Текст книги "Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)
– Посмотрим, – сосредоточенно проронила Светолика.
Между тем Млада исполняла в воде какую-то странную пляску с рыбой – так казалось издали. А может, это белуга обхаживала охотницу, словно танцевала с нею, то подплывая, то удаляясь… Это могло значить лишь одно: князь-рыба сделала выбор.
– Светолика, осторожнее, – только и смогла сказать Лесияра. – Не попади в Младу.
– Не бойся, государыня, – твёрдо ответила дочь, собранная и решительная перед выстрелом. – Если ты думаешь, что я из-за своих изобретений совсем разучилась стрелять, то ты ошибаешься.
Владеть луком Светолика не разучилась: стрела красиво попала в подрумяненный закатом бок белуги как раз во время её прыжка – в верхней его точке. Однако был ли от выстрела какой-то толк?
– Есть! – радостно воскликнула княжна.
На воде расплывалось кровавое пятно… Пожалуй, слишком большое для раны от стрелы, подумалось Лесияре. Уж не Млада ли постаралась? А уже через несколько мгновений черноволосая голова женщины-кошки быстро заскользила над водой, но это плыла не сама Млада, это её волокла ещё вполне живая и сильная добыча. А когда князь-рыба немного вспрыгнула, стало ясно, за что Млада уцепилась: в боку у белуги торчала острога.
– Вперёд, к ним! – скомандовала Светолика. – Острога не привязана, Младе не справиться с белугой!
Гребцы налегли на вёсла, и расстояние между ладьёй и серебристой белугой стало сокращаться. Рыбина сумела освободиться от древка остроги и рванула прочь от Млады, но трезубец по-прежнему оставался в ране. А потом истекающая кровью князь-рыба вдруг повернула назад, к безоружной Младе… Светолика вскинула лук с новой стрелой, но Лесияра опустила руку ей на плечо.
– Погоди, доченька. Обожди стрелять. – И добавила, обращаясь к дружинницам и Сёстрам: – Никому ничего не предпринимать!
Княгиня открыла проход и по другую его сторону ступила на палубу ладьи Радимиры. Едва нога Лесияры коснулась досок, как она протянула руку и потребовала:
– Острогу мне!
Ей тут же вручили трезубец с закреплённой на кольце верёвкой. Княгиня кинула взгляд на деревянную ось, на которую был намотан другой конец: судя по толщине мотка, верёвки должно было хватить.
– Государыня… – начала было Радимира, шагнув вперёд, но взгляд Лесияры заставил её смолкнуть.
Княгиня сбросила сапоги, сняла для свободы движений и пояс. Снова шаг в проход – и Лесияру охватила бодряще холодная вода, а до Млады и рыбины было уже рукой подать. Несколькими широкими взмахами повелительница Белых гор достигла цели. Замах, удар – и наконечник второй остроги вошёл в другой бок князь-рыбы.
– Благодарю, государыня, – послышался глуховатый голос Млады.
Женщина-кошка склонила голову на белужью спину, устало обхватив её рукою с окровавленным кинжалом.
– Нет, всё-таки охота с острогой – вот настоящее дело, а лов сетью – так… промысел ради набивания желудка, – изрекла Мечислава, осушив кубок хмельного мёда на клюкве и мяте.
Ночные костры лизали рыжими языками звёздное небо и распространяли по берегу запах жарившейся рыбы. Пока дружинницы хлопотали около них, Лесияра со Старшими Сёстрами и Светоликой расположились у входа в княжеский шатёр, по-походному подстелив плащи. Усталые от непривычно тяжкой работы Сёстры быстро охмелели; отяжелевшая от выпитого Мечислава удобно оперлась на плечо коротышки Орлуши, а та, тоже порядком хмельная и благодушно настроенная, не возражала. Светолика пила мало и отмалчивалась, а когда Мечислава высказалась насчёт лова сетью, голубой хрусталь её глаз превратился в насмешливый ледок.
– Значит, не любо тебе было ловить с нами, Мечислава? – усмехнулась она. – А мне показалось, вышло всё лучше некуда.
– Кхм, – прочистила горло кареглазая Сестра. – Я этого не говорила, княжна. Пойми меня верно… Это твоё устройство… и вообще, вся эта работа… без сомнения, очень увлекательна. В этом есть своя… хм… своё… – Выпив, Мечислава становилась несколько косноязычной и испытывала трудности с подбором слов. – Своя заманчивость. Но это именно тяжкий труд, а с острогою… это бой! Это поединок. Особенно с такой рыбищей, как белуга. Кровь бурлит… Сердце стучит… Понимаешь?
Не дождавшись ответа, Мечислава с удовольствием выпила ещё один кубок.
– А я вот так и не поняла, кому белая княгиня ныне досталась, – промямлила Ружана, пьяненько нюхая кончик своей седой косы. – Младе, княжне Светолике или нашей государыне?
– Думаю, все трое руку к её добыванию приложили, – раздался голос Радимиры.
Начальница пограничной дружины подошла с блюдом, полным соблазнительно дымящейся белужатины, зажаренной на костре с солью и душистыми травами. Мечислава сразу оживлённо заблестела глазами, выждала, пока княгиня первая возьмёт, а потом потянулась за рыбой сама:
– О, давай-ка, Сестра, давай-ка сюда… Закусить давно пора, а то, на голодный желудок мёдом угощаясь, малость окосели мы.
Радимира поставила блюдо, и Мечислава, насадив на нож большой кусок, подула на него и с урчанием вонзила зубы. После этого блюдо пошло по рукам, и каждой из Сестёр тоже досталось по куску.
– Присядь с нами, хватит уж тебе у костра дымом коптиться, – просто, почти по-родственному пригласила княгиня Радимиру.
Сердце Лесияры окутывал приятный умиротворяющий покой после насыщенного и тяжёлого дня, а лёгкий согревающий хмелёк усиливал дружеские чувства и оттенял их, как духовитая приправа. Радимира с улыбкой поблагодарила и уселась, приняв тут же поданный ей кубок.
Двадцать пудов редкой золотой икры было добыто из брюха серебристой белуги. Вся она была засолена и отправлена в бочонках в столицу к свадебному пиру двух сочетающихся браком пар – Лесияры со Жданой и Млады с Дарёной. Туда же отправилось почти всё мясо белой княгини, переложенное высокогорным льдом для сохранения свежести.
– А где же наша удалая охотница, где Млада? – утерев губы, осведомилась всё более хмелеющая Мечислава. – Поединок с белугою у неё знатный вышел… Не удивлюсь, если всё-таки именно её белая княгиня и выбрала, чтоб стать её добычей… Хочу с нею выпить! Пусть её позовут сюда!
– Последний раз я видела её у костра, она жарила себе кусок рыбы, – сказала Радимира.
Она знаком подозвала одну из своих дружинниц и отдала шёпотом распоряжение. Та кивнула и ускользнула бесшумной тенью в сторону костров, своей весёлой, дышащей пляской разгоняющих звёздный покой весенней ночи. Спустя короткое время она вернулась с докладом:
– Госпожа, Млады здесь нет.
***
– Плакать невеста должна перед свадьбой, чтоб всю жизнь потом не плакать: таков обычай, – заявила Крылинка, весьма озадачив Дарёну.
Девичник проходил весело – с песнями, плясками, а мимо столов, расставленных в саду под яблонями, нельзя было пройти, не сглотнув слюну. Дарёна раздавала совершенно незнакомым девушкам из Кузнечного шёлковые ленточки, а потом закружилась с ними в пёстром хороводе: белые рубашки с вышивками мелькали бабочками-капустницами, венки из весенних горных цветов сливались в одну яркую, душистую круговерть. Посетили девичник и молодые холостые кошки – как говорится, заглянули на огонёк на девушек поглядеть, да заодно и себя показать. Близился Лаладин день, гуляния молодёжи были не за горами, а тут такой праздник – как не воспользоваться возможностью попытать свою судьбу?
День расщедрился на солнышко. Из набухших почек в саду уже проглядывали краешки маленьких клейких листочков, а кусты смородины вовсю зеленели раньше всех, радуя своим терпко-травяным, густым и светлым, ласкающим сердце запахом. Гуляя по дорожкам и ловя лицом невесомые тени от яблоневых веток, Дарёна успокаивала зачастившее от смущения сердце: ещё бы, не каждый день ей приходилось привлекать столько всеобщего внимания! Каждого гостя надо было приветить словом, выслушать ответные речи, достойно отразить шуточки и подколы кошек-холостячек…
А вот и они – в который раз за день.
– Что-то невеста в уголке сада прячется – знать, что-то задумала, хитрая? Али укромного местечка для поцелуев ищет, м-м? Шали, балуйся, невеста, покуда свободная!…
Гости ели и пили за столами на открытом воздухе, а к Дарёне приближалась щегольски разодетая незнакомка, которая привлекла её внимание ещё в самом начале девичника. Была она в красном с жёлтой вышивкой кафтане, алых сапогах с загнутыми носами и с кисточками, а белую барашковую шапку носила чуть заломленной на одно ухо, открывая чисто выбритый висок. Судя по причёске, незнакомка имела отношение к оружейному делу – впрочем, кто в Кузнечном занимался чем-то иным? Но каким-то новоприобретённым белогорским чутьём Дарёна уловила, что незнакомка – чужая здесь. С прочими гостями она не особенно общалась, никого здесь, по-видимому, не зная, и как будто ждала чего-то.
Запас ответных острот у Дарёны иссяк, а потому она просто сдержанно улыбнулась и приняла дар незнакомки – похожий на крупный колокольчик цветок, который рос только в Белых горах около уединённых озёр. Его одиночный лилейно-белый венчик склонялся фонариком на тёмно-зелёном стебельке, а края имел густо-махровые, пушистые; звался он Лаладиным сном. Млада недавно как раз показывала Дарёне одно такое озерцо, берега которого белели, сплошь поросшие этим цветком; в этом тихом, светлом месте хотелось прикорнуть и уснуть безмятежным сном под невидимым, но надёжным крылом Лалады…
– Хорошо у вас тут, тепло уже, – молвила незнакомка, щурясь в солнечное небо. – А у нас ещё снег лежит.
Оттенок её больших спокойных глаз напоминал цветущий мышиный горошек, светлые ресницы казались осыпанными золотой пылью, а изгибы пшеничных бровей навевали мысли о бескрайних колосящихся полях.
– А, вот ты где, Тихомира, – послышался голос Твердяны.
Имя гостьи легло на её образ легко и естественно – вошло, как меч в ножны. Тихий мир наставал на душе при взгляде в эти глаза.
– Тихомира – мастерица не здешняя, в гостях она у нас, – представила Твердяна незнакомку Дарёне, окончательно подтвердив её догадку. – Она – продолжательница славного оружейного рода, знаменитого на севере Белых гор. Несмотря на свои молодые годы, она уже слывёт искусной умелицей перековывать сломанные клинки. Задала мне наша государыня непростую задачу – попросила её вещий меч восстановить, вот я и решила Тихомиру себе в помощь пригласить: одна голова – хорошо, а две, как говорится, лучше.
– Перековка вещего меча государыни Лесияры – такой опыт, какого я больше никогда и нигде не получу, – с поклоном ответила гостья.
– Ну, идём, обсудим наши дела, – кивнула Твердяна. – А то с этим весельем и работать некогда… Не скучай, милая невестушка, иди к людям, нечего тут одной вздыхать.
С этими словами оружейница поцеловала Дарёну в щёку и собралась уже было увести с собою Тихомиру, как вдруг взгляд её упал на белый цветок в руке у девушки.
– Хм, Лаладин сон? – молвила она задумчиво, насупив мрачноватые брови. – Откуда он у тебя?
– Это я осмелилась невесте поднести, – смущённо ответила Тихомира вместо Дарёны.
– Цвет этот хорош, и означает он признание в любви большой, но это – смотря по тому, кто дарит, – сказала Твердяна. – Невесте перед свадьбой его вручать может только её наречённая избранница. А ежели кто иной преподнесёт – значит, путь к счастью нелёгким будет.
– Эге, – нахмурилась гостья и невольно поскребла под шапкою затылок. – Клянусь, не ведала я про сию примету. В наших северных краях такие цветочки не растут, а по вашим местам бродя да на красоты ваши любуясь, наткнулась я на такую прелесть… Приглянулся мне цветок, думала невесту нашу им порадовать, а оно вон как вышло… Уж простите великодушно. Счастья желаю тебе, Дарёна, и твоей избраннице тоже.
Девушка поёжилась: лопатки ей лизнуло посреди солнечного дня не по-весеннему ледяное веяние.
– Что пригорюнилась, красавица? – улыбнулась Твердяна, ободряюще обнимая её за плечи и ласково прикладываясь шершавыми губами к виску. – Не кручинься, родная. Будет тебе счастье, куда ж оно денется…
Оставшись одна, Дарёна иными глазами посмотрела на нежный белый цветок. Тогда, наедине с Младой, она восторгалась россыпями Лаладиного сна на берегах лазурного озерца, защищённого со всех сторон белоснежно сверкающими горами, а сейчас ей мерещился в глубине дышащей свежестью чашечки зловещий призрак печали. И сразу день померк, зябкая дрожь поползла по плечам, и ей захотелось и впрямь забиться в какой-нибудь укромный уголок, чтобы наедине с собою предаться тревожным думам… Но не сбегать же с собственного девичника? Ах, если бы рядом была Млада в кошачьем облике! Дарёна уткнулась бы в пушистый чёрный мех, греясь под тёплым боком огромного зверя, чьё завораживающее мурчание прогнало бы всю тоску-кручину… Но у Млады был сейчас свой «девичник», а точнее – гульба. К сердцу девушки подступила щемящая ревность к женщинам-кошкам, которые на время украли у неё избранницу… «На гульбе невесте не место», – сказала утром Крылинка, и Дарёна всё ещё хмурилась от этой несправедливости. Почему им предписывалось прощаться с холостой жизнью отдельно друг от друга? Каким забавам предавались там кошки, при которых ей не следовало присутствовать? Дарёну снедало и любопытство, и недоуменная обида.
Лаладин сон выскользнул из повисшей руки Дарёны и упал у ствола яблони. Тут же ей стало жалко ни в чём не повинный цветок, но подобрать она его уже не успела: к ней подбежали трое девушек в венках с подаренными ею цветными ленточками.
– Айда, тебя плясать зовут!…
Её под руки повели к свободному пространству перед столами, где досыта употчеванные, весёлые и хмельные гости пустились в пляс – не хватало только невесты, под ручку с которой хотел пройтись каждый. Скользнув взглядом вдоль столов, Дарёна нашла матушку: та чинно сидела на своём месте, в перстнях и жемчугах, в белоснежном шёлковом покрывале на голове и драгоценном очелье… Никогда Дарёна не видела её такой молодой – ну, чем не старшая сестра? Она о чём-то беседовала с Крылинкой, восседавшей за столом в многорядных бирюзовых бусах и тяжёлых серёжках из того же камня; заметив взгляд Дарёны, обе женщины закивали и одобрительно заулыбались – мол, пляши, пляши, невеста. Затаив вздох, девушка положила руку в чью-то протянутую ладонь.
Её закрутили, окружили, довели до изнеможения, выжали досуха. Звонкая небесная высь качалась над головой, ноги гудели в запылившихся сапожках, а горло стало таким же сухим, как утоптанная земля двора… Но отдыхать было ещё нельзя: не со всеми гостями поплясала. Перед глазами плыли яркие пятна, и из-за них Дарёна уже не видела, в чьи ладони она в очередной раз вложила свои руки. А ноги вдруг предали её и подломились.
– Ох ты, – сказала обладательница этих ладоней, подхватывая девушку. – Что ж ты падаешь-то…
Золотая пыль ресниц, мышиный горошек глаз, брови-колосья… Обняв сильные плечи Тихомиры, Дарёна позволила ей унести себя из самой гущи пляски.
– Эй! – окликали гости. – Куда?…
– Всё, всё, невеста притомилась, – решительно отрезала та.
Соскользнув из спасительных объятий на лавку у стола, Дарёна выдохнула:
– Уфф…
Белозубая улыбка блеснула ей в ответ.
– Может, питья какого желаешь? – спросила Тихомира. – Мёду, квасу, сыты [35]?
– Водицы простой бы, – пробормотала девушка.
– Сей же час будет, – ответила гостья с севера и шагнула в проход.
Вернулась она действительно скоро – не успела Дарёна и толком дух перевести. Расписной деревянный ковшичек, который она поднесла к губам утомлённой невесты, был полон чистейшей, насыщенной ослепительным солнечным золотом воды. Первый жадный глоток обдал горло Дарёны холодом родниковых недр и бросил ей на плечи лёгкий плащ мурашек.
– Осторожно пей, а то горлышко застудишь, – ласково молвила Тихомира. – Из горного ключа водичка.
Холодная вода прогнала предобморочное марево, и Дарёна почувствовала себя освежённой и взбодрившейся. Утерев рот, она смущённо поблагодарила женщину-кошку и вернула ей ковшик. Та выпила остатки воды и улыбнулась влажно заблестевшими на солнце губами.
– А ты… семейная? Или, может быть, избранница у тебя есть? – взбрело вдруг в голову Дарёне спросить. И тут же она внутреннее съёжилась: «Что за чушь я несу…»
– Нету у меня пока никого, – ответила Тихомира, опуская удивительные золотые ресницы. – Работа и за семью, и за избранницу мне. Родительница моя в минувшем году в Тихой Роще упокоилась – позднее я у неё дитя, – а потому пришлось мне принимать нашу кузню в наследство и полное владение.
Светлая грусть коснулась смолистым дыханием сердца Дарёны при упоминании Тихой Рощи, где у подножий сосен круглый год росла самая сладкая земляника. Неловкое молчание запечатало уста девушки, а палец выводил на скатерти закорючки. Не принято было в Белых горах выражать соболезнования родным ушедших в Рощу дочерей Лалады, ибо смертью это, строго говоря, не являлось.
– А я вот скоро супругой обзаведусь, – не найдя, что сказать ещё, ответила Дарёна и тут же фыркнула, поняв, какую очевидность ляпнула – что-то вроде «вода мокрая». И, чтобы скорее отвлечь внимание от этой несуразности, спросила: – А что женщины-кошки на гульбе делают? Не знаешь?
– Ну… гуляют, вестимо, – уклончиво усмехнулась Тихомира.
– А как гуляют? – не удовлетворилась этим ответом Дарёна. – Напиваются, поди… вдрызг?
– Всякое случается, – вновь спрятав взгляд под золотыми щёточками ресниц, – сама скромность! – сказала оружейница-северянка. – Невестам этого лучше не ведать.
– Ну вот, опять «лучше не ведать»! – надулась Дарёна.
Однако не успела она как следует отдохнуть, как её опять подхватили под белы рученьки – и на реку с девушками. Возглавляла это шествие матушка Крылинка.
– Чтоб потом не плакать, перед свадьбой все слёзы надобно вылить, – повторила она озадачившие Дарёну накануне слова.
Дарёне предписывалось сесть у воды и голосить, расплетая волосы. Оплакивание косы – так это называлось, но, каким бы ни было название у этого обряда, он казался Дарёне нелепым, ненужным и невыполнимым. На глазах не чувствовалось и намёка на слёзы – даже близко не было, а притворный вой звучал наигранно и глупо.
– Надо, моя голубка, надо, – квохтала Крылинка. – Девушки тебе пособят.
И они пособили… Так пособили, что хоть уши затыкай! Кто котёночьи-тоненько, кто однозвучно и гнусаво, кто заливисто и на разные лады, а кто неожиданно басовито – завыли, заплакали девушки, и только Дарёна посреди всего этого «горя» корчилась и зажимала рот, чтобы сдержать невыносимо щекотный смех.
– Не смейся – плачь! – сердилась Крылинка, уперев руки в бока. – Сейчас не выплачешься – опосля слёзы лить придётся…
Девушки с воем расплетали Дарёне волосы, пропускали пряди меж пальцев, осыпали лепестками цветов из своих венков. Некоторые так ответственно отнеслись к этому делу и так прониклись духом обряда, что по щекам у них катились взаправдашние слёзы…
– Нет, матушка Крылинка, ну бред же! – сквозь смех взмолилась Дарёна. – Не могу я плакать, когда на душе светло и птицы поют!
– Эх, ты, – вздохнула та. – Вот помяни моё слово – наплачешься…
– Нет, матушка Крылинка, – ласково сжимая её руку меж своих ладоней, заверила Дарёна. – Не наплачусь. Мы с Младой любим друг друга и в ладу жить будем. Она не обидит меня!
Крылинка лишь покачала головой, а Дарёна нежилась на солнышке и щурилась от нестерпимого блеска водной глади… Чудесный всё-таки день выдался, весна в силу вошла, а там и лето на пороге.
Всё кончается – завершился и девичник; вытянулись тени на земле, загустело золото солнца, становясь янтарём. Гостьи потрезвее, заботясь об односельчанках, провожали домой тех, кто основательно набрался, а то, не ровен час, спьяну и проход не туда выведет; для них праздник был кончен, а вот хозяевам осталось ещё много хлопот – уборка и мытьё посуды. Тихомира оставалась в доме Твердяны на время работы над перековкой меча, и они стояли под яблоней, провожая народ и что-то вполголоса обсуждая. Северянка сняла шапку, чтобы остудить голову посвежевшим вечерним воздухом, и вдоль её спины повисла белокурая коса – светлее белёного льна. Хороша была Тихомира, и девушки по ней, должно быть, вздыхали и сохли, но сердце Дарёны принадлежало чёрной кошке с синими яхонтами глаз.
Вот уже и ночь смотрела сверху многоглазой звёздной бездной, а Дарёне всё не спалось… Ёжась у открытого окна, – не до конца прогревшаяся земля ещё дышала холодом по ночам – Дарёна считала звёзды и думала. Нырять памятью в пёстрый поток минувшего дня было и сладко, и тягостно. «Как-то там Лаладин сон оброненный – завял, поди, или, быть может, затоптали его, бедненького?… Надо будет на то озерцо сходить, прощенья у его собратьев попросить… – Шмыганье носом, зябкое движение плеч – и новый виток дум: – Какая у Тихомиры голова гладкая, даже синим не отливает – так светлы её волосы… Глаза – мышиный горошек. Хм, что-то гороху захотелось сладенького, в хрустких сочных стручках – когда-то он ещё будет… Всё лето впереди… Матушка опять вещей детских подсунула. Одеяльце лоскутное в колыбельку… Все ждут, когда дитя под сердцем понесу: и она, и Крылинка, и Рагна с Зорицей. Стоит пошатнуться, побледнеть, а они уже: “Крови месячные когда последний раз были?” Ох… Что там Млада поделывает, хотелось бы мне знать?»
Поняв, что сон убежал от неё далеко, Дарёна решила позаниматься шитьём, чтоб скоротать тягучее ночное время. Зажгла лампу (хоть матушка Крылинка и говорила беречь масло), уселась за столик для рукоделия, привычно отыскала у себя в груди тёплый комочек света Лалады и покормила иголку, уколов палец – ряд этих действий вызвал у неё долгий сладкий зевок. А может, лечь всё же? Или – ладно уж, раз села за работу… Последнюю рубашку для Млады осталось довышивать.
Не успела она вышить и одной петушиной головки, как за плечом у неё мелькнуло что-то белое с красным. Хоть и видела Дарёна, что в Белых горах бояться некого, но игольчатый холодок испуга всё же царапнул её.
– Что не спишь, Дарёнушка? Из окошка дует – простудишься, лада… Этого ещё нам не хватало накануне свадьбы!
Знакомый и любимый голос тепло защекотал ей шею, но к нему примешивался запах хмельного питья, да и выговор был не совсем тот, что всегда… Дарёна обернулась и застыла: Млада влезла к ней в окно в мятой и сырой одежде, заляпанной кровью так, словно женщина-кошка в ней купалась. Взгляд был отнюдь не мутным от выпитого, напротив – сверкал голубыми молниями, и Дарёны коснулось солоноватое будоражащее веяние, пахнувшее пóтом, травами, ветром, свободой и дымом.
– Млада! – шёпотом ахнула девушка. – Ты что? Что стряслось, ты ранена?
– Ой… – Глянув на себя, женщина-кошка только сейчас обнаружила, в каком она виде, хмыкнула, фыркнула, и её глаза превратились в блестящие смешливые щёлочки. – Нет… Ты не бойся, ладушка. С рыбалки я, рыбья это кровь. Так соскучилась по тебе, так… м-м… – Млада дохнула чувственным стоном Дарёне в губы. – Так спешила к тебе, что даже и не глянула, что переодеться надобно… Прости, милая.
Её кудри пропитались запахом дыма и речной воды, а от рук, которыми она, стоя на коленях, беспорядочно ласкала лицо и плечи Дарёны, пахло рыбой.
– Крови столько, будто ты с медведем подралась, – пробормотала девушка.
– А ты белугу видела? – с хмельной пристальной серьёзностью уставилась на неё Млада. И после короткого молчания продолжила, слегка спотыкаясь: – Она в длину… вот… как от этой стены и до той. Пр… представляешь, сколько в этой туше крови? Разделывала я её, вот и испачкалась… маленько… Тебя захотелось увидеть, счастье моё, Дарёнка моя… Сил моих не было терпеть! Вот так вот вышло…
– Понятно всё с тобой, – усмехнулась Дарёна. – Вы там все такие пьяные?
– Все до одной! – Млада тряхнула головой так неистово, что её качнуло. – Я-то ещё ничего, а вот кое-кто уже в дымину… Уффф. Не буду называть их достославных имён… Ты прости, не сердись, горлинка. М?… Стосковалась по тебе… не могу без тебя…
Очутившись в настойчивых объятиях своей хмельной избранницы, Дарёна принялась полушутливо, полувозмущённо отбиваться.
– Млада, пусти… У тебя руки холодные, одёжа мокрая и в крови… Фу, у тебя изо рта рыбой пахнет… Ты что, её сырьём ела?
– Ну, поела чуть-чуть… Я же кошка, – мурлыкнула Млада, щекотно тычась носом Дарёне в самые чувствительные местечки на шее.
В итоге незаконченная рубашка с воткнутой в неё иглой осталась на столике, а Дарёна с Младой, целуясь, упали на постель. Впрочем, вскоре Млада отяжелела и ткнулась носом девушке в грудь.
– Мм… Горлинка… Я отдохну чуточку, ладно? Мне вернуться надобно…
– Так… Это ещё куда? – нахмурилась Дарёна, беря её лицо в свои ладони и поднимая, чтобы в него заглянуть.
– Туда… На реку, – мурлыкнула та с измученно закрытыми глазами. – Я ведь не спросясь к тебе ушла… Нехорошо выйдет, ежели не вернусь… Ты разбуди меня через часок, ладно?
– Ладно, – вздохнула Дарёна, тут же про себя непоколебимо решив не будить Младу и никуда её не отпускать в этаком разудалом виде.
Мурлыканье начало перемежаться похрапываньем, а Дарёне вдруг пришло в голову: а ведь Млада в грязной одежде лежит на чистой постели! Непорядок. С кряхтеньем ворочая тяжёлое тело, девушка принялась стаскивать с женщины-кошки сапоги, портки, рубашку. Это растормошило Младу, и она возобновила свои поползновения.
– Дарён… ну куда ты всё время ускольза… м-м… Иди ко мне…
– Ш-ш, ш-ш, отдыхай, – устраиваясь рядом, зашептала Дарёна.
Млада вдруг открыла глаза, в которых на миг беспокойно проступило почти трезвое выражение.
– Только разбуди меня, ладно? – повторила она свою просьбу, подчёркивая её важность поднятым к потолку пальцем.
– Ладно, ладно, – успокоительно вороша чёрные кудри, заверила девушка.
Откинув голову на подушку, Млада сомкнула веки, и вскоре её лицо разгладилось в безмятежном сне. Она и не подозревала, что из-за коварства своей невесты беспробудно проспит до самого утра и на реку, конечно же, не вернётся – куда уж там!…
Во сне Млада широко раскинулась на всю постель с угла на угол, а Дарёна, всё ещё чувствуя дрожь взбудораженных нервов, кое-как притулилась у неё под боком в скрюченном положении. Пожалуй, правду сказала матушка Крылинка: на этой гульбе ей было не место.
– Уф, ну, вроде, всё, – сказала матушка Крылинка, окидывая усталым, но удовлетворённым взглядом чисто прибранную большую горницу. – Можно теперь и нам на боковую.
Не успела она это произнести, как дом сотряс страшный удар, будто кто-то с размаху долбанул таранным бревном в дверь. Зорица с Рагной вздрогнули.
– Ахти мне! – испуганно всплеснула руками матушка Крылинка. – Кто это там в дом ломится?
Женщины кинулись к входной двери. И что же они увидели? На животе, растянувшись через порог и сплющив одну щеку о пол, лежала мертвецки упившаяся Шумилка, а над нею беспомощно топталась её сестра-близнец Светозара.
– А ну, вс-ставай, – шипела она, пытаясь поднять Шумилку за шиворот. – Ну что же ты… Два шага уже осталось, ползи! А то бабуля нам так вставит… по самое не могу…
Видно, сёстры хотели вернуться домой потихоньку, незаметно прошмыгнув мимо строгой бабушки, но непреодолимое препятствие сорвало их хитрый замысел. Они не учли одного: для такого количества хмельного, плескавшегося внутри молодых холостячек, порог дома оказался слишком высок. В отличие от Шумилки, Светозара ещё могла держаться на ногах, но весьма шатко; завидев грозно подбоченившуюся матушку Крылинку, она с испуганно-пьяненьким выражением уцепилась за дверной косяк, чтоб стоять прямее.
– Ой… Шумилка, мы пропали, бабуля уже здесь…
– С кем ты разговариваешь, гуляка ты бесстыжая? – покачала головой матушка Крылинка. – Она тебя не слышит – в отключке лежит!
– Бабуля, прости, пожалуйста, – невнятной скороговоркой пробормотала Светозара, состроив виновато-унылую мину, привычную ещё с детства – такую они с сестрой всегда делали, напроказив. – Мы вот… тут… вот так вот.
– Вижу я, что вы «вот так вот», – проворчала Крылинка. – Полюбуйся, Рагна! Отпустили, называется, на гульбу… Нахрюкались, голубушки!
– Ох, горе мне с вами, – устало вздохнула мать близнецов.
– Да ладно тебе, матушка… Не каждый же день у Млады свадьба, – попыталась оправдаться Светозара, пошатываясь. – Ик!
Одна Зорица посмеивалась, глядя на вернувшихся с гульбы племянниц. Она потихоньку позвала свою супругу, княжну Огнеславу, и они перетащили бесчувственную Шумилку с порога на лавку.
– Ничего, матушка Крылинка, к утру проспится, – сказала княжна. – На то она и гульба, чтоб гулять.
– …Вот так всё и обстоит. В восстановимости самого клинка у меня сомнений нет – это трудно, но возможно, а вот останется ли он после перековки прежним?… Это вопрос посложнее, на который у меня пока нет ответа.
Гости разошлись, дом погрузился в молчание ночи, и только Твердяна с Тихомирой не спали и вполголоса беседовали при свете лампы. Тусклый огонёк отбрасывал рыжеватый отблеск на их серьёзные, задумчивые лица, а тени придавали им причудливый вид.
– Думаю, вместе мы отыщем ответ, – молвила светловолосая гостья с севера.
– Я тоже на это надеюсь, – проронила Твердяна, привычным движением трогая затылок. – Но работа может затянуться – боюсь, до зимы не успеем. А случись что – с чем государыня в бой пойдёт? Других хороших мечей много, но все они – не то, что потребуется ей в лихой час…
Тихомира склонилась и достала из-под лавки длинный узкий ящик. Поставив его перед Твердяной, она сказала:
– У меня как раз на этот случай есть кое-что… Оно ждало своего часа много веков.
Глаза черноволосой оружейницы сверкнули из-под угрюмых бровей.
– Неужто Меч Предков? – спросила она дрогнувшим голосом.
– Он самый, – с тенью улыбки в уголках губ кивнула её собеседница.
Пальцы хозяйки дома взволнованно дрожали, когда она дотронулась до гладко оструганной сосновой крышки, а во взоре проступили теплота и восхищение. Непросто было произвести такое впечатление на многоопытного мастера Твердяну Черносмолу из рода чёрных синеглазых кошек… Для этого в ящике должно было находиться нечто непостижимое человеческому уму.
– Вот уж не думала, что когда-нибудь увижу его, – прошептала она. – Всю жизнь гадала, существует ли он на самом деле или же всё, что о нём люди бают, – сказки… Твой род сохранил его, Тихомира! Глазам своим не верю…
Впрочем, видела она в ящике пока только большой вытянутый кирпич из глины, внутри которого, по-видимому, и покоился древний клинок, обмотанный промасленным полотном и покрытый заливкой из пчелиного воска. Вся эта многослойная укупорка была призвана защищать от внешних воздействий вызревающую волшбу. Чтобы достать меч, требовалось разбить глину, наглухо закрывавшую его со всех сторон.
– Так он ещё в работе? – взметнула Твердяна взволнованно-колючий взгляд на Тихомиру.
– Великая оружейница Смилина не успела доделать этот меч и перед своим уходом в Тихую Рощу завещала моей прародительнице завершить работу, – ответила та. – Всё это время клинок передавался в нашей семье от родительницы к дочери, и мастерицы продолжали трудиться над ним. Остался последний слой волшбы. Думаю, его должна наложить ты, Твердяна.
