Текст книги "Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)
«Я догадалась, – проговорила Лесияра. И спросила тихо: – А о ней ты подумала? Она же ещё совсем маленькая!»
Губы Лебедяны, когда-то полные цвета и сока, а теперь истончившиеся, поджались. Чувствуя, что сейчас из дочери не удастся вытянуть ни слова, княгиня спустила с колен внучку, и та золотым колобком выкатилась из светлицы – кудряшки так и подпрыгивали на бегу.
«Ну, на какое-то время меня ведь ещё хватит, – проговорила Лебедяна. – Внуков от неё, может, я уже и не увижу, но на её свадьбе ещё погуляю. Ну, довольно об этом! Нельзя ли спросить, какое дело привело тебя к нам? Или, быть может, ты хочешь обсудить это сперва с Искреном?»
«Да, есть у меня к зятю важный разговор, – поднимаясь на ноги, сказала Лесияра. – И дело весьма спешное. Ты угадала: хотелось бы сперва с ним потолковать, а уж он сам потом тебе расскажет. А далеко он на охоту уехал?»
«Близко, государыня, – ответила Лебедяна, также встав. – Тут, в лесу под Лебедыневом, и затеяли они волчью травлю. Ежели желаешь, могу тотчас послать гонца с вестью о твоём прибытии».
Да, вряд ли Искрен затевал идти войною на Белые горы: в противном случае ему сейчас было бы явно не до охотничьих утех.
«В гонце нет надобности, – качнула головой Лесияра. – Мои дружинницы сделают это быстрее».
Она вызвала к себе Дымку и Златооку, которые нередко сопровождали её во время встреч государственной важности и знали князя-соседа в лицо. Дымка, пепельно-русая, с бирюзовыми глазами, в зверином обличье была дымчато-серой кошкой с белым «нагрудником» и такими же «носочками» на лапах. Златоока получила своё имя за медово-карий, почти жёлтый цвет глаз, а окрас в кошачьей ипостаси имела рыжевато-коричневый.
«Отправляйтесь к князю Искрену, где бы он сейчас ни находился, – приказала Лесияра. – Передайте ему, что мне надобно с ним срочно встретиться, после чего возвращайтесь сюда и доложите, готов ли он принять меня».
«Будет исполнено, государыня!» – в один голос ответили дружинницы и шагнули в проход.
Чтобы скрасить ожидание, Лебедяна велела подать на стол разных медов и наливок, да к ним – лёгких закусок и лакомств. Кухня княжеская работала исправно: яства там готовили не к определённым часам, а так, чтобы в течение всего дня нашлось что принести в трапезную и без промедления порадовать хозяев и их гостей. Махнула Лебедяна вышитым платочком два раза – и вот уже потянулась с кухни вереница слуг с подносами и блюдами, махнула в третий раз – и в трапезной заструилась, сплетаясь из дюжины девичьих голосов, задумчивая песня. Серебристо бряцали струны гуслей и домр, бубны сыпали горсти самоцветов, но всё это было лишь искусное обрамление для нежного и чистого, как ландышевая роса, пения. Лесияра с Лебедяной сидели рядом во главе стола, а дружинницы – на почётных местах по правую руку от белогорской владычицы.
Не успела Лесияра выпить первый кубок брусничного мёда на травах и съесть немного солёной сёмги и белужьей икры, как вернулась Дымка. Склонившись к уху своей повелительницы, она доложила:
«Государыня, князь Искрен… э-э… изволит пребывать в изрядном хмелю, добудиться его не удалось нам. Судя по всему, проспится он только к вечеру. Златоока с ним осталась, а я – к тебе на доклад… Какие будут дальнейшие приказания, светлейшая госпожа?»
Итак, зять вовсю расслаблялся на природе и, вероятно, даже не помышлял о нападении. Положив нежно-розовое мясо сёмги на ломоть хлеба и украсив его сверху прозрачными зёрнами перламутрово-серой икры, Лесияра окончательно вычеркнула Искрена из возможных врагов.
«Возвращайся к князю, – распорядилась она. – Как только он проснётся, объясните ему всё, что было велено, а когда будет готов к разговору, доложите мне. – И, задумчиво понизив голос так, чтобы не было слышно Лебедяне, добавила: – Не исключено, что истекают последние беззаботные деньки…»
«Слушаюсь, государыня», – поклонилась дружинница и исчезла в проходе.
Воткнутые в снег светочи на длинных шестах озаряли сани с десятью убитыми волками. Окровавленная шерсть смёрзлась на ранах в сосульки, а всю боль и предсмертную дрожь зверей впитало молчаливое зимнее небо. Чуткие ноздри Лесияры раздувались, короткими толчками выпуская морозный туман дыхания, а губы вздрогнули и сложились жёстко и неодобрительно. Она сама предпочитала рыбную ловлю, а из охоты никогда не делала забавы: по её глубокому убеждению, убивать младших братьев, зверей, следовало только ради мяса или шкур на одежду, а не просто так, для увеселения. Княжеская волчья травля, по-видимому, завершилась обильным пиром: вокруг саней стояли походные столы, полные яств. На морозе стыли пироги, жареное мясо и птица, миска с красной икрой схватилась инеем рядом с высокой стопкой блинов… Хмельные охотники спали в шатрах, укрытые шубами и шкурами, бодрствовала только княжья охрана. Притопывали под тёплыми попонами кони. На снегу была раскинута посыпанная солью свежеснятая медвежья шкура.
Из шатра вышел младший княжич Ростислав, русоволосый голубоглазый юноша. У своей груди он согревал, бережно укутывая плащом, маленького, ещё слепого медвежонка с большой лобастой головой и до смешного крошечными ушками. Бурая шубка малыша была ещё совсем короткой, и он дрожал от холода.
«Ах ты, бедолага… Убили твою мамку, да? – разговаривал княжич с медвежонком, целуя его в розовый мокрый носик. – Ну ничего, ничего… Выходим, выкормим тебя. Моим ручным зверем будешь… Какие лапоньки маленькие, – умилился он, щекоча пальцем подушечку передней лапки медвежонка. – Пальчиков пять, совсем как у человека… Ой, замёрзнут!» – И Ростислав принялся дышать на эти малюсенькие лапки с едва заметными коготками.
Зверёныш верещал и по-человечьи кряхтел, жался к тёплой груди княжича, и тот, посмеиваясь, покрывал всю его слепую мордочку поцелуями. Лесияру он не заметил и медленным шагом направился к деревьям. Княгиня остановилась напротив самого большого шатра, из которого, словно почуяв её, вышла навстречу Лесияре дружинница Дымка.
«Насилу растолкали князя, – доложила она. – Пробудиться-то он пробудился, но зело похмелен, за голову держится…»
«Ладно, разберёмся», – сказала Лесияра, откидывая полог шатра.
В шатре было не холодно: три жаровни и освещали, и обогревали его. На роскошном мягком ложе из нескольких перин, застеленных медвежьими шкурами, отдыхал князь Искрен. Он лежал не разуваясь и в полном зимнем охотничьем облачении, а его лук и колчан со стрелами были прислонены к изголовью.
«М-м-м… едрёна вошь… И что за хитрая тварина придумала это растреклятое зелье? – стонал Искрен, беря мёрзлую квашеную капусту из миски, которую услужливо держал его стремянный, и кладя её себе в рот, а заодно и на лоб. – Что ж этот умник обратного зелья не придумал – такого, которое б от похмелья избавляло? Вот бы хорошо было! Глотнул лекарства – и всё как рукой сняло… Гуляй себе дальше…»
Светлореченский владыка, с рыжеватой бородой и светлыми волосами, начавшими серебриться на висках, выглядел моложе своих шестидесяти лет. Широкая грудь и могучие плечи в сочетании с бычьей шеей придавали ему лихой, богатырский вид, но живот уже утратил свою былую поджарость и начал заплывать жирком, чуть свешиваясь поверх широкого кожаного пояса. Впрочем, полнеющая талия пока ещё не мешала князю быть хорошим наездником, охотником и воином, и только сильный хмель мог сразить его наповал. Жертвой именно этого противника он сейчас и лежал перед Лесиярой. Княгиня налила в кубок талой снеговой воды из кувшина, плеснув туда отвара яснень-травы, который помимо своих целебных свойств обладал способностью протрезвлять.
«На, зять мой Искрен, испей, – усмехнулась она, протягивая кубок князю. – Обратное зелье есть, и имя ему – яснень-трава. Даже название у неё говорящее: голову ясной делает».
«О… про эту траву-то я и забыл, – крякнул Искрен, с благодарностью принимая из рук Лесияры питьё. Осушив кубок до дна, он уронил голову на подушку и зарычал от лекарственной горечи. – А-а, забористая ж гадость! Бррр!»
Через некоторое время он перестал стонать, его взгляд прояснился, и он смог сесть и спустить ноги с ложа. Всё ещё немного бледный, он, тем не менее, заметно ожил; встряхнув волосами и подвигав бровями, он взглянул на Лесияру уже намного более осмысленно и трезво.
«Знатная травля получилась, десять матёрых волчищ завалили! И медведицу», – похвалился он.
«Я видела, – проронила Лесияра. – Негоже зверя ради забавы травить. А недавно родившую медведицу – так и вовсе грех».
Искрен поморщился, взял у стремянного миску с капустой и отправил в рот ещё одну щепоть. Крошки льда захрустели у него на зубах.
«Как будто ты сама не охотишься», – буркнул он.
«Мне больше рыбалка по сердцу, – сказала Лесияра. И, желая поскорее перейти к делу, спросила: – Ну, как ты чувствуешь себя? Готов меня выслушать?»
Князь щёлкнул пальцами, и ему поднесли кувшин талой снеговой воды и тазик. Шумно плескаясь, разбрасывая брызги и отфыркиваясь, Искрен умылся, потом приник к горлышку кувшина и долго пил, двигая заросшим золотистой с проседью щетиной кадыком. Потом он утёрся вышитым полотенцем и указал на расстеленную возле своего ложа волчью шкуру:
«Садись, княгиня… Трезв ли я, пьян ли, а тебя всегда готов слушать. Ястребок, – обратился он к рыжеватому молодому стремянному, – пусть нам принесут яств да питья со стола».
Стремянный с поклоном выскользнул из шатра.
«Благодарствую, меня уж твоя хлебосольная супруга накормила, – молвила Лесияра, подложив подушку и усевшись. И, не удержав улыбки, добавила: – Младшенькую княжну видела. Маленькое ясное солнышко».
«Девчушка славная, спору нет, – хмыкнул князь. – Красавицей вырастет… Да вот только на меня не похожа. У меня с княгинею глаза светлые, а у ней, вишь, тёмные… Откуда, спрашивается? – И тут же осёкся: – Кхм. Впрочем, не слушай меня: хмель не совсем из головы выветрился, видать, вот и болтаю всякое… Чую я, дело твоё не шутейное. Говори же, не томи!»
Вскользь оброненные Искреном слова, которые он вряд ли сказал бы, будучи в трезвости, насторожили Лесияру. Карий цвет глаз маленькой Златы, странное уклончивое молчание и преждевременное старение Лебедяны – было ли всё это частичками одной загадки? Похоже, у дочери не всё ладилось в семье… Решив позднее непременно докопаться до истины, Лесияра всё же завела разговор, ради которого и пришла.
«Дело скверное, зять мой Искрен. – Белогорская княгиня скользнула пальцами по богатым ножнам, в которых покоился её верный друг. – Ты знаешь, есть у меня вещий меч, который предсказывает грядущие кровопролития и указывает, с какой стороны придёт беда…»
«Да, ведомо мне про сей чудесный клинок», – кивнул Искрен, устремив взор на оружие, о котором шла речь.
«Так вот, закровоточил он, – сказала Лесияра. И добавила, многозначительно понизив голос: – И указал на восток».
Она начала медленно извлекать клинок из ножен, но как раз в этот миг принесли угощение, и Лесияре пришлось умолкнуть и убрать оружие. Пока яства расставляли, Искрен вдумчиво хмурился, переваривая её слова, и степень осознания можно было проследить по высоте его поднимавшихся бровей. Когда до него окончательно дошло, они вскинулись так высоко, что лоб собрался гармошкой.
«То есть… Я не понял, Лесияра: ты меня подозреваешь, что ли? – Князь даже привстал немного со своего места. – Ты думаешь, что я, муж твоей дочери… – Искрен ткнул себя пальцем в грудь. – Что я, твой друг и союзник, затеваю поход на тебя?!»
Его удивление выглядело вполне искренним. Лесияра легонько опустила руку ему на плечо, но Искрен впечатался в ложе, будто его вдавило туда огромной тяжестью.
«Нет, Искрен, я не думаю, что ты замыслил против меня что-то дурное, – промолвила княгиня. – Ты не враг мне, я это вижу и чувствую, об этом всё свидетельствует. И это значит, что меч указал не на Светлореченское княжество, а на земли, лежащие за ним».
«На Мёртвые топи? – ещё более изумился Искрен. – Но там же никого нет, это пустые заболоченные земли…»
«Пусты ли они, или же там кто-то есть – этого мы точно не знаем, – вздохнула княгиня. – Мои дружинницы не могут приблизиться к Мёртвым топям из-за хмари, густо окутывающей эту местность. Скажи, твои люди давно туда заглядывали?»
«Да как-то не было в том надобности, – на глазах трезвея, пробормотал Искрен. – Оттуда никто и никогда нас не тревожил – отродясь такого не припомню. Ты думаешь…»
«Думаю, – кивнула Лесияра. – А чтобы ты убедился воочию, я нарочно взяла с собой мой вещий меч. Ежели хочешь, могу показать его в действии, но для этого лучше будет выйти из шатра».
«Ох, – крякнул Искрен, поднимаясь. – Идём. Не каждый день доводится лицезреть такое диво!»
«Поверь, я бы всё отдала, чтобы ни тебе, ни кому-либо иному не пришлось на это смотреть», – проронила княгиня.
Морозный полог ночи раскинулся над их головами. Потрескивали светочи, вполголоса переговаривались поблизости дружинники, а в ноздри Лесияре вновь ударил холодно-стальной, гибельный запах, который источали сани с добычей. Это близкое присутствие смерти жутковато перекликалось с далёкой угрозой, таившейся на востоке.
«Смотри же, князь, – сказала Лесияра, вынимая из ножен меч. – Будь готов к тому, что с клинка, как из свежей раны, потечёт кровь. А когда я буду поворачивать его по сторонам света, кровотечение усилится с той стороны, откуда грядёт опасность».
Поймав отблеск света, клинок холодно засиял, замерцали драгоценные камни на рукояти; Искрен, как заворожённый, не отрывал взгляда от чудесного меча. Быстрая кровавая капель запятнала снег угрожающе-яркими алыми пятнами, и у князя явственно шевельнулись волосы на голове. Алые ручейки змеились по мечу, собираясь на острие в единую струю, а когда меч вещим указателем пронзил ночь в восточную сторону, Лесияра ощутила в руке дрожь. Кровь захлестала так, что Искрен отшатнулся, а княгиня с изумлением поняла, что трясётся не её рука, а сам меч гудит от натуги. Никогда прежде клинок так себя не вёл, и Лесияра на несколько мгновений окаменела. Нарастающий гул отдавался под сводом её черепа, втекая ей в голову зловещим эхом и расползаясь по плечам паутинно-мерзкими волнами мурашек.
«Что за…» – начала было княгиня.
Высокий, хрустально-светлый звон вонзился ей в сердце… Это был голос меча, который сам собою разлетелся на куски – в руке Лесияры осталась только рукоять с обломком клинка. Это зрелище накрыло княгиню колпаком горестного ужаса, как если бы она увидела разом всех своих любимых и близких обезглавленными. Обломок торчал нелепо и жутко, а вместе с ним треснуло и сердце Лесияры… Её колени подогнулись и впечатались в окровавленный снег. Губы Искрена шевельнулись, но княгиня ничего не слышала из-за вопля в своих ушах – острого, кровавого, язвящего. Кричало всё: тёмное небо, деревья, звёзды, снег… Свиваясь воронкой, крик засасывал душу, корёжил и уродовал её.
Первой ласточкой сквозь вселенную чёрной боли пробилась мысль: не ранили ли кого-нибудь обломки? Найти, срочно найти и собрать дорогие останки, перерыть снег хоть во всём лесу, а найти! Озираясь плывущим от солёной пелены взглядом, Лесияра поднялась на ноги… Чу!… Что-то сияло прохладно-лунным, серебристым светом. Что это? Звезда, сорвавшаяся от горя с неба? Метнувшись к источнику света, Лесияра запустила в снег дрожащие пальцы и едва не порезалась: на её ладони в лужице талой воды сиял горячий обломок клинка – острие.
Как безумная, Лесияра металась по поляне, выискивая в снегу мерцающие обломки. Она сама нашла ещё два, третий ей поднёс Искрен, чьего голоса она всё ещё не слышала, оглушённая всеохватывающим скорбным криком.
…Голоса зятя она не слышала, а вот жалобный скулёж, срывающийся в хрип, пробился к её заложенным ушам: к ней шагал бледный княжич Ростислав, неся на вытянутых руках раненого медвежонка. В боку пушистого малыша торчал ещё один обломок меча, чудом не угодивший в княжича.
«Что это? Откуда? – услышала она наконец прерывающийся от волнения юношеский голос. – Спасите его, сделайте что-нибудь! Он же умрёт!»
Страдания маленького зверька, стонавшего и пищавшего голосом человеческого младенца, окончательно сдёрнули с души Лесияры кокон глухоты и горестного онемения. Сердце облилось горячей волной боли, а руки княгини обагрились звериной кровью.
«Сейчас, – пробормотала она, принимая детёныша у Ростислава. – Иди сюда, маленький… Прости, прости меня!»
«Спаси его, государыня Лесияра, – со слезами в голубых глазах умолял княжич. – Он же такой маленький, только на свет народился, ему рано умирать!»
Лесияра делала всё, что могла. Обломок привнёс в рану совсем немного оружейной волшбы – всего двух «червей» она поймала и вытянула из истекающего кровью беспомощного тельца. Если бы не целебная сила, которой белогорская княгиня сразу же окутала кроху, его рана была бы смертельной: обломок длиной в полтора пальца вошёл в его бок почти полностью. Кровь унялась, малыш задышал ровнее, и Лесияра отдала его Ростиславу:
«Всё, через пару дней будет здоров. Устрой его удобно, в тепле и полном покое. Кушать ему нельзя, пока рана не заживёт, только язычок водой можно смазывать».
Бережно приняв медвежонка у княгини, юноша ожесточённо процедил:
«Ненавижу травлю… Хоть плетьми меня сечь прикажи, а не поеду больше с тобою!»
Взгляд, которым он обменялся с Искреном, сказал Лесияре о многом. Бросив эти дерзкие слова своему облечённому властью родителю, Ростислав убежал с медвежонком, а Искрен покачал головой.
«Звериную травлю не любит, оружия боится, – хмыкнул он. – Его бы в светлицу, за рукоделие – там, с девками, ему самое место. Старшие мужчинами выросли, а этот… Тьфу!»
«Мужчину мужчиной делает не любовь к кровавым забавам, друг мой Искрен, – сказала Лесияра. – Мальчик любит зверей, а ты пытаешься заставить его их убивать… Так ты из него воина точно не воспитаешь».
Больше в снегу ничего не светилось, и она, не церемонясь, пошла по шатрам. Шестой осколок застрял в подушке, на которой спал крепко выпивший старший княжич Велимир, а последний, седьмой, она долго не могла найти, пока не заглянула в шатёр к главному княжескому ловчему. Тот сидел бледный, с мокрым пятном на груди и блестящей от капель курчавой тёмно-русой бородой, а в руке сжимал кубок.
«Н-н-ни х-хрена себе опохмелился», – заикаясь, выдавил он.
В боку золотого, украшенного драгоценными камнями и жемчугом кубка торчал последний осколок меча, на который ловчий таращился круглыми от оторопи глазами. Выдернуть его удалось только клещами.
«Что же это, Лесияра? – щурясь на обжигающе-морозном ветру, спросил Искрен. – Что же за беда кроется на востоке, что даже меч твой разорвало?»
«Мертвецы встают из-подо льда, – пробормотала княгиня, вновь вспомнив сон младшей дочери. – Нынче или будущей зимой? Вот вопрос».
«О чём ты?» – непонимающе нахмурился Искрен.
Стряхнув ледяное оцепенение, Лесияра сложила осколки меча в ножны. Они провалились туда с жалобным звяканьем, и сердце княгини отозвалось гулкой тоской.
«Потому я и пришла к тебе, Искрен, – глухо молвила она. – Если что-то начнётся, то твоя земля первой примет удар. Или этой зимой, или будущей – пока неясно, поэтому готовым надо быть каждый день. Ты можешь послать своих людей в Мёртвые топи на разведку? Я бы давно своих кошек отправила, да не можем мы там находиться… А вы, люди, не так чувствительны к хмари».
«Утром же отправлю соглядатаев», – кивнул посерьёзневший и уже окончательно протрезвевший Искрен.
Было ли то действием отвара яснень-травы или следствием свалившихся посреди беззаботности недобрых новостей, но пришёл он в себя быстро. К нему вернулась ловкость движений: нырнув в шатёр, он появился оттуда с оправленным в золото охотничьим рогом, вскочил на сани с добычей и затрубил тревогу. Зовущий вдаль, окрыляющий и будоражащий душу звук разлетелся по лесу, будя людей в шатрах.
«Что случилось, княже?» – подскочил к Искрену дружинник.
«Сворачиваемся и возвращаемся домой немедленно, – приказал тот. – Поднимайте всех, будите, как хотите – расталкивайте, поливайте водою, а чтобы все были готовы выехать сей же час!»
«Домой, сворачиваемся, приказ князя!» – полетело между шатрами.
Лесияра отрешённо наблюдала за сборами и беготнёй. Торопливо сворачивались шатры, посуда и остатки снеди бросались в сани, пламя светочей трепетало, кони ржали, а княгиня слушала горькое эхо потери в своей груди. Меч… Другого, подобного ему, не было и в ближайшее время не могло появиться. Много чудесного оружия ковалось в Белых горах, а такое, с даром прорицания, рождалось раз в пятьсот лет. Причём никогда не существовало пары вещих мечей одновременно – только один, и владела им, как правило, повелительница Белых гор. Предыдущий меч, по обычаю, был «похоронен» в дереве вместе с его хозяйкой – родительницей Лесияры, княгиней Зарёй.
Лесияра вскочила в сани, откуда ей уже махал Искрен. Она могла бы переместиться мгновенно, но предпочла ехать вместе с зятем: боль требовала передышки. Укутавшись в плащ, Лесияра бережно расположила ножны с обломками меча на коленях. В княжеских санях устроился и Ростислав, из-под мехового плаща которого торчал розовый носик медвежонка. Сурово сжатые губы Лесияры невольно тронула тень задумчивой улыбки. Бег саней убаюкивал, и только остро-морозный встречный ветер не давал ей уснуть. Искрен мрачно молчал, его глаза утопали во тьме под бровями.
В город они въехали глубокой ночью. Когда сани, скрипя полозьями, остановились на заснеженном княжеском дворе, княгиня не смогла подняться и выбраться из них: чёрный небосвод придавил её тяжестью тысячеглазого звёздного взгляда. Отрешённость, мягко окутавшая её в лесу, исподволь превратилась в оцепенение. Мучительно преодолевая каменную неподвижность, княгиня немного разжала окоченелую хватку на мече и поняла, что смертельно замёрзла. Пальцы ног вообще не чувствовались внутри сапогов. Казалось, согревающий живительный свет Лалады в её крови остыл и погас, в душе настала гулкая холодная тьма, и соприкосновение с рукояткой меча отзывалось в сердце болезненным уколом. Больше никогда не вынуть из ножен зеркально сияющий клинок, не увидеть в нём отражение неба, не ощутить его тяжесть в своей руке…
«Что с тобою, Лесияра?»
Княгиня не могла отозваться на встревоженный голос Искрена: губы тоже сковал чёрный небесный холод. Она всё слышала и понимала, но тело не повиновалось. Многорукая ночь подхватила и понесла её… А может, это дружинницы несли свою госпожу в хорошо протопленные дворцовые покои.
…Оцепенение медленно таяло, растапливаемое пухово-перинным теплом. Богатый блеск отделки стен опочивальни не имел значения, гораздо больше Лесияру интересовало шушуканье, послышавшееся сразу, стоило ей открыть глаза. Из мутного тумана появился Искрен. Присев на край постели, князь сказал вполголоса:
«Ни о чём не тревожься, Лесияра. Как я и обещал, утром к Мёртвым топям будет отправлен отряд соглядатаев. Желаешь подождать новостей у нас в гостях?»
От столицы до топей было десять дней пути, и это – самое меньшее, даже если гнать во весь опор, часто меняя лошадей на постоялых дворах. Десять дней туда, столько же обратно, а сколько у соглядатаев уйдёт времени на разведку, и вовсе неизвестно… Лесияра не могла так надолго отлучаться из своих земель. Тёплый отвар яснень-травы наконец сломал печать измученного безмолвия на её устах, и она пробормотала:
«Пожалуй, я оставлю кого-нибудь из своих дружинниц у тебя, если ты не против… Они и доложат мне, когда соглядатаи вернутся».
«Хорошо, как тебе будет угодно, – кивнул Искрен. И добавил: – Скорблю вместе с тобой о вещем мече… Могу себе представить, как он был тебе дорог».
Боль снова тронула сердце обжигающе-ледяными пальцами.
«Нет, Искрен, не можешь, – молвила Лесияра. – Уж если это не укладывается у меня самой в голове, то вряд ли кто-то другой сможет охватить разумом, душой и сердцем величину этого горя…»
«Наверно, ты права, – вздохнул Искрен. – Ну что ж, оставляю тебя, отдыхай. До утра осталось не так уж много времени… Если что-то потребуется – только скажи. Мой дом – твой дом».
«Благодарю тебя», – слетело с сухих губ Лесияры.
Князь вышел, а она обвела взглядом комнату. Ножны с обломками меча лежали на лавке на двух алых подушках, поблёскивая в свете лампы…
«Прикажешь потушить свет, государыня?» – послышался голос Дымки.
«Нет, оставь… И выйди. Хочу остаться одна», – ответила княгиня.
Дружинница с поклоном покинула опочивальню, а Лесияра села в постели. Из мягких пуховых сугробов было непросто выбраться, но она одолела перинное пространство и снова с исступлением обезумевшей от горя вдовы приникла к ножнам.
Время упорхнуло ночной бабочкой. К яви Лесияру вернуло прикосновение лёгких рук, знакомых до дрожи… В сердце всколыхнулось свято хранимое имя супруги, и Лесияра припала губами к тонким пальцам, унизанным перстнями, а уже в следующий миг её руки покрыла поцелуями Лебедяна. На её залитом слезами лице было такое отрешённо-глубокое, отчаянное страдание, что Лесияра тут же вынырнула из пучины своего сокрушения, чтобы раскрыть дочери утешающие объятия.
«Что, что такое, дитя моё? – встревоженно спрашивала она, пытаясь поднять коленопреклонённую Лебедяну на ноги. – Что тебя мучит? Открой же мне свою душу, не таи ничего!»
«Ах, если бы матушка Златоцвета была жива, – сотрясалась от рыданий Лебедяна, обнимая Лесияру и приникнув головой к её животу. – Как мне не хватает её тёплой мудрости! Она бы всё выслушала, всё поняла и не осудила бы…»
«Доченька, неужели ты думаешь, что я не смогу точно так же выслушать и понять тебя? – Лесияра всё-таки заставила Лебедяну встать и взяла её лицо в свои ладони, пожирая его внимательно-нежным взглядом. – Поверь, я люблю тебя ничуть не меньше, чем Златоцвета».
«Она была ближе, – всхлипнула та, дрожа скорбной улыбкой сквозь слёзы. – А ты… Тебя всецело занимали государственные дела, до моих ли горестей тебе было? Твоя любовь сияла далёкой звездой, которую можно созерцать с земли, но нельзя дотянуться рукой и потрогать, а матушка Златоцвета… Она была тёплым очагом, у которого согревались душа и сердце. А теперь я одна. Да, при муже и детях – совсем одна».
Слова дочери отозвались в груди Лесияры тоскливым щемлением. И нечем было себя извинить, оставалось лишь принять и проглотить горькую, посеребрённую годами правду. «Если бы я могла повернуть время вспять…» К чему эти мысли? Всё равно вышло бы ровно то же самое, всех ждала бы та же доля: Лесияре – государственные дела и заботы, Златоцвете – дом и дети. Эта необратимая данность выдавила из груди княгини грустный вздох.
«Ты не одна, дитя моё, – сказала она, нежно разглаживая пальцами морщинки возле губ Лебедяны, а в глубине глаз дочери видя всё ту же маленькую девочку, какой та была много лет назад. – Я не могу быть для тебя Златоцветой, но я всегда готова сделать для тебя всё и защитить тебя. Я на твоей стороне и никогда тебя не оттолкну, что бы ни случилось. Поведай мне своё горе, облегчи тяжесть, которую ты несёшь в своём сердце. Я сделаю всё, чтобы тебе помочь, милая».
Лебедяна горько сдвинула брови и отвернулась, смахивая слезинки тыльной стороной пальцев.
«Помочь? Нет, здесь не поможешь… Уже ничего не исправить, государыня матушка. Прости меня, глупую, что побеспокоила тебя в неурочный час… Сейчас не время, есть более важные и неотложные заботы. Я удаляюсь».
Она сделала движение, чтобы уйти, но Лесияра крепко сжимала её руки в своих.
«Родная, я не позволю тебе удалиться, пока ты не расскажешь всё, что гнетёт тебя, – сказала она. – Ты пришла ко мне, начала разговор, а теперь идёшь на попятную? Нет, доченька, так не годится. Выкладывай всё до конца, коль уж заикнулась. Я и без того слишком много задолжала тебе, чтобы снова откладывать на потом. Дальше тянуть уже некуда – я по твоему лицу вижу».
«Я ни в чём не упрекаю тебя, государыня, ты ничего не должна мне. Не говори так… – Лебедяна отвела заплаканные глаза, глядя в сторону останков вещего меча. – Я уже знаю, что случилось… Тебе хочется сейчас побыть наедине со своим мечом, а я отвлекла тебя этими глупостями. Позволь мне исправить эту оплошность, немедленно оставив тебя в покое».
Взяв Лебедяну за подбородок, Лесияра заглянула ей в глаза.
«Не уходи от ответа. Посмотри на меня… Ну же, родная! – Княгиня сжала пальцы дочери со всей возможной нежностью и силой. – Не бойся мне открыться, что бы это ни было».
Лебедяна, тревожно затрепетав ресницами, кинула взгляд по сторонам, покрутила на пальце чудесное белогорское кольцо.
«Всех ушей не обмануть, государыня, всех глаз не отвести…»
Лесияра оделась, накинула плащ, молча взяла дочь за руку. Шаг в колышущееся пространство – и уже через несколько мгновений Лесияра разводила огонь в печи, чтобы обогреть лесной домик в Белых горах – тот самый, в который они с Жданой сбежали с помолвки Дарёны. Убедившись, что никто не притаился на полатях, печной лежанке или в погребе, она сказала:
«Здесь мы одни, можешь говорить смело».
Лебедяна долго собиралась с духом. Огонь уже жарко разгорелся и печь начала отдавать первое тепло, когда её губы, разгладившиеся и помолодевшие под пальцами Лесияры, разомкнулись.
«Ты видела Злату, государыня… Тебе ничего не показалось необычным?» – начала она.
Лесияре сразу вспомнились слова Искрена: «У меня с княгинею глаза светлые, а у ней, вишь, тёмные… Откуда, спрашивается?» Да и собственные ощущения в присутствии девочки удивляли её. Княгиня была готова поклясться, что Лаладиной силы малышка получила почти столько же, сколько и Лебедяна, а такого не могло быть. Если только…
«Искрен не отец ей, – сказала Лебедяна. – Я изменила мужу, государыня».
Она стояла у стола, вызывающе прямая и напряжённая, как натянутая тетива, со сведёнными бровями и дрожащими губами. Казалось, тронь её хоть рукой, хоть словом – и не выдержит, рассыплется на хрустальные осколки слёз…
«Прости, государыня… Я знаю о той девушке, с которой ты встречалась в снах, – прошептала она, вгоняя княгиню в леденящее оцепенение. – Я тайком от тебя выпытала тогда у матушки Златоцветы правду».
«Так вот почему ты отдалилась! Ты… осуждала меня?» – дрогнувшим голосом спросила Лесияра.
Лебедяна горько усмехнулась.
«Осуждала… пока сама не наступила на те же грабли. Я думала, Искрен – мой суженый, мы прожили с ним в согласии много лет, родили сыновей… Ты знаешь, я всегда любила только белогорские украшения, а иных не признавала. И вот однажды к нам пришла женщина-кошка по имени Искра – золотых дел мастерица. Очень смелая, очень… красивая. – При этих словах на губах Лебедяны стыдливым солнечным зайчиком заиграла улыбка, озарив светом молодости всё её лицо. – Она хотела быть моей личной поставщицей украшений – не больше и не меньше. Она была так уверена в том, что её изделия превосходны и достойны княгинь, что явилась на приём прямиком к самому Искрену и предложила свой товар. Князь удивился такой напористости, но её украшения и в самом деле восхитили его. А когда и я увидела их, я поняла, что с этого дня не хочу носить никаких иных… Так Искра и стала моей личной мастерицей золотых дел. А однажды она поднесла мне ожерелье из ярких, кроваво-алых лалов [31]… Она не попросила за него денег, сказала, что это – дар. И прибавила, что в огранку камней и охранную волшбу вложила всю свою любовь… По её словам, она добилась места моей личной поставщицы украшений с одной лишь целью – чтобы видеться со мной и любить хотя бы издалека. Ещё недавно её сердце было свободным, жила она себе холостячкой, не тужила, служа богине Огуни и делая украшения на радость людям, но однажды ей привиделся сон о возлюбленной… И Искра поняла, что настала пора искать свою суженую. Сны и прочие знаки привели её ко мне – так она сказала. Её не смутило то, что я уже мужняя жена… Решительности и смелости ей было не занимать, и она пробилась ко двору Искрена, очаровала его блеском драгоценностей… А дальше… Дальше – ничего. Я не могла стать её супругой. Но она перевернула всё… Все мои убеждения, всю мою жизнь. Получается, мой брак с Искреном был ошибкой. Ты, наверно, помнишь, государыня, в юности мне очень долго не приходили сны о своей судьбе, и вы с матушкой Златоцветой даже опасались, что я так и останусь в девках…»
