Текст книги "Ты (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

                 Щедрой рукой я заплатила за "бухло и жрачку" и попала в "хоромы" Воробьихи – однокомнатную квартирку. В этом царстве тараканов, пустой стеклотары, тряпья и хлама даже присесть было сложно, не испачкавшись при этом, и на табуретку Воробьиха галантно постелила для меня свою робу, вывернув её подкладкой наружу. В углу под кухонной мойкой воняло переполненное мусорное ведро, а по столу, среди хлебных крошек, грязных консервных банок и тарелок нагло и неторопливо полз жирный таракан. Воробьиха мигом смахнула со стола всё лишнее, а усатого наглеца щелчком запустила в полёт через всю кухню.

                 Есть и пить в такой антисанитарии не хотелось... Вино я отхлебнула прямо из горлышка картонного пакета: предложенный мне стакан выглядел сомнительно. А Воробьиха, стащив со всклокоченной головы шапчонку, вовсю уплетала тушёнку прямо из банки, откусывая большие куски хлеба.

                 – Ты чего не ешь? Вот, бери колбасу, хлебушек... Ну, и рассказывай давай, что у тебя стряслось...

                 Что у меня стряслось? Да просто небо рухнуло на меня, изранив с головы до ног осколками звёзд... Но разве об этом расскажешь, не прослыв чокнутой? И поймёт ли суть моей проблемы моя собутыльн... то есть, собеседница? Обнаружение сходства облика человека и выбранной им бутылки с выпивкой было, по-видимому, потолком её способностей.

                 – ...Ну вот, как откинулась я с зоны, так они меня в оборот и взяли. Ладно, хоть ума хватило у меня ноги сделать в другой город. И пешком шла, и зайцем в электричке, и велик у пацанчика одного одолжила... Ну, вот... – Воробьиха срыгнула воздух, налила себе ещё одни "полстаканчика", опрокинула в себя. – На велике-то этом ДТП у меня и вышло...

                 У Воробьихи вышло ДТП на велосипеде, а моё сердце врезалось в непреодолимую преграду – стену неверия. Апрель на своём исходе швырял в грязное окно снежную крупу и не хотел показать мне дорогу к эликсиру для слепых душ и сердец. Одна капля этого средства превратила бы сердце моего ангела в кристалл, в котором отразилось бы всё, что я чувствую... Потому что слов и дел, как выяснилось, было мало, чтобы она поверила мне.

                 – ...Ну вот, короче, он и говорит: "Сымай трусы, расплачиваться будешь". Ну, а я ему насосом-то промеж глаз и захреначила. Ладно, хоть не монтировкой, но кровищи тоже – будь здоров было. Живой остался, тока окривел малёхо на один глаз...

                 Увлекательный рассказ Воробьихи был прерван звонком в дверь.

                 – Обожди, посиди тут.

                 В прихожей послышался женский голос – жеманно-приторный и противный, как несвежий корж с лёгкой алкогольной пропиткой:

                 – Ма-ань... А я к тебе... И не с пустыми рука-а-ами, хи-хи!

                 – Чего там у тя? – ворчливо спросила Воробьиха.

                 – Как чего? Фуфырик! – ответила гостья.

                 – Фуфырик – это хорошо. Тока, Тонь, ты не обижайся, но в плане любви сегодня ты пролетаешь, как трусы над Магаданом... У меня принцесса в гостях... И огненной воды у нас – до хрена! Но и твой подарок сгодится. Водки мало не бывает!

                 – Ка-а-акая ещё такая принцесса?! – В голосе гостьи зазвенела истеричная нотка. – Это чё, Зинка из соседнего подъезда, чё ли? Ну, я этой лахудре щас её три волосинки-то повыдергаю...

                 – Э-э, притормози, мать! – В прихожей слышались звуки возни. – Какая Зинка? Это жар-птица самая настоящая ко мне залетела!

                 – Птичка? – психовала гостья. – Ну, щас она у меня пёрышек в хвосте недосчитается...

                 Решив, что с меня хватит этих "свинцовых мерзостей", я встала и пошла к выходу. В прихожей в свете грязной лампочки можно было увидеть картину маслом: Воробьиха пыталась дотянуться до бутылки водки, которую держала на отлёте дама постбальзаковского возраста, в пёстром домашнем халате и чёрных колготках, вульгарно и аляповато накрашенная, с обесцвеченными волосами, стянутыми на затылке в жидкий хвостик. Она была не такой сморщенной, как Манька, но следы злоупотребления на её лице тоже проступали весьма явственно. Упираясь Воробьихе в грудь, она не позволяла ей достать заветный "фуфырик", отводя руку с ним как можно дальше. Увидев меня, она несколько опешила и пробормотала:

                 – Здрасьте...

                 Весь драчливый пыл у неё куда-то пропал, и она растерянно заморгала, а Воробьиха с гордостью объявила:

                 – Во, гляди, какая царевна ко мне заглянула! Не тебе, мымре крашеной, чета!

                 Дама в халате скуксилась, плаксиво скривив рот.

                 – У-у-у... И чем ты после этого лучше мужика? – бросила она Воробьихе слезливый упрёк. – Все они ищут кого помоложе, покрасивше, да побогаче... И ты туда же...

                 – Я так понимаю, я здесь третья-лишняя? – сказала я. – Не беспокойтесь, мне уже пора идти.

                 Воробьиха, забыв и о бутылке, и о своей расстроенной даме, бросилась ко мне и принялась снова водворять меня на место.

                 – Ты, лапушка моя, куда собралась? – вкрадчиво уговаривала она. – Гляди – ночь на дворе уже, куда ж ты пойдёшь? Да и погода – собачья... Лучше тут, в тепле, с нами... Тонька, хватит выть, подь сюды! Фуфырь на стол ставь. Третьей будешь.

                 Дама не отказалась, присела к столу и опрокинула стопку водки, бросая на меня косые взгляды. Ещё через пару стопок она подобрела и стала интересоваться, кто я, как живу, чем занимаюсь. Я заверила её, что никаких видов на её подругу не имею, и это окончательно расположило Антонину ко мне. Поскольку я больше ничего горячительного не пила, она услужливо сбегала к себе домой за пачкой чая, заварочным чайником и чистой чашкой: ничего этого в безалаберном хозяйстве Воробьихи не обнаружилось. Пока она хлопотала у плиты, Воробьиха, уже порядком окосевшая, вещала мне:

                 – Принцесса, ты не уходи, а? Когда ж ещё мне доведётся вот так, вживую, на такую красивую жар-птицу полюбоваться? Ты если не хочешь, я тебя пальцем не трону... Мне для этого дела и Тонька сойдёт. А на тебя – хоть посмотреть...

                 – Вот, пейте чаёк свеженький, – поднесла мне Антонина чашку с крепко заваренным чаем.

                 Я отпила глоток и поморщилась: это был почти чифирь. И сахара подруга Воробьихи бухнула ложки четыре, не меньше... Впрочем, и в этом большого смысла не было, как и в буране за окном, и в осколках моего сердца на полу этого бомжатника, и в одиноко светящемся окне напротив...

                 После этого чая на меня навалилась такая усталость, что я уронила голову на руки, уплывая в мучительный транс. Стукнул раздвигаемый диван, меня взяли под руки, проводили к нему и уложили – не раздевая, прямо в пальто, только сапоги сняли. Диван вонял старой мочой, подушка – чем-то кислым...

                 Серый дневной свет прорезался мне в глаза. Во рту стояла пустынная сушь, а правую сторону поясницы разрывала адская боль. Рука занемела до мурашек и не слушалась... Вытащить её из-под головы удалось с трудом. Вот дряни, наверняка что-нибудь подсыпали в чай...

                 Я села. От слабости потемнело в глазах, а голову пронзил резкий, неприятный звон – будто тончайшая проволока воткнулась в мозг.

                 Сапоги удалось найти не сразу: кто-то добрый засунул их под диван, а без обуви на здешний пол вставать было не только неприятно, но и опасно для здоровья: его покрывала грязь, везде валялись какие-то ошмётки, колбасные шкурки, бумажки, бычки... Виднелись засохшие следы от плевков и блевотина. К горлу поступил рвотный позыв. Боль усиливалась при движениях, а при переходе в вертикальное положение тут же захотелось снова согнуться пополам. Крови я не обнаружила – значит, это не рана... Ад разрывал меня изнутри. Домой, домой, скорее домой...

                 Но не тут-то было. Я оказалась запертой в пустой квартире, а в моей сумочке не обнаружилось ни мобильника, ни денег. Хотя, впрочем, я не могла припомнить, брала ли я с собой телефон вообще, когда выходила из дома... А стационарного телефона здесь не было и в помине. Розетка для подключения аппарата в прихожей имелась, и даже полочка на стене была прибита... увы, пустая.

                 Что же такое на меня нашло? Что за затмение разума? Александра сказала: "Ты меня не любишь". По-моему, всё это время я только и делала, что доказывала ей свою любовь, но, видимо, получалось неубедительно. Что сделать ещё, чтоб она поверила? Не знаю...

                 Захотелось в туалет. Даже страшно было представить, какой он здесь... Предчувствия не обманули: он был воистину постапокалипсичен. Даже на вокзале, наверно, и то чище. Пришлось исхитряться с подстилкой из туалетной бумаги... Смыть не вышло: сливной бачок не работал.

                 В моче обнаружилась примесь крови.

                 Я упала на вонючий диван и свернулась в позе эмбриона, поджав ноги к животу... Запах? Плевать... Больше прилечь было просто негде. Я постанывала и скулила от боли, сгибаясь в бараний рог. Что-то с почкой, видимо. Где же эти сволочи?

                 "Ангел мой, хранитель мой, спаси меня..." – только и оставалось молиться.

                 Сушняк мучил, не отступая. На кухне не нашлось даже чистой питьевой воды, а водопроводную пить я не рискнула. Запах гнили и разложения от мусорного ведра вывернул меня наизнанку, и меня вырвало в кухонную мойку – прямо на сваленную там немытую посуду.

                 Время шло... Нет, тянулось, издеваясь надо мной. Ни Воробьихи, ни её подружки... Меня начало знобить. Боль не стихала.

                 "Господи, помоги мне. Саша, найди меня".

                 ...В замке повернулся ключ. Попытка приподняться отозвалась болью. Пьяно пошатываясь, в комнату ввалилась Воробьиха.

                 – Вызовите скорую, – простонала я. Губы совсем пересохли, стали шершавыми. – Который час? Сколько я уже здесь?..

                 Икнув и фыркнув, Воробьиха усмехнулась:

                 – Чё, хреново, принцесса? Может, пивасика тебе дать?

                 В пояснице у меня словно поселился зубастый монстр: грыз и грыз...

                 – Какое, к чёрту, пиво...  Что вы мне подсыпали?

                 – Ик... – Воробьиха присела на диван, расправляя на колене какой-то листок формата А4, мятый, с рваными краями. – Ну, это Тонька тебе вчера клофелин подмешала... От матери её, старухи-покойницы, остался ещё. Я про это была не в курсе, ты не думай... ик! Это она сама. Дура потому что. Лавэ-то у тебя на кармане маловато оказалось... На пивасик только и хватило. Ничё, нам твой муженёк заплатит... Ну, то есть, дама твоя. О, гляди.

                 Листок лёг передо мной, Воробьиха ткнула в его центр кривым пальцем с грязным ногтем. На листе была напечатана моя фотография. "Ушла из дома и не вернулась"... И телефоны Александры: домашний, рабочий и мобильный. "Вознаграждение за любую информацию гарантировано". Видимо, наша родная милиция-полиция работала по старинке: "Заявление – через трое суток".

                 – Ребятишки какие-то расклеивали, – сказала Воробьиха. – Я гляжу – а мордашка-то знакомая, хе-хе! Тонька пошла на встречу с твоей мадам. Тридцать косарей запросили. Нет денег – нет тебя. Ничего! Вы, буржуи, не обеднеете, а нам с Тонькой на хлеб с колбасой да на топливо – во как хватит.

                 Воробьиху будто подменили: от вчерашнего пьяненького дружелюбия не осталось и следа, на её обрюзглом лице застыло жёсткое и безжалостное выражение. "Во как!" – "выше крыши", показала она жестом.

                 – Маня... Я думала, ты хорошая, – пробормотала я. – Пьющая, но неплохая... А ты...

                 – А чё я? – усмехнулась Воробьиха. – Это не я, это время такое, принцесса. Каждый выживает, как может... Ик! Ну дык чё, пивасика-то дать?

                 Я закрыла глаза и отвернулась. Озноб, тошнота, боль – всё это наваливалось разом и терзало меня, скручивало, как в центрифуге. Все мои просьбы вызвать скорую Воробьиха пропускала мимо ушей, вся поглощённая желанием заполучить деньги. Гремела чем-то на кухне, кряхтела и крякала – видно, доливала в свой бак "топливо".

                 Резко и нервно тренькнул дверной звонок. Воробьиха оживилась:

                 – О, денежки пришли! – и засеменила в прихожую открывать.

                 Но пришли не деньги. Послышался плаксивый вой:

                 – Мань, она мне чуть руку не сломала... с-су-ука...

                 В вонючий бомжатник будто ворвался свежий ветер, властно и свирепо сметая всё на своём пути. Торопливые, звучные шаги, развевающиеся полы чёрного плаща, волна знакомого парфюма – и моего лица коснулись тёплые ладони моего ангела-хранителя.

                 – Лёнечка, я здесь... Ты меня слышишь?

                 Из последних сил я приподнялась и обняла её за шею, ёжась от щекотной ласки её пальцев, перебиравших мои волосы.

                 – Лёнька, что же ты делаешь? Что ты творишь, глупенькая? Они что, тебя здесь силой удерживали?

                 Спасена. Облегчение словно разом выдернуло из меня нервный каркас, до этого момента державший меня в тонусе, и я размякла, растекаясь киселём. Я знала, что родные руки не дадут мне упасть.

                 – Они мне клофелин подсыпали... а потом заперли тут, – стараясь не уплыть в транс, прошептала я. – Мне скорую надо, Саш... Больно...

                 Подскочила разозлённая Воробьиха.

                 – Эй, ты! – сварливо налетела она на Александру, тряся мятым листком с моим фото. – А платить кто будет? За информацию?! Сама ж обещала – вознаграждение!

                 Лицо Александры было суровой каменной маской. Почувствовав, что она опускает меня обратно на диван, я судорожно уцепилась за её плечи, так что мягкая кожа её плаща заскрипела под пальцами.

                 – Ш-ш, всё хорошо, – шепнули её губы, согрев дыханием моё ухо.

                 Бережно уложив меня, она выпрямилась во весь рост. Скукоженная пьянством Воробьиха едва доставала ей макушкой до подмышки.

                 – Значит, денег хочешь? – спокойно проговорила Александра.

                 – Ага, ага, а как же! – закивала Воробьиха, не уловив в её голосе чуть слышную нотку угрозы. – Сама ж обещала в бумажке своей!

                 – А то, что вы её клофелином напичкали и заперли, вместо того чтоб скорую вызвать – это ничего? – по-прежнему спокойно поинтересовалась Александра.

                 – Дык... клофелин-то – это не я придумала, это вон – Тонька сдуру, – Воробьиха кивнула на робко притулившуюся у дверного косяка Антонину в голубом грязноватом пуховике и вязаном берете. – А скорую... на *уя? Я пивасика ей предлагала – она отказалась...

                 Мои глаза почти не уловили молниеносное движение руки Александры – только увидели отлетевшую через всю комнату Воробьиху. Врезавшись в большую коробку с хламом, она скатилась на пол и затихла, сама похожая на кучу грязных тряпок.

                 – Ой, ой, убили ж насмерть! – завопила Антонина, схватившись за голову.

                 – Ничего, очухается, – презрительно хмыкнула Александра. Силу удара она умела рассчитывать. – Хрен вам, а не вознаграждение. Вымогатели, тоже мне.

                 Сильные крылья моего ангела-хранителя подхватили меня. Пинком распахнув дверь, Александра понесла меня вниз по лестнице – прочь из этой смрадной дыры.

                 Боль больше не чувствовалась, заглушённая уколами, а тромб в сосуде, вызвавший омертвение участка почки, уже давно растворили. Врач сказал, что такое, хоть и редко, но может случаться после операций на почечной артерии. Скорее всего, мне следовало дольше принимать профилактические таблетки, а я бросила их через два месяца после последней операции – из-за не очень приятных побочных эффектов. Но это было ещё не всё: на многострадальной артерии обнаружилась аневризма – не очень большая и пока без признаков расслоения. Однако существовал риск, что операция по её устранению могла кончиться для поражённой инфарктом почки плачевно.

                 – Ну, живут же люди как-то и с одной, – сказала я.

                 – Этим эскулапам лишь бы что-нибудь отрезать, – хмыкнула Александра. – Ничего, найдём таких, которые и сделают всё как надо, и почку сохранят. Если не у нас, так в Москве.

                 Солнечный зайчик беспокойно шевелился на подушке рядом с моим лицом, на руке Александры поблёскивали часы. Мне хотелось поцелуями прогнать грустные тени возле её глаз, но тёплая ладонь легла мне на лоб:

                 – Тихо, тихо... Лежи.

                 Но как я могла лежать тихо, если печаль до сих пор не ушла из её взгляда?

                 – Саш... Я люблю тебя. Ты мне веришь? Если нет... какой смысл мне вообще жить?

                 Слеза скатилась на подушку. Тишину больничной палаты нарушал только едва слышный уличный шум за окном. На тумбочке стоял букет алых роз.

                 – Смысл жить есть всегда, девочка. – Губы Александры нежно прильнули к моим. – И я тебя люблю.

 26. Белая дверь

Времени осталось совсем не так много.

Сосредоточиться на главном.

"Яблонька моя светлая".

                 Когда мы ехали из аэропорта домой, полил майский дождь. Сильный, свежий, многообещающий. Один из тех, которым нет цены – за своевременность. Ведь если он не пройдёт, листочки засохнут. И не будет яблок, не будет вишни и малины. Не будет много чего.

                 – Сирени хочу. И ландышей, – проронила я. – Можно?

                 В уголках глаз моего ангела-хранителя притаилась улыбка.

                 – Тебе всё можно.

                 Заднее сиденье такси казалось неуютно большим и глубоким, я провалилась в него, почти затерявшись, как Дюймовочка в стоге сена. Александра ехала рядом с водителем, пристёгнутая, контролируя всё, защищая меня, держа руку на пульсе... и на моём сердце. Глядя на неё со своего места, я любила её до беспомощности, до щекотной лёгкости под коленями. До окрыляющей тоски и желания написать что-то глупое и восторженное.

                 Дождь лил, освежая дворы и улицы, умывая кроны деревьев и делая зелёное ещё зеленее. Где мне взять такие крылья, чтобы поставить свою подпись на облаках: "Да, это я!"? Ведь сидя в самолёте, этого нельзя было сделать.

                 Дверца открылась.

                 – Лёнь, мы приехали.

                 Кажется, я задремала – словно проколола пространство-время, очутившись в нашем  дворе. Наша общая сумка была уже на плече Александры, а сама она, открыв дверцу с моей стороны, подала мне руку. Дождь мочил её костюм, оставляя на ткани всё больше тёмных точек.

                 Вот мы и дома. Я сбросила туфли и босиком направилась на кухню. Едва я подошла к окну, как дождь превратился в ливень – захлестал по стеклу, накрыв город серой пеленой.

                 – Ух, как разошёлся... – Родные руки легли на мои плечи. – Устала?

                 Меня окутало тепло, и я, закрыв глаза, представила себя в объятиях белых сияющих крыльев.

 *   *   *

                 Пока я лежала в больнице, Александра занималась поисками хирурга, который бы прооперировал артерию так, чтобы не пришлось удалять всю почку. Врач был найден, причём не без помощи бывшей подруги Александры – Елены, которая теперь жила и работала в столице. Потребовалось переслать туда сканы всех моих медицинских документов, а потом приехать на консультацию и обследование. В случае успешной операции можно было рассчитывать на то, что и давление придёт в норму.

                 Прилетели мы поздно вечером. Елена встретила нас в аэропорту на своей машине. Я не сразу её узнала: она сделала стрижку "каре" с удлинением впереди и осветлила волосы, что ей, впрочем, тоже шло.

                 – Лен, спасибо тебе, что откликнулась, – сказала Александра. – Ты – Человечище. С большой буквы. Ты не представляешь, как это важно.

                 Елена сверкнула солнечной улыбкой и голубыми молниями в глазах.

                 – Думаю, что представляю.

                 Самочувствие моё на тот момент оставляло желать лучшего: даже перед глазами плавала какая-то дымка – и это несмотря на то, что я была в линзах. В машине начал наваливаться сон, будто меня опять накачали клофелином. Наверно, я должна была напрячься: как-никак, встреча "бывших", причём Елена на жизненном небосклоне Александры просияла гораздо более яркой звездой, чем Алиса. В прошлом у них было шесть лет отношений, а такое просто так не забывается... Но я слишком устала, чтобы беспокоиться. И беспокоиться тоже устала. Сколько можно? Свет нежности в глазах моего ангела отучил меня от сомнений в том, что я любима.

                 – Как твои дела, Саша?

                 – Более-менее. Слава Богу.

                 – Ещё раз соболезную по поводу Яны...

                 – Спасибо, Ленок.

                 Повисло молчание – о тебе. Ну и, конечно же, не обошлось без:

                 – А на личном фронте у тебя как?

                 – Вон он, мой личный фронт... – В голосе Александры слышалась ласковая усмешка. – Совсем уснул.

                 – Ах, ну да... Кольца ваши. Вижу... Всё понятно. – Совершенно ровный голос, мягкий и тёплый, как летний ветерок. – А я рассталась полгода назад... Сейчас в поиске.

                 Чтобы нам не тратиться на гостиницу, Елена привезла нас к себе. Уютный зелёный дворик, огороженный стоящими буквой "П" домами с красно-белой облицовкой, тополя, газон, детская площадка... Майские сумерки, четвёртый этаж, двухкомнатная квартира со скромной и простой обстановкой. Тишина. В больницу завтра – к половине девятого, но туда ещё нужно добраться, а значит, встать придётся рано. Елена включила свет, захлопотала на кухне:

                 – Сейчас лёгкий перекус организуем... Творог с фруктами будете?

                 – Что дашь, то и будем, – улыбнулась Александра.

                 У меня вообще не было аппетита, в желудке сидело какое-то скучно-серое отвращение к еде – как склизкий комок студня. Больше всего мне хотелось наконец лечь... Чисто прибранную комнату наполнял золотисто-бежевый уют, диван в светло– и тёмно-коричневую клетку выглядел удобным и вызывал ностальгическое стеснение в сердце: почти такой же стоял в нашей с тобой квартире. На точно таких же клетках цвета кофе и какао в золотом обрамлении мы с тобой в обнимку смотрели фильмы...

                 – Саш, – шепнула я. – Я что-то совсем уже никакая... Мне бы прилечь.

                 Из сумки тут же появился тонометр. Давление опять зашкаливало, будто мне и не делали никаких операций. Следом за тонометром – таблетки, уже практически бесполезные. Потом моя щека погрузилась в чистую, пахнущую кондиционером наволочку – прохладу цветочной поляны...

                 Колышущееся разноцветье обступило меня со всех сторон, нашёптывая что-то, а над головой раскинулся звёздный шатёр – мерцающая, гипнотическая бесконечность космоса. Лёжа на груди планеты и вплетая пальцы в траву, я вдыхала эту бездну и растворялась в ней, а она звенела невидимыми струнами. Серебристые нити паутины натянулись, а моя душа распахнулась на них, как парус, улавливая нечто... Ветер Вселенной. Травы не просто шептали, они вызывали к жизни некие образы – и вот, я была уже не одна на поляне, меня обнимала незнакомка с изумрудными глазами. Что-то в ней было и от Ксении, и от Александры, и от Аиды из "Белых водорослей". Я не помнила её, но в сердце мне смутно и глухо стучалось какое-то чувство – словно крик из прошлой жизни. Когда-то мы с ней любили друг друга, но память об этом из меня выпила чёрная бездна. Сумрак. Живой, но холодный и тёмный разум, в котором навсегда отпечатываются действия, мысли и чувства тех, кто с ним связан. Зеленоглазая незнакомка отдала себя этому сумраку, чтобы спасти от него меня...

                 Цветочная поляна, пламя костра и звёздное небо, изумрудные глаза рядом – это сцена из тридцатой главы "У сумрака зелёные глаза", но пока всех этих атрибутов у неё не было. Ни заголовка, ни номера – только голая сцена, трепещущий образ, просто две любящих друг друга души у ночного костра.

                 Край моего сознания понимал, что я лежу на диване в московской квартире Елены, но мои руки трогали уже не его шершавую обивку, а пропускали меж пальцев полевые цветы, а потом – чёрные шёлковые пряди волос зеленоглазой незнакомки. Парус моей души натягивался до боли: в него мощным потоком лились образы, кадры, обрывки диалогов. Блеск клинков, свист пуль, страстное соединение губ в поцелуе... В ход шло всё: наше озеро, горсть малины из нашего сада, работа Ксении, её семейная история... А что, если бы она в Сочи закрутила роман с девушкой, не зная, что она её сестра? Так рождалась, сплетаясь из серебристых нитей космической паутины, струн моей души и лоскутков реальности, эфемерная плоть новой книги – пока без названия.

                 Всё-таки вынырнув из другого измерения обратно в густую синеву майских сумерек, я пощупала рукой рядом с собой и не нашла свою "половинку" – только прохладную пустоту простыни. А в соседней комнате слышались негромкие голоса: Александре с Еленой, очевидно, было о чём поговорить...

                 – Саш... Ты знаешь, я много думала... Мне кажется, зря я тогда уехала... наверно. В плане работы и карьеры у меня всё налаживается, но в душе – пусто. Мне очень не хватает всего, что у нас было... Я понимаю, ничего уже не вернёшь, просто...

                 Тогда, в машине, голос Елены звучал безмятежно, как шуршание прибоя по тёплому песку, а сейчас в нём надрывно звенела печальная струнка.

                 – Лена, у тебя всё будет хорошо, – тепло и успокаивающе сказала Александра. – И в личной жизни – тоже. Обязательно. То, что ты сделала для нас – неоценимо. Это тебе обязательно зачтётся. У тебя всё будет.

                 Шесть лет... Елена сама перечеркнула их, сделав свой выбор. Но кто знает – может, и это было для чего-нибудь нужно. Для того, например, чтобы шагнуть на дорожку, где её поджидает такая любовь, которая ей даже не снилась.

                 – Котя, пойми меня верно... Я правда за тебя очень рада. Когда ты смотришь на неё, в твоих глазах столько любви, столько света! Наверно, это правильно, что вы вместе. Наверно, так и должно быть...

                 Голос Елены сорвался на всхлипы. "Котя"... Это нечаянно сорвавшееся с её губ ласкательное прозвище кольнуло мне сердце. Совсем как "ежонок" – так тебя звала Юля в переписке.

                 – Лен... Ну, чего ты.

                 Не зная, что ещё сказать, Александра, по-видимому, обняла Елену – закрыв глаза, я просто увидела эту картину. Сердцем или каким-то альтернативным зрением – не знаю, но мне не хотелось входить, прерывая их общение и изображая негодование. Я так сильно устала и так скверно себя чувствовала, что не было ни сил, ни желания ревновать. Я не беспокоилась, что у Александры в душе воскреснет былая привязанность: ведь ангелы-хранители не уходят к другим, они остаются верными навсегда.

                 Я снова растянулась на цветущей поляне, уставилась в звёздное небо и... Понеслось. Снова – кадры, кадры, кадры... История словно сама строилась у меня в голове, прилетая откуда-то извне. А тем временем в тёмную комнату на цыпочках вошла Александра, разделась и улеглась ко мне. Она обошлась без сакраментального вопроса "ты спишь?", просто тихонько придвинулась и бережно обняла, согревая своим дыханием и защищая невидимым крылом.

                 Почти до самого рассвета я смотрела "кино в голове" – и, естественно, не спала ни минуты. Какой уж тут сон, когда мозг вот-вот лопнет от разрастающегося внутри него сюжета!.. В голубых предрассветных сумерках мои горящие от напряжённой бессонницы глаза сомкнулись... а уже, как мне показалось, через пару минут зазвенела мелодия будильника на мобильном Александры, лежавшем на столике рядом с диваном. Крыло-рука протянулась над моей головой, добралась до телефона и выключила будильник.

                 – Встаём, солнышко, – защекотали мой лоб губы Александры. – Пора в больницу.

                 Засыпая, я боялась, что забуду сюжет "фильма", но нет – всё то, что буквально взорвало мне мозг этой ночью, сохранилось в памяти в мельчайших деталях. Аппетит по-прежнему отсутствовал, но мой ангел заставил меня съесть творог с фруктами, от которого я вчера отказалась, и выпить зелёный чай. Они с Еленой позавтракали яичницей с кофе – растворимым, который Александра дома не признавала, а в гостях вежливо выпила, не подав и виду, что она такой не любит. Да и не до капризов было. Сегодня решалась моя судьба...

 *   *   *

                 Ох... лучше бы я не просыпалась. Во сне я была сильной, быстрой, владела мечом и единоборствами, а наяву на кровати лежало моё еле живое тело. Первое, что я увидела, открыв глаза – букет сирени на тумбочке у кровати. К вазе была прислонена записка, написанная знакомым, размашистым и чётким почерком... В линзах я, наверно, даже с подушки смогла бы прочитать, а так – пришлось ползти к краю кровати и тянуться рукой...

                 – Блин...

                 Листок выпал из слабых со сна пальцев, и несчастное тело было вынуждено делать ещё больше движений, чтобы его достать.

                 «Я на работу. Ландышей нарвём потом на даче».

                 Ох, ангел, ангел... Едва приехали домой – сразу на работу, даже не отдохнув. Могла бы и завтра, ничего бы там не стряслось без неё... Мне даже стало совестно за своё вынужденное ничегонеделание. Я погрузила лицо в прохладное сиреневое кружево и вдохнула нежный и тонкий аромат.

                 Операция была назначена на шестнадцатое июня, анализы мне разрешили сдать по месту жительства, а сюжет новой книги пульсировал в голове, готовый практически на девяносто процентов – мелкие детали прорисуются по ходу дела. Ещё никогда история не приходила ко мне вот так – полностью в готовом виде, от завязки и до финала, в одну-единственную ночь. Она будто влилась в меня по какому-то невидимому каналу и сейчас владела моими помыслами целиком. Писать, срочно писать... Вот только времени осталось совсем не так много. Существовал риск разрыва аневризмы и внутреннего кровотечения с летальным исходом. И как пройдёт операция – тоже неизвестно...

                 Дождь кончился, в приоткрытую форточку струилась тополиная свежесть. Сегодня – двадцать четвёртое мая, в больнице надо быть уже пятнадцатого июня. То есть, работать я смогу максимум до тринадцатого-четырнадцатого. Получается, у меня только двадцать один день на книгу... Невозможно? Хм...