь ей… Из-за неё дочь погибла, и теперь Смилине не оставалось ничего иного, как только найти и свой конец на этом поле.

Изяслава сражалась в самой гуще боя, под дождём из стрел. Вместо щита Смилина закрыла её своим телом и получила один жаркий укус в плечо – не больнее, чем жалит пчела. Оружейница обломила древко.

– Смилина! – вскричала Изяслава. – Почему ты без кольчуги?

– Я заслужила смерть, – глухо проронила та.

– Ты, верно, с ума сошла, сестрица! – не поверила своим ушам бесстрашная княгиня-воительница. – Ты заслужила всё самое прекрасное в этой жизни!

– Не спрашивай меня. – Смилина получила ещё одну стрелу, но даже не покачнулась: это было не больнее комариного укуса.

– Хорошо, я не буду спрашивать! Я сделаю то, в чём поклялась однажды: стану защищать тебя до последней капли своей крови! – хрипло, низко прорычала Изяслава. – Держись рядом со мной!

Они сражались спина к спине, прикрывая друг друга, но с каждым ударом рука Смилины тяжелела, а со всех сторон её обступали видения – точно назойливые птицы, хлопающие крыльями у её лица. Вот мученически распахнулись глаза Земяты, впитывая серый свет снежных туч, а из её рта с бульканьем лилась кровь; вот Свобода вдруг пробудилась на своём можжевеловом ложе и протянула к Смилине похолодевшие за ночь руки; вот мёртвые глаза Любони, лежавшей с ребёнком на груди, открылись, а с уст сорвался мучительный хрип… От каждого видения Смилина шарахалась с криком боли, но тут же попадала в объятия другого. Когда пелена упала с её глаз, на неё мчался воронецкий воин с обнажённым мечом, но руки оружейницы словно отнялись. Клинок вошёл в её не защищённый белогорской кольчугой живот, а окровавленное острие вышло из спины.

Воин выдернул меч и поднял глаза на эту огромную и непоколебимую, как каменный утёс, женщину-кошку с шрамом на гладкой голове и пропитанной кровью седой косицей. Рано он обрадовался, что сразил её: рука Смилины стиснула его горло и подняла над землёй. Его ноги болтались в воздухе, на губах пузырилась кровь; лицо женщины-кошки оставалось гранитно-серым и неподвижным, а в застывших глазах разверзлась мертвенная бездна. Раздался леденящий душу хруст ломаемых костей и хрящей, и огромная рука разжалась. На снег упало мёртвое тело, а следом за ним рухнула на колени и Смилина.

– Сестрица!

Это Изяслава укрыла её, уже лежащую, своим чёрным плащом. Княгиня склонилась над оружейницей, что-то крича, но та уже не слышала: её уши наполнил сладкий перезвон. Он звал её к светлому чертогу, где её ждала Свобода… «И тебя Лалада любит, и тебя ждёт, но позже. Мы сольёмся в её Свете, снова став частицами её великой души, из которой мы и были рождены для земной жизни».

Но не суждено ей было умереть сейчас: рука Изяславы вливала в рану свет Лалады, который растекался по усталым жилам, устремляясь к измученному, готовому вот-вот остановиться сердцу.

– Нет, сестрица, – расслышала Смилина хриплый шёпот княгини около своего уха. – Я не дам тебе вот так погибнуть. Как же я буду без тебя, а?! Даже не мечтай умереть!

В своём целительском порыве Изяслава была уязвима для врага: на неё, склонившуюся над Смилиной, мог напасть кто угодно. Одна стрела просвистела около уха княгини и вонзилась в снег, а вторая попала ей в незащищённое бедро. Изяслава только рыкнула от боли сквозь сцепленные зубы, но не дрогнула, не пошатнулась, не перестала лечить оружейницу.

– Государыня, – шевельнулись пересохшие губы Смилины. – Моя жизнь так или иначе кончена. Не подвергай из-за неё опасности свою… У тебя супруга. Ты хочешь оставить её, такую юную, вдовой?

– Твоя жизнь продолжается, – целительным теплом коснулся губ оружейницы полушёпот Изяславы, а глаза княгини окутывали её тем глубоким и ласковым взором, каким они всегда обменивались при приветствии. – А коли я не сдержу мою сестринскую клятву, то вся моя дружба и любовь выеденного яйца стоить не будет – одни пустые слова.

А вражеский воин уже занёс над Изяславой меч, пользуясь её уязвимым положением. Удар он нанести не успел: его охватил огонь, выпущенный рукой Смилины. Изяслава бросила быстрый взгляд на бегающего живым светочем врага, возбуждённо хохотнула, блеснув клыками и сверкнув озорными очами, сейчас почти безумными и пьяными от хлещущей со всех сторон кровавой опасности.

– На волосок, сестрица, да?! Ну ничего, ничего. Сейчас мы тебя отправим выздоравливать в более спокойное место.

Она сняла с пояса оправленный в золото и каменья рог и протрубила. Его песня протяжно, тревожно разнеслась над ратным полем стаей белокрылых птиц: «На помощь, на помощь! – звал рог. – Ко мне, ко мне!»

– Государыня, ты ранена! – Это дружинницы мигом примчались на зов и увидели торчавшее из бедра княгини оперённое древко.

– Стала б я звать вас из-за одной несчастной стрелы! – рявкнула Изяслава, поддерживая у своей груди голову оружейницы. – Отнесите Смилину в мои покои и перевяжите ей раны. Кормите, поите, ухаживайте, как за мной самой: она моя сестра! Ежели с нею что-то случится – шкуры с вас спущу и вместо ковра постелю!

Воистину, один её громовой голос был способен испугать врага. Заслышав его, несколько воронецких воинов шарахнулись в сторону, а княгиня расхохоталась, сверкая ледяными молниями в очах. Грохот и рёв битвы остался позади, и израненное тело Смилины приняла в свои объятия роскошная постель в княжеских покоях. Вода из Тиши успокаивающим теплом смыла всю кровь и телесную боль, но не смогла справиться с душевной, которая засела под сердцем, как ледяной осколок.

– Оставьте меня, не трогайте, я этого не стою, – стонала Смилина, отталкивая накладывающие ей повязки руки.

– Мы исполняем приказ государыни, – был ответ. – Поэтому уж изволь лежать тихонько и выздоравливать, госпожа.

Исцеляясь от ран, тело Смилины не принимало никакой пищи, только воду из подземной реки, а перед воспалённым взором оружейницы стояло лицо дочери с застывшей в широко раскрытых глазах мукой и текущей изо рта кровью.

Наконец над нею склонилась Изяслава – ещё в доспехах, покрытых алыми следами сражения, но с наскоро умытым лицом. Пахло от неё кровью, снежным холодом и железом, а глаза были усталыми и как будто хмельными – то был хмель битвы. Её ладонь легла на голову оружейницы.

– Ну, как ты, сестрица? – спросила она приглушённым, шероховато-тёплым голосом. – Мне доложили, что ты совсем не ешь. Это нехорошо.

Смилина приподнялась на локте. Рана в животе уже затянулась, но в кишках сидел тошнотворный ком, который сочился болью и дурнотой. В висках жарко застучало, но оружейница, пересилив себя, села. Рука Изяславы помогла ей, заботливо поддержав под локоть.

– Тихонько, не вскакивай резко… Знаешь, сестрица, я иногда думаю: существует ли что-нибудь на свете, что могло бы свалить такую глыбу, как ты?

– Есть кое-что, – сипло выдохнула Смилина, глядя застывшим взором в одну точку. – Чтобы меня убить, надо отнять у меня смысл жизни.

Изяслава обняла её, вздохом согрев ей макушку и прижав к своей груди.

– Знаю про Земяту, – сказала она тихо. – Скорблю вместе с тобой.

Блестя ожерельем, серёжками и слезами в огромных тревожных очах, в опочивальню ворвалась Надежда и синеглазым вихрем кинулась к супруге.

– Лада!

Взгляд Изяславы лучился немного утомлённой, но светлой и тёплой нежностью, жутковатый боевой хмель в нём растаял. Она попыталась мягко отстранить молодую жену от себя:

– Не надо, голубка, не жмись ко мне – испачкаешься. Я только что с битвы – не переодевалась ещё…

Но Надежда прильнула к её облачённой в кровавые доспехи груди, обвила объятиями шею, покрывая лицо Изяславы исступлёнными поцелуями. Ей было всё равно, испачкается ли её наряд: главное – лада вернулась живая и здоровая. Рана от стрелы, конечно, уж затянулась, но жене об этом княгиня говорить не стала. Ни к чему той были сейчас лишние волнения: скорёхонько после свадьбы Надежда понесла под сердцем первое дитятко.

– Хорошо хоть умыться я успела, – с мурлыканьем сдалась под натиском ласк княгиня, по-кошачьи жмурясь под поцелуями и в свою очередь крепко чмокнув жену в губы.

– Государыня… Ладушка моя! Ты вернулась совсем? Всё кончилось? – спрашивала Надежда, заглядывая в глаза Изяславы. – Я так боялась за тебя…

– Кончилось, счастье моё сладкое, кончилось. – Княгиня успокоительно прильнула губами к её лбу. – Больше не надо бояться.

Надежда затряслась в беззвучном плаче – несомненно, от неимоверного облегчения – и отчаянно повисла на ней, вцепившись намертво.

– Ну-ну… Козочка моя, что ты! – Изяслава подхватила супругу на руки и с добродушной усмешкой бросила Смилине через плечо: – Погоди, сестрица, я быстро. Жену только успокою немножко.

Вернулась она не так скоро, как обещала: видно, успокаивать пришлось основательно. Легонько похлопав Смилину по лопатке, княгиня сказала:

– Мы победили, сестрица. Мы их разбили подчистую, а всех трёх князей пленили. Хочешь взглянуть на этих засранцев?

Три пленных князя сидели связанные в просторном шатре Изяславы, озарённые трепещущим светом жаровен. Смилина смотрела в их лица и с печалью вспоминала Ворона. Как мало они были на него похожи! Красивые, темнобровые, с благородной проседью в волосах, но с пустотой в глазах. Мелки они были по сравнению с ним, как караси рядом с сомом.

– Думаю, вы получили хороший урок, – сказала белогорская княгиня, величаво возвышаясь над ними со скрещенными на груди руками. – Так будет с каждым, кто придёт на нашу землю с мечом. Нам ничего не стоило бы раздавить вас, как букашек, и завладеть вашими землями, поверьте. Но Белые горы никогда не вели захватнических войн и не будут этого делать впредь. Смилина, – обратилась Изяслава к оружейнице. – Ты хочешь им что-нибудь сказать?

Все слова давно замёрзли там, на окровавленном снегу, усеянному убитыми и ранеными. Они вытекли с кровью из уст Земяты и коптили сердце горечью дыма погребального костра, но губы Смилины всё-таки двинулись и проронили:

– Вы недостойны своего великого отца.

– Твоя правда, сестрица. – Изяслава подошла к оружейнице и приобняла её ласково, сжала руку чуть повыше локтя. – По сравнению с Вороном они – мелкая сошка. Он – орёл, они – комары-кровососы, каких и прихлопнуть не жаль, да руки марать не хочется… Это – Смилина, моя названная сестра, – сказала она князьям. – Великая оружейница, достойнейшая из достойных. Она потеряла дочь. А жёны ваших воинов потеряли своих мужей. А вы сейчас сидите здесь, вкушая позор. Что? Стоило оно того?

Ответом ей было угрюмое молчание.

– Ну конечно, – хмыкнула Изяслава. – Что вы можете ответить?

Князья были отпущены вслед за остатками их разгромленного войска, а Смилина поднялась к можжевеловому ложу Земяты. Проводы по приказу Изяславы были устроены по-княжески пышные: дровяная куча погребального костра вышла такой высокой, что даже Смилине с её немаленьким ростом пришлось забираться на лесенку, чтобы в последний раз взглянуть в лицо своей дочери. Она прошла мимо застывших двумя ровными строями дружинниц, поднялась к телу и склонилась, всматриваясь в родные черты, разглаженные вечным покоем. Тело Земяты было омыто и облачено в торжественные одежды, а смертельная рана на шее – бережно заштопана мелкими стежками. Большой палец Смилины коснулся холодных сомкнутых губ дочери. Когда-то это был совсем крошечный ротик, который сосал её грудь; с годами он затвердел, стал суровым, как и подобало рту воина. Эти красивые брови уже никогда не дрогнут от радости при виде лады, а нежные ягодные уста возлюбленной не коснутся этих ресниц в трепещущем поцелуе.

Смилина высекла из пальцев огонь и бросила рыжий язычок на можжевеловые ветки. Они занялись быстро, с треском. Ещё на несколько мгновений задержавшись взором на лице Земяты и впитав её черты в подёрнувшееся седым пеплом сердце, Смилина спустилась. По знаку Изяславы дрова подожгли с разных сторон.

– Мечи – из ножен! – ударом колокола прокатился приказ княгини.

Клинки с холодным лязгом сверкнули и вскинулись в торжественном чествовании – два безупречных ряда великолепных, светлых белогорских мечей. Смилина прошла сквозь строй дружинниц и остановилась напротив Изяславы. Та, в сияющем воинском облачении, чёрном плаще и своих неизменных высоких сапогах, тоже обнажила меч и красивым, чётким движением приветствовала оружейницу. Смилина сомкнула веки и слушала бесприютный свист зимнего ветра в своём сердце.

Снова лязг убираемых в ножны клинков – и рук оружейницы коснулись ладони Изяславы. Без перчаток, тёплые, живые и открытые.